С фразой «я – севастопольский музыкант» давно что-то не так. А может быть, «так» никогда и не было. Потому что музыкантом в нашем городе всегда представляют матроса или как минимум человека в тельняшке, который по праздникам поёт в хоре на Приморском бульваре. Все остальные музыканты постоянно приезжают, а потом уезжают. Или вырастают и уезжают. Или приезжают и бросают играть. Почему так – никто не знает, но все истово борются с судьбой: открывают студии, прививают питерские традиции, играют квартирники, объединяют рокеров, ненавидящих друг друга, и в сотый раз белят стены клуба «Бункер», который то закрывается, то открывается. А потом всё равно махнут рукой и уедут мыть золото на сибирских приисках. Конечно, ещё можно окопаться, заручиться, ухватиться и из года в год играть обойму хитов на рождественском фестивале, но всё равно слушать ваш концерт в Матросском клубе придут только мальчики-срочники в тельняшках.

Тимур, закуривая у памятника Ленину в Балаклаве, думал о том, что этому городу не помешал бы второй БГ, вдруг представивший Севастополю его скрепы и традиции, тяжёлые, как якорные цепи, – игрушкой ума. Да что там Борис Борисович, даже Ольга Куриленко с её прощальной фразой «твоя тюрьма – в голове, Джеймс Бонд» прозвучала бы свежо, но в Севастополь всё ехали и ехали вторые, двадцатые и сотые лидеры группы «Кино» – вышибать двери плечом.

Себя двадцатисемилетний коренастый Тимур музыкантом не считал, хотя сочинял песни и пел их под гитару: он не знал нот, чего очень стеснялся. А если ты не музыкант, то закон не писан, играй как хочешь, панк. В прошлом году парень познакомился с таким же аутсайдером, композитором Оскаром, который не только не пытался сломать севастопольскую систему, он просто игнорировал её. Оскар, худенький еврей пятидесяти пяти лет, совершенно лысый, носивший очки а-ля братья Стругацкие, жил в послевоенном балаклавском доме, в квартире на первом этаже, где оборудовал студию и сочинял странноватую электронную музыку, основанную на джазовых ритмах, и годами безуспешно искал вокалиста. Он говорил: «Найду человека – сделаем концерт. А если нет, то нет. Компромисса не будет». Оскар был буддистом и предложил иногда называть его Гаутамой, для разнообразия. Музыкант когда-то развёлся с женой и с тех пор жил один. Его пыталась кадрить одинокая соседка, выходя на лестничную площадку в тоненькой голубой сорочке, с лакомствами на тарелке, но Гаутама шептал себе под нос:

– Это капкан.

А однажды он прочитал Тимуру стихи:

Кого полюблю,

Если вишни цветы устилают порог.

Нет чувства острей.

С октября по апрель Оскар работал в кочегарке при ЖЭКе, а летом чилил, бродил по холмам с тетрапаком сухого вина.

Музыкант и не-музыкант стали собираться в студии, джемовать. Конечно, Оскар сразу попытался заманить Тимура в свой проект, но ничего не вышло – парень хотел играть рок, а не гулять по висячим мостам и хрустальным эстакадам мира музыкальных идей. Тогда Гаутама взялся за аранжировки песен Тимура, которые показались ему занятными; его даже не смутила строчка «Да пошли вы нахрен с пришибленным Буддой, если в этом мире находишься ты».

– Дорогой мой падаван, я, как буддист, не могу обидеться на эту фразу. Оскорбиться может ум, а не я. Драться за Будду будет моё тело, а не я. А что я – меня вообще не существует, я снюсь сам себе. Так что забей и пой. Хотя, Будда всё-таки не пришибленный, а плешивый, – и, улыбаясь, провёл рукой по гладкому черепу.

– Знаешь, Гаутама, – ответил, засмеявшись, Тимур, – я не вполне честен в этой песне. Когда сочинял её, то думал об одной девушке; потом решил, что другая подруга более достойна посвящения. А сейчас мне нравится третья, Настенька, и я с удовольствием шлю плешивого Будду ко всем чертям, но меня пугает тенденция.

– За это я тебя и обожаю, падаван, – улыбнулся Оскар, – за ростки правильных мыслей. А текст этой песни ты обязательно перепишешь, я обещаю. Где-то к пятидесяти пяти, когда совсем облысеешь. Он будет приблизительно такой: «Да пошли вы нахрен, все бабы мира, так как в этом мире когда-то жил Будда!»

Тимур сполз под стол от смеха.

– Кстати, а эта третья девочка, ради которой ты снова послал плешивого, – она, совершенно случайно, не поёт ли? Вдруг захочет музицировать со мной? Карма – работает! Всё – не просто так. Давай её в студию позовём!

Оказалось, что с Настенькой Тимур не знаком лично, ещё не решился подойти, но уже знает про свою любовь несколько важных фактов: она покупает еду для котиков всего района в супермаркете, где парень работает продавцом; у неё нежный голос, который можно слушать часами; по вечерам девушка бегает по парку в футболке с логотипом Led Zeppelin. Неделю назад Тимур увидел в окно магазина, как босая Настя идёт в сарафане под проливным дождём, вся вымокшая. У неё пепельно-чёрные волосы, очень мягкие на вид, и так хочется провести по ним рукой, а потом поцеловать. Тонкий нос с небольшой горбинкой. И всегда разный маникюр – ногти то длинные, то короткие; то жёлтого цвета, то чёрного, то голубого. Однажды, правда, Тимур увидел длинные красные – то сочетание, которое всегда его пугало.

Добросовестно выслушав друга, Оскар вышел из комнаты и вернулся через минуту с фирменной пластинкой «Houses of the holy».

Настенька появилась на площади после третьей сигареты. Она шла с автобусной остановки, размахивая сумкой, но вдруг развернулась и пропала среди деревьев. Тимур догадался почему и пошёл в сторону аллеи – там явно сидел местный котик.

– Ты погляди какой, совсем молоденький, – на руках у Насти, мурча, сидел чёрный кот с белой манишкой, – погладь его!

Тимур раньше не гладил уличных котов и собак, потому что откуда-то из раннего детства сразу сверкало в голове: «Блохастые!», но во время прогулок с Настей он вдруг понял, что теперь не может не гладить. Девушка прижималась к коту щекой, стоя посреди улицы. Её волосы были собраны в две косички, на руке виднелась вышитая фенька. После того, как Тим подарил девушке пластинку, они несколько раз виделись в кафе, гуляли к морю. Настя послушала в плеере заглавную композицию с чернового альбома Гаутамы и сказала, что готова попробовать.

Через десять минут они входили через массивную железную дверь к Оскару, который уже заварил зелёный чай. На стенах кухоньки чернели послевоенные обои, плита была завалена обгоревшими макаронами и прочим продуктовым мусором, на столе, застеленном газетой, из литровой банки торчал гигантский облезлый кипятильник. Однако, кухонные ножи на стене блестели, наточенные до блеска, а шкафы ломились от запасов дорогого чая, круп в банках и консервов. Оскар презирал быт и старался минимально соприкасаться с житейским, но подготовился выживать в ядерной войне и ближнем бою, потому что имел священную цель. Он верил в Музыку. Ту, на которой не зарабатывают, надземную, парящую над нашей жизнью и смертью. Для Музыки он оборудовал в спальне храм, который кандидаты посещали исключительно в гостевых тапках. Гостиная служила тамбуром между землёй и небом – там находились книги, портреты родителей, DVD-приставка, диски с классическими блокбастерами из семидесятых и восьмидесятых, такими, как «Чужой» или «Бездна». Из гостиной ты делал шаг на небо, в выдраенную до блеска узкую отштукатуренную комнатку, окно которой было закрыто досками. На стене висела фотография работы местного фотохудожника – чайка крупным планом, парящая над рыбацкой лодкой, а на горизонте – мыс Айя. В комнате находились синтезатор, усилитель, мощные колонки и компьютер, а у дальней стены, покрытый пледом, стоял особенный инструмент – Rhodes, электрическое пианино с характерным аналоговым звуком. Оскар приехал с ним в Крым из Харькова в восемьдесят восьмом, начитавшись Куприна и Паустовского – общаться с листригонами на набережной, дышать бризом и сочинять приморскую симфонию про романтиков. Листригонов Оскар отыскал довольно скоро, пропахших потом и дешёвым табаком, выпивающих под огромной шелковицей. У светлых людей, к сожалению, есть и тёмная сторона: раз в два-три месяца Оскар крепко выпивал с рыбаками, иногда пуская их в свою кухоньку, но никогда – в студию. Эти вечеринки заканчивались разбитыми очками, потерянным бумажником, окровавленными костяшками правой руки, но из каждого запоя Гаутама выходил обновлённым, как будто матрица таким причудливым образом запускала для него программу перезагрузки. И сейчас у железной двери стоял пакет с пустой тарой, стыдливо прикрытый газетой.

Пока Оскар разливал чай и торопливо распечатывал коробку с печеньем, Настя ходила вдоль шкафов гостиной и рассматривала чёрно-белые фотоснимки за стеклом. Тимур стоял в дверном проёме, делая вид, что оживлённо болтает с Гаутамой, а сам косился на босые ступни, неслышно скользящие по паркету. Парень часто видел на вернисажах, как девушки, переходя от картины к картине, восхищённо восклицали что-то, но их взгляды скользили по полотну и отскакивали от него, как теннисные мячики. Настя же глядела на фотографии так, как будто здоровалась с каждым портретом и спрашивала разрешение узнать его тайну. Скорее всего, она разговаривает с кофейником по утрам. И, чтобы кофе сварился идеально, варит его обнажённой. Нет, не совершенно обнажённой, а в малиновых носочках. Тим почувствовал, что краснеет, и быстро ушёл на кухню.