Юлия

Маше Юля похвасталась, что сестра разрешает ей самой включать новенькую радиолу. Один раз она слушала, как рассказывали о Гагарине, совершившим недавно облёт Земли. Только жалко, что ничего не говорили о космосе и его впечатлениях, о том, что он увидел там. Хорошо приземлился, потом с визитами объехал все страны, и рассказали, как и где его встречали, потом повторяли ещё раз. А почему бы не рассказать о тех городах, в которых он побывал, что видел, где они находятся и как он туда ехал. Наверное, летел на самолёте, ведь Гагарин лётчик. Вот бы к ней, Юле, прилетел и забрал с собой! – мечталось сладостно девочке.

– Знаешь, какие города красивые: Париж, Лондон, Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Берлин, – говорила Юля подруге. – Вот куда надо поехать! Вообрази, я ловлю их по приёмнику, и хочу представить, какие там живут люди, что они делают. Временами читаю надписи на тёмном стекле, подсвеченном изнутри двумя малюсенькими лампочками, и думаю, что в тех городах обитают совсем другие люди, они не похожи на нас с тобой и даже на сестру и Тамару Игнатьевну. Ты когда-нибудь воображала, что где-то далеко-далеко, в ином, внеземном мире, на какой-нибудь космической звезде живут такие же точно девочки, как ты да я, во всём похожие на нас, как две капли воды. И те космические девочки вроде тебя и меня так же думают, радуются, плачут, так же хотят жить, как мы, и живут они в детдоме, как мы…

– Ты большая фантазёрка! – воскликнула Маша. – Этого не может быть в природе. Так не бывает. А хорошо бы поездить по свету, как Гагарин. Вот бы ему написать и пусть расскажет, что видел в космосе и существует ли там такая фантазерка вроде тебя! – Маша засмеялась, но Юля на подругу не обиделась и даже ещё больше разоткровенничалась, что с ней бывало крайне редко.

– Ничего ты не понимаешь, ведь мы когда-нибудь умрём, это так страшно! А в космосе, предположим, живёт моя двойничка, и будет продолжать жить вместо меня. Ты разве об этом не мечтала? Ну и зря! Когда я поняла, что тоже смертна, меня это так расстроило. И никак не могла с этим согласиться: зачем я тогда живу? Помнишь, по нашей улице проходила траурная процессия. На машине, обитой красным ситцем, стоял гроб с покойником: за ним шагало много людей. А потом в спальне я укрылась с головой одеялом, представила себя умершей, как надо мной плачут девочки и мальчики, и ты тоже со всеми стояла рядом. Тамара Игнатьевна, воспитатели, повара, дворник… И все плачут. Тебя и сестру мою успокаивают. Только один Семён смеётся. А дед Иван-муковоз плачет и приговаривает: «А я прогонял её от лошади, не давал погладить и хлебушком покормить, без конца цыкал на неё.» Ты знаешь, как вообразила себя лежавшей в гробу и как потом старая буду лежать в сырой холодной земле и стану задыхаться без воздуха, что мне правда почудилось, будто там, в земле всё так и происходит со мной. Над могилой сомкнулся свет жизни, чёрная темень залепила глаза, я не вижу ни окон спальни, ни стен, ни кровати соседок, ни тебя, всё ушло из жизни, погасло, исчезло, как в бездну. Я тогда не слышала, не ощущала ни дыхания заснувших девочек, ни шороха, ни звука. Я не чувствовала своё тело, меня будто уже нет! Вот хочу подняться, да не могу – давит кто-то на грудь, и нет сил дышать, сознание потухает, меркнет. Исчезли улица, двор, дом, деревья, качели, столовая, все наши дети, воспитатели: я умерла…

– Брось, зачем ты всю эту дурь выдумала! – резко оборвала её Маша. – Нашла о чём мечтать, ненормальная, да?

