О, как лоснятся царственные бока, покрытые серой с чёрными вкраплениями шерстью! Как остры и безжалостны когти! Как чудесен длинный хвост, порой лежащий покорно, а порой начинающий жить собственной загадочной жизнью! Какая мудрость светится в зелёных глазах!

Когда Хозяин доволен, он поёт мне песни, дарит свое драгоценное тепло, а порою рассказывает Правду. Когда Хозяин злится, он кричит на меня, бьет хвостом, царапает когтями. Но это происходит крайне редко – ведь как я могу злить Моего хозяина, самое прекрасное существо в мире!

Мой хозяин сам нашел меня, спас и избрал.

В тот день я сидел у себя в Руинах и задумчиво крутил в руках пистолет, прошлой ночью снятый с трупа у супермаркета. Раз за разом я вытаскивал и вставлял обратно обойму, пересчитывал патроны – этих чудесных маленьких пчёлок, сверкающих серебром, начинённых болью и смертью. Семь патронов. Я взводил и спускал предохранитель, задумчиво подносил его то к виску, то груди. Раз засунул его себе в рот. «Как ни странно, – подумал я тогда, – у такой прекрасной вещицы, ключа к будущему счастью, отвратительный вкус».

От привкуса железа во рту меня чуть не стошнило. Нет, это мне категорически не подходит.

Теперь я стоял перед выбором – висок или сердце. У обоих вариантов были как плюсы, так и очевидные минусы. Я открыл чистую страницу в Дневнике, разделил её пополам и стал перечислять все достоинства и недостатки.

Вскоре работа была закончена. За висок набралось восемнадцать плюсов и одиннадцать минусов, за сердце столько же минусов, но на два больше плюса. Решено!

Оставалась лишь пара мелочей. Прежде всего – убраться у себя в Руинах: некрасиво уходить в лучший мир из неприбранного, грязного жилья. Там, в лучшем мире, меня могут попросту не понять.

О, великое провидение судьбы! Ведь если бы я не затеял уборку, я бы никогда не встретил Хозяина…

Для начала я решил вымыть пол и стены. Взяв ведро, я направился к реке. У здания мэрии кто-то попытался застрелить меня, очевидно, из окна высотного здания напротив. Судьба благоволила ко мне, и я убежал.

Это был чудесный день. Солнечные зайчики подмигивали мне с каждого целого стекла, вороны, трапезничающие падалью у павильона метро, приветствовали меня дружным карканьем. Обычно я обхожу стороной этих трупоедов, но тут даже остановился и поболтал с ними немного.

Набрав воды, я благополучно вернулся домой и принялся мыть стены.

Надо сказать, что мои Руины были, без сомнения лучшими Руинами Города!

Подвал разрушенного бомбежкой шестиэтажного дома я превратил во дворец.

Стены побелил и развесил на них картины из Музея, свои самые любимые…

Только не думайте, что я украл их. Я ведь не вор! Вы можете зайти в музей и заглянуть в кабинет директора на третьем этаже. В правом ящике лежит договор о взятии десяти картин в аренду сроком на сто лет, рядом – деньги. Только будьте осторожны: на первом этаже поселились дикие собаки, лестница во многих местах обвалилась, а в самом кабинете живут гадюки. Одна из них – в точности старый директор. Все-таки переселение душ оказалось правдой. А раньше я не верил…

Кровать – огромного двуспального монстра, я притащил из соседнего дома. Из мебельного магазина – испанские стулья и шведское бюро. Во дворе смастерил туалет. Всё как в лучших домах.

Прошу, не подумайте, что обустройство и облагораживание Руин – цель моей жизни. Цель моей жизни – служение Хозяину. Одно его слово – и я бы бросил свой дом, поселился бы, как Отшельник, на пустыре за Заводом, отринул бы всё мирское. К счастью, Хозяин тоже любит комфорт.

…Я вымыл стены и почти весь пол. Оставалось последний раз сходить за водой. Уже вечерело, за Мостом наконец-то прекратилась стрельба, не дававшая весь день покоя моим ушам.

Спустившись по скользкому обрыву к реке, я поставил ведро на землю и закурил. Какое-то сонное оцепенение овладело мной. Вот сейчас я наберу воды, вернусь в Руины, домою пол и… И больше ничего этого не будет. Ни улиц, заваленных арматурой и бетонными блоками, ни вечного запаха падали, ни перебежек от стены к стене…

Главное – не будет воспоминаний. Никаких.

…Внезапно я почувствовал, как что-то теплое потерлось о мои ноги. Я опустил голову и узрел Его…

…в ту же секунду всё в моей жизни стало на свои места.

