Возвращение мессира. Книга 1-я

Дона. Было что-то около полудня, судя по солнцу. Близко к берегу домов не было. И на берегу не наблюдалось никакого движения.

Я тебя последний раз спрашиваю, – говорил боцман, задрав голову на сидящего, на самом верху, кота, – ты будешь выбрасывать эту дрянь?!

Кот же, упрямо молчал, жмуря свои глаза полные безразличного презрения.

И в это время, на своём мостике появился капитан. По полной форме – в кителе и фуражке, и, конечно же, в своих зеркальных очках.

Добрый день, господа, – приветствовал он свою команду и пассажира. – Боцман, почему бодрствуете? Почему не отдыхаете? – и, не дав боцману объясниться, тут же сказал, – не порядок

Слушаю, – прохрипел боцман и удалился прочь.

А вы, Седой, вы получили задание? Выполняйте.

Жду случая, – нагло ответил кот.

И тут же, рядом с яхтой появился идущий к берегу баркас. Кот ловко прыгнул на борт, а оттуда прямо в баркас. Тот пристал к берегу, уткнувшись в него носом. Кот спрыгнул с баркаса на берег и побежал в гору. Хозяин баркаса – мужик в выцветшей клетчатой рубашке, с длинными рукавами и баба, с повязанным на голове белым платком, и не шелохнулись в сторону кота, а занялись своими корзинами полными красных помидор.

Как ночевали, Пётр Григорьевич? – спросил капитан, кривя улыбку.

Спасибо. Хорошо ночевал.

Вы скорее дневали, чем ночевали. Но, таков удел художников, я понимаю.

Прошу извинить, капитан, я не одет, – опомнился пассажир, пойду, оденусь.

А искупаться в Дону не хотите? Здесь река намного чище, чем у вас в Ростове. Смотрите, какая прозрачная вода – песок на дне виден.

Голицын подошёл к борту, заглянул за него. Вода и правда была чиста и прозрачна, она манила в свою прохладную свежесть, припечённое солнцем, тело Голицына. Тело, которое истомилось духотой его «кельи», за все эти последние годы его «монашеского сидения», истомилось вот по такой, вольно бегущей реке, вольному солнцу над ней и такому же вольному ветерку, ласкающему сейчас – это его тело.

– Я знаю, вы, последнее время, привыкли «не искушать Бога», хотя, должен заметить, что ваши познания – о моём искушении МЕССИИ, примитивны. Но не будем сейчас об этом. Я, просто, хочу сказать, что раньше вы просто боялись прыгать с высоты в воду, и, вообще – просто боялись высоты, а теперь, видите ли… Но да ладно, – прервал свои рассуждения Мессир, – с того борта спущена лестница, можете плавно спуститься в воду, как вы предпочитаете, – снисходительно улыбаясь, сказал ОН.

Но Голицын, глянул на НЕГО, тоже улыбаясь, стал босыми ногами на борт, набрал в лёгкие воздуха, спружинил, и прыгнул в воду, вниз головой.

В воде, он заставил себя сделать ещё одно, чего раньше, почему-то, боялся – он открыл глаза. Открыл, и увидел через её прозрачность – Мессира снявшего свои зеркальные очки, и смотрящего на него своими застывшими и разного цвета, как показалось Голицыну, глазами. Причём, один из ЕГО глаз проваливался глубже в глазную воронку, и никак не отражал свет, чего нельзя было сказать о другом глазе, сверкавшем солнечным отражением от колышущейся водной глади.

Голицын долго купался. Что называется – допался. Он прыгал в воде, отталкивался от яхты и плыл. Возвращался к яхте, кувыркался, и снова прыгал, чего-то, весело крича, и, смеясь неизвестно чему. Когда же он поднялся, по упоминаемой капитаном, лестнице – на яхту – там уже никого не было. Тогда он пошёл на палубу и, расставив руки в стороны, и задрав лицо к солнцу, стал обсыхать. Но такая поза его быстро утомила, и он стал искать более подходящий вариант обсушки. И нашёл – складную, очень удобную тахту, с белым покрытием из какой-то тонкой кожи. Разложил её на середине палубы и лёг на неё, животом к солнцу. И ему было хорошо. Но не долго. В голове стали роиться мысли… «Опять – мысли. Ну, нигде нет от них покоя!» – разозлился он сам на себя и на свои мысли. И тут, одна из этих мыслей, где был баркас с мужиком и с бабой, и с их помидорами, вдруг осенила его – и привела прямо к прозрению: «Да ведь это!..» Он открыл глаза, вскочил на ноги, и огляделся «окрест себя». «Точно, это та самая станица.

Или теперь – город? Их не поймёшь. Короче, это – оно самое. Да-а, чудеса-а. Как же это я сразу-то не узнал, не догадался? Мессиру – ни слова».

Что это вы, как будто встревожены чем? – услышал он голос Мессира за своей спиной.

Нет, ничего. Не встревожен, – ответил Голицын, как нашкодивший школьник, учителю по физкультуре. И делово подбоченясь, произнёс, – Вот, любуюсь здешним ландшафтом.

Ну, и прекрасно. Я вижу, вы освежились, и готовы к приёму пищи, – так же делово произнёс капитан. – Сейчас пойдём завтракать. Идите, одевайтесь, и кот отведёт нас на квартиру.

На какую – «на квартиру»? – настороженно удивился Голицын.

На хорошую, – в пику ему ответил капитан. – Знаете, остановиться в таком сермяжном казачьем поселении и столоваться на судне, это – кощунство.

Но у меня не обсохли трусы, извиняюсь! Куда же я пойду?!

Ерунда, у нас на судне сушка. Она и высушит, и выгладит – моментально. Отдайте ваши трусы коту – он знает. Через пятнадцать минут, я жду вас у трапа, – и, круто развернувшись, командирским шагом он отправился в носовую часть корабля.

Голицын, задумавшись, пошёл в свою каюту. «Отдать трусы коту» – думал он. «А где его, чёрта, искать? Нет, я сниму трусы, заодно – выжму их, надену брюки, а потом – позову кота. Покиськаю его» – и с этими думками, он вошёл в свою каюту, и обомлел. У шкафа его каюты сидел котик, поспешно разбирающий разноцветное женское нижнее бельё, укладывая его в какую-то коробку.

Тс-с, – тсыкнул кот, увидев глаза вошедшего хозяина каюты, и приложив правую лапу к своему рту, – не выдавайте меня. Вы человек понятливый, а не то, что этот боцман – хамло. «Дря-а-ань», – передразнил он боцмана, – да что он может вообще понимать в этих тонких женских штучках?! Я вас умоляю, пусть всё это – пока побудет у вас, – и он закрыл наполненную бельём коробку, и засунул её в дальний угол шкафа. – Фу, аж вспотел от волнения, – сказал облегчённо кот, закрыв дверцы шкафа, которые смачно чмокнули своими присосками, и сел на задние лапы.

А боцман что, спит? – спросил растерявшийся хозяин каюты.

Спит. Храпит, аж бульбухи отскакивают!

Ну, вот что, – замявшись, произнёс Голицын, – я сейчас отдам тебе свои трусы, поскольку у меня нет сменных, а ты должен их быстренько просушить.

Нет проблем, – моментально отозвался кот, и вставил, – но насчёт моей коробушки мы договорились, я так думаю?

Договорились. – И Голицын взялся за резинку трусов, – не смотри на меня, – сурово сказал он коту.

Ой, ой, ой – напугал бабу яблоками, – сиронизировал кот, и протянул свою лапу в сторону Голицына, чтобы получить в неё его трусы.

Руки бы вымыл. То есть, лапы.

Какие проблемы, – кот понюхал кончики своих лап, с удовольствием полизал их, снова понюхал, и получил от голого Голицына его мокрые трусы.

Через пятнадцать минут они были в носовой части, уже снявшегося с якоря, и подошедшего к причалу корабля. Кот, спрыгнув на причал, умело закрепил концы, так же умело брошенные ему капитаном. И они сошли на берег.

– Ну, Сусанин, веди, – сказал Мессир коту, изящно поигрывая тростью.

И кот побежал впереди.

Они повернули от причала налево, и пошли по дороге, вдоль Дона. «Точно, – подумал Голицын, – вот то место, среди островка редких деревьев и кустарников, где я оборвал все свои донки, и где Светлана Николаевна чуть не набила морду ни в чём не повинной женщине в купальнике, которая, отойдя от двух своих мужиков, со стаканом вина, хотела у меня поинтересоваться, „как клюёт?“. Но не успела. На неё бедолагу, так налетела та, что за малым не сбросила её в Дон, вместе с её стаканом расплескавшегося вина. А за всейэтой сценой „пламенной ревности“ – наблюдали местные огородники, приплывшие на своих баркасах с той стороны Дона, и, аккурат, в это время, выгружавшие с баркасов, собранные с задонских огородов помидоры, в вёдрах да корзинах. Точно – ещё раз подтвердил он себе свои воспоминания».