– А что, тебе страшно слушать? – засмеялась Юля. – Может, я хочу стать артисткой. Это так здорово – играть других людей! Джульетту я бы сыграла очень правдиво! Так вот слушай, как было. Я вся содрогнулась в ужасе, меня стала бить лихорадка, не помнила, какая сила меня вытолкнула из постели. Я сорвала с себя одеяло, закричала на всю спальню, ведь в лапах смерти побывала. Не помню, что я кричала: «мама» или «Валя». Я выскочила из тёмной спальни, как из склепа, а вы будто уже все мёртвые, это у меня тоже пронеслось в голове, и побежала по тускло освещённому коридору в одной ночной рубашке. Мне так хотелось на волю, на воздух, к людям, к жизни. Потом ночная воспитательница остановила меня, а я плачу и не могу никак успокоиться. Кричу им: я к Вале, я к Вале – вырываюсь из их рук, как сумасшедшая; мне казалось, что с сестрой происходило то же самое, что и со мной, и Валя меня звала к себе, ей тоже там очень страшно. А вдвоём нам было бы хорошо. Напуганные моим бредом нянечки и воспитательница долго меня приводили в чувство. Как только напоили меня горячим чаем, так я сразу и успокоилась…

– А я и не слыхала про твои приключения! Давно это с тобой происходит? – спросила Маша, как взрослая.

– Всего один разочек, а вообще я придумываю себе роли принцесс, королев, здорово играть других исторических персонажей. Иногда мне кажется, я и в жизни играю кого-то, и смотрю на себя как бы со стороны. Это моё личное самое любимое кино, скорей бы вырасти и уехать отсюда. Я видела во сне, что плыла на большом белом теплоходе с большими иллюминаторами, и в один смотрел красивый парень в капитанской форме речника… Он машет мне рукой, а я притворяюсь, кому он так машет, оглядываюсь даже…

– А вот я почему-то очень редко запоминаю сны, а ты часто. Ни разу мать не видела. Давай летом в лагерь не поедем, а махнём на Урал!

Юля на это только посмеялась как-то озорно, блестя глазами, в которых вспыхивали бесенята… Так они шли и болтали по пути к Туземцевым… Валентина встретила девочек как всегда очень радушно. Она была довольна, что Юля, наконец, признала её своей сестрой, не забывала навещать то одна, то с Машей. И она тоже была очень рада девочкам. С ходу усадила их за стол, налила в тарелки свежего борща, расспрашивала о школьных делах, о том, что нового в детдоме, состоялся ли концерт или смотр, который так ждали девочки, участвовавшие в художественной самодеятельности. Понимая, что Юле нет ничего слаще, как говорить о смотре, Валентина и на этот раз затронула ее любимую тему и осталась довольна, как Юля весьма словоохотливо, с полным откровением, до самых мелких подробностей рассказывала, что происходило на этом смотре. Как она удачно спела, заняв первое место среди вокалистов других детдомов и школ-интернатов.

В последнее время в свободные от занятий часы Юля подходила к пианино, садилась на вертящийся стул и в первое мгновение терялась: какую клавишу нажать, чтобы извлечь чудесный звук? И выбирала белую клавишу, которая под её пальчиком плавно опускалась; она надавливала следующую черную, потом ещё и ещё; чередовавшиеся звуки составляли какую-то мелодию, разлетавшуюся по залу звонким эхом. И Юле было так приятно слушать рождавшуюся под её пальцами музыку, что, казалось, она выходила у неё слаженная…

Теперь она со смехом передавала Валентине свои первые опыты игры на пианино и серьёзно заверила сестру, что когда-нибудь она всё равно научится играть хотя бы самые простые музыкальные пьески.

– Мне Тамара Игнатьевна уже даёт уроки музыки, – похвалилась Юля, сияя глазами. На этом разговор иссяк. Девочки значительно переглянулись: кто из них спросит, где останавливаются поезда дальнего следования?

– Так, – сказала Валя, вставая со стула. – А где там моя Света, вы во дворе её не видели?

– Она с мальчиком на песочке машинки катает. Мы её звали-звали, а она и ухом не ведет! – быстро ответила Маша, у которой под глазами рассыпались озорные веснушки.

– Ай, ты подумай, какая непослушница! Юля, сходи за ней, а я борща ей налью. Если не позовёшь, сама никогда не придет!

Через три минуты девочка привела всю испачканную сырым песком Свету. Валентина отвела её к умывальнику. Потом усадила за стол напротив девочек. Однако Света плохо ела, капризничала, мать чуть ли не насильно заставляла, при этом покрикивая на неё. А Света как будто и не слышала, знай, отгоняла ногами под столом кошку, тершуюся об ноги девочек. Валентина повторила настойчиво. Дочь, услышав сердитый окрик матери, стала с неохотой есть. Потом с долей каприза изрекла:

– Я на улку хочу!

– Вот пока борщ и котлету не съешь, никуда не выпущу! – твердо сказала мать.

Света уже настолько привыкла к Юле и Маше, что относилась к ним почти безразлично. Правда, иногда заставляла Юлю поиграть с ней. Она любила играть со Светой в «больницу». Юля была врачом, а Света и большая кукла понарошку – больными, которых Юля-врач поочерёдно лечила: давала, вылепленные из кусочков белого хлеба таблетки, делала уколы, накладывала повязки, разные примочки. Словом, выполняла почти всё, что она наблюдала за лечащим врачом, когда кто-то болел из детдомовцев.

После того, как пообедали, Юля набралась духу, спросила:

– Валя, Ростов далеко?

– А зачем тебе Ростов, ты чего о нём спрашиваешь? – поинтересовалась сестра.

– Я на карте прочитала… далеко такой город? – Юля вовсе не врала, она действительно любила рассматривать карты. И по географии имела хорошие отметки.

– Да как тебе сказать. От нашего города – это примерно в сорока километрах.

– А в нём большие поезда останавливаются? В лагерь нас возили на поезде. Но я напрочь забыла: откуда мы уезжали к морю, может, с нашего вокзала?

– Не знаю, поезда дальнего следования останавливаются на каждой станции. А в Ростове тем более. Там самый главный вокзал – ворота Кавказа. И в Москву, и на Кавказ, и на Украину, всюду едут, – охотно пояснила Валентина, совершенно не подозревая, что замыслили девочки.

– Вот как хорошо! – захлопала в ладошки Юля. – И у нас, значит, тоже останавливаются на Москву?

– Я давно никуда не ездила. Вот скоро поеду к Семёну, могу тебя взять с собой, но ехать очень далеко. Хотя тебя туда не отпустят. Всё равно поедете в лагерь.

– Почему Семён не приезжает к тебе?

– Ему ещё рано домой! – она махнула рукой, не глядя на сестру. – Но меня и Свету зовёт… он так мечтал об этом Севере, что теперь нескоро оттуда выберется, – важно произнесла Валентина…

Глава шестая

В Ростове девочки очутились только в конце лета. До этого они отдыхали под Азовом в пионерском лагере, где им было очень интересно. Каждый день перед глазами – лазурное море. Раскаленный берег, тёплая ласковая вода, потом совершали экскурсии по древнему городу. Здесь они впервые узнали, как сам царь Пётр I не раз бывал тут и командовал строительством флота. А еще, как турки неоднократно нападали на Азов. А русские на своих бастионах стояли насмерть…

Ростовский вокзал, как огромный муравейник, кишел, бурлил многочисленными толпами напористых пассажиров. Девочки чуть-чуть не отстали друг от друга, затерявшись в этой огромной толчее. Они не знали, к кому тут можно обратиться за помощью, чтобы подсказали, на какой сесть поезд, который бы привёз их в Москву. Держась друг за дружку, подружки хотели пролезть к первому стоявшему длинному поезду. Но толпа была такая плотная, что они в ней застряли. Каким-то чудом очутились на свободном пятачке, огляделись: куда теперь пробираться? И только выбрали лазейку между людьми, как их окликнул откуда-то взявшийся милиционер:

– А ну, барышни, следуйте за мной, и убегать не вздумайте!

У беглянок от испуга даже подкосились ноги, они замерли, как неживые, впрочем, Маша быстро дёрнула Юлю за руку. Та мигом поняла – надо немедля бежать, в густой толпе они быстро затеряются. И стали пятиться от милиционера.

– Куда, куда! Я кому сказал! Не бежать! Всё равно догоню, а ну вперёд проходите живо! – и как под конвоем повёл беглянок. Девочки шли понуро, боясь взглянуть друг на друга.

Вошли в большое шумное здание вокзала, пройдя среди ожидающих свои поезда пассажиров, он привёл их в комнату, где был ещё один милиционер. Этот полный. А первый молодой, стройный. Старший посадил их на кожаный диван. Осмотрел девочек и мягким тоном стал расспрашивать: кто они да откуда, почему одни на вокзале? Девочки молчали. Но милиционер, заложив руки за спину, не отступал, расхаживая неторопливо по комнате:

– Ну, так что, решили молчать, как партизанки? – спросил нестрого, посматривая на девочек доброжелательно.

– Да что, товарищ капитан, сразу видно – беглянки! – отозвался молодой.

– Сержант, не торопись, мы побеседуем по душам, – он снова повернулся к девочкам. – Где ваши родители живут? Или вы их потеряли, с ними были?

– Да! – ответила Маша, глядя на полного милиционера с какой-то надеждой, что тот должен отпустить на их поиски.

– Так почему они вас бросили?

– Да врут они всё, а вы слушаете!

– Погоди, погоди, ну так, где они?

– В магазин пошли, а мы хотели наш поезд посмотреть, – ответила снова Маша.

– Говоришь, в магазине? Сейчас выясним! Сержант ступай: найди и приведи родителей, – строго повелел полный.

И сержант, с нарочито послушным видом, удалился. Капитан стал выжидательно расхаживать по комнате и важно глядеть себе под ноги, не упуская случая украдкой посматривать на девочек, при этом стараясь понять их. Они в страхе притаились, ожидая возвращения сержанта, и боялись рассказывать всю правду. Капитан это чувствовал, но не торопил их с признанием. Сержант вернулся довольно скоро. Впрочем, он никуда и не ходил, а стоял за дверью, выждал там какое-то время и вошёл. Девочки разом глянули на него в безмолвном ожидании своего неминуемого разоблачения. Сержант держался очень уверенно, и девочки тесней прижались друг к другу, насупились в страхе.

– Ну, выкладывай? – обратился к нему наигранно бодро полный милиционер с одутловатым лицом.

– В магазине я расспросил всех, мне никто не ответил! Я же говорил, что они наврали, – нарочито произнёс сержант.

– Ну, что на это скажете, а? – и на каблуках резко повернулся к девочкам, отчего сапоги заскрипели. – Сами расскажете?

– Мы без родителей, мы сами… – тихо пролепетала, Юля.

– Нехорошо врать. Так откуда вы, из какого города или хутора, или станицы?

– Из города мы! – помялись девочки, но ответили почти разом.

– Из города, а из какого?

– Из Новостроевского детдома… мы заблудились…

Милиционеры значительно переглянулись: им с самого начала это стало ясно, но хотели от них услышать.

– И куда вы бежать собрались?

– Вовсе и не бежать… нам в Москву надо… и ещё мою мать найти, – сказала Маша, чуть осмелев.

– Да что с ними разговаривать, вызовем машину, отправим, товарищ капитан. Там наверно с ног сбились, ищут их.

– Звони, сержант! – и снова к девочкам. – Что в столице хотели делать и чья же там мамаша живёт?

– Посмотреть… и мою мать найти на Урале, – а сама в страхе косилась на сержанта, звонившего по телефону.

– А кто знает о задуманной вами поездке? – спросил капитан с добрым толстым лицом. Он ещё раньше, как только сержант привёл их в дежурную комнату, по их одинаковым ситцевым платьицам и туфелькам определил, что они из детдома. Он по-отцовски в душе пожалел девочек, возжелавших побыть в столице. Или, правда, они пустились на поиски бросивших их родителей? Его взгляд выхватил свёрток, больше похожий на узелок из платочка, у девочки с длинной чёрной косой.

– Сержант, что у тебя? Подойди! – тот положил трубку на старый чёрный аппарат. Подошёл к капитану, что-то ему кивнул, а тот в свой черёд тихо сказал молодому милиционеру. Сержант в согласии закивал и улыбчиво, браво вышел…

…К побегу, девочки собрались сразу после завтрака. Вышли на улицу, где чаще всего ходили автобусы, сели. У Юли нашлась мелочь для оплаты за проезд. И в западной части на окраине города сошли. Потом остановили попутку. Когда легковая машина затормозила, девочки живо объяснили шофёру, что им надо срочно в Ростов к тётке.

В детдоме об исчезновении девочек спохватились только в обед. Обошли весь детдом – детей нигде не нашли, даже побывали на строившемся рядом доме. Сама Тамара Игнатьевна и воспитательница ходили к Валентине, которая была ошеломлена печальной новостью – так и упала на стул. Был воскресный день. После прибытия из лагеря Юля ещё не появлялась у сестры, а та думала: «Значит, ещё не приехали». Хотя уже был конец августа, пора вернуться с отдыха, а самой как-то всё было сходить недосуг. Она сама только вернулась из поездки к Семёну. Потом, придя в себя, Валентина живо припомнила разговор двухмесячной давности за обедом:

– Они у меня интересовались о поездах, спрашивали о Ростове, а я значения этому не придала. Думала, из любопытства интересуются. А они вон что удумали…

Тамара Игнатьевна и воспитательница, больше не теряя ни минуты, заторопились восвояси. Валентина отвела дочку соседке, а сама следом побежала в детдом…

…Сержант принёс беглянкам еду из вокзального ресторана. Но девочки стеснялись принять угощение: не двигаясь с места, они не знали, как им поступить. Хотя уже изрядно проголодались.

– Ну, давайте, давайте, смелей! – мягко просил полный милиционер, – решили ехать в такую даль, а есть стесняетесь?

– Мы не хотим, – робко ответила Юля за себя и Машу. Сержант принёс им ресторанный борщ и котлеты с картофельным гарниром, еда вкусно пахла. Он подвёл их за руки к столу, посадил, всучил по ложке, и девочки сразу начали есть. А милиционеры тихо сели на диван и стали ждать, пока беглянки поедят. И пока они так сидели, на столе задребезжал телефон. Сержант быстро встал, подошёл к аппарату. А потом пригласил капитана.

– Да, слушаю, – ему что-то говорили, он сосредоточенно слушал, затем взглянул на девочек. – Конечно, где же им быть, как не у нас. Отправим сейчас же, так точно! – с довольной улыбкой на лице он положил трубку…

Через час из Ростова на милицейской машине беглянки были доставлены в детдом Новостроевска. Впрочем, Юля и Маша ничуть не унывали, что их путешествие, по сути, не начавшись, закончилось для них так скоро и бесславно. И всё-таки они с удовольствием прокатились до Ростова на легковушке и на вокзале увидели множество поездов. Тогда они впервые без участия взрослых испытали увлекательную романтику путешествий, ощутив вкус к передвижениям на большие расстояния. И мечтали скорее вырасти, чтобы можно было повидать самим неведомые доселе края…

Глава седьмая

Спустя четыре года под весну из мест заключений освободился Семён. Для Юли его приезд домой, конечно, явился страшной неожиданностью, так как про себя она иногда думала, что он уже никогда не вернётся. За все эти годы, пока он отбывал срок, она даже точно не помнила, был ли у неё с Валентиной разговор о Семёне. И спрашивала ли она сама о нём, чего Юля не могла припомнить, впрочем, как и того, чтобы и сестра о нём затевала разговор, а если и затевала когда-либо, то почему-то у неё всё напрочь вылетело из головы. Зато хорошо помнила, что временами ощущала в квартире какое-то незримое его присутствие. Наверное, это происходило потому, что он смотрел на неё с висевших на стене фотографий. И они оживляли в ней давно запавшее в душу мрачное о нём впечатление.

С того времени она никогда не спрашивала у сестры: надолго ли он уехал? Главное, она его не видела и за это была спокойна; а на фотки уже не обращала внимания. Да и время постепенно вытеснило из памяти его живой образ, тогда как фотографический – был уже как бы не в счёт. И всё-таки было бы совсем замечательно, если бы он и с них не смотрел на неё – дали бы ей волю, она бы их все поснимала. И вот как-то раз она пришла и не увидела ни одной, Валентина перехватила её изумлённый взгляд и сказала, что сняла фотографии потому, что они уже вышли из моды. А Юля подумала, что сестра догадалась, как ей отвратительно смотреть на Семёна, вот и решила сделать приятное исключение ради её душевного спокойствия. И с того времени она совсем забыла о существовании Семёна…

Первый месяц Юля надолго не оставалась у Валентины, так как присутствие Семёна её во всм стесняло. Хотя он уже не казался ей таким грозным, каким узнала в раннем детстве. И Семён в свой черёд тоже встретился с Юлей довольно благожелательно. Для него её появление на третий день по его возвращении отнюдь не явилось неожиданностью, так как почти был уверен: жена ни при каких обстоятельствах не бросит Юлю на произвол судьбы, несмотря на его угрозы. Когда Семён увидел девушку, он немало удивился не тому, что она приходила сюда, как к себе домой, а тому, что перед ним была не шестилетняя девочка, а уже почти взрослая барышня. Он даже не сразу признал её, поначалу ему показалось, что это другая девушка. А когда понял, что это не кто-нибудь, а она, ему пришлось скрыть своё сильное изумление. Семён украдкой посмотрел на жену, опекавшую все эти годы Юлю. В переписке она, конечно, нарочно не упоминала о ней, чтобы не растравлять его душу. И продолжала хитрить, да и он сам забыл о её существовании. До девочки ли ему было в эти проклятые годы отбывания срока? Хотя первое время не выходила из головы, так как всерьёз полагал, что только из-за неё попал в заключение. Впрочем, так хотелось думать тогда, а если разобраться, так она и вовсе ни при чём.

Время не пощадило, состарило Семёна раньше положенного срока, тогда как она поразила его своей юной красотой, какой взрослый вид приобрела! «Да, зацвела ранняя ягодка, – про себя произнёс он, кося на неё блудливый взор. – Какая фигура, какая крепкая дева! Уже сейчас она полна соблазном, вон как упруго выпирают груди, яблочками наливаются, а прежде того, кому они достанутся, сам их отведаю!» В её голубоватых с синим налётом глазах он находил нечто диковатое и упрямое. По всему было видно – своенравная, в её волнующей невесомой, лёгкой стати, в красивом лице столько очарования, что готов отдать ей всё, чем был богат…

Однако Юля ещё не подозревала, что своей красотой привлекала к себе внимание даже немолодых мужчин. Если бы ей об этом сказали, она бы не на шутку рассердилась, приняв это как оскорбление и посчитав, что над ней просто все смеются.

– Ишь, ты, мать твою, какая красавица! Как выросла! – хрипловатым голосом воскликнул Семён, скрашивая свои эмоции шутливым тоном. Валентина не ждала от него такой открытой реакции, что почти было чуждо его замкнутому характеру. И она опасалась: как бы между ними не началась новая вражда из-за Юли, которая восприняла восклицание Семёна с выступившим на щеках румянцем. Она при нём стеснялась и не знала, как себя держать. Опустила голову, хотя его комплимент застрял в её сознании и Семён показался ей другим, не таким страшным, каким запомнился с детства.

– Чего мне не писала о ней? – повернулся он к жене, и сказал это только с той единственной целью, чтобы разрядить обстановку. Ведь он видел как изменилась в лице жена, когда вошла к ним Юля, ещё не знавшая о его возвращении. Впрочем, она даже не ведала, что он отбывал наказание. Семён хотел дать понять, что теперь он не тот нелюдимец и очень рад лицезреть сестрёнку. – А то бы я привёз и ей подарок! – охотно прибавил он, почувствовав вдруг к своему удивлению доброе расположение к Юле.

Семён, между прочим, с первого дня своего возвращения присматривался к поведению жены. Он надеялся найти в её взгляде хотя бы то немногое, что дало бы понять: как же она жила тут в его отсутствие? Сохраняла ли ему супружескую верность? И вот, увидев Юлю, он немного успокоился: «Нет, при ней она не могла, если только сестрёнка тут жила. Дочь говорила, что жила. А может, её так мать научила отвечать? Всё равно, если даже Юлька была с ней, могла гульнуть на стороне. Правда, бабы тоже бывают разные, не угадаешь, на что какая способна. Одна будет тихая, а в два счёта изменит, а вот бойкая останется верна. Да, шесть лет терпеть здоровой бабе, понятное дело, тяжело… А если и было что, то простить, не видел и не знаю? Но рано или поздно знакомые должны проговориться». Однако мысль о возможной измене жены была крайне неприятна, она всего коробила, воспламеняла душу жгучей ревностью, что волей-неволей надо было терпеть. Странно было вспоминать, что ему, лишённому жизненных услад в зоне об этом так остро, как сейчас, не думалось…

Уже заканчивала третий класс дочь Света, которая почти всем обликом удалась в отца. По мере её взросления черты Семёна обозначались и в форме носа, и вырезе губ, и в разрезе глаз, только у дочери они были зеленоватые. Семён привёз подарков больше дочери, чем жене, как бы этим самым мстя ей за все свои неисчислимые страдания…

На повторный вопрос отца Света опять изрекла, что Юля у них жила. Просто она считала: поскольку она к ним часто приходила, а иногда оставалась ночевать, особенно в последние годы, значит жила. Но когда он понял, что Юля всё же находится в детдоме (собственно, об этом он сообразил тотчас же, как она убежала от них), Семён не стал ловить жену на её же не сдержанном слове, наоборот, он был очень доволен, что она насовсем не забрала её из детдома. Значит, жена соблюдала его наказ; его давнее грозное предупреждение. Это обстоятельство позволило ослабить струны ревности, сняло острое подозрение в её неверности. И режущая боль под сердцем малость улеглась…

Время залечивает обиды и раны. Теперь о Семёне Юля думала по-новому, так как он сам приглашал, чтобы приходила к ним чаще в гости. Он охотно с ней говорил об учёбе и даже был ласков. И Юля верила, что с его стороны это вполне искренне. Она не придавала большого значения тому, что Семён так подобострастно вёл себя с ней почему-то только в отсутствие сестры, а при Валентине – сдержанно, даже с намеренным холодком. Однако произошедшие в нём перемены для Юли были очевидны, прежде всего, он заметно постарел, оплешивел, руки все в тёмных наколках, от вида которых становилось как-то не по себе. Но, кажется, остался всё тот же острый, сверлящий взгляд серых глаз. Живота почти не было, хотя и не скажешь, что Семён был худой. На сухощавом лице возле глаз и рта легли глубокие морщины, и нос слегка приплющен.

Юля величала его Семёном Ивановичем, а он снисходительно и ласково, с долей насмешки называл её сестрёнкой. И в этом она не видела ничего фамильярного. Иногда она замечала в его глазах что-то располагающе доброе. И если что говорил, то всегда чего-то как бы нарочно не досказывал, выражая лишь взглядом. Но его намеки она не понимала, отчего её охватывало недоумение и лёгкая тревога. Особенно, если слышались его странные нотки неопределённого сочувствия за своё прошлое, что по отношению к ней был несправедлив, в чём искренне раскаивался. И потом начинал выспрашивать, что она любит, что больше всего ей нравится. Но его расспросы ставили её в тупик, и она не знала, как и что ему отвечать. Впрочем, он немало её удивлял своим неестественно повышенным к ней вниманием. Ведь она никогда сама не вступала с ним в разговор, чувствуя себя при нём по-прежнему неловко. Тем не менее, на его вопросы она отвечала достаточно сдержанно, немногословно, только бы он поскорей отстал от неё. Иной раз дело доходило уже до того, что она не могла терпеть его рядом, очень тяготилась. Это происходило в тех случаях, когда Валентина отлучалась в магазин. И всякий раз из таких щекотливых ситуаций её выручала Света, прибегавшая позвать её помочь решить задачку. Словом, при нём Юля испытывала смутное, тревожащее её, не проходящее душевное угнетение. И тогда она брала в руки книгу и углублялась в чтение, хотя сама искала повод поскорей исчезнуть. И могла несколько дней вообще не появляться у сестры, а потом приходила, когда Семён уходил на смену.