IV
Перейдем к его сути, к той «душе», которой мы, по справедливому замечанию Толстого, всегда ищем в произведениях писателя. У г. Горького искать ее, впрочем, не придется долго. Она так ярко выразилась в главнейших типах его рассказов, что бросается сразу же всякому в глаза. Скажу больше. Все лучшие рассказы г. Горького, не исключая и самой большой по объему его повести «Фома Гордеев», написаны на одну и ту же тему, во всех их главную роль играет одна и та же фигура «беспокойного» человека, стремящегося к абсолютной свободе и свету и отражающая в себе самого г. Горького.
Все герои его поэтому довольно однообразны. Им скучно на белом свете, все они в большинстве случаев неудачники, обладающие огромным запасом сил, но не умеющие приложить эти силы к делу или, вернее, не могущие найти себе такого дела, которое бы их втянуло, удовлетворило вполне. Говоря словами одного из действующих лиц г. Горького, все они «беспокойные люди», которые мечутся из стороны в сторону, тревожно «ищут своей точки» и, убедившись в собственном бессилии, низко и больно падают. Это своего рода Рудины, «лишние люди», вышедшие из среды, в душу которой до сего времени мало кто заглядывал. Во времена Тургенева среда эта, стонавшая под тяжким игом крепостного права, слишком была еще придавлена. Теперь она начинает развиваться, в ней просыпаются умственные запросы, ум начинает работать над старыми для других вопросами о смысле жизни, и, как естественное следствие этой работы, являются свои собственные Рудины, свои собственные Чулкатурины[6], Раскольниковы.
Что же представляют собой беспокойные герои Горького, к чему они стремятся, каковы у них идеалы? Прежде всего – все это люди, стоящие неизмеримо выше окружающей их среды. Сытое «мещанское счастье»[7] им претит. Они вечно ищут чего-то высшего, ищут какой-то своей собственной «точки».
– «Почему я не могу быть спокоен? – спрашивает Коновалов, типичный представитель этого настроения у г. Горького. – А? Почему люди живут себе и ничего себе, занимаются своим делом, имеют жен, детей и все прочее… И всегда у них есть охота делать то, другое. А я – не могу. Тошно. Почему мне тошно?» Другой рефлектик, сапожник Орлов, особенно ярко отражает это пессимистическое настроение. Так же, как и Коновалов, он родился «с беспокойством в сердце».
Он – сапожник. Почему? «Али, кроме меня, – философствует он, – мало сапожников? Какое в этом для меня удовольствие? Сижу в яме и шью… Потом помру. Вот, говорят, холера… Ну и что же? Жил Григорий Орлов, шил сапоги – и помер от холеры. В чем же тут сила? и зачем это нужно, чтобы я жил, шил и помер, а?» Дед Архип также пессимистически смотрит на мир. «Правильно ты сказал, – говорит он своему внуку, – пыль все… и города, и люди, и мы с тобой – пыль одна».
К таким пессимистическим выводам приходят герои г. Горького исключительно потому, что не находят себе надлежащего места между людей, не находят себе дела, которое считали бы достойным своей работы, и потому чувствуют себя лишними. Фома Гордеев, этот представитель беспокойного человека из класса купцов-миллионеров, смотрит с завистью на кипящую вокруг него работу людей, не думающих и потому легко примиряющихся сокружающей их пошлостью. «Они, – думал Гордеев» – нужны, а я… ни к чему… Мы живем без сравнения… и без оправдания, совсем зря… И совсем не нужно нас. Мы вое – лопнем… ей Богу! б отчего лопнем? Оттого что… лишнее все в нас… в душе лишнее… и вся наша жизнь лишняя…»
Если хотите, то философия эта, высказываемая и другими героями г. Горького, напоминает собой несколько «кладбищенство» Помяловского[8]. Но только напоминает. Между «кладбищенством» с его холодно равнодушным отношением к суете житейской и недовольством г. Горького очень существенная разница.
Не меньшая разница также существует между «лишними людьми» Тургенева и считающими себя «лишними» героями г. Горького. Люди, зараженные «кладбищенством», смотрят на жизнь холодно мрачным взглядом, постоянно твердят о суетности всего живого. «Лишние люди» Тургенева ясно видят пошлость окружающей их жизни, сначала смотрят на эту жизнь свысока, затем мало-помалу снисходят, смиряются и превращаются в Гамлетов Щигровского уезда или Чулкатуриных и успокаивают себя известным софизмом о заевшей их среде.