– Да я шучу, котик, – Настя ласково посмотрела на понуро сидящего голого парня. – Мне пару дней назад приснилось, что я работаю в секс-шопе каком-то ёбнутом, где товары можно пробовать. Заказываю на небе наглухо отбитые сны, не удивляйся. Когда я пила снотворное, особенно безрецептурное, мне каждую ночь снилось такое.

Тимур улыбнулся:

– А ты умеешь интриговать! У меня, конечно, бурная фантазия, но я хотел бы узнать подробнее, как тебе работалось в этом чудесном магазине.

– Та нечего рассказывать: набежали клиенты, нахватали игрушек и давай их примерять в раздевалках. Я не знала, что делать, мне стало стыдно и неловко, и я уволилась! Фу, зачем я эту срань вспомнила, меня от неё сразу начинает типать. Давай лучше дикую историю из жизни? Два года назад я поехала на джазовый фест в Коктебель. Он проходит в сентябре у моря, и одна сцена стоит прямо на городском нудистском пляже. Слушаешь джаз, купаешься и загораешь, в чём мать родила, пьёшь лёгкие вина. А когда вечереет и с моря начинает тянуть прохладой, достаёшь пайточку, открываешь массандру. Полный кайф. Правда, я тогда зожничала и не пила, но с удовольствием смотрела, как кайфуют другие. Я сняла времянку под Кара-Дагом и прикатила к сцене на старом дорожном велике, который мне подогнал хозяин дома, милейший дед в тельняшке. Оставила велик на входе, у охраны, полностью разделась и слушала концерт, потом пошла купаться. Возвращаюсь – нет ни одежды, ни сумки, ни кошелька, ни мобилы, а на их месте лежит записка, придавленная камнем: «Красавица, я пристально наблюдаю за тобой весь вечер, не отводя глаз. Милая, да, я украл твою одежду. Это вынужденный шаг, ведь иначе ты никогда не посмотришь на меня. Я стою в море у рекламного щита. Зайди в воду, прикоснись один раз всем телом и поцелуй. Мне больше ничего не нужно, я сразу отдам все вещи. В твоём кошельке уже лежат сто долларов, компенсация за неудобство, а в сумке – бутылка вина». Я повернула голову – по пояс в воде стоял очень толстый мужчина с клоком жидких рыжих волос на голове, скалился. Я показала ему фак и порвала записку, а потом, больше не глядя в сторону моря, пошла к сцене танцевать. Конечно, я могла пожаловаться охране, но это так гадко. Не захотела. Когда начало смеркаться, я расправила плечи и направилась к выходу. Молча забрала у охранников велик, вскочила на него и полетела по набережной. Ехала через весь посёлок, и отдыхающие смотрели на меня изумлённо, пышные женщины пытались закрыть глаза мужей своими ладонями, дети махали вслед, и кто-то громко крикнул в спину: «Ведьма!» Я крутила педали и думала: «Неужели найдётся девушка, которая поцелует этого мерзкого Джаббу ради сраных вещей? А ведь подонок явно рассчитывал на продолжение вечера, когда говорил о бутылке вина. Ну и мразь». Ветер ласкал мои бёдра и грудь, волосы летели… И мне было так легко.

Докурив, Настя встала с бревна, потянулась:

– Хотела тебя дразнить весь день, заяц, но в такую жару это просто заёб. Надоела эта тряпка, кароч, – и повесила полотенце на куст кизила.

Тимур сидел молча, сомкнув колени, – рассказ он прослушал, как кино посмотрел, а потом девушка шагнула к нему прямо из фильма, нежная, сотканная из света, как будто парень видел её через мягкорисующий монокль. Маленькая грудь с возбуждёнными чёрными сосками, и аккуратная родинка на левой груди; тонкая талия; изящная татуировка на левом бедре; взгляд нежный, влажный, но и ясный: чувственность и непорочность сплетались в этом взгляде, как две змеи. Она нарочито груба и матерится, как солдат, потому что так проще защитить нежную душу. Получает удовольствие, раздеваясь перед другими людьми, но у неё никого нет, сто процентов.

Настя постелила полотенце, встала на коленки и подняла над огнём прутик с маршмэллоу.

– Я понял, кто ты, – едва сдерживая сладкое волнение, сказал Тимур. – Оскар прав, ты экстремалка, которая любит прогуляться по канату над бездной. Там острее ощущения, ярче звёзды, там живёшь жадно, словно к рассвету расстрел. Но камни на дне ущелья остры, как зубы дракона. Тебе бы Ольгой Куриленко работать, специалистом по медовым капканам. 007 не устоял бы. Никто бы не устоял.

Настя отложила прутик, встала, молча подошла вплотную к сидящему другу, и перед его глазами мелькнула татуировка на бедре в виде чёрного котика. Прикоснувшись животом ко лбу Тимура, девушка взъерошила волосы друга, а потом взяла его за руку и повела купаться.

Тим проснулся на следующее утро от боли в левой руке и понял, что та распухает на глазах. Костяшки пекло, пальцы не сжимались в кулак. Отличный повод позвонить Насте прямо сейчас.

– Заяц, я еще в кроватке нежусь, – прошептал голос в трубке. Щас запрыгну в душ и еду к тебе. Давай у макдака, на Лазарева?

Через час Тима уже поджидал девушку за столиком, заказав два биг-мака, картошку и ледяную колу. Настя пришла и сразу схватилась за его кисть:

– Когда же ты умудрился? Я ведь всё время рядом была! А, стопудово, ты поймал эту дрянь, когда дрова собирал. Видел красивые цветы на высоком стебле, бледно-сиреневые?

– Не-а.

– Наверное, уже отцвели, а эфирное масло вылилось на листья. Ты к ним прикоснулся, когда шарил руками в траве. Мой хороший, это неопалимая купина. Она обжигает, если притронуться к цветкам, и убивает, если хорошенько её понюхать: ожог дыхательных путей, отёк – и смерть. Тебе повезло, что только рука распухла, ведь голым за дровами ходил! Мы сейчас в аптеке купим Пантенол от ожогов, он крутой, германский, и всё будет хорошо.

– Спасибо, Нась, – Тимур прикоснулся губами к её руке. – А отчего цветок странно называется? Я слышал про икону с таким названием.

– Если в сухой летний полдень к купине поднести спичку, вокруг неё загорится сфера, вспыхнут эти самые эфирные масла, а сам цветок останется целым.

– Я родился в Крыму и впервые слышу о таком чуде.

– Знаешь, Тима, тебя не растение обожгло, а я, – засмеялась девушка, – потому что я и есть неопалимая купина. Зря ты со мной связался. Дальше будет только жарче. Сгоришь, как мотылёк на свечке. Это знак. Я – твой билет в один конец, котик.

– Я пуганый, зайка. Буду просматривать эти знаки вселенной и выкидывать их в кувшин с костями. Потому что твои поцелуи уже ни на чьи другие не сменяю. Когда люди начинают любить, они часто ранят друг друга, пока не изобретут свой собственный язык, пока не освоят личный остров в океане. Ты обожгла, а я в ответ поцелую.

– Ну-ну, успокаивай себя, что это не знак Неба, – Настя нежно смотрела на друга, – вчера купина, а сегодня мы попадём в аварию или под аццкий ливень.

– И многих уже получилось обжечь?

– Ах, вот ты как? Хочешь узнать, сколько у меня было парней? Не переживай, немного, я не встречаюсь с кем попало.

– Тебя все должны обожать. Такая нежная, и мне всё время кажется, что ты светишься изнутри.

– Они меня обожают очень по-своему: что ни день, то мерзкий подкат, а я не хочу растратить себя на ничтожеств. Ведь я – не только красивое тело. В моём мире есть Роберт Плант, Андрей Тарковский и Ясухиро Найто. Есть купание под Млечным путём, и прыжки с камня на Инжире, и прогулки по лесным тропам, засыпанным рыжей листвой. Ветер, который ласкает листья дикого винограда на моём балконе. Ночной дождь, под который я выхожу голая. Не для того, чтобы соблазнить какого-то урода, а чтобы почувствовать ночь, чтобы породниться с космосом, чтоб до дрожи, понимаешь? Я знаю, что ты это тоже чувствуешь, поэтому и поцеловала.

– Понимаю, Нась. И хочу задать ещё один вопрос, простой. То, что ты материшься, встречаясь на пути с мудачьём, мне понятно, ты защищаешься. Почему ты обожаешь мат в компании друзей – тоже, потому что тебе комфортно и можно не сдерживаться. Короче, ты материшься всегда, я это уже принял. Но почему ты была вежливой на наших первых свиданиях и у Оскара?

– Я стеснялась. У меня и такой режим есть. Ладно, пойдём лапу лечить. Если тебе ампутируют кисть, меня замучает совесть.

В ночь после первой перевязки у парня поднялась температура, до тридцати восьми, и Настя осталась у него дома, сбивала жар, прикладывала лёд. Под утро они, обессиленные, уснули обнявшись, под тонкой простынкой, и на следующий день Тимуру стало легче. Он позвонил Оскару, но тот не взял трубку. «Опять в запой ушёл», – с досадой подумал не-музыкант. Гаутама не ответил и на пятый день, и Тима решил поехать в Балаклаву. Рука почти зажила, но всё равно выглядела отёкшей и немела, поэтому «копейка» осталась в гараже. В маршрутке было душно, омерзительно воняло немытым телом и перегаром. На пятом километре в автобус вошла женщина, от которой несло покойником и ладаном, и Тима чуть не стошнило. Купив в гастрономе ледяную «Моршинскую», он прошёл через детскую площадку и шагнул в подъезд Оскара. Знакомая железная дверь приоткрыта. Внутренняя, обитая старой кожей, опечатана. Тимур схватился за перила, подышал, глядя на дверь. Паническая атака. Когда она приходит, ему на лицо как будто прыгает из тёмного угла жаба, скользкая, вся в слизи, нос и рот мгновенно заполняются мерзкой жижей, и начинаешь захлёбываться, тонуть. Тимур совладал с собой, отошёл от двери Оскара и постучал в соседнюю. Открыла женщина в байковом халате, под которым блеснула голубая сорочка. Сухо спросила: