Из теории и практики классовой борьбы: Происхождение командующих классов. Основы их идеологии. Вопрос об интеллигенции.

IV

Поступательное движение обособившегося организаторского центра развивалось с большею последовательностью. Организаторы постепенно сдавали в архив прерогативы своего демократического прошлого, постепенно освобождали себя от своих обязанностей по отношению к общине и навязывали общине обязанности по отношению к себе.

Первое время с внешней стороны дело обстояло так, как будто никаких особенных перемен не произошло. Владея средствами производства, организаторы, тем не менее, не присваивали себе всех продуктов производства. По-прежнему они являлись распределителями последних. До сих пор, щедрость, раздача каких-либо продуктов без обязательства отдачи считается, великой добродетелью представителей «благородной касты»; это – не что иное, как отголосок первобытного коммунистического периода. Правда, отголосок этот передает в извращенном виде истинный смысл старинных отношений: то, что в эпоху первобытного коммунизма считалось обязательством, современные господствующие классы обратили в добродетель, в акт автономной доброй воли.

Мало помалу и в первобытной общине раздача продуктов утрачивала свой обязательный характер^[11], мало помалу сокращался круг лиц, среди которых организатор находил нужным производить эту раздачу. Первоначально продукты распространялись между всеми решительно членами общины (рода, клина); затем из общей массы выделяются лица, стоящие ближе других к организатору по происхождению или по организационным связям.

Дальнейший этап: управляется безвозмездная раздача. «Организатор» впервые появляется без маски, впервые в категорической форме заявляет о «своих правах – правах безусловного собственника средств производства. Отныне твердо устанавливается принцип: тот, кто владеет на правах частной собственности средствами и орудиями производства, признается собственником и продуктов; а также: тот, кто получил от организатора в пользование (разумеется, временное) те или другие средства и орудия производства, обязан не только их вернуть по принадлежности (такого безусловного обязательства в прежние времена, как мы отмечали выше, не существовало), но и вознаградить организатора-собственника. Таким образом, считается отжившим свой век старое положение обычного права, согласно которому продукт принадлежит тому, кто пользуется тем или иным орудием в момент совершения трудового акта.

Создается нелепейшая, но имевшая в истории столь роковое значение, экономическая фикция, будто в орудиях и средствах производства скрыта какая-то чудодейственная сила, будто орудия средства помимо приложения к ним труда рабочего, сами по себе способны производить. Именно на подобном удивительном предположении обосновывается и право собственника орудия на продукты, производимые при помощи этого орудия.

Спрашивается, как подобное предположение могло сложиться, как могло оно приобрести столь великий кредит и пользоваться этим кредитом почти вплоть до наших дней?

Ответ подсказан нашим предыдущим изложением. Фикция права собственника орудия на продукт, выработанный при помощи этого орудия сложилась под влиянием известных организационно-производственных отношений: первобытной общины. Ход и порядок всех работ определялся организатором. Вырабатываемый членами общины продукт поступал в распоряжение организатора, который его распределял. Средства производства, в свою очередь находились в распоряжении организатора, (который, если требовалось, распределял и их). Общинники повторяли процесс отдачи продуктов в распоряжение организатора из поколения в поколение, иногда на протяжении веков. Таким путем выработалось определенное «психическое приспособление», – определенная привычка; выработался взгляд, согласно которому продукт не является плодом труда каждого отдельного работника, а добывается и получается действием организующей воли^[12].

Далее, подобного рода действие организующей воли начинают приписывать орудиям и средствам производства.

Происходит это вот каким образом. Организатор из поколения в поколение распоряжается орудиями. Помимо его указаний и контроля орудия не применяются к делу. Орудие лежит, как мертвый капитал, пока организатор не подаст соответствующего сигнала, не сделает приказания. Но если акт употребления орудия рядовой член общины никак не мог представить себе вне вмешательства организатора, если, так сказать, за орудием, в его представлении, всегда стояла личность организатора, то, естественно, с течением времени мог сложиться своеобразный «анимистический»^[13] взгляд на орудия. Орудие начинают как бы одухотворять; в нем как бы кристаллизуется «личность» его владельца. Совершается процесс своеобразной «интроекции». Когда орудие берут у его владельца и употребляют для работы, то этот владелец как бы тоже принимает участие в работе. А участие организатора в работе обходится рядовому члену общины дороговато: И организатору отходит львиная доля продуктов^[14].

Впрочем, на первых порах он довольно милостив: охарактеризованный «анимистический» взгляд еще недостаточно привился. Ссуда еще явление сравнительно новое. Но затем аппетит организаторов начинает расти…

В сущности, по традициям реформированного первобытного коммунизма, организатору за его «участие в работе» принадлежал весь продукт: такой «идеал» организаторы, действительно, осуществляли в известном случае – когда на их орудиях работали лица, не связанные узами происхождения с данной общиной, во всех отношениях чуждые, – рабы. По отношению к членам общины, на первых порах, идеал этот, по только что указанной причине, был неосуществим. Но только на первых порах: с распространением обычая ссуды и с ростом взимаемой за ссуду мзды, вводится новый юридический институт свободных общинников – за долги лишают свободы на время или навсегда.

Итак, организаторы превращаются в ростовщиков, община все более и более попадает в материальную зависимость от этих организаторов^[15].

Одной из форм зависимости явилась заработная плата. Чтобы понять сущность последней, необходимо сопоставить ее с институтом ссуды. Заработная плата вытекла именно из означенного института. На самом деле, в этом убедиться легко; стоит только проанализировать, – приняв во внимание сказанное выше относительно «права на продукты», – позицию организатора, дающего плату, и общинника, получающего ее. Общинник работает на орудии, принадлежащем организатору: вот центральный факт, характеризующий их взаимные отношения. Другими словами, в переводе на язык первобытной организации производства, организатор ссужает орудие общиннику. Первоначальная форма ссуды – это ссуда орудия на сторону, в хозяйственную ячейку, к которой принадлежит общинник; вторичная форма – отдача в ссуду в пределах хозяйства самого организатора. Общинники являются к организатору и пользуются его орудиями и средствами производства, отдавая известную часть продуктов. Подобный порядок получает все большее и большее распространение. Вот именно отсюда и намечается переход к тому, что называется заработной платой. Организатор, вместо того, чтобы ограничиваться ролью простого ростовщика, начинает утилизировать ссуду в интересах расширения своего собственного хозяйства. По-прежнему он дает пользоваться своими орудиями, но почти весь продукт, вырабатываемый с помощью последних, оставляет в свою пользу. Создается новая фикция: представители командующих классов перевертывают понятие о ссуде, так сказать вверх ногами. Получается так, как будто лицами, дающими продукты, являются именно они, а не общинники, работающие у них, как будто они платят общинникам. На самом деле, мы видим как раз обратное: все время платит тот, кому ссужается орудие. Заработная плата! как будто платят за работу. За работу ровно ничего не платят. Наоборот, рабочий платит за пользование тем или иным орудием или средством производства. Заработная плата – не что иное, как часть продукта, который остается у рабочего, за вычетом того, что он отдает собственнику орудия. И такова эластичность ссудных операций: раньше, когда ссуда была только ссудой, когда она характеризовалась отношениями между должниками-общинниками и кредиторами-организаторами, считалось, что общинник берет в свою пользу указанную долю продукта; теперь же дело изображается в ином виде: указанную долю продукта общинник якобы получает милостью организатора. Организатор-собственник отбирает у своего клиента теперь почти весь продукт; и что же! за его поступательные шаги по пути эксплуатации труда его начинают… считать благодетелем. Он дает теперь работу, дает заработную плату, дает средства к существованию. Истинный спаситель рода человеческого!..

Итак, сущность описываемого экономического процесса – в распространении ссудных операций и увеличения ссудного «процента». Чем выше последний, чем больше ссуда входит в обиход социальной жизни, тем благодарнее почва для нарождения нового экономического института – института заработной платы. В недрах первобытного общества означенный институт, как известно большого развития не получил, не получил развития вольнонаемный труд. Правда, в иных случаях мы сталкиваемся с проведением в жизнь начал «свободного» труда. Так, напр., кафры, не имеющие достаточно скота идут работать и служить в хозяйство «двор» своих вождей^[16], за что и получают соответствующее вознаграждение. Но в общем подобного рода заявление нельзя считать типичным для данной эпохи. В данную эпоху наметились лишь предпосылки имеющих создаться в отдаленном будущем социально-экономических отношений. Первобытное, а затем древнее общество стоят не под знаком противоположения «свободного» труда и его эксплуататоров, а под знаком противоположения кредиторов-организаторов и их должников с одной стороны, рабов и свободных с другой. Резкая форма, в которую отлилась впервые борьба классовых отношений внутри общества, это – борьба, сконцентрированная вокруг долговых обязательств. Вспомните, напр., пролог достоверной истории афинского государства: – возмущение (stasis) тех кто «почти ничего не имел» против «немногих», завладевших всею землею, игравшею роль главного средства производства^[17]. Воcстали именно должники^[18] против заимодавдев, восстали мелкие слои собственников, которые постепенно переходили на положение «деклассированных», выбрасывались за борт своего класса.

В современном капиталистическом обществе подобным деклассированным предстоит участь пролетария. В обществе первобытном и древнем (имеем в виду общество на рубеже его «достоверной» истории^[19] деклассированные обращались в рабов.

Во времена, предшествовавшие «революционному походу организаторов против коммунистических устоев первобытной общины, член общины, взявший какое-либо орудие или средство производств у другого члена, зачастую, не обязан вернуть это орудие. После победы организаторов над коммунистическими устоями должник, не оправдавший доверия своего кредитора, не вернувший ссуды, стал отвечать своим «телом» перед кредитором. Последний мог даже убить его. Но такой способ погашения долга не имел распространения. Предпочитали иной образ действий: должник обязан был погашать долг в течение очень продолжительного времени или всей жизни, работая на кредитора, без права получить малейшую долю выработанного продукта. Более того, погашать его долг, при подобных же условиях, приходилось и жене его, и детям, и внукам, и правнукам. В лице рабов, труд платил ростовщическому капиталу проценты, которые никогда не грезились во сне самым алчным хищникам современного промышленного и финансового мира. То был золотой век ссудных операций^[20].