«…Так исчезают заблуждения». Том II

Глава Он выполнил работу мира

Пушкин – мастерски создает многофоновые, многокаскадные и многофигурные композиции, органически заключает свои произведения в оконные и более широкие, дверные проемы пространства и времени. Он так тонко и ювелирно отточено составляет свои поэтические конструкции, что архитектура слов и словосочетаний приобретает осязаемое явление, становится для читателя вдруг самостоятельной душой, жизнью, смыслом, сущностью – видимым рисунком, в котором играют яркие краски:

 
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
 А ты, вино, осенней стужи друг,
 Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
 Минутное забвенье горьких мук.
 

Читаешь стихи Пушкина и словно заново видишь и «пришвинский закат» с розовеющим небом, и белый цвет старомодной акации, и мелкое топтание голубей, и самую что ни есть обычную лужу с истрепанным листом и оброненным фантиком.

К этому узаконим авторский взгляд, перспективный концепт на Пушкина – природа одарила его редкостным генетическим кодом с крепким стержнем в душе, и он не остается в должниках – встал, удержал, устоял за Россию свою, создав национальный душевный поэтический мир, как сильный продукт психической деятельности:

 
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
 

В нем поэт, помимо воли, увековечивает свою личность со всеми своими особыми качествами, со всей динамикой своего сознания и своей совести, с исходящим от нее немеркнущим светом для других, душа и чувства которых влекутся к нему, как к магниту, с неудержимой силой. Как будто грехи чужие он искупает!

Перед нами встает полный образ того, «…кто уже не страшится более смутиться перед людьми» (Достоевский), потому что человечество любит творящих достойное и редкое.

Как глубоко открывается в строчках течение его дум и глубина его чувствований! И ты вдруг начинаешь ясно сознавать себя добрым спутником на душевной улице человека, обозначившего свой нравственный культ пронзительной метафорой «Друг человечества», с замиранием влюбленного сердца перелистывая страницы книг, как будто смотришь в освещенное окно.

И радоваться, как удаче, что был в этом качестве «доброго спутника» замечен, отмечен, привечен в стихах, отмечен как гражданин России: « И примирен с отечеством моим». Той силой, которая дает тебе устоять и на которой держится твоя жизнь.

Реализм красоты, рожденной отчасти в природе, отчасти в мечтах и воображении Пушкина, очаровывающий гармоничным соединением человека с окружающей его природой, расстилающимся ландшафтом, окаймленном мягкими лирическими описаниями гор и долин, течением малых и больших рек среди цветущей зелени, лесистых взгорьев под синеющим сводом небес, вносит в душу читателя покой и умиротворенность и одновременно повергает в страх и смятение любого самоназванного поэта.

Пушкин не придумывает ничего искусственно, «за советом к гадалкам не спешит», его поэтические образы и сюжеты рождены не бабскими причитаниями и приворотами, а жизненным наблюдением и потому особенно убедительны и необычайно одухотворены и естественны.

И пишет он не только о том, что узнал, а выражает стремление понять что – то еще непознанное, через художественное слово материализовать, вплоть до тактильного ощущения, нечто невидимое и ускользающее в повседневных заботах и тревогах. Любовь к природе и людям живая и искренняя, а не вымученная; не музейная, не академически застывшая, не «нанятая совестью» (по Достоевскому), он, говоря словами Д. Вазари «…к благородной человечности своей натуры присоединил в качестве прекраснейшего украшения изящную приветливость в обращении со всеми людьми и во всяких родах делах».

Возникает ощущение, что пишутся тропари на голубом небосводе, потому что ты начинаешь как будто возвышаться над землей и как будто парить в чистом прозрачном воздухе. И, проснувшись поутру, твердишь себе: «Слава Богу, ты жив, а значит, быть добру».

Пунктуальное фиксирование, точнее, почти «зеркальное» следованием за жизнью России, до бесконечности углубляющий и дополняющий богатство впечатлений от самого поэтического образа.

И напрашивается у автора книги: « Хрустальный купол небо, наполненный прозрачной голубизной, был призрачно ясен, неподвижен. Предчувствие холодов смотрелось на его гладких отбеленных поверхностях»:

А у Пушкина звучит:

 
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!
 

***

Поэт равной мере реален и фантастичен, познал грех и святое, ценитель собственного мнения, свободы и достоинства, считающий все чины и отличия в искусстве вредными, невозможно забыть ничего из написанного Пушкиным, даже подстрочного, даже ненужного.