Троица свернула направо, и пошла в гору.

«И я, быстренько собрав свои снасти, с горящим от стыда лицом, отправился на нашу квартиру, а точнее – во флигель, который мы сняли тогда, на неделю. Точно. Вот, это железное, с позволения сказать, кафе, мимо которого я ходил на реку и обратно. Вот, этот старинный, развесистый тополь, на углу. А вон – на горе – и дом, с одинокой, ещё молодой, так взволновавшей моё воображение, хозяйкой. Но который именно дом, из этих, второй ли, третий,.. я сейчас и не вспомню» – снова думал Голицын».

А в это время, кот подвёл их к калитке одного из этих домов, про которые думал, сию минуту, Голицын.

Не бойтесь, – сказал кот и толкнул калитку лапой, – собак здесь нет. – И первый прошёл в приоткрывшуюся калитку.

Прошу, – и Мессир ткнул калитку концом своей трости, и та распахнулась перед Голицыным.

Спасибо, – настороженно поблагодарил он Мессира, и прошёл во двор. И увидев, в глубине двора, маленький деревянный флигель синего цвета, запылал лицом.

А из самого дома, который был прямо перед ними, на его низкие ступеньки, вышла босая хозяйка. И лицо Голицына запылало с двойной силой.

Здравствуйте, хозяюшка, – приветствовал её капитан, приподняв за козырёк свою флотскую фуражку, – вот, хотим заночевать у вас – странствующие рыцари. Не откажите – приютите.

Здравствуйте, рыцари, – ответствовала та своим мягким бархатным, как южная ночь, голосом, и улыбнулась во всю ширь своих молочно-кремовых зубов, образовав на щеках своих, те самые – неповторимые, полные насмешливой загадки, ямочки. Чёрные очи её, в которых играло и тонуло солнце, внимательно осмотрели, просящихся на ночлег рыцарей. – А котик, что ли, ваш? – поинтересовалась она.

Котик наш, – подтвердил капитан и добавил для верности, – корабельный кот.

Угу, – чуть наклонив голову, с гладко забранной на затылок, причёской, густых чёрных волос, и спрятав улыбку в левый уголок рта, согласилась она с объяснениями капитана. – Знаете, скажу честно, – продолжила она, поставив правую ногу на носок сзади левой и согнув её в колени, – по нынешним временам, я бы вам отказала. Но, вот, их, – и она искоса взглянула на Голицына, – я знаю. Они когда-то останавливались у меня, и жили вон в том флигеле. Но почему-то молчат.

Так это он и привёл нас сюда, – нашёлся Мессир, – просто он стесняется. Время же прошло.

Да, – опомнился Голицын, – я был у вас с одной дамой, – повесил он последнее слово в воздухе, – здравствуйте, – и он склонил свою «повинную» голову, и вдруг взял её руку, и поцеловал лёгким прикосновением губ, и, отпустив её руку, стал, чуть ли не по стойке «смирно».

А я так и знала, что она вам не жена, хотя и представлялась ею. Так, значит, теперь вы с другом решили?

Да, – протянул Голицын, не зная как сказать, – с друзьями, – попытался он сделать беспечное восклицание.

Так с вами ещё кто есть? – подняв дуги своих густых бровей, полюбопытствовала она.

С нами ещё боцман, – вмешался капитан, – но он будет, в основном, на корабле.

Угу, – плавно и медленно покивала она головой. – Ну, проходите во флигель, там открыто, осмотритесь. Он вам подскажет, – указала она глазами на Голицына, – если что. Там ведь ничего не изменилось.

И они пошли во флигель. Котик уже ковылял туда первым. «А она ещё больше похорошела. Прибавила в годах, конечно, но это, её женскому имиджу, на пользу пошло.

Наверно замуж вышла» – думал Голицын, идя к флигелю последним. Он оглянулся – она искоса смотрела им в след. И он быстро отвернулся, и его лицо вновь загорелось, и голова пошла кругами.

