Катангли—Даги
Самая тяжелая – самая трудная. – «МК». – Рубли и проценты. – Нефть под водой. – Мыс комсомолки Тамары. – Даги. – Двести горячих ключей. – История болезни Николая Фаттахова.
На следующее утро в небольшой и уютной комнате районной гостиницы мы снова с любопытством разглядывали карту. На восточном берегу рядом с голубым пятном Набильского залива маленький кружочек и надпись – «Катангли».
Что же скрывается за этим названием?
…Унылый холмистый край. Вьется через бесчисленные мари и болота узкая ленточка шоссе. На десятки километров под холодным северным небом, голубеют мертвые леса, подернутые сединой мхов и лишайников.
У обочины дороги, перебравшись через кювет, тонет в глубоком торфянике «царь тайги» – тяжелый трактор. Гусеницы, которых уже и не видно, выворачивают на поверхность сырые коричневые комья с торчащими во все стороны корешками.
Где-то внизу, под слоем торфа и песка, – вечная мерзлота.
Суровы здешние места. Но есть у них свое, особенное очарование. Сразу и не поймешь, в чем оно заключается. Только потом догадываешься: в тех преобразованиях, которые внесла в край твердая воля человека.
Геологи, нефтеразведчики, строители пришли сюда в 1925 году. Со стоном упала первая лиственница, поднялся дымок первого костра у походной палатки.
Здесь не нужно было бурить скважины, чтобы получить пробы нефти. Черная и густая, похожая на мазут жидкость сама выходила на поверхность. Строй только ловушки и собирай!
Эти примитивные ловушки стоят в Катангли и по сей день дают нефть. Но как далеко шагнул от них промысел за эти тридцать с лишним лет!
За поворотом дороги открывается панорама поселка, стоящего на сопках среди таежных озер: лес эклипсов, котельные, мастерские, конторы, большие жилые дома и домики индивидуальных застройщиков, огромные нефтяные резервуары, столовая, клуб.
Промысел, который обслуживают четыре бригады добытчиков нефтепромыслового управления «Катанглинефть», протянулся ныне на двенадцать километров.
Каждый километр здесь брали с бою, вырывали у тайги самоотверженным, героическим трудом.
Трудные годы строительства у многих сохранились в памяти. Поэтому нам наперебой называют фамилии тех, кто приехал в 1930-м, строил деревянные эклипсы и дома, работал и учил работать молодежь.
– Слесарь Аносов Василий Фролович… Старейший катанглиец!
– А Трофим Андрианович Дорошенко! Сейчас он работает начальником нефтеперекачки…
– Подымова-то забыли. Андрей Никонорович и сейчас одни из лучших операторов! Тоже орденоносец.
Старожилам промысла наверно особенно приятно глядеть на доску показателей, стоящую перед зданием управления. На ней много цифр, и ни одной – ниже плана! За шесть месяцев нефтепромысловое управление «Катанглинефть» дало стране тысячи тонн сверхплановой нефти.
Это – дорогая, самая тяжелая сахалинская нефть. При отгонке она совсем не дает легких фракций, из нее изготовляют лучшие, самые высококачественные масла.
Невольно хочется отметить еще одно качество катанглийской нефти. Она, если можно так выразиться, самая трудная сахалинская нефть.
– Трудности?.. – переспрашивает секретарь парторганизации управления Александр Иванович Тихоньких. – Да вот они, перед вами…
Он поднимает со стола графин, энергичным движением взбалтывает воду. Поднимается со дна желтая муть.
Но не думайте, что отсутствие хорошей воды – главная трудность в Катангли. Суровая зима, лютые метена, таежные пожары… Нам рассказали много случаев из прошлого, связанных со стихийными бедствиями.
– Мы с вами все про старину да про старину. А ведь коллектив-то у нас по существу молодежный! Сто тридцать комсомольцев на промысле, девяносто два заняты непосредственно на добыче. Среди молодых рабочих нет ни одного, который не выполнял бы плана.
– Побывайте у Спесивцева во второй бригаде, – советуют нам. – У Григорьева в третьей, у Дубовицкого в четвертой. Это наши комсомольские мастера.