Поэт есть прежде всего психолог, он не изображает нам быт с насыщенностью вещами, суетой, тревогами, но только душу человеческую и мысль человеческую с их тайными и явными стихиями и неуловимыми переходами, преемственностью, увлекает нас потоком ума и высотой душевного строя.

И с этой точки зрения, каждая поэтическая новелла Пушкина, как завершающее произведение, как надежда понять: «… кто мы и откуда,//Когда от всех тех лет //Остались пересуды, //А нас на свете нет?» – (17-е стихотворение Юрия Живаго); ведает о ликах древних богов в детальных перечислениях, что он и сам будто среди них, важных, обнаруживающих достоинства и таких ароматных, понятных и доступных, что хочется говорить с ними, трогать… В портретах поэтических Пушкин изображает действительность и породы человеческие как ваятель вековечного:

 
Зачем твой дивный карандаш
Рисует мой арапский профиль?
 Хоть ты векам его предашь,
 Его освищет Мефистофель.
 

Поэзия в образе Паллады – текст в вооружении Духа, обладающий искупительным действием, покровительствующий Искателям своих дорог и своей судьбы. Хранитель культурного шифра, кода Руси в мистических и реальных лабиринтах космоса (по легенде, палладий упал в Трою из космоса). Устремленный к русскому человеку, к его «движущейся душе» (определение Пушкина), в жертвенном служении России. В огненном настроении помнить все, все собрать по крохам. Все, что единство Родины есть: былины, языки, колокола, лики святых и потехи скоморохов.

Как палладдий хранится в Риме в храме Весты (перевезенный потомками Энея из Трои), так и поэзия Пушкина бережет «ларец русской души» в героях эпического культурного пространства Родины, которые служат ей не на показ, а так, чтоб свободой и волей дышали люди и которых хоть на части руби, но Россию они не разлюбят

Можно безоговорочно сравнить стихи Пушкина с лоцией, подробной картой позитивного мышления и и настроения, духовным талисманом для тех, кто носит в своем маленьком сердце собственное величие. Сила его художественного слова – самостоятельная субстанция, сплав динамики и диалектики, мудрости и простоты, биение сердца старшего Диониса, похищенного Палладией (иначе – Афиной) не «Глядится пустяком, опавшим лепестком под каблуками танца… (в понимании В. Маяковского), а ведет туда, откуда можно увидит чеховское «небо в алмазах».

Поэт отдает частицу души и себя, отделяя тень, страхи и сомнения от мыслей и духа. Говоря словами У. Шекспира, он «Смуту преодолевает противоборством» и авторским дополнением – энергичными и с искренней историей сюжетами, заквашенными на древней эволюционной неолитической фигуре: «Кому не ведомы дороги тому судьба и крыльев не дает».

Пушкин вдохновенно шел выбранной по уму и совести дорогой, совершенствуя при этом данные Творцом свойства таланта – живость, искренность, пленительную гармонию и ярусность композиционных построений.

Поэт не «оправдывает себя по слабости души», сторонится трутней, ибо они создают пустыню и называют это морем. Не слушает лицедеев – затопчут и похоронят. Избегает тех, кто цинизм и подлость возвел в практику, а леность и праздность – в льстивое искусство. Как в приведенной фразе: «Русский народ… Это не народ, а историческое проклятие человечества» – И. С. Шмелёв.

Была в истории такая концепция свободы, в которой счастье человека оценивалось материальном успехом: «Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); …рабство посреди образованности и свободы… алчность и зависть… робость и подобострастие… талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой… (Пушкин о нравах Американских Штатов… и так близко и понятно нам!)

Но она есть и сегодня, и с каждым днём охватывает всё новых людей, которые смотрят на материальное, земное благополучие как эквивалент счастья и благородной жизни: «Запутавшись давно,//В поисках удачи заплутали».

И всё-таки каждый раз жизнь убеждает нас в том, что, поистине богатым и, как следствие, счастливым можно смело назвать только того человека, кто богат присутствием Любви и Доброты в душе, сердце, поступках!

Самым же несчастным на земле становится тот, кто превращается в раба земной жизни, зависящим полностью от наличия денег в кошельке, дорогой машины и шикарного особняка. Иными словами, такую личность можно назвать противоположным слову богатый – убогий: «Теперь, когда мы научились летать по воздуху, как птицы, плавать под водой, как рыбы, нам не хватает только одного – научиться жить на земле как люди». – Б. Шоу.

