Вспоминалки

Отряд охраны порядка в бою

Поздней ночью члены отряда охраны порядка (ООП) из 10-го класса были разбужены по тревоге. Вначале со сна они не могли понять, что случилось, но, когда прибежали на место происшествия, узнали следующее. В пионерской комнате до полуночи задержались вожатая и воспитательница из 6-го класса. Внезапно они услышали чьи-то шаги, в дверь постучали, и в комнату вошёл мужчина. На нём были пальто и тёмные очки. В руках он держал связку ключей, какие-то гвозди, которые, судя по описанию пионервожатой, были отмычками, и небольшой ломик. Его попросили выйти. Он, нахмурившись, произнёс короткое «спокойно!», взвесил в руках железный ломик и ушел. Вожатая и воспитательница сидели, онемев от страха. Полчаса они боялись выйти, а затем бросились будить ООП. Всё обыскали, но незнакомец исчез, не оставив никаких следов взлома. Конечно, у нас нечего было воровать, за исключением оружия из военного кабинета, но там были сейфы, железная дверь и сигнализация. Но больше всего поразило то, что пионервожатая, два года назад закончившая нашу школу-интернат, узнала в этом незнакомце своего одноклассника-хулигана, который имел уже условные сроки за мелкие преступления.

Основными проблемами, стоявшими перед ООП, были визиты местных головорезов, которые били нам окна и вообще безобразничали. Однажды они пытались угнать наш автобус, вырвав провода из системы зажигания. Когда у них не получилось, они бросили в окно умывальной на первом этаже тяжёлую деревянную скамью, проломив ею раму. Неприятными были также посещения бывших выпускников полубандитского вида, терроризирующих школьников.

В ООП мне и другим ребятам из 9-го класса доверили ночное дежурство по младшему корпусу. Обычно мы врывались в спальни малышей, расставляли по углам дерущихся, раздавали увесистые подзатыльники и уходили, водворив на время тишину. Через полчаса, обойдя другие палаты, мы осторожно приближались к дверям той же спальни и неожиданно сталкивались с ватагой первоклассников, выбегающих с гиканьем и смехом из умывальной. С этажами, на которых спали девочки, дело обстояло хуже, потому что они вели себя ужасно и не поддавались никакому внушению. Для них мы специально приглашали грозную воспитательницу, действующую своими методами. Тем временем, мы дремали на диване, этажом ниже, где в маленькой комнатке ради эксперимента поселили двух наших ребят. В своих владениях они ввели комендантский час, захваченных с поличным выстраивали в рекреации шеренгами, а самых толковых заставляли списывать для себя домашние задания с моих тетрадей. Также у наших одноклассников была неприятная привычка сбрасывать спящих малышей с кровати, среди гробовой тишины неожиданно входить в палату и зажигать свет, сопровождая это дикими воплями и перевёртыванием кроватей. Однажды они бесшумно зашли к первоклассникам и переложили в одну постель пять малышей, которые, проснувшись утром, не могли понять, как они в ней очутились. Однако через два месяца эксперимента наших ребят выселили с этажа, так как выяснилось, что они заставляли третьеклассников стирать им носки.

Всё это делалось ради хохмы, хотя внешне и напоминало дедовщину в армии. Но это не значит, что все бывшие деды́ поголовно становились преступниками. За небольшим исключением, из нас вырастали вполне законопослушные граждане.

Командное первенство Генштаба ВС СССР

Работая в одном из управлений Генштаба, я дважды участвовал в первенстве своего отдела. В обоих победил сильный шахматист, такой же служащий Советской Армии, как и я. Он любил играть защиту Оуэна, что побудило меня написать первую статью для журнала «64-Шахматное обозрение» именно об этом начале (см. вспоминалку «Доморощенный теоретик»).

Во время обеденного перерыва, спускаясь и поднимаясь на лифте, я видел, как на третьем этаже одна и та же компания играет в блиц. Раз я вышел и стал наблюдать. Все ушли, а один из шахматистов остался. Странно звучит, но до этого я ни разу не играл в блиц. По природе я тугодум и часто бываю не в ладу со своими нервами, поэтому всегда избегал быстрой игры. Я просрочил время, но мой соперник, увидев, что я побеждаю, дал мне довести партию до конца. Через пару дней к начальнику нашего отдела подошёл капитан шахматной сборной Управления и информировал его о том, что меня включили в её состав для участия в командном первенстве Генштаба. В тот же день мы сели в специально выделенный нам ПАЗик и поехали в ЦДСА. Членами сборной (пять основных и один запасной игрок) оказались те шахматисты, военные и гражданские, которых я видел возле лифта. По дороге один из них, полковник, предложил посадить меня на первую доску.

Из всех партий, сыгранных в этих соревнованиях, мне запомнилась только первая. Я белыми удачно разыграл ферзевый гамбит. Противник ошибся (после партии член его команды сказал ему: «Конечно, ты сам виноват, что пропустил пешечный удар с4-с5»), и создалась очень выгодная для белых позиция. В этот момент симпатизировавший мне полковник подошёл к начальнику Центрального шахматного клуба ВС СССР и поинтересовался квалификацией моего соперника. Оказалось, что тот – кандидат в мастера. Зря я об этом узнал. Я мог атаковать короля чёрных или выиграть пешку, но стал осторожничать и выбрал второй путь. Затем он начал долго думать над каждым ходом, а я последовал его примеру. Так мы оба доигрались до взаимного цейтнота. Вокруг собралась толпа шахматистов, которые уже закончили свои партии. Безусловно, мой противник, помимо высокой квалификации, имел несколько существенных преимуществ. Я играл вторую в жизни партию в блиц, при этом часы, как и положено для белых, стояли слева от меня, и я должен был тянуться к кнопке правой рукой. В горячке цейтнота я даже выиграл ладью, но мой флажок тут же упал.

– А я знаю, ты специально подставил ладью, потому что там был длинный ход, – сказал моему сопернику всё тот же член его команды.

Полковник подошёл ко мне и предупредил на будущее: «Они тут все опытные, специально тянут время до цейтнота». Другим игрокам сборной он сказал: «Ничего, теперь у нас есть сильная первая доска».

Я же, расстроенный, даже не проанализировал поединок (это был первый и последний раз, когда, играя классику, я уронил флаг). Однако нам удалось выйти из своей подгруппы в финал, где соревновались шесть команд. В первой же партии мне достался тот же самый кандидат в мастера, который сказал:

– Зачем Вы тогда взяли пешку? После этого у белых ничего не было. Вы же выигрывали.

– Правда? – спросил я.

– Да, там была матовая атака.

Это известие, конечно, не прибавило мне настроения. Я снова разыграл белыми ферзевый гамбит, и мой соперник одержал теперь уже не такую обидную для меня победу.

Затем матчи проходили в одном из помещений стадиона ЦСКА, возле м. «Аэропорт», куда мы добирались своим ходом. У меня сохранилось множество книжек армейского Шахматно-шашечного бюллетеня, который бесплатно распространялся в обоих зданиях. За два с половиной года я сыграл в трёх таких первенствах. Во 2-ом и 3-ем мы не попали в финальную пульку из шести команд. В первом случае мы отказались от дальнейшей борьбы, во втором – обогнали остальные сборные, заняв, таким образом, 7-ое место. Во всех трёх соревнованиях я выступал на первой доске.

Спустя четыре года, после возвращения из Сирии, я, в основном, играл с одним офицером, выступавший раньше на второй доске сборной нашего Управления (к сожалению, он рано умер). Что касается чемпиона отдела, то мы время от времени играли с ним по две партии. По тому, как все собирались вокруг нас и подсказывали мне ходы (это мешало думать), было ясно, что они с нетерпением ждут, когда же я его обыграю. Незадолго до моего увольнения из Управления, я зашёл к нему в комнату и уверенно сказал:

– Я пришёл, чтобы тебя обыграть.