Каким глупым и жалким увидел я себя со стороны. Какой лучший мир? Какое самоубийство? Вот он – передо мною: цель моей жизни, мой повелитель, мой господин, мой Хозяин.

Два изумруда блеснули в царственных глазницах. Долго, не мигая, мой будущий Хозяин смотрел на меня. Я чувствовал, что он видит меня насквозь. Его взгляд вскрыл моё подсознание, заглянул в самые тесные и пыльные уголки души, извлёк из меня память, обследовал её и положил на место. Я перестал дышать. Сейчас Он решит, достоин я или нет.

Я знал: если Хозяин сейчас развернётся и уйдёт, это будет Концом. Концом всего. Тогда пуля действительно станет моим спасением.

В ожидании прошла вечность. Наконец хозяин принял решение:

«Только не думай себе, что ты какой-то особенный! Просто человеческого материала в этом городе осталось мало, сложно что-то пристойное найти. Так что особо не гордись! Запомни: я могу уйти в любой момент».

Замерев, я с благоговением ловил каждое Его слово.

«Расставим приоритеты. Как ты понимаешь, теперь в твоей жизни есть только один приоритет – я, а мне для комфортного созерцания жизни нужно многое. Найди бумажку, ручку, будешь записывать. И так уж и быть, можешь меня погладить» – Хозяин подошёл ко мне поближе.

Так начались самые счастливые дни моей жизни.

Из супермаркета я принёс всё, что хотел Хозяин: тёплую подстилку, четырёх резиновых мышей, когтеточку, девять разных мисок – каждая для своего дня недели. Да, Хозяин объяснил мне, что в неделе не семь, а девять дней, а мы по своей глупости просто не замечаем двух. Ещё раз подчеркну: я не вор. Всё, что мне надо для жизни, я честно покупаю в супермаркете, оставляя деньги в кассе. А денег у меня много. Я взял гигантский кредит в Центральном банке, хоть это было нелегко. Попробовали бы вы заставить скелет управляющего расписаться в документах, я бы на вас посмотрел!

В первую ночь я так и не смог заснуть: лежал на своей кровати и с благоговением смотрел в угол, где на своей подстилке предавался возвышенным сновидениям лежал Хозяин…

Многие ваши философы утверждали, – вещал Хозяин, лёжа у меня на коленях и мурлыкая, – что жизнь – это поиск истины, – он фыркнул: – На деле же – истина, её поиск, – все эти понятия подобны банке моих консервов. Снаружи – яркая бумажка с кучей надписей и псевдо-счастливой рожей какого-нибудь моего соплеменника. Картинка достаточно красива, но под ней обычная жестяная банка. Чтобы открыть банку, мы тянем за кольцо и срываем крышку. Теперь надо быть осторожным и не порезаться о края.

Что же мы видим внутри? Банка до отказа набита мясоподобным ароматизированным желе, впрочем, не лишенным некоей притягательности. Тем более, когда жрать хочется.

Но тут нас подстерегает постоянное чувство неудовлетворения: каждый кусочек кажется менее вкусным, чем представлялся в мечтах, каждый следующий ожидается более вкусным, чем оказывается. И вот ты ешь, и рано или поздно доходишь до дна банки. И тут разочарование: дно банки такое же, как и дно предыдущих банок, не лучше и не хуже, так… съедобно. А живот болит, потому что ты торопился доесть банку, познать последний кусочек, и сам не заметил, как объелся. А банка пуста, и изнутри она такая невзрачно-жестяная с крошечками желе по стенкам, которые, если оставить банку на пару дней в теплом месте, начнут вонять…

2. Иногда к нам приходили гости – Доктор-без-практики, Баронесса мёртвого табора, Йог-иудаист, Вождь-Хромированное-седло, мистер Дик, Побасечник. Редкими вечерами заходили Отшельник с Завода и Сторож Зоопарка.

Сначала я боялся, что среди них Хозяин увидит более преданного слугу и уйдёт, затем – что они сами захотят увести моего Хозяина. Но всё обошлось.

Как объяснил мне Хозяин, у каждого из них были свой Мир и своё Служение.

…Доктор-без-практики писал историю болезни идеального больного. Он перетаскал в свои Руины чуть ли не всю медицинскую литературу, которую ещё можно было найти в Городе, исписал тонны бумаги.