Философский и крепительный, сильный и духовный корпус Пушкина, к которому можно отнести призыв Пауэло Коэльо: «Если у тебя не хватает смелости, чтобы сказать – Прощай, жизнь наградить тебя новым Привет».

Пушкин всю жизнь и мечтал, и стремился и делал, чтобы не быть рабом этой серой жизни, этой постоянной нужды, этих горьких мыслей и этих устаревших привычек, делающих людей, по образному выражению баснописца Пильпая «иступленными… бросающими камнями в небеса»:

 
Пусть остылой жизни чашу
Тянет медленно другой;
 Мы ж утратим юность нашу
 Вместе с жизнью дорогой;
 

Возникает невольно ассоциация, живущая параллельно душевному складу Пушкина, со строками другого поэта, Н. Заболоцкого, но роднит эти самостоятельные и самодостаточные субстанции единое понимание всей эсхалотичности, первоначальности нашего бытия: «Не позволяй душе лениться!//Чтоб в ступе воду не толочь,//Душа обязана трудиться//И день и ночь, и день и ночь!…//Не разрешай ей спать в постели//При свете утренней звезды,//Держи лентяйку в черном теле//И не снимай с нее узды!» – Н. Заболоцкий.

А наказ А. С. Пушкина о том, что русский поэт не должен быть «несчастьем невских берегов», чтобы «В Элизии улетает …легкая душа», который подхватил О. Мандельштам: «Я не хочу средь юношей тепличных. Разменивать последний грош души, …//Я в мир вхожу – и люди хороши». («Стансы», Мандельштам).

Он приучил себя при любых обстоятельствах держаться прямо, биться до конца и не показывать слабости, не стоят перед миром в преисподнем: «Все, что нас не убивает, нас укрепляет» (Ветхий Завет. Екклесиаст).

И учил свою душу и нашу «жить по -человечьи», что радоваться неудачам – это гораздо веселее и надежнее, чем раздражаться и опускать руки. Абсолютно!

Глава «…Как начал он писать!»

Четыре потока, вектора русского мира, русской души: вера, язык, территория, государство.

Ее венец, Акрополь – русское слово, как «Лестница Иакова» в поднебесное бессмертие: «вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней…» – Библ.

Батюшков, прочитав элегию Пушкина «Редеет облаков летучая гряда», взволнованно смял лист бумаги с текстом и эмоционально сочно воскликнул: «Злодей! Как он начал писать!»

У Пушкина отвлеченное морализаторство, словесная эквилибристика и словесная алгебра в «другах не ходят», в его стихах напрочь отсутствуют низовые стилистики: мертвые слова, путанные мысли и туманные иносказания.

Наоборот, все конкретно и точно, авторская беспощадность к себе как один из признаков профессионализма, когда идеологический априоризм не доминирует над интеллектуальным, прямодушным и искренним поэтическим делом и господствует поэтическая доминанта- слова «парят по воздуху», создавая эффект покрытия «косточки разума воздушной чувствительной оболочкой»: все выверено архитектоникой живого духа и чувственного накала, художественный мир прописан текстологически богато, насыщен содержательными схолиями, расцвечен колоритными сравнениями, сопоставлениями и образами:

 
Каждый у своей гробницы
 Мы присядем на порог;
У пафосския царицы
Свежий выпросим венок,
 Лишний миг у верной лени,
 

В поэзии Пушкина нет «насмешливости, презрения к жизни», только – жизнелюбие духа, правота и точность того исторического проекта, который однажды мастеровой от Бога кратко и емко обозначил пронзительной метафорой: «…Числюсь по России».

И ты понимаешь – стихи Пушкина сродни твоей душе, а она, как известно, напоминает ландыш, растущий в землях свободных, а не на пашнях заезжанных, засеянных и побежденных. И – возникает состояние, когда художественно-философский мир Пушкина плодотворно и спасительно входит в твой духовный микрокосм, определяя линии его движения и роста

О таких звездных мечтателях и бунтарях, спешивших к мечте со скоростью космического протуберанца, исстари отражено в качестве концепта человеческого существования: «Идущих в жизни много, нашедших трудно найти». – (Библ.), о силе оных собирательно некогда было сказано: «крепость без слабых мест», о качестве характера которых писал неистовый сын России М. Лермонтов: «Я был готов на смерть и муку//И целый мир на битву звать», а древний Китай говорил: «Когда в душе человека свет, он красив. Когда человек красив, в его доме царит гармония»:

 
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
 

Поэт книжник, а не одного стиха. Поэт сгусток, не обнаруживающий в своих сочинениях плебейских лепетов о России как о носительнице «роковой Каиновой печати» и мучительных либеральных аналогий и вслипов.

