Успеть ко второй луне

В сцене, которую он сейчас наблюдал, было что-то неправильное, фальшивое.

Постановка?

Нет, Хардинг не играл. Когда он смотрел на Стэна, в его взгляде была совершенно искренняя, незамутнённая ненависть.

А вот эти два охранника…

Слишком уж вовремя они появились. Прямо-таки секунда в секунду.

Хотя опять же, они могли наблюдать за Хардингом в зале. Заметили, что он собрался бить морду Стэну, и вышли следом. Тоже, в общем, правдоподобно.

Стэн размышлял об этом всю дорогу домой, но так и не пришёл к определённому мнению. Припарковался под окнами, шагнул в холл. Выгреб рекламный мусор из почтового ящика и увидел конверт.

Обратный адрес отсутствовал. В записке был телефонный номер с коротким текстом: «Знаю про Эрика».

7

Стэн поднялся в контору и, не снимая плаща, принялся крутить телефонный диск. Ответили почти сразу, после второго гудка, будто собеседник дежурил у аппарата:

– Слушаю.

– Добрый вечер. Это Стэн Логвин. Я получил письмо.

– Да, мистер Логвин. Я вам звонил в течение дня, но не застал ни разу. Пришлось оставить записку.

– Она без подписи.

– Моё имя сейчас не играет роли. Важно другое, я знаю, чем вы заняты, и могу дать подсказку. На определённых условиях, разумеется. Обговорим их при встрече.

– Хорошо, – сказал Стэн. – Когда?

– Чем скорее, тем лучше. Давайте, например, через полчаса.

– Говорите адрес.

– Встретимся на нейтральной территории, так будет разумнее. Въезд на Совиный Холм со стороны центра. Знаете там заправку?

– Припоминаю.

– Подъезжайте туда. Выйдите из машины и ждите у магазинчика.

– Ладно, постараюсь успеть.

Стэн спустился к автомобилю и снова погнал его по намокшим улицам. Встречные фары двоились в лужах, дождь плевался в стекло. Холм с размытыми пятнами фонарей надвигался, как дохлый кит, заляпанный фосфором.

Стэн подкатил к заправочной станции. Возле колонки стоял пикап, с ним возился заправщик в блестящем дождевике. Чуть поодаль припарковался полуспортивный «геккон» иссиня-чёрного цвета.

Выйдя из машины, Стэн направился к магазинчику. Ярко светились окна, внутри виднелся лоток с газетами и стеллаж, на котором пестрели банки с крем-содой и хрустящая картошка в пакетах.

– Мистер Логвин?

Из-за угла показался мужчина среднего роста, он заметно сутулился, а шляпа была надвинута на глаза, чтобы скрыть лицо. Как только Стэн шагнул в его сторону, переговорщик отодвинулся дальше в тень и предостерёг:

– Не подходите близко. Я предпочёл бы сохранить анонимность. Схема простая – вы передаёте мне требуемую сумму, я сообщаю вам информацию.

– Мне жаль вас разочаровывать, – сказал Стэн, – но ваша конспирация несколько неуклюжа. Во-первых, у меня есть ваш телефонный номер. Во-вторых, побьюсь об заклад, что вон тот «геккон» принадлежит вам. Его номер я теперь тоже видел. Поверьте, выяснить ваше имя не составит труда. Поэтому давайте не будем всё усложнять.

Собеседник, похоже, несколько растерялся. Но, поколебавшись, всё-таки поднял голову. Стэн пригляделся:

– Вот, уже интереснее. Я, кажется, вас узнал. Это ведь вы сегодня утром хандрили в кафе у Януша? Сидели один за столиком с пустой чашкой.

– Правильно, мистер Логвин, – пробурчал конспиратор. – Можете считать, что я оценил вашу наблюдательность. И да, я не слишком опытен в этих шпионских играх. Мне от них тошно, я человек совершенно другого склада.

– Тем не менее вы подслушали мой разговор с хозяином.

– Я не подслушивал специально! Но там было тихо, а вы разговаривали не шёпотом!

– Почему же вы сразу не подошли ко мне?

– Сомневался. Объясняю же, мне претит всё это вынюхивание, да и с Эриком мы отнюдь не приятели. Но так вышло, что у меня сейчас некоторая стеснённость в финансах. А тут ещё Жан-Люк днём рассказал про вас и упомянул, что у него есть ваша визитка. В общем, я решил-таки позвонить.

– Вы правильно сделали, – сказал Стэн. – Но всё же – как ваше имя? Будет удобнее разговаривать.

– Артур Броуди, если для вас это настолько принципиально.

– Рад познакомиться. Ну что ж, мистер Броуди, я внимательно слушаю. Что вы хотели мне сообщить?

– Деньги вперёд, пожалуйста. Пять сотен.

Стэн уважительно хмыкнул:

– У вас железная хватка. Но признаюсь вам по секрету – эта сумма в два с половиной раза превышает мой гонорар. Впрочем, понимаю, у нас с вами разные ориентиры в этих вопросах. Ваш автомобиль, например, в разы дороже, чем мой.

– Это был подарок отца на совершеннолетие! Он не имеет отношения к делу! И вообще, я не обязан перед вами оправдываться! Не желаете сделку – ладно. Пусть это будет на вашей совести.

– Мистер Броуди, два момента. Во-первых, покупка кота в мешке – не в моих привычках. Не зная конкретики, я не стал бы платить, даже если вы запросили бы не пять сотен, а три гроша. А во-вторых… Что значит – на моей совести? Если Эрик попал в беду, а вы скрываете информацию, то это называется соучастием…

– Я непричастен к этой истории! Это полный абсурд, я хочу помочь, хотя терпеть не могу этого самовлюблённого идиота, а вы меня обвиняете!

Он выглядел так, будто готов был заплакать. Стэн мягко сказал:

– Если действительно хотите помочь, просто расскажите мне всё. Где Эрик сейчас? Что произошло?

– Не знаю! Но я тоже видел, как он в закусочной разговаривал с каким-то громилой. И даже знаю, как этого громилу зовут. Слышал, как Эрик обращался к нему.

– Да, его зовут Крис. Спасибо, я уже в курсе. Вы правда думали, что я отвалю за это пять сотен?

– Н-нет… То есть не совсем… Неделю назад я вечером спускался по лестнице, а Эрик поднимался навстречу. И он был пьян совершенно, едва на ногах стоял и ничего не соображал, по-моему. Чуть не налетел на меня. Я хотел обойти его, но он загородил проход, да ещё и ухватил меня за рукав. Таращился на меня бессмысленным взглядом. Если б вы знали, как это было противно и омерзительно! Впрочем, это было в его манере – ему наплевать на то, насколько комфортно с ним приходится остальным. А я в тот момент ненавидел его особенно сильно, но никак не мог отцепиться. Потом он вдруг пробормотал что-то вроде: «Вот так-то, Броуди. Десятая миля. Сделаю – и в расчёте». Отпустил меня наконец и поплёлся дальше, спотыкаясь на всех ступеньках. А через день пропал.

– Десятая миля? Что это значит?

– Ни малейшего представления. Попробуйте выяснить, это же вы ищейка. Несмотря ни на что, я не желаю Эрику зла. И не хочу, чтобы его сестра горевала. Эмили – так её имя, кажется? К сожалению, я знаком с ней лишь мимолётно, виделся всего один раз, но уже тогда успел удивиться, насколько разные люди могут вырасти в одной и той же семье. Эрик и она – это ведь, я не знаю, как жёлчь и душистый чай в двух похожих чашках. Впрочем, дурацкое сравнение, признаю. В последнее время я вообще не в восторге от своих художественных потуг. Полный тупик – и творческий, и финансовый. От отчаяния вот, как видите, даже попытался содрать с вас деньги, хотя в другой ситуации мне такое и в голову не пришло бы. Затмение разума…

Он снова сгорбился и побрёл к машине. Но через пару шагов приостановился и оглянулся через плечо:

– Найдите Эрика, мистер Логвин, если сумеете. А Эмили передайте, что… Впрочем, нет, любые слова сейчас – пустое сотрясение воздуха. Вздор и глупость. Просто делайте своё дело.

«Геккон» вырулил со стоянки и влился в автомобильный поток. Стэн тоже вернулся к своей «кунице», глянул на приборную панель: кто бы сомневался, бензин почти на нуле. Придётся заправиться, раз уж оказался на станции.

Дожидаясь возле колонки, пока топливо закачается в бак, он пытался понять, что может значить фраза Эрика про десятую милю. Было ощущение, что сегодня уже звучало нечто подобное, но память словно забуксовала.

Наваливалась усталость. Хотелось домой – обсохнуть и завалиться в постель. Но Стэн, доехав до своего квартала, заставил себя вернуться в контору.

Сел за стол и вытащил из нижнего ящика все накопившиеся счета. Заново просмотрел их, пересчитал наличность. Как ни крути, а двести пятьдесят придётся завтра отдать за аренду офиса, домовладелец уже грозился, что больше не потерпит отсрочки. Значит, от вчерашнего гонорара останется меньше сотни. А ведь надо ещё купить сигарет, да и поесть с утра вообще-то не помешало бы.

Новый же гонорар, который за Эрика, вряд ли поступит скоро, дело оказалось совсем не таким пустячным.

Стэн усмехнулся, вспомнив разговор с Броуди. Смешной он всё-таки парень, этот Артур. Пять сотен запросил, ха! Была бы у Стэна такая сумма в кармане, он не метался бы по городу, словно мокрая мышь. Устроил бы себе каникулы на неделю. Дрых бы сутками напролёт или сидел бы в баре – и чтобы никаких сверхсрочных заказов и перевозбуждённых клиентов.

В углу на тумбочке зазвонил телефон.

Стэн покосился на него недоброжелательно и, вздохнув, перенёс аппарат на стол. Провод волочился по вытертому линолеуму.

– Алло.

– Мистер Логвин? Это Эмили, сестра Эрика… Извините, что беспокою так поздно, но днём вас не было… А я просто хотела узнать, может, есть какие-то новости…

– Сожалею, мисс Белл. Зацепки пока разрозненные и не очень конкретные, но я продолжаю поиски. Кстати, раз уж зашёл такой разговор. Вам ничего не говорит словосочетание «десятая миля»?

– Нет, ничего такого не помню… Не доводилось слышать…

– Жаль. Впрочем, я не слишком надеялся.

– А как это связано с моим братом?

– Как раз и пытаюсь выяснить. Общаюсь с людьми, которые с ним так или иначе пересекались.

– Мне, честно говоря, очень стыдно, вы вчера меня попросили записать контакты его друзей, а я вспомнила одного только Жана-Люка… Получается, я почти ничего не знала о том, как живёт мой брат… Просто он не очень любил, когда я приходила туда, к нему на квартиру. Ещё и поддразнивал – говорил, что там, мол, нечего делать юным невинным барышням…

Стэн, припомнив недавний визит в мансарду, заметил:

– Знаете, мисс Белл, тут я с ним, пожалуй, согласен.

– Он сам предпочитал навещать нас с тётей. А я в последний раз была у него с полмесяца назад. Мы спустились в закусочную, там посетители с ним здоровались, перешучивались, но как-то очень сумбурно. Я слегка растерялась и, к стыду своему, не запомнила ни единого имени. Да и меня там, наверно, уже забыли… А теперь вот ничем не могу помочь…

– Не вините себя, Эмили, – сказал Стэн. – Никто не предполагал, что всё вот так обернётся. И если хотите знать, вас там тепло вспоминают – ну, по меньшей мере двое из тех, с кем я пообщался. Хозяин закусочной и молодой человек по имени Артур Броуди.

– Правда? Спасибо… Януш – очень хороший, он со мной говорил так, знаете, по-отечески… А мистер Броуди – это кто? Хотя погодите… Одну секунду… Да-да, я сообразила! Такой воспитанный, сдержанный молодой человек, он этим выделялся на общем фоне. Ну, вы понимаете, мистер Логвин, в тамошней компании все ведут себя немного… как бы это сказать…

– Раскованно.

– Да, вот-вот! А этот Артур был не такой. Он мне понравился, хотя они с Эриком друг на друга, кажется, дулись… Теперь мне, наверно, стоило бы сказать Артуру спасибо за помощь, но я ведь даже не знаю, как с ним связаться… Очень обидно…

Стэн усмехнулся:

– Ну, хотя бы в этом вопросе я могу вас порадовать. У меня совершенно случайно есть его номер. Можете записать.

– Я была бы очень вам благодарна!

Он продиктовал ей цифры, потом сказал:

– Итак, про свою богемную жизнь Эрик вам не рассказывал, это мы уже выяснили. Но, может, есть другие моменты, способные нам помочь? Чем Эрик, например, увлекался в юности, до того как съехал от вас?

– Ой, знаете, его многое увлекало! Он с детства был любопытный, жизнелюбивый. Катался на велосипеде по городу, читал книжки, на стадион ходил смотреть регби, болел за наших «Волков», или как их там… Ужасная игра, если честно, они друг друга постоянно сшибают и валяют в грязи, и я недоумевала, как на это можно смотреть? А Эрик только смеялся… В школе ему почти все предметы легко давались, но он не был отличником, потому что зубрёжку терпеть не мог. Он вообще не столько учился, сколько… Не знаю даже, как это можно назвать… В общем, тратил время только на то, что ему интересно. Если вдруг увлечёт какая-то тема, мог просидеть в библиотеке весь день безвылазно. А если не увлечёт, то игнорировал начисто, хоть десять двоек ему поставь…

– А друзья в школе у него были?

– Были, конечно. Друзья, приятели… А когда стал постарше, ещё и девицы начали вокруг него увиваться. Вы же видели фотографию – он парень симпатичный… Популярный был, в общем… Но легкомысленный, это да. Его за это ругали – и учителя, и тётя…

– Простите, Эмили, вы уже не впервые говорите о вашей тётушке. А вот родителей не упомянули ни разу.

– Отца я вообще не помню, мы жили с мамой, но она погибла в аварии семь лет назад почти…

– Соболезную. Отец после этого так и не объявился?

– Нет… А вы, значит, подозреваете, что он может иметь какое-то отношение к…

– Нет-нет, ничего такого я сейчас не имел в виду. Просто уточняю детали. Хочу больше узнать про вашего брата. Это может помочь, раз уж не удалось найти его сразу.

– А, поняла. Ну вот, оценки у Эрика были так себе, хотя учителя постоянно ему твердили: учись, у тебя способности, тебе прямая дорога в колледж, а то и в университет, если постараешься… А он отшучивался – там, дескать, слишком скучно… Ну и вообще…

Эмили смолкла – то ли подбирала слова, то ли погрузилась в воспоминания. Стэн терпеливо ждал.

– В старших классах, – снова заговорила она, – Эрик заинтересовался живописью. Их класс сводили на выставку, не помню уже, на какую именно, но Эрик оказался под впечатлением… Не сказать что прямо пришёл в восторг, но сильно задумался… А на следующий день начал рисовать сам – и карандашами, и красками… Те его первые рисунки мне не понравились. Они были странноватые. Даже не всегда было сразу ясно, что он изобразил, хотя чувствовалась какая-то сила, что ли… И вот живопись-то и стала его главным увлечением. То есть не увлечением даже, а страстью, чуть ли не одержимостью… И его строптивость тут проявилась во всей красе. Шёл в библиотеку, листал альбомы, а потом кривился, бурчал – не так они, видите ли, рисуют… Теперь уже я хихикала, а он злился… Ну, и в конце концов…

– Да, Эмили, продолжайте.

– Он решил стать профессиональным художником. Попытался поступить в Академию трёх искусств, но не смог. На экзаменах сказали, что ему не хватает техники… Эрик был просто в бешенстве! Орал, что эти старые пер… ну, старые мастера ничего не соображают… Но один серьёзный живописец увидел его работы и согласился с ним заниматься за символическую плату… Эрик, когда остыл, стал к нему ходить, понимал, что так легче будет пробиться…

– А адрес этого учителя не подскажете? И как его звали?

– Мистер Лассаль, если не ошибаюсь. Адрес точно не знаю, помню только, что мастерская тоже на холме где-то. Но это было уже давно. А года два назад они с Эриком не то чтобы поругались, но перестали общаться. В последнее время Эрик его не упоминал.

– Ничего, пусть будет. Возьму его на заметку. Что ж, мисс Белл, спасибо вам за рассказ. Буду работать дальше. Если появится результат, то сразу с вами свяжусь.

Они распрощались. Стэн записал в блокнот фамилию живописца, отнёс телефон обратно на тумбочку и уже хотел выйти за порог, но остановился. Мысль, которую он не смог ухватить на автозаправке, теперь наконец оформилась в голове.

Та клиника, куда сегодня увезли Ингвардсена…

Тощий Фрэнки сказал про неё: «Миль десять за городом».

А Эрик накануне исчезновения бормотал что-то про десятую милю.

Стэн вернулся за стол, взял ветхий дорожный атлас. Достал визитку доктора Гланца, прочитал адрес. Северо-западное шоссе… Ну да, вот на карте нужное место – три корпуса в окружении лесной зелени. От городской черты почти десять миль, вполне можно округлить.

Сам по себе этот факт, конечно, ещё ничего не значит. С большой вероятностью – обычное совпадение. Но выглядит всё равно подозрительно. С этой клиникой надо бы разобраться.

На всякий случай он заодно проверил по карте и остальные трассы, ведущие за пределы города. Но на них подходящих объектов не было. Северо-западное шоссе осталось единственным, где на десятой миле имелись значимые отметки.

Он закрыл атлас и машинально запихнул его в ящик. Взгляд зацепился за тетрадь Эрика, которая там лежала со вчерашнего дня. Повинуясь наитию, Стэн её вытащил, снова перелистал и не поверил своим глазам.

На одной из страниц появилась запись, датированная концом октября. Предыдущие же страницы по-прежнему пустовали.

Запись состояла всего из нескольких фраз – отрывистых и коротких. Судя по всему, Эрику было лень излагать подробности, и он лишь царапал что-нибудь второпях: «Хотел закончить пейзаж, но не получилось. Психанул, бросил. Спустился к Янушу. Очередной идиотский спор об искусстве. Ноль смысла, галлоны пафоса. День – насмарку, казалось бы. Но потом произошло странное. Без понятия, как это объяснить. Не могу подобрать слова…»

Когда Стэн дочитал до этого места, голова закружилась. Буквы размылись перед глазами. Он рефлекторно зажмурился, переждал дурноту и снова посмотрел на страницу.

На этот раз дневник удивил его ещё больше.

Запись стала длиннее и намного подробнее – вместо рубленых фраз возник полновесный текст. Как будто дневник уловил и расшифровал невысказанные мысли художника. Теперь это больше напоминало главу из книги.

Стэн погрузился в чтение.

8

Дневник

Собрались у Януша, как обычно, во второй половине дня – я, Жан-Люк, Франческо, рыжая Марта и её подруга-наперсница (третья или четвёртая за неделю; не уверен, сбился со счёта). Подруга, кажется, была под «волчком» – хохотала визгливо и невпопад, а её расширенные зрачки блестели, как черничные ягоды после утреннего дождя. За столом я оказался лицом к лицу с ней, прямо напротив, и она улыбалась мне похотливо, растягивая красные губы; её имя я не запомнил.

Чтобы не встречаться с ней взглядом, я смотрел за окно, на улицу. Там было на удивление светло – войлочный полог туч истончился, треснул, и в прорехе над крышами бледно синело небо. Эта цветовая пощёчина кирпично-серому городу волновала меня, приковывала внимание, но я понимал, что лазурный проблеск недолговечен и эфемерен, что он зарастёт бесследно через минуту. Я злился на прохожих, бредущих по тротуару с озабоченным видом; хотелось разбить окно и проорать им – посмотрите наверх, придурки! Отвлекитесь хоть на секунду от своих ублюдочных дел! Но я, конечно, сдержался – впрочем, они всё равно меня бы не поняли.

За нашим столом тем временем обсуждался предстоящий Салон Бунтующих.

– Я спросил там у одного, – говорил Жан-Люк, – что значит «новаторский взгляд»? Что они сами вкладывали в эту формулировку, когда давали анонс? А он мне ответил с этакой снисходительной вежливостью: «Каждый потенциальный участник решает сам». Ха, да я-то решу! От моего новаторства они обделаются дружно и разом! В том и вопрос – готовы ли они сами к такому? А то ведь опять получится, что я принесу полотна, а эти индюки вроде Юхнера станут воротить нос…

– По-моему, всё очевидно, – сказал Франческо. – Классическая манера – это тупик. Она уже надоела и продаётся со скрипом. Все эти плавные переходы, полутона, когда ты в лепёшку должен разбиться, но сделать так, чтобы мазки на картине не бросались в глаза… Всё это – прошлый век, а на подходе – новая техника. Пастозный мазок, грубоватый штрих. За это будут платить.

– Пастозный мазок… – хихикнула подруга без имени. – Ой, мальчики, вы такие смешные! Скажи ведь, Марта? Я так и знала – с вами, художниками, вообще не соскучишься.

Марта молча курила. Сигаретная струйка, тонкая и сизовато-прозрачная, поднималась к потолку и рассеивалась. Лопасти вентилятора там, вверху, вращались медленно и неспешно, с едва уловимым гулом. Другой же вентилятор, чуть дальше, был неподвижен, словно застрял в табачном дыму, и я, присмотревшись, смог различить царапины и мушиные пятна.

– Франческо, друг мой, – сказал Жан-Люк, – ты излишне оптимистичен. Новый стиль предрекают уже давно. Но воспринимать всё это всерьёз я буду готов лишь после того, как мне выпишут первый чек. А уж пастозность и все сопутствующие прелести я обеспечу, можешь не сомневаться.

Разговор меня утомлял; он шёл уже, кажется, по третьему кругу. Но и возвращаться в мансарду я сейчас не хотел, меня дожидался там опостылевший холст, мазки на котором никак не желали складываться в картину. То есть, рассуждая формально, картина была в наличии – старик Лассаль, пожалуй, сказал бы, что я уже не столь безнадёжен, если оценивать технику исполнения. Но это было опять не то; в который раз уже за последние дни на холст ложилась, будто в насмешку, невыносимая пошлость. Самое же обидное – я не знал, как вырваться из этого порочного круга.

– Не пойми меня превратно, дружище, – продолжал между тем Жан-Люк, – революция в искусстве грядёт, я в этом не сомневаюсь. И я намерен в ней поучаствовать. Но пока я, к сожалению, вынужден ломать голову над вопросом, как бы мне извернуться, чтобы не сдохнуть с голоду.

– В кондитерской за углом, – заметила безымянная, – потрясающие пирожные. Заварные, с кофейно-сливочным кремом. И бисквитные тоже.

– …поэтому если разбогатевший лавочник заказывает мне семейный портрет, то я засовываю подальше свои крамольные мысли. И рисую всё «как положено». Чтобы лавочник узнал на картине свою жену, детишек-оболтусов и любимого пса. И чтобы я потом смог на свой гонорар посидеть за этим столом и выпить, к примеру, кофе. Ну или что покрепче, если будет желание.

Мне подумалось, что на моём месте следовало бы сейчас оказаться не художнику, а писателю. Он выслушал бы весь этот трёп внимательно, впитал бы его, переварил должным образом – и выдал бы на этой основе что-нибудь умное, злободневное, с остросоциальным подтекстом. Но я, увы, лишён такого таланта. Зато обладаю неплохой памятью – и время от времени переношу услышанное в дневник. Это происходит, когда пробуксовывает работа над очередной картиной и мне надо чем-то себя занять.

– И всё же, – сказал Франческо, – этот Салон – идея отличная. Хоть ты, Жан-Люк, и ругаешь Юхнера, он предложил нам шанс. Надеюсь, кто-нибудь купит мои картины. Тогда я на эти деньги куплю билет на корабль и уеду на Материк-за-Морем. А если денег хватит, то ещё дальше, на Изумрудные Острова.

Подруга Марты прыснула:

– Какой хитрый! Хочешь, чтобы вокруг бродили голенькие туземочки? Так-так, теперь буду знать, о чём мечтают творческие натуры…

– Там жарко, – согласился Франческо, – поэтому да, одежда не особо нужна. Еда дешёвая, а спать можно под открытым небом. Ну или под навесом, если вдруг дождь. Но дождь там короткий, а потом весь день солнце. А главное – какие там краски, вы даже не представляете! Я видел цветные фото, это что-то феноменальное! Не то что наша здешняя сепия без единого проблеска.

Мне захотелось возразить ему, что проблеск только что был – лазурный лоскут на небе. И он, Франческо, мог бы его заметить, если бы в нужный миг посмотрел в окно, вместо того чтобы ныть или рассуждать о художественных приёмах. Да, я так ему и сказал бы, но поленился.