Что ж это вы, – громко заговорил Мессир, осматривая низенький флигель изнутри, – скрываете от своих друзей, что уже были в этой станице постояльцем?

Не успел, – буркнул Голицын и присел на то место у маленького окошка, в сенях, где он когда-то любил сидеть, попивая чай, и облокотясь вот на этот скромный столик, застеленный всё той же синенькой клеёнкой.

Ну, что ж, – так же громко сказал Мессир, осмотрев помещения, и отряхивая руки, ладонь о ладонь, – это, конечно, не Рио – де – Жанейро, как говорил один мой хороший знакомый, но мне здесь нравится. – И он обратился к коту, сидящему перед ним на задних лапах, – молодец, Сусанин, история и Я вас не забудем. А теперь, ступай на корабль, и приведи сюда боцмана. И ещё – скажи боцману, чтобы он захватил две красные папки с их содержимым, лежащие на столе в моей каюте, и принёс их сюда. Выполняй.

И кот, облизавшись, и сказав: «Мяу», переходящее в урчание, встал на четыре лапы, и посеменил из флигеля, скрывшись за его приоткрытой дверью.

Вошла хозяйка, со стопкой пастельного белья в руках.

Ну, как, осмотрелись? – спросила она со скрытой улыбкой, в уголках её губ.

Осмотрелись, и нам понравилось, – сказал, не мешкая, капитан.

У меня здесь три койки как раз. Если вас, конечно, не больше.

Нет, нет, не больше, – уверил её капитан.

Я вам сама постелю и заправлю постели. Так полагается. Да так и вам приятней будет, – сказала она, улыбнувшись, и мельком взглянув Голицыну в глаза.

И, пройдя в ту комнату, где стояли кровати, стала стелить постели. В дверном проёме, между сенями и комнатой, дверей не было. И Голицын видел в этот проём, иногда появляющиеся фрагменты крупной упругой хозяйкиной ноги под колышущимся, и поднимающимся, при её наклоне, коротком сарафане, подол которого был отделан широкой лентой крупноячеистых рюш..

Теперь не время, конечно, – с неловкостью произнёс Мессир, посылая свою неловкость, громким звуком, в их будущую спальню, – но лучше поздно, чем никогда. Вас как зовут-то?

Меня зовут – Зоя, – сказала она своё имя округло и нараспев, – А вас как кличут?

Меня зовите просто – капитан. А моего друга, зовут – Пётр, если вы забыли.

Я-то не забыла, а вот он, видать, забыл, раз вам-то не назвал меня.

А мы и не спросили, не успели, – сказал и тут же наступил на свои слова Мессир, начав новую свою мысль, – так вот, Зоя, у вас найдётся, чем нас покормить, в смысле – домашней еды? А мы вам за всё заплатим, сколько скажите, – и он застыл, в ожидании ответа.

Господи, какая там плата. Что мы, на этом зарабатываем, что ли.

А на чём же вы зарабатываете? – спросил Мессир, сдвинув брови, после предыдущего её ответа.

Ну, у людей огороды. Да мало ли – кто как приспосабливается. Лично я – шью. То есть – портняжничаю.

На дому?

Ну, а где же! Обшиваю своих сельчан. Женщин, конечно.

А налоги платите?

Голицын вонзил свой жуткий взгляд в Мессира. Но Зоя ответила капитану очень даже весело:

Ха-ха, если нам ещё и налоги платить с этих копеек!.. Тогда пусть нас всех и вовсе закроют – забьют досками, крест на крест, как в войну, и напишут: «все ушли на фронт». А сами – улетим куда-нибудь – на Марс.

Анекдот был такой, ещё в Советское время, – встрял Голицын, – собрал председатель колхоза общее собрание колхозников и говорит: «Товарищи, наш колхоз перевыполнил план по сдаче зерна государству, и нам прислали из центра большую премию. Так вот, у кого будут какие предложения – на что нам истратить эту самую премию?» Ну, тут поднялся такой гвалт предложений!.. Кто говорил: «давайте построим детский сад», кто: «школу», кто-то предлагал «поделить эти деньги на всех». В общем, до драки дошло. И только один сидит, и спокойно держит руку вверх – колхозный сторож дед. Кузьма. «Тихо» – крикнул председатель, зазвонив в колокольчик. Собрание смолкло. «Вот, дед Кузьма хочет сказать своё предложение. Он человек старый, с богатым жизненным опытом, послушаем его. Говори дед, что ты предлагаешь?» Дед встал и говорит: «А давайте, на все эти деньги накупим дихты, построим аероплан, и улетим к едрени матери».

Она снисходительно посмеялась, и сказала, – Вот, вот.

Пойду, полюбуюсь видом на море, – всё так же громко сказал Мессир.

Отсюда моря не видать, отсюда, только Дон и видно, – с грустинкой в голосе проговорила она.

А вот мы поглядим, – и с этими словами Мессир вышел вон.

Во флигеле наступила напряжённая тишина.

Голицын зашуршал своей сумкой, открывая её замки, и ища, растерянной рукой, сигареты. Наконец, нашёл. Закурил.

Ну, вот, – сказала она, выйдя из комнаты в сени, и поправляя гребень, у закрученной на затылке, широкой косы, – ваши кровати и готовы. Можете уже и отдыхать.

В тесноте этого флигеля и этих сеней, она возвышалась над ним как гора

Спасибо, – поблагодарил он, боясь поднять на неё свои глаза.

И снова стало тихо. Даже не было слышно их дыханий. Замерло всё вокруг них и в них самих. И в этой нервно-паралитической тишине – пахнуло запахом её тела – это был запах степных трав, распаренных полуденным солнцем, перемешанный с запахом парного молока и женского, эфирно-лёгкого запаха утреннего пота, натомлённого за ночь, в одинокой свежезастеленной постели.

«Нет, она не замужем» – промелькнуло у него в голове.

Вы, Пётр, свои носки забыли здесь – под матрасом. Я их выстирала и сохранила. Заберёте потом. Пойду на стол собирать.

И она вышла. А у него кровь прилила к голове. Ему пришло на память, как он вспомнил об этих носках – потом, по приезде домой. И какой он выдержал скандал от Светланы Николаевны, которой он рассказал об этих дурацких, забытых носках. И как та, заподозрила его в намеренной забывчивости, что он специально забыл свои носки у этой вожделенной до мужского пола, развратной женщины. С чего она черпала свои выводы и насчёт забытых носков, и насчёт вожделенности этой женщины, он тогда понять не мог.

Не было к тому никаких видимых причин. «Всё же у баб есть какое-то особое чутьё» – резюмировал он и, переведя дух, встал, и вышел во двор – на воздух.

Капитан сидел на самом высоком месте двора, возвышаясь над флигелем, у забора, на табурете, нога на ногу, и любовался донскими просторами.

И вдруг вонзились в голову Голицына тысячи острых иголок. И так ясно вспомнился ему тот поздний тёплый летний вечер, когда он сидел вот на этом самом месте, где сидит теперь Мессир. А тогда, рядом с Голицыным сидели Зоя и Светлана Николаевна, и тихо говорили о чём-то друг с другом. Он же – Голицын бездумно смотрел вдаль – в дышащую свежестью темноту бескрайнего задонья. Но потом, он поднял глаза в усеянное звёздами небо, и увидел летящую, среди них, звёздочку. Сначала-то он просто смотрел на неё, как на летящий очень высоко в небе самолёт. Но потом, вдруг, осознал, что скорость-то была необыкновенно быстрой. И не успел он тогда и подумать об этом, как звёздочка та – остановилась, и как бы подморгнув ему, так же быстро полетела дальше, и скрылась, за заборами и домами, что чернели у него за спиной.

Голицын очнулся от воспоминаний, и огляделся.

Мессир сидел на том же месте, и молча любовался задонскими просторами, как ни в чём не бывало.

Хозяйка у своего дома мыла овощи.

Открыв калитку, вошёл боцман, с прошмыгнувшим, впереди него, котом.

О-о! – заорал боцман с порога, – колодец! Какая прелесть. Я страшно хочу пить! Мне во сне снилась колодезная вода!

Это не колодец, – разочаровала его хозяйка.

А что же это? Я же вижу – это колодец.

Да, по форме, это колодец. Но в нём донская вода, набранная туда в ночь на Крещение.

Как это? На какое крещение? – недоумевал боцман.

На Крещение Господне – девятнадцатого января, – пояснила хозяйка, – но вода очень чистая, свежая и холодная, попробуйте.

Голицын уже знал эту историю о воде, и только улыбался, наблюдая за боцманом. Мессир же делал вид, что вообще ничего не слышит. Боцман отложил в сторону, мешающие ему, красные папки, открыл створки «неколодца», с грохотом спустил в его глубину пустое ведро, привязанное верёвкой на круглый брус с рукояткой, и стал обратно крутить рукоятку бруса, наматывая на него верёвку, и таща из глубины полное ведро воды. Вытащив ведро, и расплёскивая из него воду, боцман приложился к нему губами, и стал пить большими жадными глотками.

А-а-а, – довольно зарычал боцман, отпав от ведра, – какая прелесть! – и не долго думая, он окатил себя водой из ведра, как был – в белой сорочке, с головы до ног, – ничего, высохнет. Лето на дворе, – успокоил он всех и самого себя. И снова обратился к хозяйке, – Здрасьте. Будем знакомы – боцман Дуля, – и он поклонился хозяйке. – А вас, простите, как зовут?

Зоя, – ответила та, занимаясь овощами.

Так вот, Зоя, у вас отличная колодезная вода!

Эта вода, из Дона набранная, – снова пояснила ему Зоя.

Не смешите меня. Я старый донской волк и я-то знаю, что такой воды в Дону давно нет.

Так – нет. А на Крещение, она – такая. Вот – на Крещение, мы и нанимаем водовозки, которые, всю ночь и день, закачивают в свои цистерны воду с Дона, и развозят по дворам, заполняя наши земляные цистерны, – подробно описала она боцману всю Крещенскую водную процедуру.

И она весь год вот в такой сохранности и остаётся?! – не унимался тот.

Да, – коротко ответила она.

Вы, боцман, лучше бы помогли Зое, по хозяйству, – раздался издалека голос капитана, – не забывайте, что вы ещё и корабельный кок, на судне Кука, – разбавил он лёгкой шуткой своё указание.

Слушаю, капитан. Всё будет в ажуре, – потирая руки, ответил боцман.

А, куривший у флигеля Голицын, обращаясь к Мессиру, сказал, – А чем вы будете с хозяйкой расплачиваться? Своими фальшивыми купюрами?

Но если нам больше не чем расплатиться, – тонко съязвил ТОТ, – мы найдём нефальшивые деньги. Хотя, все они, в сущности, ничего не стоят. Игры без них нет. – И на этих словах, ОН подал, сидящему перед НИМ, на задних лапах коту, какой-то непонятный знак рукой, с перстнем на безымянном пальце, и кот, мяукнув, с места пустился «вскачь», лихо перепрыгнул забор у калитки, и исчез за ним.

Часа в четыре они сели обедать. Стол накрыли во дворе, за флигелем, в маленьком фруктовом саду, под вишней. Здесь была тень и отсюда, с высоты, хорошо был виден Дон с его низким пологим левым берегом. Козырным блюдом стола был парующий в тарелках, со своим специфическим домашним ароматом, борщ. Огромная эмалированная чашка салата из нарезанных свежих помидоров, огурцов, зелёного лука, присыпанного свежим укропом и петрушкой, и заправленного пахучим подсолнечным маслом, стояла в центре стола. Рядом, лежало блюдо, с горой красных сваренных с высушенным укропом, раков. А с другого края, стояла большущая сковорода полная жаренной румяной картошки, рядом с которой, была такая же большая тарелка с мелкой хорошо прожаренной разнорыбицей. И ко всему этому, хозяйка принесла запотевшую – из холодильника бутылку «Московской» водки, и поставила её в самый центр стола. Бутылку распечатал боцман, который и наполнил стоявшие на столе гранёные стопки. Он же и произнёс первый тост

Ну, за хорошее знакомство и со свиданьицем!

Все чокнулись стопками, и выпили. Кроме Голицына.

А вы, всё также – не пьёте? – спросила Зоя, севшая рядом с Голицыным.

Не пью, – скучно ответил тот.

А ваш борщ – из мозговой косточки? – поинтересовался Мессир.

Точно, – ответила хозяйка, взглянув на капитана, – а вы, видать, разбираетесь в борщах, чего по вам не скажешь.

Приходится, – пожаловался капитан, – по долгу службы.

А-а, ну, да, – согласилась Зоя. – А что это вы всё в очках, больные, что ли? – ещё одним обстоятельством поинтересовалась она.

Что ли, – подтвердил её догадку капитан.

Боцман «рубал» борщ, не отрываясь ни на миг от своей тарелки, втягивая его из ложки в рот, таким громким звуковым сопровождением, что переговаривающиеся, в это время, за столом, с трудом слышали друг друга.

А Голицын, посматривал, то на красных раков, то на Зою, искоса. Эти раки изображены на его картине «ХУТОРОК». Они рассыпаны там по полу, поскольку, стол был перевёрнут, и эти красные раки выполняли у него роль крови, которую он не хотел рисовать. И ещё там был расколотый и растоптанный ногами красный арбуз.

Эх, жаль, что арбузы ещё не подошли! – громко воскликнул капитан.

Голицын вздрогнул.

Да, – отозвалась хозяйка, – арбузы ещё не поспели. Рано им ещё.

Голицын посмотрел на налитую ему стопку. Слегка наклонился над ней, но так, чтобы никто не заметил этого, и понюхал её содержимое. Пахло знакомым запахом водки. «А что» – подумал он – «Что если развязать себе руки? Вот, рядом сидит та самая Зоя. Значит, это судьба меня ведёт? Подарки мне преподносит, а я».

И тут, в голове его ударили глухие литавры, всё, реально окружающее его, исчезло. Голова наполнилась тускло красными точечками. Из них выплыла живая картина двора перед жёлто-грязным трёхэтажным домом. Во дворе стоит машина «скорой помощи». Из углового подъезда этого дома выходит он – Голицын, а за ним два санитара, в белых халатах. Он заходит в кузов «скорой помощи», а рядом с ним женщина. Но она уже не рядом, как ему кажется, она уже около – она, просто, сопровождает его. В нос ему ударил противный, ещё не совсем обозначившийся, незнакомый запах незнакомой больницы. Но вот, в голове его что-то щёлкнуло, картина с красными точечками рассеялась, перед лицом его была рука Мессира, с золотым перстнем на безымянном пальце, со сверкающим бриллиантом внутри. Рука щёлкнула средним пальцем о большой палец и удалилась.

Мессир стоял, возвышаясь над столом, и говорил, обращаясь к хозяйке:

Зоя, но хоть вы на него повлияйте! Водку не пьёт, женщин любить перестал, а в результате – перестал любить жизнь. Ну, что это за жизнь?!

И Голицын заметил, что лицо Мессира страшно напряжено, оно стало белым, как мел. Он, явно, с чем-то или с кем-то невидимым боролся. И, видимо, проигрывал, потому что от

него сквозило злом. Но ОН быстро оправился, заметив оцепенение окружающих, улыбнулся, лицо – из белого сделалось томно-бледным, ОН взял одного большого рака за клешню, и сел на своё место.

Господи, – нарушила нелепую тишину Зоя, – ну, не пьёт и не надо. Не пьёт и хорошо.

Мессир вновь побелел лицом, но уже не так явно. ОН, с хрустом, выломал клешню у рака, и стал грызть её своими мраморно-белыми зубами.

Что сидим-то, как у тёщи на блинах, – не выдержал боцман и, взяв рукой бутылку, наполнил стопки, – давайте-ка – по второй.

Вот, это правильно, – весело поддержала его хозяйка.

И они чокнулись, и выпили, не обращая внимания на двух насупившихся мужчин, за столом. После чего, она залепетала, адресуясь, почему-то к капитану:

Масло анисовое принимать в пище надо. Это придаёт мужчинам и женщинам желание к соединению. И любовь горячит, согревая всё нужное. А ещё трава «косая железнянка» – ростом в локоть, собой красновата, цвет жёлтый или

багровый, листочки ёлочкой, а растёт по брусничникам вдоль земли. Хороша та трава: у кого кутак не стоит, пей в вине и хлебай в молоке – станет, даже если десять дней не стоял.

Боцман расхохотался. Капитан улыбнулся. А их единственный пассажир заёрзал на своём табурете, угнув голову.

Чего вы хохочете, это в «травнике домостроевском» сказано. У Сельвестра-то.

Лицо хозяйки сделалось пунцовым, глаза её заблестели, губы стали пухленькими, а над верхней губой, у самой её кромки, прорисовалась испариной женская щетинка.

Хозяйка, а хозяйка, – обратился к ней боцман, отхохотавшись, – а где же твой хозяин?

Утоп, царство ему небесное.

Как утоп? – остолбенел от неожиданности боцман.

Так вот. Очень даже просто. Покончил с собой.