Мы не успели побывать во многих местах, но то, что мы увидели и услышали, надолго останется в памяти.
…Медленно кивают противовесами станки-качалки. Стекается в дымящиеся паром отстойники черная жидкость. Мимо бесчисленных эклипсов с холма на холм бежит узкий тротуар.
Ананий Дмитриевич Шереметинский, председатель промкома, неожиданно шагает в сторону и подходит к скважине.
– Видите? Полая штанга.
Да, устройство выглядит не совсем обычно.
– Наша нефть, – объясняет Шереметинский, – имеет большое содержание песка. Сыпучие пески быстро выводят скважину из строя. И вот в конце прошлого года по инициативе мастеров Дубовицкого и Безбородова на добыче был внедрен метод полых штанг. Если раньше межремонтный период работы скважин составлял от двух часов до трех суток, то теперь… – на секунду председатель промкома останавливается и потом весело заканчивает, – он длится от семи до шестидесяти дней… Неплохой эффект, верно? Приезжали к нам охинцы, оценили метод очень высоко и сейчас с успехом применили его у себя…
В местных геологических условиях метод гидроразрыва не может дать большого экономического эффекта. Но новаторы решили использовать и его. Сейчас на промысле проводятся эксперименты. На первой скважине, подвергнутой разрыву, суточный дебит возрос в четыре раза.
…С сопки на сопку шагают ряды двуногих металлических эклипсов. Постороннего человека поражает почти полное безлюдие на промысле. Только изредка появится фигура дежурного оператора, совершающего обход, или донесется рокот трактора-подъемника.
Через распадок Шереметинский ведет нас к скважине № 370, где работает бригада подземного ремонта.
– Вот и наш Владимир Тыневицкий, один из лучших ремонтников.
Рослый молодой человек с улыбкой произносит в ответ:
– Лучший-то лучший, а вот пробку взять никак не можем. Пятый раз подъем производим…
И машет трактористу:
– Майна!
Бежит из устья на блок длинный стальной трос, укладывается ряд за рядом на барабане подъемника. Повисла в воздухе длинная труба желонки. Ее отводят в сторону стальным крючком. Удар о помост – и из нижнего конца трубы струится бурый песок.
– Ну вот и фотокорреспонденты вовремя подоспели…
Все смеются.
Владимир – один из тех, чьими усилиями достигается общий успех. Он идет рядом с такими мастерами своего дела, как оператор подземного ремонта Николай Прокофьевич Овчинников, помощники оператора Николай Петрович Толстобров и Геннадий Михайлович Воронов, тракторист Иван Иванович Бричка и многими, многими другими.
Вклад в производство каждого добытчика, «подъемника», техника и инженера находит свое отражение в конкретных, весомых цифрах экономических показателей.
Пусть это только цифры. Но их нельзя назвать «сухими».
В результате сокращения управленческого аппарата, борьбы за совмещение профессий, внедрения новой технологии только за один месяц себестоимость тонны нефти снижена на 3 рубля 15 копеек.
Производительность труда за это же время выросла почти на четыре процента.
Это – необычные рубли и проценты. Они вырваны у «трудной нефти».
Нелегко добыть катанглийскую тяжелую нефть, не легче отправить ее на материк…
– Вы никогда не были в Набиле? – спросил Ананий Дмитриевич. – И у могилы комсомолки?.. Там вам непременно надо побывать!
В Набиль мы отправились в субботний послеобеденный час вместе с многочисленными катанглийскими охотниками и рыбаками на мотодрезине – шумном, стреляющем дымом экипаже.
– Далеконько мы забрались, – заметил Борис, когда на горизонте показались очертания нефтяных резервуаров.
И пояснил: с точки зрения сахарница, самое дальнее место на острове – Оха, охинец считает самым отдаленным поселком Катангли. А уж из Катангли можно проехать дальше только семь километров – в порт Набиль.
Песок, туман и вечно волнующееся море… Набиль – гордое, суровое, героическое название. В нем слышатся вой пурги и рев шторма.
