Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга девятая

Очередной призыв
Воспоминания А. Тимофеева

Помню первые впечатления о дивизионе. Нас долго везли в кузове ГАЗ-66 по проселочной дороге. Было начало зимы, в машине было холодно, темно, неуютно. Дорога – одни ухабы.

Нас привезли в дивизион, привели в казарму. Помню мы стояли в казарме, чего-то ожидая, мимо нас ходили солдаты, разглядывали вновь прибывшее пополнение, потирая руки и посмеиваясь над нами. Мы были по уставу одеты, ремни затянуты, пуговицы все застегнуты, а рядом ходили местные старослужащие, чувствующие себя дома, им уже не полагалось застегиваться и затягиваться, смотрели на нас как смотрят хищники на свою жертву, которая уже никуда не денется, нужно только нагулять аппетит и слопать.

Я чувствовал себя желторотым цыпленком, попавшим в голодные кошачьи лапы. Обстановка новая и совершенно незнакомая.

Дедовщина была, унижений и мордобоя не было, но психологический прессинг был сильный.

Нам вместе служить 730 дней

Призыв наш был мал, всего 7 человек, из которых один – повар, один – хлеборез и один – сержант. Оставалось четверо, на которых ездили все, кому не лень.

Хотя я несколько утрирую, конечно далеко не все, в основном народ был спокойный, но были некоторые личности, кто мимо не пройдет, обычно это были те, кто сам получил изрядно в начале службы. Особенно отличались стартовики – «деды» из стартовой батареи. Радиотехническая батарея была более миролюбивой, они к нам практически не цеплялись, стартовики же, особенно некоторые, буйствовали. Помню москвича Логинова Александра, он нам прохода не давал никогда.

Рассказывали, что в Новый год будучи молодым ему сильно досталось, и в Новый 1978 год, когда праздник закончился и нас отправили спать, мы лежали в ожидании неприятных событий.

Через какое-то время «деды» нас подняли, построили, кому-то врезали, кого-то погоняли. Досталось слегка. Мы были слабее и психологически, и физически, нас просто подавили. Двое из нашего призыва попали в стартовую батарею, им доставалось больше других.

Офицеры как могли боролись с дедовщиной. Помню капитан Галлиулин на нас постоянно ругался за то, что мы убираем со столов после всех, но такова была традиция – первые полгода ты убираешь, потом 1,5 года за тобой убирают. Помню мы смотрели на происходящее как на самое худшее время в своей жизни, которое скоро закончится. Так и произошло – со временем мы попривыкли, набрались опыта и сил, да и время салаг прошло – мы начали давать отпор, да и вновь прибывшее пополнение уже мы воспитывали, не слишком рьяно, но учеба не прошла даром – нам уже было что сказать. С Александром Логиновым было покончено, когда мой друг с первого по последний день службы Юрка дал ему отпор, больше он нас уже не доставал. Первые полгода – это привыкание. Ты, желторотик, ходишь весь подтянутый, ремнем перетянутый, на все пуговицы застегнутый. Первый раз убираешь казарму – тебя потом тычат носом в места, о которых ты даже не думал, находят грязь и заставляют убирать еще раз. После отбоя тебя через какое-то время будят и на кухню картошку чистить. А картошки много – на весь дивизион, и вот мы, вновь прибывшие, сидим кружком и чистим. Чем быстрее управимся – тем подольше удастся поспать.

Я был самым молодым в нашем призыве, Юрка Пестряков, дружбан мой, был постарше и он из деревни из-под Горького (ныне Нижний Новгород). Он был лучше к жизни подготовлен во всех отношениях, хотя я тоже маминькиным сынком не был.

Пожар

Фейерверк (обилие огня) в честь рождения Анюты был большой, а произошёл он в дивизионе, спустя две недели после её рождения. Он был далеко не праздничный, совсем не желаемый, а мог оказаться даже трагичным.

Зимой в дивизионе ухо надо держать востро – холода сильные, как не топи в казарме холодно. На технике ЗРК ещё холоднее – железо кругом, а когда она выключена, то на ней иней. Прибегаешь по тревоге, включаешь обогрев, но тепло быстро выдувает ветер. Солдаты делали самодельные нагреватели, называемые «козлами», которые часто «коротили» электролинию и возгорались.

Офицерский состав успевал за зиму конфисковать подпольные нагреватели десятками (и таких моделей что ещё только лет через десять будут конструктивно реализованы для ширпотреба), но возгорания всё равно происходили.

К казарме трубы подвода горячей воды отопления из котельной были утеплёны паклей и стеклотканью. Обратная труба (с остывшей водой) проходила через крышу.

