Юлия

Глава третья

Этот день для Юли запомнился не одним тем, что она спала у Валентины, о чём думала, что узнала из жизни сестры, ей врезался в память вот таким нелюдимым Семён; и как она впервые в своей жизни задумалась о родителях. Правда, расспросы о них сестры, в сущности, ей ничего не дали, чем очень разочаровали Юлю, после чего она ещё с большей детской завистью смотрела на Свету, у которой есть родители. А у неё, вот, нету.

Своё обещание сводить Юлю в кино и купить ей что-нибудь из одежды в универмаге Валентина исполнила на следующий день; и маленькая сестрёнка была очень рада новому платьицу и туфелькам. После они ещё какое-то время погуляли по городу, ели мороженое, а потом Валентина отвела её в детдом, сказав на прощание, что возьмёт Юлю к себе в следующую субботу. На прощанье расцеловала сестру, посмотрела, как она пошла по двору и скрылась в дверях. Когда убедилась, что Юля оказалась на месте, пошагала своей дорогой, обуреваемая думами о своём муже, так как сейчас опять вспомнила, что Семён давно поговаривал: когда подрастёт дочь, они всей семьей поедут на Север. В тех таёжных краях когда-то он отбывал заключение. И давно мечтал о больших северных заработках…

С Семёном она познакомилась на молокозаводе во время студенческой практики, а её будущий муж работал слесарем по ремонту и наладке оборудования, на котором изготавливали из молока разные продукты: сливочное масло, кефир, ряженку, сыры. Валентина тогда изучала технологию этого производства. И Семён однажды присутствовал во время её ознакомления, охотно объясняя девушке производственный цикл. Он сумел расположить её к себе мужским обаянием. До него у Валентины ещё никого не было. Семён пригласил девушку в кино, на что она охотно согласилась. А потом они начали регулярно встречаться, завязались тесные отношения. Он был старше её на двадцать лет. Она влюбилась, поверила, что сделает её безмерно счастливой. Семён в то время жил с престарелой матерью. А его младший брат Николай после окончания института служил в армии…

Семён овладел ею ещё до свадьбы почти против её воли, а через месяц они поженились. С первых дней их совместной жизни он стал бредить поездкой на Север, поскольку твёрдо проникся убеждением, что только в этом случае они могут выкарабкаться из нужды и зажить хорошо, что в нашей стране – это единственный путь честно разбогатеть. Валентина пыталась проникнуться его непоколебимой верой и стремлением сделать её счастливой. Может, действительно ему повезёт: сейчас такое время, что все куда-то едут, а сидя на месте, они никогда не избавятся от нищеты. Но кто бы мог подумать, что для неё самой вдруг так круто всё изменится. Когда она нашла Юлю, то почти сразу пропало желание податься с Семёном на Север в поисках призрачного счастья. Валентина обрела новый смысл жизни; о богатстве уже не мечтала, вдобавок к ней с прежней силой вернулись сомнения: вряд ли планы мужа могут осуществиться. И этим намеревалась оправдаться в том случае, если он будет надоедать. Она боялась дня, когда муж объявит об отъезде, и как можно реже оставалась с Семёном наедине, уходила гулять с дочерью на улицу… Но вот то, чего она так избегала, неотвратимо произошло. Семён вернулся с работы после ночной смены. Вид его был как всегда хмурый, недовольный, видно, опять с кем-то не поладил. Не глядя на жену, он напомнил, что скоро поедут на Север. Он написал уже заявление на расчёт. У Валентины от его слов сразу забилось сердце, потемнело в глазах, с какой-то бесшабашной весёлостью она неожиданно сказала, словно была пьяная, что готова предоставить ему полную свободу выбора: или семья, или длинный рубль.

– А что, почему бы тебе одному не поехать? – и с каким-то вызовом вскинула голову, точно приготовилась отразить удар. Семён смотрел с красным от внутреннего гнева лицом, его глаза сначала удивлённо расширились, потом подозрительно сузились, так как ответ жены поразил откровенным безразличием. Валентина и раньше поступала своевольно, но таким холодным тоном ему никогда не отвечала. Он опять напомнил, что они собирались ехать вместе. Она покачала головой. Видя, что жена как бы не в себе и несговорчива, Семён решил подождать ещё какое-то время и увольняться с работы пока передумал. Он надеялся, что пройдёт время и жена снова станет покладистой и сговорчивой. Почему-то Семён не сразу подумал о том, что заставило Валентину отказаться от их совместных планов. Даже в тот день, когда жена вдруг огорошила его сообщением, что нашла сестру, которую давно искала, он и тогда не увидел в Юле разгадку причины её отказа от поездки на Север. «Да, конечно, дочь ещё маленькая, может, есть резон подождать год, а потом двинуть вместе..,» – подумал он про себя.

И только когда Семён увидел Юлю воочию, тут его сразу резанула догадка: «Вот из-за кого Валька взбрыкивает!» И тогда он принял бесповоротное решение: больше нельзя откладывать поездку, не то жена крепко привяжется к сестрёнке, и они никуда так и не уедут. И, полный гнева, Семён выпалил:

– Всё! Собираемся и едем! – Валентина спокойно, с приличной долей выдержки подошла к мужу, взяла ласково за руку, чего никогда не делала, и сказала твёрдо:

– Вот что, дорогой, поезжай сам! Я с детьми останусь. Неужели ты не управишься там без меня с твоим богатым жизненным опытом? Дорогу ты знаешь… Ну что мы за тобой потащимся в неизвестность? – она смотрела уверенно, с лёгким укором: как он не поймёт, что задумал сорвать семью туда, где нет жилья хоть такого, в каком они обитают сейчас.

Хотя Валентина и говорила так, она отлично знала, насколько сильно, до исступления бывал зол и ревнив Семён. За недолгие годы совместной жизни она успела это познать сполна. Однажды у кого-то на празднике, кажется, у его младшего брата Николая, Семён чуть было не ударил топором человека. А за что? Валентину пригласил на вальс один симпатичный мужчина; муж нервно курил, наблюдая как они кружились в танце. И вдруг в его руках оказался топор, где он взял его, она до сих пор не знает. И Семён вроде бы и несильно был пьян. Но подлетел к ним, как сущий зверь, растолкал их в разные стороны: если бы не посторонние люди, так бы и раскроил её партнёру череп…

Конечно, Семён чувствовал произошедшую в жене перемену, что однозначно прозвучало в её ответе, и продолжал её тиранить:

– Один я никуда не поеду! – воскликнул он. – Забыла наш давний уговор? Тебе эта девочка, выходит, дороже личного счастья, я это так понимаю? – Он при этом свирепо уставился на жену, которая от его холодного острого взгляда испытывала страх. Его кустистые брови как-то вызывающе топорщились. Он действительно редко улыбался, отчего всё вокруг принимало какой-то мрачноватый оттенок, правда, стоило ему улыбнуться, как всё кругом тотчас светлело и он сам озарялся сдержанно добрым светом. Но сейчас его серые глаза пылали ненавистью и злобой. Муж продолжал:

– У неё есть такая замечательная, справедливая страна! Вот и пускай позаботится, а обо мне да о тебе никто не печётся, учти, пальчиком не пошевелит, и я должен всё сам, сам! Тебе это неужели непонятно?

– Да, это верно: она без нас давно о ней позаботилась. И наш с тобой уговор я не забыла, Сёмочка! Но нынче для его воплощения уже изменились обстоятельства. Я нашла сестру и буду ею дорожить: перед ней я очень виновата, а ты понять этого не хочешь…

– Сестра, говоришь? Разве это повод для отказа от своей заветной мечты? Да кто она тебе на самом деле, ты лучше вспомни! Или, может, их всех возьмёшь под крыло, как наседка, и пестуй всех, сколько их там собрали по свету. Полюби всех и назови братишками да сестрёнками! Кто же меня поймёт? – кричал Семён, брызгая слюной во все стороны.