Море здесь неустанно гложет берег. Днем и ночью звучит монотонная песнь прибоя. Сердитые пенящиеся валы разбиваются о песчаные осыпи. Волны вырывают мягкую почву из-под северного странника, и его корявые корневища протягиваются в воздух как руки.
Глядя, как в море с водой струится песок, наш спутник сказал:
– Вот так море ежегодно пожирает пятнадцать метров берега. Я помню, что нефтехранилище стояло далеко от моря. А сейчас уже рукой подать. Только в нынешнем году на укрепление берега в Набиле отпущено одиннадцать миллионов рублей.
Набиль, действительно, порт и притом, пожалуй, самый необычный на острове. С промысла сюда тянутся узкоколейка и нефтепровод.
По этой транспортной артерии Катангли получают все, что необходимо для жизни и работы сотен людей, и отдают свою продукцию – тысячи тонн нефти.
Пароходы, приходящие летом с материка, останавливаются на рейде, в нескольких километрах от берега. Продовольствие и машины, промышленные товары и трубы – все перегружают в открытом море на плашкоуты. Юркие катера тянут грузы к пирсу.
Нефть тоже совершает своеобразное путешествие. С берега нефтепровод ныряет в море. Нитка труб тянется по дну почти на шесть километров. Ее конец обозначен крупным буем.
Когда приходит танкер, конец нефтепровода поднимают на поверхность. В «танки» льется густая черная жидкость, напоминающая мазут. Когда они наполняются, гибкие трубы снова опускают на дно.
Танкер уходит, и буй, остающийся на поверхности, шторм может трепать, сколько ему вздумается.
В Набиле работают нефтяники, моряки, водолазы.
Борьба с природой не прекращается здесь ни на день, ни на час. Борьба не на жизнь, а на смерть – для жизни. Это не фраза: человек еще не всегда оказывается сильнее стихии.
Мы не знаем, как обозначен в морских лоциях мыс, прикрывающий с севера вход в Набильский залив. Здесь его называют "мыс Тамары". И не иначе.
На песке стоит маяк, напоминающий крепостную башню. Неподалеку от него – могила.
Бетой, сталь, гранит.
На полированном камне – фотография улыбающейся девушки и надпись:
ПАМЯТИ МОРЯКА ТАМАРЫ ВОРОТЫНЦЕВОЙ
1929 – 1949
Погибла 10 августа 1949 года
при исполнении служебного долга.
Покоится в море с самоходной
баржей «Волга» на траверзе
этого мыса.
НЕ ЗАБЫВАЙТЕ О НЕЙ!
Водитель мотодрезины, доставивший нас в Набиль, парень, черный от соляра и ветра, неторопливо, иногда совсем останавливаясь, ведет рассказ:
– Лето у нас короткое, навигация – три месяца… Со всем надо успеть, все надо завезти. Поэтому работать приходится горячо, быстро… Так было и летом в сорок девятом году. Пришел тогда пароход «Аргунь», а вместе с ним три или четыре плавединицы из москальвинского порта.
Начали разгрузку – спешили: как бы погода не подвела. Тут и случилось несчастье. Соскочил трос, подъемник на «С-80» с трехметровой высоты ударил в борт «самоходки» – ну, она и перевернулась!. На барже внутри оказалась только Тамара Воротынцева, остальных с палубы швырнуло в море.
Произошло это километрах в пяти от берега. Сами понимаете, в открытом море не так легко оказать помощь. Но люди не теряли надежды. Тем более, что и раньше у нас такие происшествия случались. Я помню, перевернулась однажды баржа, в которой возвращались из отпуска три семьи. Так они девять часов просидели в перевернутой барже в воде. Вытащили их на берег, прорезали дно автогеном, и вылезал народ из баржи, как Иона из чрева кита…
…Говорят, Тамара жива была, стучала по обшивке – знак подавала… Надеялись ее спасти. Но ничего не вышло. Срывались крюки с баржи, хлебнула она воды, вздыбилась и пошла камнем на дно… Без следа… И водолазы потом не нашли…
Обнажив головы, мы долго стоим перед памятником.
Рядом бьется о берег холодное Охотское море, расстилает по песку кружева пены, поет песню о суровой доле, о борьбе, о мужестве.
Полосами, волнами находит с моря холодная белая мгла.
Иногда порывы ветра открывают перспективу Набильского залива, катера у пирсов, огромные емкости для нефти, ломаную линию узкоколейки…
Растет производство в Катангли – улучшается и быт тружеников самого отдаленного нефтяного промысла.
Строительно-монтажное управление треста «Сахалин-спецнефтестрой» ведет сооружение многокилометровой линии водопровода, который будет доставлять в поселок воду с Тыми. Мы познакомились со строительствам новой школы-десятилетки и дома для учителей. Это двухэтажные, хорошо срубленные здания. Применяется в строительстве интересная новинка – опилкобетон.
Со стройки возвращались через большой пустырь. Шереметинский неожиданно остановился и сказал:
– А здесь будет – стадион!.. Видите колышки? Это планировка. Собираемся строить у себя крупнейший на Сахалине спортивный зал. А во время войны на этом пустыре мы били медведя…
Тайга еще стучится в поселок. И сейчас живут в нем два медвежонка, пойманные неподалеку от промысла. Но все сильнее чувствуется в Катангли тепло человеческого жилья.
На волейбольной площадке рядом с нефтепромысловым управлением в вечерних сумерках разгорелось жаркое сражение.
Игроков ничуть не смущает то обстоятельство, что мяч ежесекундно может удрать под откос.
Избушка, стоящая на отлете, отдана духовому оркестру. Оттуда доносится низкое гудение меди. Там можно усиленно развивать легкие без ущерба для нервной системы соседей.
Заполнен клуб управления. На сцену глядят десятки блестящих задорных глаз. На трибуне – паренек в гимнастерке, секретарь комсомольской организации.
– Комсомольцы «Катанглинефти» откликнулись на призыв грозненцев о сборе разлитой нефти и экономии нефтепродуктов. К празднику Октября мы обязались собрать четыреста тонн нефти. Уже сейчас только вручную собрано более ста сорока тонн.
Он приводит интересный пример. Рабочий по очистке мерников Раис Минулин соорудил несколько примитивных ловушек для нефти. Ведром и черпаком он один собрал пять тони топлива, сберег для государства большие средства.
Не только успешно трудиться, но и хорошо отдыхать умеют молодые катанглийцы. В этом году участники художественной самодеятельности поселка дали четырнадцать концертов. В каждом цехе, в каждой нефтедобывающей бригаде созданы спортивные секции. Физкультурники промысла завоевали четыре районных кубка!
… Мы покидали Катангли поздно вечером. Юго-восточный ветер, или как его тут называют «ветер с гнилого угла», гнал волнами на поселок нефтяников тяжелую белую пелену. Туман здесь не похож на легкую дымку, смягчающую краски, от него в горле першит, как от пыли.
Из Ноглик на север, в Оху, мы предполагали двигаться только своим ходом. Но планы оказались в явном противоречии с действительностью. Секретарь райкома дружески уговаривал нас:
– Не лезьте туда на мотоциклах. Ни пешему, ни конному дороги нет. По крайней мере, до Нутово. Все мосты снесены последними паводками.
Машины поднялись на платформу узкоколейки, паровоз коротко свистнул, станция с водокачкой остались позади, и из вольных мотоциклистов, привыкших управлять своей скоростью и временем, мы превратились в самых унылых пассажиров на свете.
Нет, наверное, поезда более медлительного, чем тот, что ходит по охинской внутрипромысловой дороге. Поскрипывая платформами и вагончиками, карабкается он с одного песчаного холма на другой. По прямой – пятнадцать километров в час, на закруглениях – пять.
Мимо проплывают болотистые мари, тянущиеся вдоль восточного берега на десятки километров, тощие лиственницы с изогнутыми вершинами.
И так – час за часом. Хочется соскочить с платформы и толкать ленивый состав собственными руками.
На остановке машинист Андрей Гребениченко, смазывая из жестяной масленки суставы своему стальному коню, журит нас:
– Да куда вам торопиться! Успеете, увидите…
Наконец Даги. Это не станция, даже не полустанок, а просто – остановка поезда.
У железнодорожной насыпи поднялся одноэтажный дом. Свежий сруб еще не успел потемнеть от дождя и ветра.
Больше ничего кругом нет, тайга вплотную подступает к дому и железной дороге. Очень одиноко, наверное, тут жить путевому обходчику!
Остановка обещана короткая, поэтому, соскочив с поезда, летим сломя голову к горячим ключам Даги.
Мимо дома дощатый тротуар ведет в сторону моря, к развесистым лиственницам. Так вот, как они выглядят, горячие ключи!
Под деревьями на топи стоит тесовая будка. Из распахнутой двери курится парок. Внутри – тесная раздевалка и деревянная ванна со ступеньками. Через прозрачную воду видны дно водоема и черная дыра в нем, из которой кверху тянется серебристая струйка пузырьков.
Кто-то нетерпеливо сует руку в воду и тотчас выдергивает ее назад. Горячо!
– Тут купаться нельзя: сорок восемь градусов, – говорит главный кондуктор Валентин Буров. – Можно только умываться.
За первой будкой – вторая, чуть поодаль – третья. Тоже ключи. В одном температура тридцать девять градусов, в другом – тринадцать.
Среди зеленой осоки темнеют ямы с горячей водой. Оказывается, ключей тут великое множество. Сколько точно – никто не знает, не подсчитывали. Говорят, на глазок – более двухсот.
Решили в будку не лезть, а искупаться на свежем воздухе. Гребениченко, с наслаждением обливаясь теплой молочного цвета водой, рассказывает:
– Зимой тут хорошо!.. Едешь поездом – за много километров виден пар над лесом. Разденешься на морозе и в горячую воду – бултых! Сидишь, как в ванне, а кругом трава зеленая, а чуть дальше – снег.
Накупавшись вдоволь и отведав из холодного питьевого ключа воды, сильно отдающей серой, мы возвращаемся к поезду.
Первыми начали пользоваться лечебными ваннами жители здешних мест – орочены-оленеводы. В Ногликах и Охе мы очень много слышали о целебной силе этих ключей. Нам рассказывали о подлинных «чудесах», о том, как люди, серьезно больные ревматизмом или радикулитом, вновь обретали подвижность, о том, что некоторые тяжелые кожные болезни излечивались здесь за неделю.
Но не прибавила ли силы горячим ключям молва?
Мы видели в тайге сохранившиеся шалаши. Люди приезжали сюда безо всяких врачебных направлений, сами строили себе жилище из веток, варили на костре еду, принимали процедуры.
– Был со мной такой случай, – вспоминает машинист. – Начался фурункулез. Посоветовали выкупаться. Сходил – и как рукой сняло! А может быть просто совпадение…
– Хорошие ключи! – вмешивается в разговор кондуктор. – Иначе – для чего бы здесь лечебницу выстроили?
Какую лечебницу?
Оказалось, в спешке мы не заметили самого главного. Дом у дороги принадлежит не путевому обходчику. Это новая водогрязелечебница Восточно-Сахалинского райздрава.
Навстречу шагает высокий человек, в белом халате. Да это же Корецкий, Роман Михайлович! Старый сахалинец, фельдшер, много лет проработавший в национальном колхозе «Чайво», человек, завоевавший настоящую любовь среди эвенков, ороченов и нивхов. Теперь он стал руководителем лечебницы. И как мы успели заметить, большим патриотом своего дела.
– Ключи у нас, действительно, выдающиеся… – сообщает Корецкий. – Приезжали сюда крупные специалисты, проводили обследование. Говорят, грязи и воды очень близки к мацестинским… Список болезней, которые можно лечить, на странице не уместишь… Вот, например…
Подходит здоровый круглолицый парень, прислушивается к разговору. Слесарь с нефтеразведки «Одопта» Николай Фаттахов полтора года назад заболел полиартритом. Испытывал жесточайшие боли, передвигался только на костылях. Дело дошло до того, что, по собственным словам, больной не мог поднять с пола чайник с кипятком. Тринадцать месяцев пролежал в различных больницах. Без результата, в лечебнице находится две недели. Костыли уже выброшены, упражнения утренней зарядки Николай выполняет с колесной парой от вагонетки.
– Лечебница, как видите, новая, – продолжает рассказ фельдшер. – Свежевыстроенная. Даже открыть еще не успели.
– А сколько больных может здесь лечиться?
– Рассчитана она на шесть коек…
Едут и едут лечиться в Даги жители северного Сахалина. Из Кировского и Широкопадского, из Рыбновского и Александровского, из Охтинского и Восточно-Сахалинского районов. Может быть, здесь нужна не маленькая лечебница, а хороший санаторий «Даги», мест так, скажем, на двести?
Севернее 52-й параллели
В лабиринте таежных дорог. – По тракторному следу. – О тех, кто идет первыми. – В будке по снежной пустыне. – Здесь будет город заложен. – Рождение промысла. – Год победы. – Последние километры на север.
Теперь мы точно знаем, где начало сахалинского севера.
Взгляните на карту.
За мысом Лах и Ныйским заливом проходит 52-я параллель. Вот тут все и начинается: топи, болота, прибитый ветром северный подлесок, олени и полчища комаров.
Для мотоциклистов разница между югом и севером была особенно разительной. Еще позавчера мы проезжали по солнечной, ласковой долине Тыми, а сегодня в наши лица бьет холодный ветер с Охотского моря. Ни зверя, ни птицы… Лишь изредка на кривой вершине дерева можно увидеть недвижного орлана.
И все-таки жизнь в тайге бьет ключом!
С ее первым проявлением мы столкнулись при не совсем обычных обстоятельствах.
В сумерки машины: поднимались от станции Нутово по крутому песчаному холму.
– Стой!
– Борис Попов подавал отчаянные сигналы, остановив мотоциклы на повороте, который мы проглядели.
Перед нами лежали две дороги, совершенно одинаковые, желтые от песка, с ровными шашечками автомобильных следов.
По которой ехать?
– Наше дело правое! Поедем направо!
За неимением лучшего довода пришлось согласиться с этим. Поехали направо. Через несколько километров снова крик: «Стой!» и опять развилок.
В краю нефтеразведчиков тайга оказалась исхлестанной десятками дорог. Сколько разведок, отрядов, буровых – столько и путей. Старые заброшенные дороги не зарастают ни кустарником, ни ягелем и имеют такой вид, словно и по сей день по ним ходят машины. Они переплетаются, сходятся и раскалятся, образуя запутанный лабиринт, разобраться в котором могут только бывалые местные шоферы.
В конце концов, махнув на все рукой, едем в ночи, наугад, полагаясь только на собственное чутье. А оно – весьма ненадежный компас.
Мелькнули за деревьями огоньки.
Пильтун?
Нет, поселок оказывается небольшим.
Здесь еще не спят: из окон льется мягкий электрический свет.
Человек, вышедший из крайнего домика, смеется:
– Ну, ребята, дали вы крюка! Здесь находится отряд пильтунской разведки. А сам Пильтун – там!
Человек машет рукой в сторону леса.
– Ничего!.. Вот дорога прямая. Трактор тут тридцать минут ходит…
Так то трактор!
Мы смеялись, возмущались и снова смеялись, пробираясь в тайге по свежему тракторному следу. Могучая машина шла здесь напролом, подминая под себя кустарник и тонкие деревца. Мотоциклы карабкаются по бурелому, рвутся из рук, ежеминутно они готовы перевернуться и накрыть водителя и седока.
В эту ночь мы сами, довольно смутно представляли, куда едем. И только на рассвете выяснилось, что колонна все-таки идет правильно.
Машины увязли в сыпучем песке. Мотоциклисты отдыхали, привалившись к коляскам. Начинался новый день. На востоке небо чуть посветлело. Едва заметно вырисовывались вдалеке очертания каких-то построек, насыпи узкоколейки, моста.
Мы находимся в тех местах, где идет борьба за будущее сахалинской нефти.
В суровом северном краю, где борьба, начатая с природой тридцать лет назад, не прекращается по сей день, есть свой передний край. Он проходит по восточному берегу, пересекает обглоданную ветром Пильтунскую косу и мелководный залив, углубляется в редколесье.