Однажды она замёрзла….

В дивизионе каждый офицер, прапорщик и солдат отвечал за порученный участок. Правильность и своевременность действий одновременно всех проконтролировать было невозможно. Основной и непрерывный контроль осуществляется над боевой готовностью, а то, что творится в тылу порой упускалось из виду. Так произошло и в этот раз. Когда обратная труба, проходившая через крышу казармы, замерзла, то кочегар взялся её отогревать открытым огнём паяльной лампы. Отогрел. В первой половине дня вода по трубам начала циркулировать, отопление в казарме восстановилось.

Но опилки утепления начали тлеть….

В два ночи меня поднял дежурный по дивизиону: – «Товарищ капитан! Горит казарма!».

Через считанные секунды я был в дивизионе.

Горела крыша казармы факелом и треском разлетающегося во все стороны шифера.

В самом помещении появился только дым и запах угрозы пожара.

Весь личный состав, проживающий в казарме, уже приступил к хаотичным действиям по тушению огня.

Поставив одну команду на вынос документов штаба и секретной части, а вторую на вынос оружия я бросил остальные силы на борьбу с огнём. Забрасывали снегом, поливали из водопровода, засыпали песком, заливали водой из водоёма, тушили огнетушителями и кошмой. Солдаты были разделены на команды, действиями которых руководили офицеры. Борьба с пожаром напоминала жизнь муравейника – все бегут и что-то делают. Делали правильно, так как огонь начал утихать, а через 30 – 40 минут над казармой стояли только клубы пара. Для верности крышу проливали водой до утра – могло быть повторное воспламенение.

Подвели итоги борьбы с огнём. Пострадавших было двое солдат – незначительные травмы горящим шифером. Конечно, хорошо, что казарма не сгорела полностью, но и половина сгоревшей крыши при температуре – 40° представляла серьёзную трудность для проживания и восстановления. Посовещавшись с замполитом и начальником штаба, решили: докладывать комбригу нет смысла – только замучают комиссиями, а помощь если и будет, то мизерная и не сразу.

Однако своими силами мы не справимся – надо много стройматериалов. Казарма большая, на двести человек. В ней много дополнительных помещений: штаб, кухня, оружейная комната, умывальник, бытовая комната, санчасть. Много и подсобных помещений. Решили обратиться в колхоз, к директору Чистякову Валентину Ивановичу и к шефам Череповецкого металлургического завода.

Директор ситуацию и нас понял. Дал часть стройматериалов, но солдаты их стоимость должны были отработать в «битве за урожай».

Понятно: социализм – это учёт и Валентин Иванович не мог распоряжаться казёнными материалами как своими. Против такого бартера не попрёшь….

Остальную, недостающую часть стройматериалов добавили (безвозмездно) шефы (листопрокатный цех Череповецкого металлургического завода), оформив их подарками личному составу дивизиона ко Дню Советской Армии.

Получив материалы, я разместил всех солдат в строениях отапливаемых учебных классов, и приступил к ремонту своими силами. Прошло всего пять суток после происшествия, как половина крыши засияла новизной покрытия.

Красота!

Прошло немного времени как приехал комбриг с очередной комиссией – проверять организацию дежурства и боеготовность дивизиона.

Проходя мимо казармы, заметил новую часть крыши и, похвалив – удивился:

– «Молодец Рыжик! Крышу казармы, зимой обновил своими силами». Пошутил:

– «Может ты и в бригаде кое в чём нам с ремонтом поможешь? Тоже на казармах крыши подтекают. Только почему ты на своей всего половину перекрыл?».

– «Сгорела бы полностью – обновил бы всю…» – ляпнул я.

– «Ты чего сказал? Думать надо, что говоришь капитан! Такими вещами не шутят!

Не дай Бог накаркаешь на свою голову!» возмутился подполковник Хозяинов.

– «Виноват, не подумал» – сказал я.

Мне нечего было возразить…

В те времена в стране существовала мощная хорошо отлаженная система внештатных сотрудников оперуполномоченных. Я думаю, что всё что происходило в армии было известно им и находилось под контролем органов. Несомненно, это были не те сталинские времена, когда людей забирали днём и ночью в тюрьмы и Гулаги.

Я даже считаю, что такая система (естественно при умном руководстве и при правильном отделении зерна от плевел) позволяла вскрывать и предупреждать очень нехорошие события. Жаль, что только не всегда выполнялось условие: «при умном руководстве и при правильном отделении зерна от плевел».