Как-то раз у нас зашел спор с Доктором. Хозяин доказывал ему, что история болезни идеального больного не может существовать по факту, ведь это история не болеющего человека, человека, находящегося в абсолютно здоровом состоянии. А если человек был абсолютно здоров, то ему и не надо было бы обращаться к врачу, а значит, история и не могла бы появиться на свет. Доктор же продолжал упорствовать в том, что история болезни идеального больного – это история болезни человека, перенёсшего все существующие заболевания с идеальным течением болезни, включающим все возможные вариации и осложнения.

«Он никогда не согласится со мной, – фыркнул Хозяин. —Для него это означало бы, что многолетний труд его жизни был абсолютно никому не нужен. А, следовательно, что и его жизнь последние годы не имела никакой цели, что сам факт его существования не имел смысла.

Вы никогда не дадите себе в этом признаться. Вам проще исказить все факты, заявить, что Солнце вертится вокруг Луны, а собака ‒ лучший друг человека, чем осознать собственную глупость и бессмысленность. Хотя кому сдался этот смысл? Без него живётся куда проще. Всем. Но не вам…»

…– И пал человек во грехе, и сказал он себе, ведомый шёпотом падшего ангела: 'Два колеса – хорошо, а четыре – лучше'. – Вещал Вождь-Хромированное-седло. – И построил человек машины греха: легковушки, внедорожники, КамАЗы, и транспорт на гусеничном ходу! И разгневался Бог, видя прегрешения детей своих. И излил на землю гнев свой, и активный уран свой и всё остальное своё наказание также излил он! Так и погиб человек, не покаявшись в четырехколёсном грехе своём.

Иногда Хозяин покидал наш дом и уходил. На день, два. Он бродил по городу, слушал, о чём говорили люди.

А говорили разное…

Говорили, что на месте столицы находится кратер диаметром в десяток километров. По ночам кратер светится. В хорошую ночь можно увидеть яркие вспышки, где-то вдали на севере.

Говорили, что всё это бред и провокации. Что никакого кратера нет, и вообще стоит столица нетронутая, но опустевшая: ни один дом не разрушен, ни одно стекло не выбито. Но пусто. Ни души.

Говорили, что остатки Второго Мотопехотного и Третьей Освободительной до сих пор бьются в руинах, там за рекой, буквально в двадцати милях от нас. Бьются не зная, что Война уже давно закончена, а те, кто начал её, давно истлели в глубинах подземных бункеров.

Говорили, что в последний день Войны раскрылись на центральной площади столицы врата в преисподнюю. И что зовут главного демона Нгоак-мигот, и имеет он по пять рук и шесть ног и три уда с каждой из сторон тела своего…

Внимательно посмотри на мой хвост! – велел мне как-то раз Хозяин. – Не правда ли, иногда кажется, что он живёт сам по себе? Что он – отдельное существо, отдельная личность, причудой судьбы пришпандоренная к моему заду. У меня больше физических возможностей – у него меньше забот и, соответственно, больше возможностей думать. Он не может видеть, не может слышать; единственное, что он может – это осязать. По сути дела, он даже и не представляет, что это такое: видеть, слышать, сливки. Но это не мешает существовать ему полноценной, как он считает, жизнью. А по правде, дело не в том, что он не в курсе очень многого, дело в том, что он – всего-навсего отросток моего позвоночника, иннервируемых парочкой моих же нервов. Да и самостоятельным существом он может показаться лишь с очень большим натягом.

А кто ты такой?

3. Если вам показалось, что наша жизнь была тихой и мирной, то вы жестоко ошибаетесь.

Наш маленький район был действительно некоей тихой гаванью, чего нельзя сказать об остальном Городе. Десятки банд, бригад, отрядов обороны и нападения, шаек и квази-королевств, насчитывающих от двух до десяти подданных, воевали между собой за сохранившиеся дома, станции метрополитена, супермаркеты и парки, ставшие пастбищами для скота. В нашем районе, к счастью, им ничего нужно не было, и нас не трогали.

Напротив, к нам приходили за помощью: Доктор, сжав зубы, залечивал неидеальные раны неидеальных больных, Баронесса предсказывала лучший момент для штурма здания бывшего цирка (основной объект боевых действий в городе на протяжении почти десятилетия), Летописец заносил в свою Летопись всех желающих.

По негласному договору, нас не трогали, мы были нейтральной землёй.

Шли годы.

Порой Хозяин приводил мне женщин. О да, он, как никто, заботился о своем недостойном слуге, следил не только за моим душевным, но и телесным благополучием. Они оставались с нами ‒ кто на один день, кто на неделю. Затем они уходили ‒ на юг, туда, где, по слухам, ещё теплились остатки 'жизни до'. Ни я, ни Хозяин не старались их удержать. Это был их выбор: тени и призраки 'жизни до' были им милее. Их оставалось только пожалеть: ведь они так и не смогли увидеть настоящий свет и смысл существования.