– Сепия – это если на улице, – заговорила Марта. – А если на скотобойне, то там ещё много красного. Сильный цвет. Я вчера там опять писала с натуры.

– Ой, – сказала её подруга, – ты очень смелая, Марточка. Я бы сразу в обморок грохнулась, сто процентов.

– Да уж… – Жан-Люк скептически вздёрнул бровь. – Думаешь, на Салоне эти туши кто-нибудь купит? Не мясная ярмарка всё-таки.

– Купят, не сомневайся, – сказала Марта. – И заплатят побольше, чем за твоих гниющих купальщиц.

– Каких-каких? – заинтересовалась подруга.

– Они пока не гниют, – поправил Жан-Люк, – они просто заплесневели от сырости. Как, собственно, и весь этот город.

Я взглянул на часы – половина третьего. Хоть мне и не хотелось сейчас в квартиру, но следовало вернуться туда, с минуты на минуту должна была прийти Эмили, моя маленькая сестрёнка. Сама себе она, впрочем, кажется очень взрослой и рассудительной; на днях ей исполнилось восемнадцать.

Кивнув остальным, я вылез из-за стола. Подруга Марты пригрозила мне пальцем:

– Не убегай, красавчик. Ты мне понравился.

Я ничего не ответил. Мельком подумал: она и сама, пожалуй, была бы симпатичной девчонкой, даже эффектной, если бы пребывала во вменяемом состоянии. Но «волчок» – коварная вещь; он даёт ощущение эйфории, отнимая при этом разум. Взгляд теряет осмысленность, весь облик меняется в результате разительно, как будто из сложнейшей конструкции извлекают один-единственный, но при этом ключевой винтик, и она распадается, утрачивает цельность и завершённость.

Вообще, красота – предельно субъективная штука. Она не является арифметической суммой безупречных черт и пропорций; чтобы оживить образ, необходим последний, почти мистический штрих, неуловимый ингредиент. И вот он-то начисто исчезает, если в действие вступает «волчок».

Об этом я размышлял, поднимаясь по лестнице на последний этаж, под крышу. Отперев квартирную дверь, прошёл в свою комнату и угрюмо уставился на мольберт, приткнувшийся у окна. Собственно говоря, моя неоконченная картина очень хорошо иллюстрировала феномен, о котором я думал только что. Пусть даже это не женский портрет, а всего лишь пейзаж. Вроде неплохо сделано, но не хватает чего-то самого главного.

На полотне был вид из окна: два кирпичных дома с мансардами, мощёная улица между ними и набрякшие тучи сверху. Я старался как можно точнее и скрупулёзнее передать все детали – и неровности в стенной кладке, и потёки на крышах, и зернистый рельеф мостовой внизу; фиксировал все нюансы ежедневной уличной серости. Начиная работу, я был уверен: если не упустить ни одной подробности, то картина оживёт и задышит. Но, похоже, ошибся.

Или всё-таки…

Я смочил подсохшую кисть, взял палитру с красками. Мне нужна была бледная небесная синева, та самая, что я наблюдал из окна закусочной. Я подобрал оттенок и на секунду прикрыл глаза, вспоминая. А потом добавил штрих на картину, в серую гущу, нависающую над крышами.

Отошёл на пару шагов, чтобы оценить результат…

…и разочарованно выругался.

Синеватая клякса, которая втиснулась между туч, имела ровно ту форму, что я запомнил, и верный цвет – но всё равно смотрелась чужеродной нашлёпкой. Не решала проблему, а только усугубляла.

Я готов был рвать и метать, но тут постучали в дверь.

Сделав глубокий вдох, я вышел в коридор и открыл. Сестрёнка шагнула через порог, обняла меня и тут же защебетала:

– Ну наконец-то я к тебе вырвалась! А то, представляешь, этот противный Добсон уже собрался оставить меня на сегодня в лавке, хотя сам же обещал выходной. Но я упёрлась, сказала – нет, мистер Добсон, раз обещали, то я пойду, иначе нечестно! Он поворчал, конечно, надулся, как будто я его смертельно обидела, но я все эти его уловки изучила сто лет назад! И сам он прекрасно знает, что я этот выходной заслужила, потому что всю неделю пахала как ненормальная, и пойди ещё отыщи другую такую дуру…

Она болтала без умолку, не давая мне вставить слово. А едва оказавшись в комнате, принялась выкладывать из сумки на стол провизию:

– Вот тут тебе от нас с тётей окорок свежий и сыр ещё, а то ведь мы тебя знаем, ты даже про обед забываешь, когда рисуешь…

– Эмили, – сказал я, – прекрати уже наконец. Ты, по-моему, не учитываешь, что это я твой старший брат, а не наоборот.