– Сёма, перестань кипятиться, как тебе не стыдно! Девочка сирота, а ты так разошёлся… и где у тебя сердце только?

– Где, сердце, говоришь? – вскричал он. – Вот сердце, вот сердце! – Он сильно припечатывал себя по груди всей тяжёлой ладонью и продолжал: – Лучше скажи, где твоё сердце? Я разве виноват, что у этого ребёнка не стало отца и матери, и я должен отвечать за чьи-то грехи?

– Ты же видел фотку или ещё показать? – и она быстро выдвинула ящик комода, стала в нём лихорадочно рыться. Через минуту Валентина нашла фотографию девочки, снятую под зелёным раскидистым деревом. И резко сунула ему под нос.

– Э-э, да брось! – он метнул фотокарточку на стол. – Тогда найди её отца, если ты уверена, что это она и есть!

– Ты совсем обеспамятовал, Сёма, я же тебе уже объясняла. Моя бабка по матери, Юлю не признала потому, что она была внебрачная. Хотя с её отцом мать жила будто бы на законных основаниях. И после гибели отца в шахте мать запила, а через год простудилась и умерла от воспаления лёгких. Вот тогда моя бабка поехала к сестре моего отца, и с ней отдали Юлю в детдом. Тогда ей было полтора годика. Первое время чисто из жалости они брали её к себе по очереди. Один снимок, вот этот, – она указала на стол, – у них остался. Я взяла фото себе на память, а девочку куда-то увезли.

– Ну, и скажи, у кого, спрашивается, есть сердце: у твоей матери или у меня? Я свою дочь не бросаю, хочу ехать вместе с тобой и с ней. А ты теперь упираешься, как корова перед бойней. Твоя мамаша, мало того, что бросила тебя на бабку, удрав в город к южанину, да еще спилась.

– Я тебе не корова, Сёма, и не трогай покойницу! – произнесла она повышенным тоном.

– А что, разве неправду сказал? Почему-то я не запил! Ведь жизнь меня ломала покруче многих; срок отмотал, а всё такой же… Может, ты тоже запьёшь, если я укачу на край света? – насмешливо, с чувством превосходства и вместе с тем серьёзно спросил Семён, сверкая холодными глазами.

– Да, это правда, какой ты был, такой и остался! – сокрушённо качнула она головой.

Несмотря на своё традиционно грубое и ревнивое обращение с женой, он отдавал отчёт своим поступкам и вполне терпеливо сносил её порой справедливые замечания, а то и оскорбительные против него выпады. Вернее, он делал вид, что их не замечает, вот как сейчас:

– Валя, ты как нашла эту сестрёнку, так и забыла, что есть на свете я! Вот ты говоришь: поезжай сам, что же это получается, – продолжал рассудительным и спокойным тоном, но иногда возвышая его до твёрдой и раздражительной нотки, – что значит поезжай сам, а ты тут хахаля заведёшь? – Он злорадно просиял оттого, что его осенила такая своевременная догадка. И тут Семён, видя, что жена испугалась, вскочил с дивана, в устрашающей позе наклонился к ней, сидевшей на стуле перед столом. – А может, ты нарочно завела себе эту сестрёнку, чтобы мне запудрить глаза, ты и привела её, мол, полюбуйся, какая я добренькая и хорошая…

– Сёма, какой же ты ненормальный, извини, и не лечишься! Ну, какая у тебя безумная фантазия, дескать, я нашла причину не ехать? – и горестно, в досаде покачала головой.

– Ну, мы ещё посмотрим, кто из нас окажется прав! – запальчиво заговорил Семён, полный отчаяния. – Вот что, ступай с ней куда хочешь, а тут она жить не будет, без неё тесно!

– Так тебе же обещали скоро дать квартиру, когда же дадут? Я, наверное, быстрей получу, чем ты. Носишься со своим севером: и тут прозеваешь, и там с носом останешься…

Однако Семён, больше не слушая жену, продолжал твердить то, что за последнее время накипело у него на душе, а именно с появлением Юли Валентину словно подменили…

– Итак, значит, ты отказываешься ехать со мной? – жёстко спросил он.

– По-моему, я тебе ответила ясно: можешь отправляться сам за своей жар-птицей, – спокойно и вместе с тем как бы виновато ответила Валентина, с жалостью глядя на мужа понимая, что разбивает его мечту.

– В таком случае, я заявляю: чтобы твоей сестрёнки тут больше и близко не было. Я сказал, на одну ночь и не больше, а тебе только позволь! – отчеканил он.

– Что ты городишь, Сёма? – в отчаянии вскрикнула оскорбленная жена и впервые почувствовала, что отныне не может спокойно переносить его присутствие рядом с собой. Рада бы хоть сейчас уйти от него, да вот некуда. И жалости к нему, прежнему, больше в душе не осталось. И была готова расплакаться, что из-за такого пустяка (хотя это был вовсе не пустяк) они должны отныне стать врагами…

Глава четвёртая

С того дня, как Валентина нашла Юлю, прошло два нелёгких года. Муж её всё ещё оставался на месте, как будто не спешил уезжать за своей давней мечтой. Он по-прежнему работал на своём «молокане» и, похоже, один без жены на Север никогда не уедет, так как любил её, хотя и вымещал на ней зло за сорванный ею отъезд. А непреодолимая злость с жены одновременно переходила на Юлю, отчего в семье участились скандалы, которые, в конце концов, привели к тому, что Юлю невозможно было приводить в гости. Семён угрожал жене, что скажет сестрёнке прямо: они в ней не нуждаются даже в том случае, если она правда сестра Валентины. Ей самим Господом указано место – детдом! И нечего прибиваться к чужой семье.

– Эта бесова девчонка, – кричал он, – мне приносит одни неприятности! – хотя он не мог бы объяснить конкретно, в чём именно они заключались.

Какое-то время Валентина надеялась, что Семён сменит гнев на милость, наконец, остынет и в семье вновь воцарится мир. Время шло, но он не смирился. Между тем все эти годы Валентина почти регулярно продолжала навещать Юлю в детдоме. После той единственной ночёвки у сестры, когда она пришла в детдом, ей показалось, что в нём она отсутствовала очень долго. Но, правда, уже на второй день Юле снова захотелось поехать к Вале. И когда сестра пришла дня через два, она спросила:

– Ты возьмёшь меня к себе, когда дядя Семён уйдёт на работу?

Валентина ожидала этот вопрос, и ей пришлось прибегнуть к хитрости. Чтобы девочка не подумала, будто бы ей она уже надоела, а ходит к ней исключительно из чувства сострадания или просто из вежливости, сестра ответила:

– Конечно, я могу, но только я должна тебе сказать, что наш дом поставили на долгий ремонт. В нашей квартире столько грязи, пыли, что хоть самим из дому убегай! И ещё неизвестно, сколько времени будет продолжаться этот затянувшийся беспорядок.

– А можно подмести и полы вымыть, – резво посоветовала Юля.

– Да и так каждый день подметаю, но пыль снова летит; строители без конца мусорят, – Валентине до слёз было жалко девочку.

Конечно, о вранье Валентины она не догадывалась. Юля по-детски, наивно поверила сестре. И всё же терпеливо ждала окончания ремонта; она настолько привыкла к посещениям сестры и к ней самой, что уже не представляла своей детдомовской жизни без этих её посещений. Но девочка уже не каждый раз спрашивала, скоро ли закончится ремонт. Может, потому, что ещё хорошо помнила Семёна.

Разумеется, от своего вынужденного вранья Валентине было неимоверно тяжело. Да ещё видеть постоянно молчаливо спрашивающие глаза Юли: «Когда ты меня возьмёшь к себе?» Но как ей объяснишь, что из-за ужасного характера своего мужа она просто не видела иного выхода. Однако «ремонт» всё продолжался, всё тянулся, и со временем Юле надоело о нём думать, и она перестала вообще им интересоваться. И через месяц ей уже казалось, будто она никогда не была у Валентины. Это был просто сон. И визиты сестры, как прежде, уже перестали её радовать. Да и подружки иногда назойливо интересовались: почему сестра больше её не берёт на выходные? Юля терялась, а потом, в оправдание Вали, поясняла всем, что дом, в котором живёт сестра, поставлен на ремонт. Правда, о Семёне она промолчала. А то гадкое впечатление, которое когда-то он производил, спустя время выветрилось, отныне для неё его словно не существовало.