И действительно я одержал верх в обеих партиях.

Наследники Румянцева

По рассказам одной пожилой воспитательницы, в первые годы после образования интерната на его территории были бесконечные драки. Как-то на наших двоих десятиклассников напало несколько человек местных, и они отчаянно отбивались. Из окна воспитательница увидела вдруг, что один из наших учеников вытащил охотничий нож. Местные вначале испугались, но потом продолжили драку, и кто-то из них схватился за лезвие ножа рукой. Брызнула кровь, все разбежались. Затем приехала милиция, и охотничий нож пришлось спрятать, потому что это уже пахло уголовщиной. Вообще-то местные всегда были биты и еле уносили ноги от нашего интерната, завидев издалека милицейский фургон.

В 1-ом классе я сам был свидетелем подобного происшествия. Мы сидели в актовом зале и смотрели фильм. Неожиданно отворились двери, и раздался крик:

– Наших бьют!

Здоровые ребята из 11-го класса (последний выпуск, больше не было) и с ними некоторые девушки выбежали из зала и через главный вход выскочили на улицу, чтобы драться с местными. Атака была отбита, и их с позором выдворили за пределы интерната.

В 9-ом классе случилось ещё одно примечательное событие. На расстоянии пары километров от нашей школы, за железнодорожным мостом, находился другой интернат. Несколько учеников пристало к двум нашим ребятам. Вечером человек пятьдесят из 7-9 классов четырьмя колоннами пошли бить обидчиков. Все вооружились палками и ремнями. Когда первые из нас подошли к их интернату, на футбольное поле высыпало человек тридцать восьмиклассников, здоровых обросших лбов (наши все были постриженные). Начались пререкания, двоих обидчиков отвели в сторону. В этот момент из интерната выбежало пять учителей, и всех наших противников загнали внутрь. Местные школьники облепили окна. Одна наша колонна расположилась в беседке, другая – на футбольном поле, третья – на опушке леса, четвёртая была на пути следования к интернату. Все пять этажей школы были заполнены толпой зевак, высунувших испуганные лица из окон, кричащих и от страха суетящихся. Наши ребята обложили со всех сторон здание интерната и угрожающе смотрели на них. Смех, крики, ругань. Вскоре все четыре колонны в том же порядке стали покидать опорные пункты: драться расхотелось, и вообще дело доходило уже до вызова милиции. А навстречу нам, с горящими глазами, шагали всё новые ребята, размахивая уже никому ненужными палками и ремнями.

Похожие сцены наблюдались в то время и в городе, когда одна улица потехи ради сходилась с другой. Все эти нравы принесли с собой бывшие жители деревень, где даже взрослые люди часто шли с колами, "стенка на стенку", друг против друга. Это всегда было одной из национальных забав русского народа. Сейчас это проявляется в схватках фанатов наших футбольных команд, жёсткость которых всё же ограничивается рядом неписанных правил: тонкие перчатки и легкая обувь, использование средств бойцовской защиты (бинты, капы), равное количество участников, не бить лежачих (но и вставать им не дают, так как они считаются выбывшими из боя) и т.д. Один из ветеранов этих схваток рассказывал мне, как ему запретили участвовать в очередной потасовке, потому что у него в тот день был насморк.

Не все за одного

Может показаться, что мы отличались от других школьников какой-то особой взаимовыручкой. Конечно, мы жили одной семьёй, но ведь даже между родственниками создаётся такое положение, когда каждый блюдёт свои личные интересы и не хочет чем-то жертвовать ради других. Не говоря уже об откровенной вражде. Мы нередко дрались, но без излишней жестокости. Однако по мере взросления результаты таких столкновений приобретали более серьёзный характер. Два моих приятеля-старшеклассника подрались в столовой. Один промахнулся, врезался рукой в колонну и получил перелом кисти. Потом второй повёз его в больницу. Единственным железным правилом среди ребят было не трогать того, кто в это время гуляет с какой-нибудь девчонкой, даже если он того заслуживал. И конечно, мы в интернате привыкли не замечать и никому не говорить о своих болячках, а любое фискальство могло закончиться тёмной. Как-то во 2-ом классе мама меня спросила:

– А откуда у тебя синяки на обоих висках?