«Одопта», «Южное Сабо», «Тоси» – эти названия все чаще звучат в разговорах геологов, разведчиков, буровиков. С ними связаны планы и надежды.
На огромной площади, где летом тракторы тонут в болотах, где зимой царствуют мороз и ветер, разбросаны пока только мелкие опорные пункты – землянки и будки разведчиков, домики и одинокие буровые поисковиков.
Дичь и глушь видит здесь глаз постороннего человека, а для нефтяника, склонившегося над картой, безмолвие расцветает жизнью, наполняется стуком топоров, стрельбой дизелей, ревом газового пламени.
Вот 18-й городок, крошечный поселок у железной дороги, база разведчиков переднего края – сейсмиков. Мы хорошо помним свою недавнюю поездку сюда, встречи с мужественными искателями, с теми, кто идет в тайге первыми.
Это было зимой…
Нарушив все и всякие графики, поезд прибыл к 18-му городку только ночью. Вокруг морозная тьма. Ни звезды, ни огонька.
База геофизиков – несколько домиков и бараков – засыпана снегом. Без провожатого не разобраться в лабиринте сугробов, развороченных и растоптанных гусеницами тракторов.
Но вот, наконец, вход в дом – узкий снежный лаз. Стоит спуститься вниз и распахнуть дверь, как картина мгновенно меняется. Нет больше ни мороза, ни тьмы. В белой комнате под потолком ярко сияет электрическая лампа. Пышет жаром печь. Над походными столиками, заваленными длинными бумажными лентами, склонились люди в обычных городских костюмах.
Темноволосая девушка поднимает голову.
– Да, база сейсмиков здесь…
Это Рита Юдина, старший интерпретатор, главный человек на базе. Под ее руководством обрабатываются ленты с длинными волнистыми кривыми, ложатся на ватман профили пластов.
– Ну вот, вся наша работа у вас на виду, – говорит Рита. – Работа, как видите, неинтересная, чисто техническая. Вот если бы вам на профиле побывать!..
Где-то за ночью, за ветром, на льду Пильтунского залива и косе работают два отряда сейсмиков. Но где же их искать? Старший интерпретатор разворачивает карту:
– Сказать точно, где находятся отряды, нельзя. Они все время в движении. Неделю назад они были здесь… Завтра на профиль выходит наш старший рабочий. Он вас проводит.
…Идти легко. Наст, отполированный пургой, крепок, и ноги почти не проваливаются. Старший рабочий Борис Воронов шагает, как бывалый ходок. Через два с половиной часа он легко взбегает на огромный снежный надув.
Началась Пильтунская коса. Эта узкая полоска земли отделяет залив от Охотского моря. Покрыта она косматыми лапами стланика, в вышину здесь растут только корявые лиственницы.
В снегу стоит будка на тракторных санях – полевая база топографов, обслуживающих отряды. Распахивается дверь и на мороз выскакивает… человек в майке.
Борис смеется.
– Не удивляйтесь, это наш повар Сафа Ибрагимов. Видно, жарко у печки…
Сафа оказался веселым парнем.
– У всех работа, понимаете, – говорит он, – а у меня видали: щи, компот, оладьи. А я, думаете, не топограф? Конечно, топограф. Да что поделаешь… Собрали общее собрание и говорят: хватит, мол, готовить всем по очереди, пусть Сафа будет постоянным поваром, у него к этому делу призвание есть…
«Выборный» повар рассказал нам о том, что топографы в шесть утра уехали в двух будках на залив. Будут только к вечеру.
Членов отряда – техников Василия Арсеньева и Бориса Горожанкина, рабочих Сашу Мачнева, Валерия Ревина и Ивана Мищенко – здесь в шутку переименовали в «топ-отряд». Десятки километров профилей пробивали они каждый месяц для сейсмических отрядов.
– Ребята к сейсмикам поехали, – добавляет Сафа. – Далеко ли? Да нет, недалеко. Вдоль косы километров двенадцать будет…
Кажется, должны работать в этой смежной пустыне необыкновенные «чудо-богатыри». И вот первая неожиданность. Начальником партии оказывается женщина. Да, молодая женщина – Эльвира Сергеевна Карманова, выпускница Московского университета.