Да ты что, – ещё больше изумился боцман.

Ох, – вздохнула она и на мгновение задумалась, – давно это было, ещё в «послеперестроичные» времена. Ревновал он меня страшно. К каждому столбу

ревновал. А я, в те времена-то, в «челночную» жизнь ударилась. В Ростов за товаром ездила. А то и в Москву. И даже в Турцию мне протеже делали. Да. А что

было делать? Надо было как-то выживать, в те времена-то, вы вспомните. Как-то все всё сразу забыли. А вы – вспомните! Тогда и осуждайте.

И у неё на глаза навернулись слёзы. Но, проглотив, так внезапно возникший в горле горький комок, она перевела дух и продолжила:

Фу. Был у нас тогда баркас. Так он с этого баркаса. Только крикнул людям на берегу: «Скажите моей суки, что я её любил!». И всё. А я в Турции была – грешница, – по-казачьи ударила она первую букву последнего слова.

Зоя посмотрела в сторону Дона, подперев правую щеку руками, и, облокотившись на стол, сказала, – Наливай, выпьем третью, не чокаясь, за хозяина.

Боцман наполнил стопки, и они выпили, не чокаясь.

Стало быть, вы – молодая вдова. Как в той песне.

Да-а, как в той песне.

И снова глядя в сторону Дона, она вдруг запела протяжную, доставшуюся по наследству, песню: «Ой, да разродемая моя, да и сторонка, ой да неувежу больше я ж и, да и тебя…»

Голицын, к его удовольствию, знал эту песню, и подпел ей. А она, не ждавшая такого, явно обрадовалась, и при этакой голосовой поддержке, даже задишканила, в нужных местах этой песни: «Ой, да не увежу, голоса, да и не вслышу, в саду вот и соловья…»

Песня у них хорошо выходила: голоса гармонично сливались и, даже, иногда возникал тот удивительный звон, который дорогого стоит.

Боцман заслушался. А Мессир, вроде улыбнулся, и отбросил, изгрызанную им, раковую клешню, к чёртовой матери.

Песня кончилась.

Ну, Пётр, уважили. Никак не ждала от вас. Жили у меня тогда, со своей-то, тише воды-ниже травы, – проговорила она, оглядывая его лицо, и добавила, посмотрев

ему прямо в глаза, и приглушив свой голос, – хотя, от вас – много чего можно ждать.

И на этой её фразе, они оба замерли, глядя в глаза друг другу.

А я вот здесь, под этой вишней, подсак свой чинил, – проговорил Голицын, не отводя своих глаз от глаз Зои, – подсак мой разболтался, так я нашёл у вас в сарае хорошую толстую алюминиевую проволоку, плоскогубцы, и укрепил его как следует, на рукоятке.

Правда? А я и не знала, – тихо обрадовалась Зоя.

Да, – подтвердил Голицын, – я всегда беру с собой подсак. Рыбаки смеются, мол – на крупную рыбу нацелился. А я говорю словами Пантелея Прокофьевича: «не заважит». Потому что, были у меня случаи, когда я приходил на рыбалку без подсака и, как назло, попадалась на крючок хорошая рыба, и уходила, как только я подтаскивал её к берегу. Вот тогда-то и кусаешь себе локти, да достать не можешь.

И Зоя с Голицыным снова замерли, глядя, друг другу в глаза.

Но тут, со своего места поднялся капитан, и громко сказал, – Ну, спасибо хозяйке за такое царское угощение!.. Засиделись мы. А ей, после нашего столь сытного обеда, ещё и убираться надо.

Да что вы, – всполошилась хозяйка, – сидите! В кои-то веки.

Боцман, – снова оборвал её капитан, окликнув боцмана.

Слушаю, – боцман встал.

А Мессир потянулся рукой к красным папкам, положенным ИМ, перед обедом, на перевёрнутое ведро в саду.

Мы с Петром Григорьевичем сейчас пойдём по своим делам. А вы здесь, во флигеле, устроите себе послеобеденный отдых. Ещё вздремнёте. Я думаю – возражений нет, – направил он свои зеркальные очки на боцмана.

Никак нет, – довольно ответил тот.

А вот это, – и ОН достал из папки экземпляр какой-то пьесы, – когда проснётесь, прочтёте, – и ОН вручил боцману этот самый экземпляр, как какой-нибудь важный пакет с донесением.