– Упал с лестницы.

То есть даже в таком возрасте у меня и мысли не возникло, что я буду кому-то жаловаться. И дело не в тёмной или мести обидчика. Просто мы привыкли молча терпеть боль и невзгоды. Отсюда у нас был боевой клич: "Вперёд, спартанцы!".

Но не всегда мы ими оставались. Как-то, в 7-ом классе, мы с моим другом, двумя ребятами и одной девочкой шли вдоль ограды парка в районный клуб, где собирались посмотреть фильм. Как назло, я шёл ближе всех к краю тротуара. Неожиданно ко мне подъехал на велосипеде местный хулиган и попробовал меня остановить. Он был старше на пару лет, но я в надежде на помощь товарищей, не задумываясь, сказал ему:

– Пошёл на фиг.

Вдруг откуда-то появился второй парень, слез с велосипеда и ухватил меня за одежду. Никто из моих одноклассников не пришёл мне на помощь. Они молча стояли и ждали, что будет. Может, местные ребята не хотели доводить дело до крайности, поэтому второй хулиган на прощание слегка ткнул меня в солнечное сплетение, и они уехали.

В 9-ом классе произошёл похожий случай. Мы были на ВДНХ и остановились возле какого-то павильона, ожидая нашу учительницу. Я отошёл со своим приятелем-здоровяком в сторону. Вдруг из-за угла появился незнакомый парень, схватил меня за руку и попросил спички. Я отрицательно покачал головой. Ему тотчас понадобились деньги, кажется, на проезд. Я дёрнулся в сторону. Приятеля как не бывало, а вместо него оказалось ещё трое парней, приличной наружности и грабительской деловитости. Я стал было отпираться, но они мне пригрозили.

– Сколько вам? – покраснев, спросил я.

В десяти метрах от меня стояли наши парни и девчонки и со смехом наблюдали за нами. Никто не пришёл мне на помощь и даже не поинтересовался тем, что происходит с их одноклассником совсем рядом с ними.

– Гривенника достаточно, – ответил черноусый, в заячьей шапке с опущенными ушами.

Я начал рыться в заднем кармане техас, оглядываясь при этом на наших ребят. Они не шевелились.

– А ты не смотри на своих, – осклабился на меня черноусый, показав свои жёлтые зубы. – Мы их всех быстро укантуем.

Я вытащил, наконец, из тесного кармана пятак и протянул её парням. В этот момент из толпы моих одноклассников выбежала девушка не робкого десятка, взяла меня под руку и увела в сторону. Мы приблизились к своим. Оказалось, вначале никто не понял, что у меня прямо на их глазах вымогают деньги. Все услышали просьбу о спичках и начали смеяться, потому что их попросили у меня, а я был одним из немногих, кто вообще не прикасался к сигаретам. Не подумайте, что я как-то по-геройски себя вёл в ситуациях, когда более старшие ученики терроризировали моих одноклассников. Конечно, нет. Но сам я никогда не показывал им своего страха. И меня никто из них ни разу не ударил. Может, из-за того, что я был отличником, и со мной просто не хотели связываться.

Шахматная Сирия

В Торгпредстве было много сильных шахматистов, перворазрядников и кандидатов в мастера. В соседней с отделом кадров комнате, где я сидел, работал Заместитель Торгпреда по экономическим вопросам, который часто брал меня на переговоры в разные министерства. Иногда он специально приходил в офис поиграть в шахматы во время моего ночного дежурства. В армии было по-другому. В одном чемпионате среди советских специалистов службы главного инженера зенитно-ракетной бригады я набрал 10 очков из 10, в другом – 9 из 10 (советник главного инженера красиво пожертвовал фигуру). Первые два месяца я жил в Дамаске без семьи в многокомнатной квартире типа гостиницы. К нам по вечерам часто заходил незнакомый мне по службе полковник, сильный шахматист. Каждый раз мы играли две партии с одинаковым результатом 1:1 (белые начинают и выигрывают). В любом случае хочется подчеркнуть демократичность этой древней игры, где не имеют значения ни должности и звания, ни большая разница в возрасте.

Среди сирийцев иногда встречались хорошие шахматисты. Однажды меня пригласил к себе в отдельный домик подполковник-особист, начал комментировать мои ходы типа "Это игра бедных", но в результате получил мат. Главный инженер бригады, тоже подполковник, которого я несколько раз победил, просто возненавидел меня и мстил (словесно) все два года моей срочной службы.

Работая в Торгпредстве, я иногда ходил в Шахматный клуб имени Карпова при Советском культурном центре в Дамаске. Большой зал, штук сорок столов с шахматными комплектами, но без часов. Обычно против меня играл не один соперник, а целая толпа консультантов. Я притворялся, что не знаю арабского, и слушал, какие ходы они обсуждают. Раз кто-то громко сказал:

– Тут один иностранец хорошо играет в шахматы.

Подошёл молодой человек и довольно быстро меня обыграл. От второй партии он отказался. Потом выяснилось, что он член сборной Сирии по шахматам. Позже я наблюдал, как он анализировал партию из журнала с единственной в зале девушкой-шахматисткой.

Шахматные книги на русском языке, наряду с другими, продавались во многих городах Сирии. Были и местные, довольно простые книги на арабском, где объяснялся смысл каждого хода, начиная с дебюта. Единственное неудобство – описательная нотация, аналогичная той, которая долгое время использовалась в английской, испанской и французской литературе. Надо было карандашом подписывать ходы в простой алгебраической нотации. Эти книги у меня не сохранились, зато есть несколько английских с описательной нотацией.

Продавались свежие югославские Шахматные Информаторы и нидерландские ежегодники New In Chess. Свой первый Информатор я купил именно там, в Хомсе.

«Не ори!»

В младших классах у нас был струнный оркестр, и я оказался одним из немногих, который ничему в нём не научился. Что касается пения, то непререкаемым авторитетом у нас был мой приятель, который с детства обладал прекрасным голосом и слухом. Правда, однажды его мама, присутствовавшая на нашем утреннике и слышавшая, как я пою вчетвером с другими ребятами, сделала мне комплимент, сказав, что мой голос заметно выделяется среди них. Со слухом у меня поначалу были проблемы, и я молча завидовал своему приятелю, который мгновенно запоминал любой незнакомый мотив и мог точно его пропеть. Скоро в нашем классе появилось несколько гитаристов, которые учились друг у друга, переписывая аккорды в школьные тетради в клетку, разрезанные надвое (такую удобно было складывать и носить с собою в кармане). В автобусе под звуки гитар уже пело несколько ребят, но в качестве первого голоса всегда выступал мой приятель. В отличие от обычной школы, у нас в интернате было больше свободного времени, которые мы проводили вместе. Какой-либо допинг для того, чтобы начать петь, нам вообще был не нужен. Раз мы вбежали в городской автобус, возле интерната, и начали громко петь а капелла песню Тухманова "Это Москва":

"Я ещё найду лучшие слова для тебя, моя столица,

Мне в любом краю радостно, Москва, знать, что я твоя частица.

Прямые проспекты и башни старинные – это Москва,

Громады высотных домов и Неглинная – это Москва.

И звёзды салюта над площадью Красною – это Москва, это Москва,

И все мы похожие чем-то и разные – это Москва."

И тут стоявшая рядом женщина сказала мне:

– Не ори!

В студенческое время, на каникулы, его мама две зимы подряд отправляла нас вместе в пансионат, считая, что так будет для него безопаснее. Вели мы себя вполне благопристойно и даже только вдвоём удостоились приглашения на посиделки отдыхавших там студенток из разных вузов. Мы пели им а капелла на два голоса (я, как всегда, был вторым) песни с только что вышедшей пластинки Давида Тухманова «По волне моей памяти». Особенно неплохо звучала эта:

«Так, между ив я шел, свою печаль сопровождая,

Сумрака вуаль последний затуманила багрянец

Заката и укрыла бледный глянец

Кувшинок в обрамленье тростника,

Качавшихся под лепет ветерка».

На даче мы со старшей сестрой дуэтом пели полный репертуар «Самоцветов», «Поющих гитар», «Весёлых ребят», «Песняров» и «Цветов», чем сильно досаждали соседям.

В «Интуристе» арабы, которые сами очень музыкальны и даже возят с собой свои национальные инструменты, часто просили меня петь. В соединении с микрофоном гида-переводчика это звучало вполне достойно. Однажды я спел несколько песен по дороге из Пулковского аэропорта в Ленинград, и растроганная местная переводчица сказала мне:

– Я в шоке.

Когда я работал в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР, я как-то по просьбе женщин спел песню «Самоцветов» «Не повторяется такое никогда». Девушка, недавняя школьница, чуть не заплакала, а женщина, имевшая параллельное музыкальное образование, заявила, что её надо петь медленнее. Дальше продолжать пение мне расхотелось.

Во время второй загранкомандировки в Сирии мой голос из-за многочасовых устных переводов стал быстро садиться, и петь я почти перестал. Зато что-то произошло с моим музыкальным вкусом. Раньше мне нужно было прослушать песню несколько раз, чтобы понять, что она мне нравится, а теперь я это делаю с первого раза.

Несуны

Когда я учился в 9-ом классе, меня с приятелем включили в группу школьников, которая должна была поехать на кондитерскую фабрику имени Бабаева. В неё вошли девчонки из двух 10-ых классов, три учителя и мы. Наш общий приятель вручил нам массивный портфель, куда мы планировали сложить трофеи. Но в проходной фабрики его отобрали, а перед осмотром цехов на всех напялили белые халаты с застёжками на спине и смешные чепцы.

Однако скучать нам не пришлось: всюду нас угощали конфетами, шоколадками, карамелью, часть которых мгновенно заполнила карманы брюк и путающихся в ногах белых халатов. Через минуту все изменились до смешного – раздутые от сладостей карманы, спрятанные за пазухой коробки ассорти, руки и лица, перепачканные шоколадом. Во рту стоял сладкий привкус. Мы весело толкались среди огромных чанов с жёлтой тягуче-липкой начинкой карамельных конфет и тёмно-коричневой шоколадной массой. Экскурсия подошла к концу, и здесь предстояло новое испытание – пройти осмотр на выходе. Мы тщательно замаскировали в раздувшихся куртках и пальто коробки конфет, перевязав их нитками, которые из своих сумочек достали десятиклассницы, и заполнили шапки шоколадными зайчиками. Потом осторожно вышли через проходную фабрики, стыдливо опуская глаза при встрече с дежурными в красных повязках. Думаю, они не стали нас досматривать, зная, что мы из интерната.

На мосту мы с радостными возгласами начали освобождать карманы. Нам с приятелем удалось заполнить сладостями целый портфель. В интернате мы часть запрятали в тайники, которые на следующий день были конфискованы «продразвёрсткой», а часть раздали товарищам.

«Дмитрий Иванович»

В том же 9-ом классе, меня с двумя приятелями и одной девчонкой сняли в субботу с двух последних уроков и отправили на олимпиаду по химии в одну из школ нашего района. Через час мы сидели в ярко освещённом классе и ломали голову над какими-то сложными химическими реакциями. Сказать по правде, мы не воспринимали происходящее всерьёз, шутили и смеялись. По классу, вдоль парт, ходил симпатичный студент с длинными волосами и успокаивал нас. К величайшему удовольствию, мы заметили неожиданное внешнее сходство этого молодого человека с Дмитрием Ивановичем Менделеевым, подозвали его к нашей парте и посоветовали ему отпустить бороду для полного сходства с великим учёным. Он смеялся, сердился, но мы не умолкали.

– Дмитрий Иванович, у вас есть логарифмическая линейка? – спросил его кто-то из ребят.

Студент с загадочным видом вышел, и спустя некоторое время класс разразился звонким смехом. В дверях неожиданно появился конец гигантской логарифмической линейки, а за нею – согнувшийся под тяжестью своей ноши "Дмитрий Иванович".

Два часа я мучился с олимпиадными заданиями, затем поставил вместо ответа на последний вопрос короткое «Бутлеров решит», сдал работу и вышел вдвоём с хихикающей одноклассницей. Через 5 минут мы снова ворвались в аудиторию:

– Дмитрий Иванович, краткий справочник по химии, в парте, открытый…

Класс зарыдал от смеха, и под общее веселье мы вышли в коридор, оставив улыбающегося студента с длинными кудрями и кучу черновиков, испещрённых химическими формулами. В метро мы расстались на кольцевой. Я занял свободное сидение в углу вагона и где-то через час был дома.

Угнетённая словесность

В начальной школе большинство уроков у нас вела молодая и красивая учительница, с причёской Бабетта на голове. Она была весёлой и энергичной, проводила утренники, разучивала с нами песни и речёвки. Она также поощряла всякое свободное творчество, на переменах читала мои рукописные романы вслух и исправляла ошибки. Когда мы писали изложения, я превращал их в красочные рассказы с сюжетом, героями и прямой речью. К сожалению, после 4-го класса её командировали в ГДР преподавать в школе для детей наших загранработников.

Новая учительница вначале снисходительно отнеслась к моему отрицательному отзыву на книгу Аркадия Гайдара «Школа». Это была олимпиада по литературе, куда она посадила меня с учениками на год старше. Я написал отзыв длинными толстовскими периодами – одним предложением на пять страниц. Но в 6-ом классе моё сочинение на свободную тему ей не понравилось по своему идеологическому содержанию. Она отправила его на рецензию учителям старших классов, которые дружно поставили мне за него тройку, хотя в нём не было ни одной ошибки. С тех пор все свои сочинения я писал только по учебнику.

Она и стала нашей классной руководительницей вплоть до выпускных экзаменов. Мы занимали кабинет русского языка и литературы, где у нас был свой телевизор и проигрыватель. На большой перемене он заполнялся зрителями, столпившимися возле экрана и даже для лучшей видимости стоявшими прямо на стульях и партах. Но когда появлялась классная руководительница, лишние выдворялись за дверь.

– Итак, ребята, запишите мою мысль, – говорила она, заглядывая в свои заметки, извлечённые из разных учебных пособий. – Так, что там делает тяжёлая артиллерия, почему ничего не записывает?

Так она в общей массе называла плохих учеников, которых окрестила другим почетным именем – «отличники». На уроках литературы подчас было нестерпимо скучно, поэтому каждый тихо занимался своим делом. Изредка кто-то выходил к доске и томился возле учительского стола, вспоминая трудноперевариваемые параграфы учебника, или же классу предлагалась серия вопросов, почерпнутых из дидактического материала. Сочинения обычно писали в гробовой тишине, закончив, толпились в коридоре, у дверей, и распевали в унисон на известный мотив из фильма «Деревенский детектив»:

– Достоевский! «Это ж, понимаете, смешно. Ха-ха-ха-ха…»

У меня был недостаток – я не умел декламировать наизусть стихи, и поэтому на уроках литературы часто попадал в неловкое положение, когда меня вызывали к доске читать что-нибудь из поэзии. Я понимал и любил стихи, более того, сам сочинял их, но произнесённые вслух, они звучали бесцветно и монотонно. Стоило мне читать их с выражением, как я тут же сбивался, забывая текст. Поэтому я думал, что мне сильно повезло, когда на выпускных и приёмных экзаменах мне не попался билет о каком-нибудь из наших поэтов. И ничего не изменилось до сих пор. Я дважды участвовал в чтении стихов в Малом зале Центрального Дома литераторов и делал это по бумажке. Впрочем, так поступало большинство чтецов.

«Под сенью девушек в цвету»

Когда я учился в 1-ом классе, к каждому из наших мальчиков приставили шефа – девушку из 8-го. Нам они казались совсем взрослыми и необыкновенно красивыми. Они гуляли с нами в лесу, играли и вообще заботились о нас. Мы воспринимали их как вторых мам или старших сестёр, а, может, даже были в них влюблены. В конце 2-го класса девушка, которая опекала меня, решила перейти в другую школу. Она пришла ко мне попрощаться ночью, подарила красочную книжку «Кот в сапогах» на французском языке и поцеловала в щёчку.

Поскольку моя сестра старше меня на два года, мне приходилось общаться с её подругами. Когда после 1-го класса мы вместе поехали с ней в ведомственный пионерлагерь, я не вылезал из её группы, на что мои вожатые махнули рукой. Через месяц сестра уехала в Москву, а я остался, однако её девчонки продолжали опекать меня. За оградой лагеря, в доме отдыха, находился в это время мой двоюродный дядя. Я попросил его, чтобы меня тоже забрали домой. Когда в тёмном кинозале я услышал свою фамилию (потом на хозяйственном автобусе меня отвезли в Москву), я сидел рядом с выходом, на коленях у одной из бывших подружек сестры, и смотрел фильм.

Дачу мы тоже снимали ведомственную, в одном и том же месте. За стенкой, на втором этаже, у нас жила семейная пара, родители трёх взрослых дочерей. Младшей, с тихим, несколько беспомощным голоском и красивой, было двадцать лет. Четыре года она не замечала меня среди дачной детворы, а потом вдруг обратила на меня внимание (в 7-ом классе я уже начал отращивать длинные волосы) и даже призналась моей бабушке, что если бы я был постарше, она начала бы ухаживать за мной. Однажды она увидела меня в поле, возле дачи, и предложила поехать с ней на другую станцию купаться. Там мы расположились на диком пляже. Вначале она стеснялась раздеваться, потом мы устроились на взятом с собой одеяле. Мы не купались, а просто загорали и разговаривали. Я знал, что девушек надо развлекать. Поскольку я много читал книг не по возрасту, для меня не составляло труда говорить на любые, в том числе взрослые темы. Короче, я усиленно развлекал её и даже спел по её просьбе несколько песен. Однако я сильно не обольщался, понимая, что она взяла меня на речку в качестве телохранителя, но всё равно было приятно.

Затем соседка позвала меня с сестрой на танцы. Для этого нам пришлось, минуя несколько дачных посёлков, пройти три километра до следующей станции. Вначале я чуть не ввязался в драку с каким-то хулиганом, который сделал вполне безобидное замечание в адрес моей сестры. Он был обрит наголо, как будто только что отсидел пятнадцать суток, и года на три старше меня. Тогда сестра подошла, сказала, что я – её брат, и увела меня от него. Потом мы весело танцевали (тогда в широкую моду среди молодёжи входил танец 7-40) и поздно ночью пришли домой, вызвав неудовольствие мамы. После 9-го класса мы отдыхали на ведомственной даче, которая находилась на другой железнодорожной ветке, а вернувшись на прежнее место после 10-го, я встретил её на улице, уже в интересном положении. За это время она вышла замуж и больше со мной не общалась.

Французский и Тарковский