– Всё я учитываю! Но ты очень непрактичный, и я должна о тебе заботиться. Поэтому, пожалуйста, не спорь! Лучше расскажи, какие у тебя новости. Чем занимался, что рисовал? Вот эту картину я, например, не видела…

Она принялась заинтересованно разглядывать пейзаж на мольберте. Похвалила:

– Очень похоже, прямо точь-в-точь! Почти как на фотографии! А вот этот кусочек синенький, ты его специально выдумал, да? Как будто небо разъяснивается. А я как раз шла со станции и мечтала, может, солнце всё-таки выглянет, потому что тучи уже надоели жутко…

– Сестрёнка, – пояснил я устало, – картина не удалась, её надо переделать. Я просто ещё не понял, как именно.

– Но почему же не удалась? – искренне удивилась она. – Замечательная картина, как у настоящих художников…

Эта простодушная реплика неожиданно вывела меня из себя. Я буквально зашипел на сестру, едва сдерживаясь, чтобы не заорать:

– Серьёзно? Вот, значит, как ты это воспринимаешь? Я, по-твоему, дурачок подмастерье, который пыжится, чтобы было «как у художников»? Ну спасибо, сестрица, на добром слове.

– Да нет же, Эрик! Я не это совсем имела в виду! Просто хотела тебя чуть-чуть подбодрить, а то ты какой-то хмурый…

– Меня не нужно подбадривать! – гаркнул я. – Меня интересует искусство – настоящее, способное встряхнуть мир, а не глупое подражание замшелым авторитетам! И очень жаль, что тебе это непонятно! А эта так называемая картина – просто мазня, бездарная гнусность!

Кипя от злости, я схватил ножницы, размахнулся и вспорол холст от одного угла до другого, наискось. Крикнул:

– Давно пора было это сделать! На помойку, на свалку, в мусор!

Эмили всхлипнула. Я обернулся к ней, и мой гнев угас так же быстро, как появился; на смену ему пришёл мучительный стыд. Вернув ножницы на стол, я шагнул к сестре и осторожно обнял её, притянул к себе. Зашептал успокаивающе:

– Прости, малышка, прости. Не знаю, что на меня нашло. Проклятые нервы… И злюсь я не на тебя, конечно, а на собственную никчёмность. Пожалуйста, не обижайся.

– Я постараюсь, – улыбнулась она сквозь слёзы. – Понимаю же, ты на взводе из-за этой дурацкой выставки… Ну, то есть не дурацкой, конечно, а очень важной… И ты совсем не никчёмный! Ты нарисуешь самую потрясающую картину, такую, как ты хотел, и на выставке все будут в восторге…

– Ну, хоть кто-то во мне уверен, – буркнул я, целуя её в макушку. – Не буду спорить с такой разумной сестрёнкой.

– То-то же! Ну, раз уж ты одумался и осознал ошибки, то пора выполнить обещание…

– Это какое же?

– Познакомь меня со своей компанией! Жана-Люка я знаю, ладно, а остальных? Ты сам сказал, что познакомишь, когда я вырасту. Вот и ловлю на слове! Или не помнишь, сколько мне теперь лет? А если будешь опять отнекиваться, обижусь по-настоящему!

Я поднял руки:

– Сдаюсь. Спускаемся к Янушу, здороваемся с этими охламонами.

– Да! Ура!

Она подскочила от нетерпения и потянула меня за руку в коридор. На пороге я обернулся; разодранный холст обиженно щерился, прореха в пейзаже мёртво зияла. А за окном точно такой же пейзаж – только не нарисованный, а реальный – едва заметно вибрировал.

Здесь надо оговориться: термин «вибрация» я употребляю сейчас за неимением лучшего. Мне не хватает слов, чтобы внятно передать то, что я уловил (как уже отмечено выше, я не писатель, а живописец – впрочем, тоже не лучший).