Но затем одна из них осталась навсегда. После к ней присоединилась еще одна. Так мы зажили вчетвером. Вскоре Отшельник с Завода обручил нас, мы сыграли свадьбу, и женщины стали моими женами. У нас появились дети.

Однажды утром первая жена показала мне седой волос на моей голове. Молодость кончилась.

Шли годы.

Дети росли, мы с жёнами старели. Умер Йог-иудаист. Вождь-Хромированное-седло возглавил банду мотоциклистов с Юга-Запада. В поисках тишины и покоя к нам переехал из-за реки Лингвист-самоучка. Благодаря этому святому человеку мои дети теперь говорили на десяти мёртвых языках. Доктор-без-практики закончил свой титанический труд и приступил к написанию докторской диссертации, основанной на опыте лечения идеального больного.

Знаешь, почему говорят, что у нас девять жизней? Думаю, ты, так же, как и большинство твоих соплеменников, считаешь, что это значит, что нас тяжело убить? Точнее, надо сделать это девять раз? Полная чушь. К сожалению.

Хозяин говорил, расхаживая туда-сюда по подоконнику. Он, как и я, был уже не молод. Шерсть поредела, левая задняя лапка прихрамывала, правый глаз заплыл белёсой плёнкой.

У нас действительно девять жизней. Впрочем, как и у каждого живого существа. Буддисты наиболее близко подошли к пониманию этого. Хотя, в действительности, они просто были чуть менее далеки от истины, чем все остальные.

Первая жизнь – жизнь блохи, клеща – насекомого. Примитивная, злая, скоротечная.

Вторая – жизнь собаки. Существа, сотворённого Создателем по нашему подобию, но падшего и искажённого своей порочностью.

Третья – жизнь скота. Скот глуп, толстокож, но даёт ценное для нас молоко.

Четвёртая – переломная жизнь. Жизнь рептилии. Крокодила, аллигатора, каймана. Пятая жизнь – жизнь крота, шестая – жирафа. Мы учимся видеть мир иным взглядом, как из-под земли, так и из поднебесья…

Седьмая жизнь – жизнь птицы. Ты скажешь, что мои соплеменники не любят птиц и часто охотятся на них? Скажу прямо: у нас сохранились слабые воспоминания о той жизни. Мы просто завидуем и тоскуем по ощущению полёта. Немного, совсем чуть-чуть.

Восьмая жизнь – жизнь человека. Подобное нам существо, сходное и разумом, и духом, но, прости, куда более примитивное.

И, наконец, девятая жизнь, венец – настоящее.

Что дальше? Когда-нибудь я узнаю это. Ты тоже, но на один круг позже.

Шли годы.

4. Однажды утром Хозяин разбудил меня.

«Пойдём, – сказал он. – Пришло время».

С трудом поднявшись, я медленно пошёл вслед за ним, цепляясь за костыли, подаренные мне Доктором-без-Практики, как цепляется тонущий в океане за остатки фюзеляжа.

Идти было тяжело.

Хозяин всё понимал. Он останавливался буквально каждые сто метров, давая мне возможность отдышаться. У руин мэрии мне даже пришлось сделать длительный перерыв: посидеть, пока отпустит жжение в груди. Хозяин терпеливо ждал.

…А ведь когда-то весь этот путь занимал у меня не больше часа, – удивился я, когда мы вышли на берег реки.

Уже вечерело. Хозяин внезапно быстрой тенью метнулся куда-то вниз, в непроглядную темень, скрылся из моего поля зрения.

Я медленно, настолько медленно, насколько позволяли мне скользящие по сырой земле ножки костылей, спустился к воде. Почти в самом конце спуска правый костыль вылетел из-под руки и полетел вниз. Следом покатился и я…

…Здесь было темно и сыро. Пахло водорослями, плесенью. Никого не было.

…Сверху раздался шум шагов. К реке спускался какой-то молодой, смутно знакомый мне парень. Трафарет из газетной бумаги, печальный призрак, тень ушедшего.

На полпути он остановился, присел и закурил. Из полутьмы я глядел в его такие знакомые и такие чужие глаза, печальные, мёртвые, выгоревшие изнутри.

Я должен был вернуть ему жизнь. Подарить смысл.

С лёгкостью взбежав наверх, – вот что значит иметь четыре лапы, ‒ я мяукнул и потёрся о его ноги.