Юле только оставалось довольствоваться прогулками с Валентиной по городу и принимать её угощения, а иногда и подарки. В свои семейные проблемы Туземцева, разумеется, посвятила Тамару Игнатьевну, которая, впрочем, предполагала, что ей будет нелегко договориться с мужем, чтобы принять Юлю к себе. И восприняла это с должным пониманием. Но и огорчилась, что девочка уже надеялась обрести приют у сестры. Хотя со слов последней она знала, что воспитаннице было бы жалко покидать детдом. И Пустовалова осталась весьма довольна, что в отношении детдома Юля вела себя так патриотично, а значит, верна и ей, директору…

Что таить греха, Валентине казалось, что если вдруг ей удастся уговорить мужа принять сестру на воспитание в семью, она возьмёт на себя всю полноту ответственности. Ко всему прочему, как раз в тот год Юля пошла в школу. С ней надо было усиленно заниматься, а тут своей дочке требовалось внимания ещё больше, чем ей. Словом, этим самым под давлением противоречивых обстоятельств она как бы оправдала свои неисполненные благие намерения. Потом стала привыкать к тому, что Семён был категорически против принятия сироты в семью. Да и тесное, неблагоустроенное жильё тоже не позволяло. Хорошо хоть одно то, что теперь Юля знала о существовании сестры…

Глава пятая

Без особых изменений для неё миновало ещё два года. За это время она заметно повзрослела и уже училась в четвёртом классе. Из некогда прежней худенькой девочки превращалась в крепкого подростка. Словом, Юля на глазах дивно хорошела. Всё это время она училась играть на пианино под руководством директора, которая много сил отдавала эстетическому воспитанию детей.

Одно время по разным причинам Валентина не навещала Юлю, которая так сильно обиделась на сестру, что стала ото всех замыкаться; не могла же она всем объяснить, что из-за своего вредного мужа сестра, похоже, уже решила забыть о её существовании. И только одна директорша догадывалась об истинных причинах переживаний Юли и всячески старалась отвлекать девочку от тяготивших её дум. Хотя на все её расспросы та натянуто улыбалась или отвечала, что никак не научится играть на пианино так же, как это превосходно получается у директора, что Юле, между прочим, тоже немало досаждало.

Тамара Игнатьевна, конечно, девочку успокаивала и говорила, что при её огромном старании она обязательно овладеет инструментом, так как для этого надо много учиться, но директор не могла всё знать об особенностях детской психологии и всего того, что происходило в семье сестры. Спустя какое-то время всё-таки Валентина была вынуждена признаться Юле, из-за чего она не могла брать её к себе в гости, во что девочка, однако, верила с трудом. Ко всему прочему, у Юли рано стала проявляться гордость, и она уже хорошо понимала, что сестре она вовсе не нужна и перестала проситься в гости. И перед детдомовцами охлаждение сестры к ней оправдывала тем, что у Валентины полно своих проблем: пусть живёт, как знает. А с Семёном из-за неё, Юли, ей нечего ругаться. Правда, эти слова она добавляла уже про себя, адресуя их, конечно, сестре…

И однажды весной, когда только что сошёл снег, после длительного отсутствия, пришла в детдом Валентина, от которой Юля за это время даже уже стала отвыкать. Сестра долго оправдывалась, извинялась. А Юле почему-то было неловко на неё смотреть: в её душе боролись гнев и обида, но девочка уже привыкла их подавлять. Она слушала сестру и ловила себя на мысли, что ей лестно выслушивать Валентину, которая, кончив изливать свои оправдания, с радостью сообщила, что ей дали новую квартиру, причём совсем недалеко от детдома, всего в трёх кварталах. И теперь Юля может к ней свободно приходить в гости. К тому же, дома нет теперь Семёна. Это сообщение Юлю так обрадовало, что она перестала обижаться на сестру, живо спросив:

– А где же он? Ты знаешь, я и думать про него забыла! – и звонко рассмеялась, чем выразила окончательное примирение с сестрой. Теперь она открыто взирала на Валентину, почти не скрывая своего ликования от такой неожиданной новости, которая её взбодрила и вселила веру в доброту сестры. Юля улыбалась блестевшими глазами, выражавшими внутренний восторг и счастье. Все старые обиды мгновенно улетели прочь, она снова безмерно любила сестру.

– За длинным рублём погнался! – отчеканила Валентина, ограничившись пока таким ответом. Ей тоже передался душевный подъём сестры.

– Он, правда, уехал? – протянула с восхищением. – Ой, как хорошо! – и захлопала в ладоши.

Валентина вовсе не лгала, Семён действительно уехал, да только не по своей воле. В последнее время муж стал сильней выпивать. А во хмелю становился очень задиристым. И однажды в пивной заспорил с незнакомым человеком, вспыхнула ссора. Трудно сказать, что произошло в его сознании, но вдруг представил мужчину соперником, так как в каждом симпатичном видел потенциального любовника жены. Схватил со стойки бара нож и полоснул по щеке, а потом ударил ещё…

Как замечательно, что отныне Валентина жила почти рядом с детдомом. Теперь в любой день недели Юля могла свободно прибегать к сестре, тем самым вернула утраченную было репутацию в глазах подружек, которым несколько поспешно когда-то расхваливала Валентину. Вот, мол, скоро будет жить у неё. И вдруг даже навещать перестала. Юле стали говорить, что у неё плохая сестра, которая отказывается брать ее в гости. А может она вовсе не её сестра, в чём Юля тогда начала уже тоже сомневаться…

Обыкновенно девочка прибегала к Валентине сразу после уроков в школе, не заходя даже в детдом. Побудет у сестры часок-другой, та накормит её, чем была богата, затем поиграет со Светой, которой уже сравнялось шесть лет, почитает ей сказку и опрометью убегала. Иной раз даже помогала сестре прибираться в двухкомнатной квартире и потом с неохотой отправлялась в детдом. Когда особенно долго задерживалась у сестры, воспитатели отчитывали её, после чего несколько дней у Валентины не показывалась, а потом снова приходила. Со временем она настолько привыкла к самостоятельным поступкам, что почти перестала бояться воспитателей. Её всё чаще манила к себе улица, куда ей самовольно не позволяли уходить – неукоснительно требовалось соблюдать заведённый распорядок. Но по мере взросления он стал тяготить её, сковывая свободу действий, и всё чаще она поступала наперекор установленным правилам.

Конечно, в одиннадцатилетнем возрасте вполне объяснимо стремление расширять жизненное пространство. Хотелось больше знать об окружающем мире. Потому после школы Юля и подруга Маша Савина не спешили возвращаться в детдом. К тому же, на улице наступил самый разгар весны, такой чудесный тёплый день. Недавно уже сняли зимние пальто, и солнышко так приятно пригревало, и кругом так восхитительно пахло весной, что хотелось от счастья прыгать до самого неба. На деревьях полопались почки, из которых выглядывали на божий мир, точно из гнёзд зелёными клювиками микроскопические птенчики, а вокруг них, казалось, воздух светился зелёными облачками. И жизнь кругом задвигалась, забегала, засуетилась; уроки теперь на ум не шли. Весна увлекала за собой на шумную, многолюдную главную улицу, где целый людской водоворот и машины, машины снуют туда-сюда, выбрасывая в чистый весенний воздух выхлопные газы…

Словом, девочки любили пошататься по центру среди шумной толпы прохожих. Ради интереса сновали по магазинам, которые завлекали нарядными витринами и рекламами промышленных и гастрономических товаров. Прямо на улице продавали мороженое, для которого Юля приберегала выделенную сестрой мелочь.

Набегавшись по проспекту Московскому, Юля и Маша приходили к Валентине, которая к этому времени была уже дома. Сестра угощала их вкусным обедом: мясным борщом, домашними сладкими пирожками. Маша теперь убедилась в том, что у Юли и правда есть родная сестра. Подружка не обманывала. На вопрос Маши, почему Валя не возьмёт её к себе на жительство, Юля находчиво отвечала:

– А мне и так хорошо. Я бываю у неё каждый день. Просто я не хочу стать для неё лишней обузой. У неё есть Светка, она маленькая, её надо кормить, одевать, отец её совсем далеко…

Однажды в конце апреля Маша ушла в детдом, а Юля осталась у сестры. Правда, немного проводила подругу и вернулась назад, тем самым доказав, что отныне она вольна поступать так, как ей заблагорассудится. Словом, решила остаться на ночёвку у Вали, поскольку шумный детдом уже порядком осточертел, где всё подчинено нудным правилам. В то время как у сестры можно было жить без этого надоевшего распорядка, расписанного, как по нотам. Вдобавок Валентина позволяла ей почти всё: захочет играть – ступай – резвись с дворовыми девчонками, с которыми у неё иногда случались досадные стычки. Обычно не ладили из-за пустяка, и тогда её начинали обзывать оскорбительными прозвищами: «беспризорница», «инкубаторская» и другими унизительными словечками, после чего Юля распускала кулаки, и её стали бояться и за глаза называли «бандиткой».

Из-за таких стычек порой втайне плакала, скрывая от сестры свои нелады с домашними детьми. Но Валентина об этом узнавала от родителей тех девочек, которых побила Юля. В таких случаях Валентина подзывала всех её обидчиц, чтобы выяснить подлинную суть конфликта. Дворовые девочки находили в свою защиту не совсем искренние оправдания. Они обвиняли во всём одну Юлю, что она в высшей степени гордая, заносчивая, как что не по ней, так в ход пускала кулаки. Валентина, конечно, могла бы поверить детворе, если бы мало-мальски не знала Юлю, которая ни с того ни сего не стала бы драться. Правда, раньше такое за Юлей не наблюдалось. Валентина переговорила с ней отдельно и убедилась в её честности, но не предполагала, что та может на кулаках отстаивать своё достоинство.

Юля удивилась, когда узнала, что сестре известны те прозвища, какими девочки обзывали её. И теперь уже меньше водилась с домашними детьми. Но именно с этого времени с новой силой начала испытывать неодолимое желание узнать тайну свого рождения. Как и четыре года назад, опять спросила у Валентины об этом, однако сестра снова ничего толком ей не объяснила. Лишь сказала, что мать давно умерла, о чём она будто бы тоже мало что знает…

Ночью за Юлей пришли из детдома и увели, при этом отчитали Валентину, что взрослые люди так беспечно не поступают.

– Зачем ты меня так подводишь? – упрекнула она Юлю, которая виновато, с понурым видом молча опустила голову.

– А мы с ног сбились: на дворе вечер, а её нету. Спросили у Маши: туда же – молчит. Уже хотели было идти в милицию, и тут её подружка сразу заговорила. Смотри, Юля больше так не делай! Сестре доставила неприятность. Вот не будем пускать, тогда узнаешь, – её ругали несильно, только журили.

Юле у Валентины нравилось бывать ещё и потому, что в детдоме завтрак, обед и ужин были установлены в определённые часы, то время как у сестры она могла поесть, когда ей вздумается. В детдоме после обеда воспитанники стаскивали со столов хлеб, и прятали его где кто находил для себя удобным. И хлебом подкармливались за играми до ужина, с которого про запас опять несли на ночь в спальни. Хотя голодными-то и не были, но вот повелась такая привычка. А за эти проделки иногда ругали воспитатели, повторявшие без конца, что не так жалко хлеб, как им крошат по коридорам и на постелях. Но бывало и того хуже, когда озорники брали хлеб, чтобы бросаться друг в друга сделанными из мякиша шариками, которые валялись всюду: и в спальнях, и в коридорах. Впрочем, хлеб могли найти даже в засохшем виде под подушками, в карманах. Самые шустрые и проворные ребята всегда имели его впрок и охотно делились с тихонями, которые просто не успевали за ловкачами. А иногда бывало, даже выменивали на хлеб какие-нибудь безделушки: пробки из-под пузырьков, переводнушки. Но если вдруг несмелым везло стащить хлеб, они ни с кем им не делились, зная, что в следующий раз им могло просто не повезти. И добытый хлеб старались не показывать постоянным везунчикам, словно опасались, что у них его отнимут или потребуют вернуть как долг. Словом, такие дети довольно редко делились своей добычей, а чтобы были добрей, сами же детдомовцы как следует и проучивали жадюг.

С возрастом у Юли развивалось тщеславие, которое более наглядно проявлялось в тех случаях, когда на неё обращали внимание мальчики старшего возраста и её ровесники. Впрочем, даже задиристые и хулиганистые относились к ней весьма благосклонно. Они никогда её не оскорбляли и даже защищали в школе, если к ней грубо приставали домашние мальчишки, норовя подергать за косу. Почему так происходило, об этом она тогда особенно не задумывалась. Может потому, что в этом возрасте её больше привлекали разные детские игры, которыми она увлекалась вместе с подружками. Хотя всё больше уже хотелось знать о жизни, о любви. Игры постепенно интересовали всё меньше. Когда на школьных уроках она уяснила, что мир состоит из шести частей света, с разными странами, с большими и малыми городами, сёлами и деревнями, реками и озёрами, лесами и полями, морями и океанами, пустынями и горами, и всего этого она ещё не видела наяву, в ней, разумеется, забродила мечта: сесть на поезд и уехать посмотреть другие города, безудержно манившие к себе своими тайнами и загадками. Но как их увидеть, она пока не имела понятия. Как-то раз Юля решила выяснить у Маши: откуда в далёкие города уходят поезда, которые, впрочем, она уже видела, даже слышно по ночам, как они призывно гудят. Но может это вовсе не те?

– А ты спроси у Вали, она всё знает! – посоветовала Маша.

К сестре подруги отправились после школы.

– Я хочу уехать к матери, – призналась по дороге Маша. – А давай к ней поедем вместе!

– А ты знаешь, где она живёт?

– Где-то под Магнитогорском. Точно забыла! Помнишь, она присылала мне письмо, приглашала в гости. Вот и поедем.

– А ты знаешь, как туда ехать? – спросила Юля.

– Сначала надо приехать в Москву, а там скажут. Я у девочек больших узнавала. И мать тоже писала, если, дескать, были бы деньги, то приехала бы ко мне, а я догадываюсь, что она последние пропивает.

– Она не любит тебя, а то бы давно забрала и пить перестала бы. Вот, где мы столько возьмём денег на дорогу?

– Да можно зайцем, думаешь, так никто не ездит?

За последние годы в новой квартире сестры почти вся обстановка обновилась: теперь старого шкафа не было. В большой комнате стоял трёхдверный шифоньер. На выкрашенном полу устланы не старые дорожки, а новый серый палас во всю ширину комнаты. Правда, кровать была всё та же, железная, только над ней висел новый, дороже старого, ковёр, а прежний с оленями давно красовался над Светкиной кроваткой. Вместо настенного зеркала угол занимало большое трюмо, новый круглый стол, застеленный вишневой бархатной скатертью, облюбовал середину зала. В простенке между окнами на высокой тумбочке стоял новенький приёмник, наверху которого полукругом выстроились «по росту» белые слоники. Старый диван стоял в передней, а новый – в зале. На больших окнах – вышитые белые занавески, на подоконниках в горшочках – комнатные цветы, на стенах те же самые рамки с фотографиями. В квартире поддерживалась всегда идеальная чистота. И по всему было видно, что хозяйка старалась украшать свой быт новыми предметами.