Тем не менее считаю, что основная задача созданной системы выполнялась верно и порой была просто необходима. А её работу как говорится в простонародье: «я не раз испытал на собственной шкуре». В первый раз мне слава Богу повезло с руководством, а дело обстояло так…

Многие происшествия и нехорошие случаи, которые происходили в далеко расположенных дивизионах, сходили руководителям с рук только по причине инертности системы «донесений». Кое-что замалчивалось из-за несрочности, а кое-что из-за «забывчивости».

Если возникали серьёзные проблемы, в решении которых командование могло помочь только выговором, а тебе придется их решать самому, то зачем себя сечь?

При такого рода неприятностях, которые возникали в дивизионе, я сразу обрывал возможность контактов информаторов «с внешним миром». На телефонный коммутатор сажал начальника штаба контролировать разговоры, чтобы «сексоты» не могли позвонить с докладом о происшествии, и прекращал выезд личного состава в штаб бригады. Параллельно с этими мероприятиями начинал экстренно ликвидировать последствия и причины, породившие происшествие. Доклад о плохом событии в дивизионе получили «в верхах» с таким запозданием, что он не представлял острого интереса, а порой и ценности.

Командование это вполне устраивало, хотя внешне оно возмущалось.

Но в органах работали не дураки – вскоре они поняли мою тактику укрывательства происшествий.

Теперь в состав всех комиссий приезжающих в дивизион включался оперуполномоченный. В дивизионе он беседовал с массой личного состава и получал информацию от своих информаторов. Разобраться кто их люди в большой массе «беседуемых» было невозможно.

А знать бы не помешало…

Когда приезжали в дивизион комиссии вышестоящего штаба, то я на плацу строил всё подразделение. Затем делал развод личного состава по местам работ, на котором распределял расчёты по направлениям работы членов комиссии. Выглядело это так:

– «Расчёт аппаратной кабины выйти из строя. В распоряжение майора Сидорова (члена приехавшей комиссии).

– Расчет дизельных электростанций выйти из строя. В распоряжение майора Петрова.

– Расчёт станции разведки и целеуказания выйти из строя. В распоряжение подполковника Иванова». Личный состав выходил из строя и шел работать с членами комиссии штаба по своей специальности. При приезде очередной проверки, когда я проводил развод, то в середине распределения по членам комиссии скомандовал:

– «Личный состав внештатных сотрудников выйти из строя. В распоряжение оперуполномоченного майора Созинова». Из строя, при недоумении приехавшей комиссии и офицеров дивизиона, вышло трое солдат…

Молодость, глупость и непонимание серьёзности сделанного мной могло привести к крайне серьёзным последствиям.

На следующий день после проверки меня вызвал в штаб бригады комбриг полковник Хозяинов.

В его кабинете сидел старший оперуполномоченный бригады майор Созинов.

Мне популярно было доведено, что в случае повторного раскрытия резидентуры мои действия будут расценены как вредительство. Объяснили: «вредительством в советском уголовном праве

называются действия, направленные на подрыв любой отрасли советской экономики…».

Ещё больше заставили меня вздрогнуть, сказав, как посмотреть на мною содеянное. Ведь уголовный кодекс считает вредительство – диверсией, если оно имеет прямой умысел и цель нанести вред оборонной способности страны. В заключение «душещипательной беседы» довели под роспись статью уголовного кодекса.

В этом случае мне повезло: у меня не имелось злого умысла и было умное руководство бригады, сумевшее «замять» это дело. Солдат из дивизиона перевели, Созинову набор «резидентов» надо было начинать с нуля.

Офицеры бригады по этому случаю перешёптывались и посмеивались, однако мне было не до радости и даже не до шуток.

Был не 37-й год, но шутить с этим было нельзя…

Присяга

В дивизион поступила молодежь (ещё не солдаты) очередного призыва. Как и в предыдущем году было принято решение принимать присягу у памятника Ленину, который мы соорудили сами, позаимствовав его «по частям» в совхозе «Комсомолец». Как проходила присяга я описывал в предыдущих книгах. Интересен взгляд на этот ритуал солдат.

Рассказывает А. Тимофеев

11.12.1977 года. Присяга. На фото: командир дивизиона капитан Рыжик, мама, я, замполит капитан Кнутовицкий

Присягу принимали возле памятника Ленину, который сперли в соседней деревне. Мне об этом рассказывали, я не очень верил, в воспоминаниях командира прочитал – удостоверился.