Заполняющий экзистенциональные пустоты и эсхалотичные истерики века: сильное, музыкально выдержанное, всеохватное русское слово, и при том – проникновенное, трогательно и задушевное, обжигающее магией искренности, запечатлевающее глубокое эмоциональное и духовное измерение современника. Он не просто говорил о истине, о познании. Он переживал ее как личность, став по существу «духовным измерителем времени»

В стихах отсутствуют нотки «барского владычества», ложной самоуверенности, тщеславия и интеллектуального хамства. Наоборот, наполняемость самыми драгоценным бисером – Искренность. Доброта. Красота. Ассоциативная сцепка с меморандумом И. Гете: «Кумир моей жизни – реальность»

Как волшебник и чародей, Пушкин легко накидывает тонкую душевную сеть, подобную золотой накидки Гефеста, на текущую жизнь и исторические события, возрождая их в прелестных лирических формах, близких к идеальному стандарту поэзии – безусловной реальности, обнаруживая перекличку и с Гераклитом, называвшим жизнь «дитем солнца», с Платоном и Гомером, для которых жизнь была игрушкой в руках богов, и с фольклорной традиции, представлявшей жизнь в виде «пестрого мячика детей, играющих на лугу».

Стихи Пушкина – это ларец размышлений и переживаний, психология во внешнем мире, вещах, психологический катализатор, при помощи которого глубоко спрятанная душа поэта, облеченная в пластическую поэтическую форму, способна рассказать о себе, разрешить противоречия, утвердить неразделимость мира и человека:

 
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений,
Людмила зрит твой древний рай,
Твои пророческие сени.
 

Они сродни клубку катящейся сказки: мотивы очарования отсылают читателя к образу Цирцеи или одной из дочерей Миноса с солнечного Крита, убаюкивающих сознание, погружающее его в состояние комфортного и гармоничного инобытия, внутреннего сладостно томящегося покоя, святого и очищающего, когда растворяются наши случайные мелькания и наши неумелости – всегда о чем – то жалеть… всегда что – то обвинять… всегда кого – то упрекать…:

Поэт дарит человеку на пиру его бытия чашу с напитком богов – «небесной амврозией», «живой водой», очищающей рассудок от примесей и шлаков – «не хочу, надоело, устал…». Стихи напоминают один из атомов, одну из молекул нашей органики, непрестанно создающих очаровательный многоуровневый тип бытия, ту таинственную комбинацию духа и действительности, в которой заключается весь смысл человеческого существования, кратко, но содержательно выраженного У. Шекспиром: «Коль мы готовы Духом – все готово» («Генрих V»).

А в поэтике Пушкина этот смысл прорывается как игра космических сил, восхождение сознания и души по ступеням все повышающей реальности, всевозрастающего осмысления путей конкретно личностной и общечеловеческой судьбы: «Наша жизнь – это то, во что ее превращают наши мысли» – М. Аврелий (философ и император Рима по совместительству).

Композиционные особенности поэзии Пушкина близки к анатомической точности. Тонкие узоры поэтических контуров и линий выполнены превосходно, без растерзанности на клочковатости. Образы и сюжеты размещены внутри лирического каркаса стройно и соразмерно, исполнены мягко, задушевно, с явной художественной заманчивостью, с большим чувственным подъёмом: эмоциональные, яркие, ассоциативные:

 
И дале мы пошли – и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»
 

Единая сквозная компиляция, один прекрасный пассаж чувств и духа, объединенных связанным замыслом, а внутри этих частей Пушкин создает выразительные, обладающие своей особой красотой, притягательностью и динамичностью индивидуальные сцены, сюжеты и характеры.

Просто и незатейливо, словно неторопливый восход Светила, разворачивается каждое стихотворение поэта, с вкраплениями ритмических пауз, многослойных интонаций, с обилием параллелей и сравнений, внутренним перезвоном начала и конца – все это и есть полноценность и исключительность пушкинской поэзии:

 
Хочу воспеть, как дух нечистый ада
Оседлан был брадатым стариком;
Как овладел он черным клобуком,
Как он втолкнул Монаха грешным в стадо.
 

Стихи Пушкина разумные и ясные, они подают свежую мысль в ум читателя, рождают новые знания в памяти и мир в сердце. Их приятно читать и слушать. Они – бытие времени.

Приведу мнение Сократа (о Гераклите): «То, что я понял, превосходно. Думаю, что таково же и то, что я не понял». С полноценным правом автор книги относит данное высказывание и к поэту Пушкину!

Его стихи увеличивают октановое число чудесного в душе. Писал М. Лермонтов: «…моя душа, я помню, // С детских лет чудесного искала»

Говорят о том, что ты пришел в этот мир, чтобы совершить «Подвиг, стяжавший в потомках больше славы, чем веры». – (Ливий Тит. «История Рима от основания Города»). И о том, что ты не овца, терпеливо ожидающая бича пастуха, живущая в неволе, или под флейту Панурга бездумно покидающая кров, чтобы погибнуть в пучине…

Призывают – откажись ходить в овечьей отаре, стоять в хлеву и быть мясом для бойни. Откажись слушать стоны и жалобы.

Утверждают – выбор только за тобой, чтобы земная жизнь была как «амброзия», напиток бессмертных богов и была названа: «Прекрасное и яркое создание»:

 
Морфей, до утра дай отраду
Моей мучительной любви.
Приди, задуй мою лампаду,
Мои мечты благослови!
Сокрой от памяти унылой
Разлуки страшный приговор!
 

Да, что выбор у тебя есть всегда, история тому услужливо подбрасывает наглядные примеры: или ты – Агамемнон, который силами всей Греции, всех племен и всех армий за 10 лет взял один город (Трою), или ты – Эпаминонд, который силами одного города (Фивы) в один день, одним отрядом разбил лакедемонян (воинов Спарты) и освободил Грецию от господства Спарты

И нечто трудно выразимое, с неявно присутствующим ключом к разгадке, назидательница история объясняет обычными словами: «Верь в себя и другого не проси».

Как апостол Петр, стань единственным из двенадцати, рискнувшему выйти из лодки обыденности и совершить невозможное – поверить и сделать несколько шагов по волнующему морю як посуху. Как Дедал, утверждай себя не силой и войной, а знаниями и талантами.

И знай, что ты сам выбираешь дело в жизни, звезду в небе. И с какой мечтой быть в другах, и какой кумир будет твоим бичом, распятием, молитвой.

Чтобы однажды, как легендарный кельтский король Артур, достичь своего острова Аваллона, своей мечты – непреходящей исторической идентификации блага и процветании. И эта тождественность является выражением метаисторической надвременности, не имеющей «… ни начала дней, ни конца дней» (библ.).

Просто и мудро об этом, будто по лекалу истории, пишет Пушкин:

 
Желал я душу освежить,
 Бывалой жизнию пожить
В забвенье сладком близ друзей
Минувшей юности моей
 

И напоминает поэт читателю – у тебя есть только одна самая безлюдная, тихая и безмятежная обитель, святая святых, куда ты можешь удалить свои мысли – это твоя душа. Разрешай себе сполна такое уединение и черпай в нем новые силы, ибо все преходяще на земле, однажды и мы станем перстью.

Пушкин имеет точное представление о том, как ему хочется жить и -что ему дано: «Кто нашел истоки, тот не следует течению ручейков» — Вергилий. Своей поэзией он высекает в сердце читателей «искру Гефестову» -предназначение жить ярко, воплощать свои мечты -«Я первый в мире и в садах Эдема» (Н. Гумилев) -ведь жизнь задыхается без мечты и цели. Как утверждал Гераклит: «Солнце не только новое каждый день, но вечно и непрерывно»:

* * *

Пушкин – это в сущности продолжение поэтического торжества, вековых поэтических произведений от русских пророков Тредиаковского и Ломоносова к Державину, а от Пушкина – к Фету и Тютчеву, от Одоевского и Баратынского к Лермонтову, от Волошина, Анненкова и Батюшкова к Блоку.

Из поэзии Пушкина развились, отпочковались – простота и мудрость Ахматовой, лирическая дерзость Цветаевой, «стихотворный захлеб» Есенина, оттиск «выженной строки» Маяковского, «сырая горечь» Пастернака и резкость Бродского. Чьи жизнь и поэтическое горение – очевидный ответ на вопрос, что воспламеняет жажду «Жить»?