В тесной металлической будке она сидит перед еейсмоетан-цией и просматривает розовые ленты фотобумаги, еще сырые от проявителя.
– «Момента» нет, Ильич, – говорит она. – Повторим.
Из динамика, который висит на стене, раздается голос взрывника:
– «Деготь пятый», я «первый». Давайте команду.
Связь в отряде осуществляется только по радио. Инженер-оператор Алексей Ильич Григоренко наклоняется к микрофону:
– «Деготь первый», даю команду. Приготовились… Внимание… Р-раз!
Толчок. В нескольких сотнях метров от станции в воздух взлетает столб снега, воды, льда и грунта. Упругая волна направляется в глубь земли. Аппарат записывает отражения волны от различных пластов.
Проявленная лента ложится на лист фанеры, и лица инженеров светлеют.
– Есть «момент»! Нефти, правда, здесь не увидишь, но это и не обязательно, – смеется Григоренко. – Вы видели фильм «Остров Сахалин»? Там есть кадры, в которых показана работа вашей станции. Съемки производились в районе Некрасовки. Снимали все правильно. Но затем получился казус. Когда на экране появляются операторы, рассматривающие ленту, диктор с подъемом говорит: «Здесь будет нефть!». Я когда услышал эту фразу, готов был сквозь землю провалиться. Дело в том, что наличие нефти по ленте определить совершенно невозможно. Это нелепица. Мы устанавливаем лишь расположение пластов. Пожалуй, извинить авторов сценария может только то, что здесь действительно была нефть. В канун нового года в Некрасовке ударил фонтан. Слышали? И нефть большая. Не напрасно, значит, мы прошли зимой в тех местах сто семьдесят шесть километров.
Снова команда и снова взрыв. Затем тракторный поезд двигается на новую точку. Черев километр работает еще одна станция – инженера-оператора Михаила Машина.
– Как видите, все очень просто, – говорит Эльвира Сергеевна. – Главное для нас – не стоять на месте.
Да, очень просто и очень сложно.
Кому труднее всех работать в снежной пустыне? Ответ единодушен – трактористам. Когда партия пришла на Пильтунский залив, лед был еще недостаточно прочным. Он не выдерживал веса тракторов, грузные машины проваливались и вмерзали в лед. А в тундре трактор – это жизнь. Разведчики взрывали лед вокруг машин и с помощью восьми тракторов вырывали из плена обледеневшую глыбу. Затем кудесники-механики разводили огонь вокруг машины, отогревали ее, вводили в строй.
Потом лед стал крепче, но крепче стал и мороз. Десятки раз в день заводят на пронизывающем ветру остывающие тракторы Алексей Васильев, Владимир Дарюнин. Жирная копоть садится на лица, трактористы начинают походить на кочегаров. Руки уже не чувствуют огня. Этот труд – подвиг каждодневный и ежечасный.
Но разве легко другим членам коллектива разведчиков? Целый день шагают по снегу Вячеслав Бородин, Мария Малявко, Валентина Баранова, разбрасывая косы – длинные проводники, разнося тяжелые «фартуки» с приборами. Взрыв за взрывом с огромной аккуратностью и большой точностью производят техник Александр Шапочкин, рабочие-взрывники Нина Ивлева, Петр Григорьев, Анатолий Алексеенко.
Начинается вечер. Он так же необычен в партии, как и день. В эфире все собираются вместе. С базы должен прийти трактор с горючим. Нужно попутно захватить все необходимое. Радист взывает к невидимому товарищу на радиоязыке:
– Емкость захвати, – емкость захвати…
– Микрофараду? – микрофараду?…
– Ноль пять, – ноль пять…
– Вас понял, – вас понял…
Стряпуха вздыхает с облегчением: ужин, приготовленный на ходу, она раздаст в спокойной обстановке. Техник-оператор Виктор Ершов возится с аккумулятором, собирается ловить навагу на электросвет. Кто-то жалуется, что механизаторы забрали в свою будку все комплекты шахмат, кто-то ищет недочитанную книгу.