К присяге нас чуть-чуть успели подготовить, кое-как ходить строевым шагом мы научились, блистать не блистали, но что-то уже изображали. В дальнейшем мы много строевой занимались, а когда что-то стало получаться – то даже получали моральное удовлетворение от занятий. У нас с Юркой неплохо получалось вдвоем синхронно ходить. До сих пор, по прошествии 40 лет, помню движения. С карабином бы не справился, но развернуться на 180 смогу. Не знаю, правда, зачем мне это сейчас.

На присягу приезжали родители, только мои мама с папой. Помню, что их приняли очень хорошо, поселили в доме для офицеров. Их привели к нам в казарму, у нас было построение, они прошли мимо меня и не узнали.

Присяга проходила в дивизионе. Дивизион малочисленный, но была создана атмосфера торжественности, офицеры были по парадному одеты, мы старались, как могли, блистать выправкой, отец нас фотографировал. Одну из фоток, там, где запечатлен Юрка Пестряков во время приема присяги, я увидел в книге командира, она у него сохранилась. Отец прислал нам фотографии и отснятую пленку.

От плёнки практически ничего не осталось – мы её благополучно истрепали.

После присяги меня отпустили к родителям. Помню, как я съел все привезенные мне продукты, в том числе шесть котлет и еще много чего, после этого посмотрел на часы, попросил отлучиться на обед в казарму, такое мероприятие пропустить я не мог. Родители были удивлены – так много я никогда не ел.

Родители приезжали еще летом, я сфотографировался под зонтиком

Весь призыв после принятия присяги

Первые полгода у меня всегда в кармане лежала заначка – кусок хлеба. Есть хотелось постоянно, несмотря на то, что кормили нас неплохо. Потом уже хватало. Поправился я сильно, хотя по конституции я всю жизнь худой.

Самое смешное мое прозвище было – сухофрукт, самое приличное – марафонец. Других не скажу.

Самое лакомое блюдо было – масло. Его давали утром по 20 грамм, намазал на кусок белого хлеба – бутерброд готов.

Было такое понятие – 100 дней до приказа.

С того момента, как до приказа Министра обороны о призыве и увольнении с военной службы оставалось 100 дней, те, кого касался этот приказ, кто по этому приказу должен был покинуть славные ряды Вооруженных Сил – становились дембелями и свое масло отдавали молодому пополнению. Так и было.

«Повер»

Повара в подразделении – особые солдаты. Можно сказать, что это лицо дивизиона, от которого зависит здоровье, настроение и крепкий стул личного состава. Обычно поваров готовят в учебном отряде полгода, если на гражданке они не работали по этой специальности.

Как-то осенью, при очередном призыве, сидим с замполитом в моём кабинете и беседуем с молодым пополнением, призванным на службу. Распределяем солдат по военным специальностям.

Призыв как говориться неудачный – один Восток: узбеки, таджики, киргизы, немного азербайджанцев. Ломаем голову: в какие расчёты их можно определить, если они по-русски не все говорят?

Стартовая батарея (где они хоть каким-то боком годятся) укомплектована почти полностью. А кого брать операторами на станцию наведения ракет?

Заходит очередной новобранец. Я его спрашиваю:

– «Фамилия?»

– «Повер» – отвечает. Замполит записал.

– «Имя?» – спрашиваю.

– «Повер».

– «Отчество?».

– «Повер». Его ответы нас с замполитом не удивили: у восточных ребят часто фамилия имя и отчество одинаковы.

– «Национальность?».

– «Повер».

– «Какая???» – удивились мы не понимая.

– «Повер».

Мы недоумевали. Тут замполит проявил находчивость:

– «Командир! Может это по -ихнему выражение „не понимаю по-русски?“. Давай вызовем второго такого-же – национальности пусть наводит транскрипцию».

– «Брось ты… одним словом целое предложение… хотя кто его знает».

Но всё же попытался ещё раз:

– «Послушай – говорю я ему – не морочь нам голову, такой национальности нет». Вдруг он начал говорить:

– «Докумэнта ест» – отвечает и протягивает мне какую-то замусоленную бумажку.

Она у меня долго хранилась, я её показывал друзьям и знакомым, когда рассказывал этот случай – не верили.

Читаю:

– «Справка этат выдан Махмаджан Майры патаму что он хароший повар. Подпис: Придсидатель сельскава Савета аула».

На справке подпись и печать.

Мы с замполитом рассмеялись: всё стало на свои места, а солдат заговорил:

– «Я повер. Снег – баюс. Холод – баюс. Стартабатарей – баюс. Назначай повер началник!».

Решение я принял, не задумываясь – в стартовую батарею. Наступала зима, снега много. Надо ежечасно чистить пусковые установки, а солдата, пока он не изучил русский, язык только этому и можно было научить.

В то время у меня на кухне работал поваром солдат из Ленинграда по фамилии Берхман. Шустрый парнишка. Повар от Бога. До призыва в армию он работал в ресторане «Невский», который находился прямо на Невском проспекте в Ленинграде.

Мы с Анной годы спустя в этом ресторане побывали, Берхман там работал, но была не его смена, встретиться не удалось.

Не знаю, почему Берхмана не перехватили для службы в столовые вышестоящих штабов, и он попал в дивизион.

Даже трудно предположить причину. Может проморгали, но скорее всего из-за фамилии. Готовил Берхман отлично. К этому времени я привёл солдатскую столовую к образцовому виду.

Стены оббил вагонкой и обжег под старину.

Привёз из родительского дома фотографии видов Ясной Поляны (больших размеров 70×50 см натянутые на планшет) и развесил по стенам. Получилось очень хорошо. Из подсобного помещения сделал офицерскую столовую – обычно на довольствии стояло 5—8 холостяков. Это были не только офицеры, но и прапорщики.

Столовую оборудовали, сделав соответствующий дизайн и закупив на заработанные солдатами в совхозе деньги – мебель, шторы на окна, хорошую посуду. Продуктов на складе было достаточно, и я приказал готовить для офицеров отдельно от общего котла. За это они платили в финчасть с получки. В этой столовой кормили все комиссии, которые постоянно приезжали в дивизион.

Если ко всему сказанному прибавить отличного повара то получается своего рода идиллия.

Повар был солдат, а от солдата ничего хорошего не жди, даже если его фамилия Берхман. Я думаю, что, читая книгу в этом можно было убедиться.

Подчёркиваю: сказанное ни в коем случае не касается работы солдат в составе боевых расчётов.

Полтора года и отличный повар превратился в разгильдяя, почувствовав свою значимость и незаменимость. После третьей самовольной отлучки я отстранил Берхмана от обязанностей повара и отправил в стартовую батарею заряжать ракеты, а зимой чистить снег на пусковых установках и быть внештатным кочегаром.

Рассказывает А. Тимофеев

Саня Берхман личностью был, конечно, неординарной. К моменту начала службы и нашего соответственно знакомства жизни он уже повидал (он и старше меня на 2 года). Он работал до армии поваром в ресторане, вообще он работал в нескольких ресторанах.

Я у него был после службы – это были парусник возле Петропавловки – «Кронверк», и на Невском между Домом Книги и ДЛТ, как назывался – не помню. У него курносый нос, хитрые лучезарные глаза и нисходящая улыбка. Ножом он орудовал виртуозно во всех отношениях. Помню, на кухне подзывает меня и говорит:

– «Смотри». Берет два ножа, резко открывает дверь в одно из помещений и швыряет в дальний угол с двух рук ножи – так он с крысами боролся. Но главное – я не видел, чтобы кто-то также быстро чистил овощи и нарезал продукты.

За этим одно удовольствие наблюдать, и никакой нужды вставать рядом помогать – только мешать будешь. Что он плохо делал, так это злился, ругался, возмущался – это не его. Повздыхать – это нормально, но улыбка с лица не сходила. Давно его не видел, надеюсь он такой же.

Из дембельского альбома

Он был нашего призыва, но был немного в стороне, его зона ответственности – кухня. Это серьезно. Если от другой работы можно увильнуть, просачковать, то на кухне этого не получится. Попробуй не накорми роту солдат… Да и поваром всегда не довольны – солдатская пища – не деликатесный шведский стол, и как ни готовь – будут недовольные.

На кухне часто у него были, картоху чистили, я так толком и не научился, сколько не старался. После службы осталась привычка на всю жизнь сначала всю посуду намылить, а потом ополаскивать.

Саня всегда был душой компании, в любой обстановке чувствовал себя как рыба в воде – ресторанная закалка. Он всегда был сильным, без понуждения к этому стремился. Крутил на турнике солнышко, говорил мне:

– «Шурик, мне бы твой вес – я бы такое вытворял!». В самоволки бегал, подробностей не знаю. Знаю, что девчонок любил и знал, как с ними общаться. Почему он потом в кочегарке работал – не помню, но к нему можно было всегда зайти погреться душой и телом.

После службы мы поначалу частенько пересекались, на свадьбах гуляли у меня и Сереги.

Потом стали встречаться реже, не видел его уже лет 15. Созваниваемся. Знаю, что жизнь у него интересная и непростая, порой жестокая.

У Шурика трое детей и пятеро внуков.