 
Три свечи —
Свеча Надежды, Веры и свеча Любви.
Три огня святых и грешных
Согревают изнутри».
 

Им и Пушкину присуще родственное и неразрывное генетическое – «лихая страсть к чернильнице с бумагой». Для них единое и неразрывное: гармония как истина, рациональное, определенность мысли, переходящая в определенность слов и текста; гармония как иррациональное, подсознательное, восприятие мира на уровне биологического, органического, то есть осязаемо, чувствительно. Точно выраженное Фетом: «В нас вопиет всесильная природа».

Все вместе — «Веленью сердца следуя смело» и есть констелляция, «звездный паттерн» русского языка, которым можно исчерпать все неисчерпаемое, вместить всю безбрежность Мировой судьбы:

 
Искал не злата, не честей
В пыли средь копий и мечей.
 

Пушкин возвел высоким художественным словом из свойств земного, рационального и иррационального, «божественного» в человеке чувствительный, едва ли не тактильно осязаемый Собор Мечты, языческий Культ красоты жизни и многообразию ее выражения, если говорить языком ведической архаики.

Писал Гоголь о том, что пушкинский «Стих густой, как смола». Потоки чувств, переживаний и воспоминаний, вязко сцепленных и сопоставляемых друг другу, напоминают сильный напор весенних вод, прорывающих языковые барьеры, отчего «звуковые волны» наполняют душу мелодией, музыкальностью, становятся переживанием счастья, страсти; экстатического, наивысшего подъема духа и настроения, чтобы видел человек свою путеводную звезду, по сенью которой обязательно уходят печали и недуги

Он был из тех увлечённых жизнью людей, кто не проводит демаркацию между интимным стыдом и стыдом общественным, гением которого есть «ум и сердце человечье» (определение Г. Державина), для счастья которого не нужно скитов и церквей, суесловий и славословий; алтарь счастья – его собственный мозг и собственное сердце, а амвон счастья – это доброта и любовь, жить с совестью в покое.»

Он шел один и «исцелял слепых» – для Пушкина это не просто лирический мем. В этом заостренном образном выражении в купажировании с кантовским моральным императивом – « Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас» – весь масштаб, сущность и ценность жизни, все содержание и вся форма.

* * *

Он – яркий представитель психологической лирики, как затем Тютчев, Фет, Блок, Бальмонт, Ахматова, Цветаева.

Между образами жизнелюбивых «предков», сегодняшних «другов своих», семьи своей и собственным психологическим обликом Пушкина ощущалась принципиальное сходство, которое его будоражило и питало лирику.

Можно высказаться в таком векторе: Пушкин не иллюзионист, он не создает вымыслы, а только не мешает художественному слову прорваться из него наружу; завершить парафразом восклицания Л. Толстого (о Тютчеве), наиболее точно выражающее признание автором книги таланта Пушкина: «…Но зато, когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта…»:

 
«Нам не дано предугадать
Как наше слово отзовется —
И нам сочувствие дается,
 Как нам дается благодать». – Тютчев.
 

Наши земные религии принимают мир (и следовательно, нас, живых созданий) за данность, дарованную богами и не исчезающий по их велению. Размышления о Вселенной, с которой мы связаны, всегда и вечно. А всякая мысль – это прежде всего вера, нравственная идея, результат демиургии – творчества богов, и как неисчерпаемая Гераклитова воля -«… искал самого себя», – и как страсть по Одиссею и А. Грину, поиск своего пути, своей доли и своей воли. Своей красоты внутренней и красоты внешней. При выборе жизненного Марафона непременно сверяя его с «моральным компасом» Пифагора: «Совесть да будет моим божеством»:

 
К чему мне петь? под кленом полевым
Оставил я пустынному зефиру
Уж навсегда покинутую лиру,
И слабый дар как легкий скрылся дым.
 

Наследник библейских Адама и Евы, одинаково верящий в Перуна и второму лицу Святой Троицы, признающий «души высокие порывы», уважение к себе и милосердие к людям самыми восхитительными творениями седого мироздания: «Создав Адама и Еву, сказал Бог: «…наполняйте землю и обладайте ею» (Бытие). И для которого земной рай (иначе – цветущий оазис души) – это «Древо Познанья» и моральная квинтэссенция Христа, давшего нам право на выбор, а не на грех, однажды прозвучавшее приблизительно так – я приду подобно молнии… и сотворю ваше милосердное будущее.

Прикоснешься осторожно к стихам Пушкина и забываются «прелести святынь» и «повязанных ангелов», смягчается сердце любой дуэньи и мифические идолопоклонницы (девушки с горы Ида) молятся за тебя перед Юпитером в присутствии мудрых жрецов – это потому, что весь функционал поэзии мастера, как утренняя звезда Венера, переиначенная синодическим переводом в «Денницу» («белое сияние») не в развлечении нас (как бы время скоротать?), он в другом целеполагании – помочь нам понять Жизнь. Свои цели. Свои дороги. Превозмочь судьбы немилость и времени урок заучить: в твоем монашьем житие всегда есть миг для доблести и для славы:

 
Он любит песнь свою, поет он для забавы,
Без дальных умыслов; не ведает ни славы,
Ни страха, ни надежд, и, тихой музы полн,
Умеет услаждать свой путь над бездной волн
 

Это значит, дойди до самых сокровенных и будоражащих ее «копий», чувств далеко минувшего и пережить их вновь в легендарном ответе князя Киевского Владимира на предложение принять веру мусульманскую: «Кто познал сладкое, тот никогда не захочет горького!» и мерцание свечи своей жизни усилить от наказа архонта «…всея земли Русской, …князя на стол отчий и дедов» Владимира Мономаха: «…поелику чтоб солнце не застало тебя в постели..»:

Поэзия – — это в особой поэтической форме мерцающий и бурлящий океан, загадочный Солярис и Южный Крест, этимологически олицетворяющие небесную стихию, атмосферу, где нет никаких пунктирных границ, красных буйков и территориальных споров, а есть только единая, эсхатологическая по своей глубине, золотоносная вера в прародину русского человека, в Отечество, в Русь, Россию, в русинов, в нас, современников, близкая по идейной направленности идеологии принципата, «нравственного Рима» (в определении Достоевского) и простолюдина: «Строй выше себе пирамиду, бедный человек», – говорит как будто полный этих ощущений Гоголь; Пушкин выражает все мерцание жизни в идее, в грани, в художественном пределе. Кладет в основание Отечества краеугольный, закладной камень веры:

 
Пожарский, Минин, Гермоген, или
Спасенная Россия.
 

Он берет своей густой поэзией самый насущный вопрос об устройстве мира и саму решительность найти ответ, чтобы с толком истратить дарованную наличность – яркую жизнь индивидуальности; как в Древнем мире между Тигром и Ефратом его искал ветхозаветный пророк Иоиля, прознавший, «когда Солнце и луна померкнут и звезды потеряют блеск свой» (Библ.), а в двадцатом веке, с нескрываемой двойственностью правды и лжи, гласности и угарности, озарения и ядовитости, поэт Высоцкий, первый росток искренности и откровения той эпохи: « Я стою, как перед вечною загадкою…»

И ответ у поэта находится в человеческой и божественной сферах, на стыке которых и вспыхнул яркий свет первой месопотамской цивилизации, когда стали любить людей, а не время в них, в ощущениях изменчивости окружающего мира, хрупкого, но стройного балансирования реального и иллюзорного, когда радость не тушится и горе не крушит, постоянного перетекания небесного в душу, кровь и капилляры землянина, на метафоричном языке А. Фета, в «… плач сладострастный… как первого иудея, на рубеже земли обетованной», в колоритном звучании Л. Толстого, это как «…небо по жилам протекает», в сжатой мудрости А. де Сент – Экзюпери: «Тогда суди сам себя, – сказал король – Это самое трудное. Себя судить куда труднее, чем других. Если ты сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр».

Он врывается как «полыни дурманящий запах» со своим простым словом, воплощающим искренние мысли и чувства, яркой метафоричной образностью, притчивостью. В его поэзии красочность и живописность, соль и мед, горе и ликование. Его духовный ориентир, моральная инструкция бытия – жест молитвенный, подобием секир, точный, нацеленный в сердце православного: «дерзнул говорить в пользу людей, при одном имени которых бледнел оскорбленный властелин». (Бестужев о Грибоедове).

Он соединил разрозненные звенья метаистории. Увидел человек и понял, что мир не так уж плох. И жить надо любя и любить жизнь каждой кожицей и каждой молекулой. Да потому, что у Времени мгновение жизни короткое, как вздох: