Полное собрание стихотворений

Привет министрам

 
Горемыкин веселеющий
И Делянов молодеющий,
Бедоносцев хорошеющий,
Муравьев-жених
Собралися снова вместе, и
Порешили эти бестии,
Что вся сила – в них.
Врете, курицыны дети!
Вот ужо за речи эти
Быть, мерзавцы, вам в ответе,
Будет вам допрос!
И синклиту безволосому,
Да и Ю<льи>чу безносому
Уж натянут нос!
Ждет засуха семилетняя…
Что и зимняя, и летняя…
Хоть солому жрать, да нет ее!
Тут-то вам и мат.
С голодухи люди кроткие
Разевают свои глотки и
Черт им сам не брат.
Тут сюда-туда вы кинетесь,
Либералами прикинетесь,
Вверх ногами опрокинетесь,
Подожмете хвост.
Но дела все ваши взвешены,
Да и сами вы повешены, —
Вот конец и прост!
 

Начало сентября 1891

<На К.П. Победоносцева>

 
На разных поприщах прославился ты много:
Как евнух ты невинностью сиял,
Как пиетист позорил имя бога
И как юрист старушку обобрал.
 

<1892>

«Душный город стал несносен…»

 
Душный город стал несносен.
Взявши саквояж,
Скрылся я под сенью сосен
В сельский пейзаж.
 
 
У крестьянина Сысоя
Нанял я избу.
Здесь мечтал, вкусив покоя,
Позабыть борьбу.
 
 
Ах, потерянного рая
Не вернет судьба.
Ждет меня беда другая,
Новая борьба.
 
 
Поднялись на бой открытый
Целые толпы —
Льва Толстого фавориты,^[25]
Красные клопы.
 
 
Но со мною не напрасно
Неба лучший дар —
Ты, очищенный прекрасно,
Галльский скипидар.
 
 
Ты римлянкам для иного
Дела мог служить,^[26]
Мне ж союзников Толстого
Помоги сразить.
 
 
Я надеялся недаром:
В миг решился бой,
Спасовал пред скипидаром
Весь толстовский строй.
 
 
О любимец всемогущий
Знатных римских дам,
Я роман Толстого лучший
За тебя отдам.
 
 
От романов сны плохие,
Аромат же твой
Прогоняет силы злые
И дарит покой.
 
 
Но покой, увы, не долог.
Вижу, новый враг.
Изо всех щелей и щелок
Повалил прусак.
 
 
Ах, и мне воинским жаром
Довелось гореть
И французским скипидаром
Прусаков огреть.
 
 
Все погибли смертью жалкой
Кончилась борьба.
Терпентином и фиалкой
Пахнет вся изба.
 

3 июня 1892

Эпитафия

 
Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ,
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг.
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
 

15 июня 1892

«Не боюся я холеры…»

 
Не боюся я холеры,
Ибо приняты все меры,
Чтоб от этого недуга
Сбереглась сия округа.
Но болезнию любовной^[27]
Я страдаю безусловно,
И не вижу «сильной власти»
Против сей зловредной страсти.
Мой микроб – большого роста,
И хоть я не слишком прост, а
Перед ним умом слабею
И лишь млею, млею, млею.
В диагнозе нет сомненья,
Нет в прогнозе утешенья:
Неизбежный и печальный,
Ждет меня исход летальный.^[28]
 

Начало сентября 1892

<Акростихи>
<Цикл второй: Матрена>

1

 
Мадонной была для меня ты когда-то:
Алмазною радугой лик твой горел,
Таинственно всё в тебе было и свято,
Рыдал я у ног твоих тысячекрат и
Едва удавиться с тоски не успел,
Но скрылся куда-то твой образ крылатый,
А вместо него я Матрену узрел.
 

2

 
Майская роза давно уж отпета,
Август… И август исчез.
Только как лысина старого Фета,
Роща твоя так печально раздета,
Елью одною красуется лес…
Новой природе сочувственно вторя,
Ах, ты Матреною сделалась с горя.
 

Начало сентября 1892

<С. М. Мартыновой >

 
«Соловьева в Фиваиде»
Вам списали в лучшем виде
В черную тетрадь.
Я хотел приехать в Сходню,
Чтобы завтрашнему ко дню
Вам ее послать.
Но меня бранили б строго
Вы за то, да и немного
Дней осталось ждать.
 

Начало сентября 1892

<Князю Д.Н. Цертелеву>

 
Увы, мой друг! Крепчайшими цепями
Прикован я к московским берегам.
Жду худшего: сидеть мне в темной яме
И там вздыхать по милым Липягам.
 
 
Но если бы и я был на свободе —
Могу ли голым ехать в дальний край?
Сие противно северной природе,
Да и жандарм в земной не верит рай.
 
 
А потому, покорствуя судьбине,
Здесь остаюсь покуда недвижим,
Но октября, надеюсь, в половине
Воспользуюсь призывом я твоим.
 

Осень 1892

«Вы были для меня, прелестное созданье…»

 
Вы были для меня, прелестное созданье,
Что для скульптора мрамора кусок,
Но сломан мой резец в усиленном старанье,
А глыбы каменной он одолеть не мог!
 
 
Любить Вас tout de me me?^[29] Вот странная затея!
Когда же кто любил негодный матерьял?
О светлом божестве, любовью пламенея,
О светлом божестве над вами я мечтал.
 
 
Теперь утешу Вас! Пигмалионы редки,
Но есть каменотес в примете у меня:
Из мрамора скамью он сделает в беседке
И будет отдыхать от трудового дня.
 

Март 1893

«Цвет лица геморроидный…»

 
Цвет лица геморроидный,
Волос падает седой,
И грозит мне рок обидный
Преждевременной бедой.
Я на всё, судьба, согласен,
Только плешью не дари:
Голый череп, ах! ужасен,
Что ты там ни говори.
Знаю, безволосых много
Средь святых отцов у нас,
Но ведь мне не та дорога:
В деле святости я – пасс.
Преимуществом фальшивым
Не хочу я щеголять
И к главам мироточивым
Грешный череп причислять.
 

Поправка

 
Ах, забыл я,– за святыми
Боборыкина забыл!
Позабыл, что гол, как вымя,
Череп оный вечно был.
Впрочем, этим фактом тоже
Обнадежен я,– ибо
Если не святой я божий,
То ведь и не Пьер Бобо?
 

Октябрь 1893

<Н.Я. Гроту>

 
Скоро, скоро, друг мой милый,
Буду выпущен в тираж
И возьму с собой в могилу
Не блистательный багаж.
Много дряни за душою
Я имел на сей земле
И с беспечностью большою
Был нетверд в добре и зле.
Я в себе подобье божье
Непрерывно оскорблял,—
Лишь с общественною ложью
В блуд корыстный не впадал.
А затем, хотя премного
И беспутно я любил,
Никого зато, ей-богу,
Не родил и не убил.
Вот и все мои заслуги,
Все заслуги до одной.
А теперь прощайте, други!
Со святыми упокой!
 

Начало ноября 1893

Метемпсихоза
Сочинено во время холерных судорог

 
Подсолнечник желтый
Цветет в огороде,
А сердце открыто
Любви и природе.
 
 
В холерное время,—
Недавно здоровый,—
Лежу без движенья,
Зелено-лиловый.
 
 
Подсолнечник желтый
Поблек в огороде.
 
 
В тревоге родные,
Печальна прислуга,
Пришли издалёка
Два старые друга:
 
 
Один пьет как губка,
Другой – сумасшедший,
Но вспомнили оба
О дружбе прошедшей.
 
 
Подсолнечник желтый
Увял в огороде,—
И сердце закрылось
Любви и природе.
 
 
И в гроб положили.
Снесли на кладбище!..
Довольны ль вы, черви,
Присвоенной пищей?
 
 
Подсолнечник желтый
Погиб в огороде.
 
 
Из праха и тлена
Цветок вырастает,
К забытой могиле
Пчела прилетает…
 
 
Сидит на балконе
Прелестная дева;
Сияет красою
И справа, и слева.
 
 
Подсолнечник желтый
Расцвел в огороде.
 
 
На блюдечке меду
Приносят той деве.
И вдруг я очнулся
В прелестнейшем зеве!
 
 
Но будь он стократно
Прелестен, а всё же
Мое помещенье
С могилою схоже!
 
 
И мрачно, и сыро,
И скользко! О горе!..
Но с крошечкой воска
Я выплюнут вскоре!
 
 
Подсолнечник желтый
Цветет в огороде.
О счастье, о радость!
Я вновь на свободе.
 
 
Вновь сердце открылось
Любви и природе!
Подсолнечник желтый
Цветет в огороде…
 

Лето 1894

<М. С. Соловьеву>

 
Жди, аспид, змий и свиния,
Меня у пруда ночью звездной,
Хотя в трудах по горло я
И d'inachevé^[30] зияет бездна.
 
 
Но не изменится мой рок
И d'inachevé не станет делом,
Какую б я из всех дорог
Ни выбрал сердцем охладелым.
 
 
Любовный пыл совсем остыл,
Лишь в дружбе я ищу опоры,
А потому, о Михаил,
С тобой увидимся мы скоро.
 

Лето 1894

<Н.Я. Гроту и Л.М. Лопатину>

 
Редакторы и друзья!
Вас ругать намерен я.
Сказал мне Радлов, вам знакомый,
Что, духом новшества влекомый,
Ты, Грот, решил Сатурна бег
Ускорить, – дерзкий человек!
Но не удастся и вдвоем
Ноябрь вам сделать октябрем.
______
 
 
Я клянуся сей бумагой
И чернильницею сей:
Вам редакторской отвагой
Не смутить души моей.
Вдохновляемый Минервой,
Отошлю статью вам я
Лишь тогда, как ляжет первый
Снег на финские поля.
Съезжу санною дорогой
По озерам, по рекам,
И тогда на суд ваш строгий,
Лишь тогда статью отдам.
_______
 
 
«На берегу пустынных» вод
Мне муза финская явилась:
Я только вежлив был – и вот
Злодейка тройней разродилась.
Иных покуда нет грехов,
Ничто страстей не возбуждает,
И тихий рой невинных снов
Прозрачный сумрак навевает.
Живу, с заботой незнаком,
Без утомленья и усилья,
Питаюсь только молоком,
Как Педро Гомец, «Лев Кастильи».
______
 
 
Годится ли, или негодно —
Кто для меня теперь решит?
Хоть Сайма очень многоводна,
Но про свое лишь говорит.
Кругом собаки, овцы, крысы —
Не вижу судей никаких,
Чухонцы, правда, белобрысы,
Но им невнятен русский стих.
Пишу. Глядят в окошки ели,
Морозец серебрит пути…
Стихи, однако, надоели,
Пора и к прозе перейти.
 

1-3 октября 1894

Признание

Посвящается гг. Страхову, Розанову, Тихомирову и Ко

 
Я был ревнитель правоверия,
И съела бы меня свинья,
Но на границе лицемерия
Поворотил оглобли я.
 
 
Душевный опыт и история,
Коль не закроешь ты очей,
Тебя научат, что теория
Не так важна, как жизнь людей,
 
 
Что правоверие с безверием
Вспоило то же молоко
И что с холодным лицемерием
Вещать анафемы легко.
 
 
Стал либерал такого сорта я,
Таким широким стал мой взгляд,
Что снять ответственность и с черта я,
Ей-богу, был бы очень рад.
 
 
Он скверен, с гнусной образиною,
Неисправим – я знаю сам.
Что ж делать с эдакой скотиною?
Пускай идет ко всем чертям!
 

Октябрь 1894

Поэт и грачи
Краткая, но грустная история

Осень

 
По сжатому полю гуляют грачи,
Чего-нибудь ищут себе на харчи.
Гуляю и я, но не ради харчей,
И гордо взираю на скромных грачей…
 

Зима

 
Морозная вьюга, в полях нет грачей,
Сижу и пишу я в каморке своей.
 

Весна

 
Ласкается небо к цветущей земле,
Грачи прилетели, а я – на столе.
 

Октябрь 1894

Эфиопы и бревно

 
В стране, где близ ворот потерянного рая
Лес девственный растет,
Где пестрый леопард, зрачками глаз сверкая,
Своей добычи ждет,
Где водится боа, где крокодил опасен
Среди широких рек,
Где дерево, и зверь, и всякий гад прекрасен,
Но гадок человек,—
Ну, словом, где-то там, меж юга и востока,
Теперь или давно,
На улицу села с небес, по воле рока,
Упало вдруг бревно…
Бревно то самое, что возле Мамадыша
Крестьянин Вахромей
В пути от кабака, не видя и не слыша,
С телеги стряс своей.
Лежит себе бревно. Народ собрался кучей,
Дивится эфиоп,
И в страхе от беды грозящей, неминучей
Трясет уж их озноб!
Бревно меж тем лежит. Вот в трепете великом
Ничком к нему ползут!
Бревно лежит бревном. И вот, в восторге диком,
Уж гимн ему поют!
«Могучий кроткий бог! Возлюбленный, желанный!»
Жрецы уж тут как тут:
Уж льют на край бревна елей благоуханный,
Коровьим калом трут…^[31]
И скоро весть прошла о новом чудном боге,
Окрест по всем странам.
Богослуженья чин установился строгий,
Воздвигнут пышный храм.
Из Явы, из Бурмы, Гоа, Джеллалабада
Несут к нему дары.
Бревну такая жизнь, что помирать не надо,
Живет до сей поры!..
Урок из басни сей для всех народов ровный —
Глуп не один дикарь:
В чести большой у нас у всех бывают бревна
Сегодня, как и встарь.
 

Между 3 и 13 октября 1894

<Н.Я. Гроту>

 
О Грот сверхвременный, пещера созерцаний!
Увы! не упразднил ты времени полет^[32]
Как встарь, оно – предмет скорбей и ожидании,
Без устати бежит и нас с собой влечет.
 

26 декабря 1894

<Автопародия>

 
Нескладных виршей полк за полком
Нам шлет Владимир Соловьев,
И зашибает тихомолком
Он гонорар набором слов.
 
 
Вотще! Не проживешь стихами,
Хоть как свинья будь плодовит!
Торгуй, несчастный, сапогами
И не мечтай, что ты пиит.
 
 
Нам всё равно – зима иль лето,—
Но ты стыдись седых волос,
Не жди от старости расцвета
И петь не смей, коль безголос!
 

Между 14 и 23 апреля 1895

<Пародии на русских символистов>

1

 
Горизонты вертикальные
В шоколадных небесах,
Как мечты полузеркальные
В лавровишневых лесах.
 
 
Призрак льдины огнедышащей
В ярком сумраке погас,
И стоит меня не слышащий
Гиацинтовый пегас.
 
 
Мандрагоры имманентные
Зашуршали в камышах,
А шершаво-декадентные
Вирши в вянущих ушах.
 

2

 
Над зеленым холмом,
Над холмом зеленым,
Нам влюбленным вдвоем,
Нам вдвоем влюбленным
Светит в полдень звезда,
Она в полдень светит,
Хоть никто никогда
Той звезды не заметит.
Но волнистый туман,
Но туман волнистый,
Из лучистых он стран,
Из страны лучистой,
Он скользит между туч,
Над сухой волною,
Неподвижно летуч
И с двойной луною.
 

3

 
На небесах горят паникадила,
А снизу – тьма.
Ходила ты к нему иль не ходила?
Скажи сама!
 
 
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри, как леопарды мщенья
Острят клыки!
 
 
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
 
 
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила,—
В могиле – тьма.
 

Лето – осень 1895

<Я. П. Полонскому>

 
С жизнью алмазная свадьба поэта!
Боги – хранители прочных союзов!
Дайте увидеть ему вслед за этой
Свадьбу алмазную с верною музой.
 

4 декабря 1895

«Вы – стадо баранов! Печально…»

 
Вы – стадо баранов! Печально…
Но вот что гораздо больней:
На стадо баранов – нахально
Набросилось стадо свиней!
 

1895

<М.М. Стасюлевичу>

 
Михал Матвеич, дорогой!
Пишу Вам из казерны,
Согбен от недуга дугой
И полон всякой скверны.
Забыты сладкие труды
И Вакха,и Киприды;
Давно уж мне твердят зады
Одни геморроиды.
Брега пустынные Невы
Коснеют в скуке дикой,
Виновен в том не я, не вы,
А разве Петр Великий.
В столице ни души живой,
Как бы в степи безводной.
Исчез Делянов молодой
И Ратьков благородный.
В печати трепет и застой
И новостями бедно,
Брошюру издал Лев Толстой
О том, что пьянство вредно.
Гуревич Люба гонорар
У Зиночки стянула,
Волынского задел комар,
И он упал со стула.
 

Июль 1896

Михаилу Матвеевичу <Стасюлевичу> в день чуда Арх<ангела> Михаила в Xoнex

 
Недаром в Хонех натворил
Чудес Ваш омоним небесный:
Хоть не архангел Михаил —
Вы также Михаил чудесный.
.........................
Низвергнул он уже давно
Дракона гордого и злого,—
И Вам, я верю, суждено
Низвергнуть Ратькова-Рожнова.
...............................
A suivre^[33]
 

Конец августа 1896

<Л.М. Лопатину>

 
Неврон финляндский, страждущий невритом,
Привет свой шлет московскому неврону!
Всё бытие земное – что ни ври там —
Всё в реку брошено (в реку времен) – не в Рону!
....................................
И, с каждым годом подбавляя ходу,
Река времен несется всё быстрей,
И, чуя издали и море, и свободу,
Я говорю спокойно, панта рэй!
Но мне грозит Левон неустрашимый —
Субстанций динамических мешок
Свезти к реке и массою незримой
Вдруг запрудить весь Гераклитов ток.
Левон, Левон! Оставь свою затею
И не шути с водою и огнем…
Субстанций нет! Прогнал их Гегель в шею;
Но и без них мы славно заживем!
 

12 ноября 1896

«Эти финские малютки…»

 
Эти финские малютки
Бесконечно белокуры!
Хоть попробовать для шутки
Им всерьез устроить куры?
От меня седых бы зайцев
Родили они, наверно.
Мяса я не ем, и был бы
Им папаша я примерный.
Пустяки! На белом свете
Проживу без белых финок,
А кому угодно зайцев —
Их зимою полон рынок.
 

12 ноября 1896

<Л.М. Лопатину>

 
Ты взвел немало небылицы
На друга старого, но ax! —
Такие ветхие мы лица
И близок так могилы прах,
Что вновь воинственное пламя
Души моей уж не зажжет,
И полемическое знамя,
Увы! висит и не встает.
Я слишком стар для игр Арея,
Как и для Вакха я ослаб,—
Заснуть бы мне теперь скорее…
Ах! мне заснуть теперь пора б.
«Феноменизма» я не знаю,
Но если он поможет спать,
Его с восторгом призываю:
Грядем, возлюбленный, в кровать!
 

1896

<Надпись на книге «Оправдание добра»>

 
Явился я на свет под знаком Водолея.
Читатель, не страшись и смело воду пей:
Она – не из меня, ее нашел в скале я,
Из камня истины выходит сей ручей.
 

<1896>

«Уносит всё река времян…»

 
Уносит всё река времян,
Исчезнут все вельможи;
Победоносцев Дон-Жуан,
Аскет Филиппов – тоже…
 
 
И моногамный Муравьев,
И молчаливый Витте,
И сообщительный Хилков,—
Кого ни назовите.
 
 
Один несокрушим вовек
Ни смертью, ни фортуной,
Один великий человек:
Делянов – вечно юный.
 

<1897>

<Л.М. Лопатину>

 
Левон! ты феномен! Российскому акцизу
Феноменальный ты даешь доход.
Взгляну ли на тебя я сверху или снизу —
Ты феномен… Но феномен и Грот!
Мы все феномены, всем тварям по закону
Субстанциями быть запрещено,—
Куда б ни метил ты: в корову иль в ворону,—
Субстанцию минуешь всё равно.
Итак, Левон, будь тверд, и царскому акцизу
Потщись доход являемый платить
Не прыгай слишком вверх и не спускайся книзу:
Феномену субстанцией не быть!
 

<1897>

<Эпиграммы>

1

 
Придет к нам, верно, из Лесбоса
Решенье женского вопроса.
 

2

 
Дал вечность Лесбии своей
Катулл, хоть к ней отнесся строго…
Катуллов нет у нас, ей-ей,
Но Лесбий, батюшки, как много!
 

<1897>

«Некогда некто изрек „Сапоги суть выше Шекспира“..»

 
Некогда некто изрек «Сапоги суть выше Шекспира».
Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным
Лев Толстой мастерством занялся, и славы достигнул.
Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы?
Вящую Репин стяжал, когда: «Сапоги, как такие,
Выше Шекспира,– он рек,– сапоги, уснащенные ваксой,
Выше Толстого». И вот, сосуд с блестящим составом
Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно.
 

<1897>

По поводу стихов Майкова у гробницы Грозного и стихов Фофанова на могиле Майкова

 
Когда лукавыми словами
Ты злую силу воспевал,
Не мнил ты, Майков, что меж нами
Уже отмститель восставал!
 
 
И он пришел к твоей могиле,
И дикий вой раздался вдруг,
И стало тошно адской силе,
И содрогнулся горний круг.
 
 
А там в Архангельском соборе
Прошел какой-то странный гул,
И, несказанным виршам вторя,
Сам Грозный крикнул: «Караул!»
 

Начало марта 1897

<М.М. Стасюлевичу>

 
Не болен я и не печален,
Хоть вреден мне климат Москвы:
Он чересчур континентален, —
Здесь нет Галерной и Невы.
Ну, насолил же мне Чичерин,
Самодовольный дворянин,—
Всё переврал, как сивый мерин,
Скопец тамбовских Палестин.
Вчера прикончил я злодея.
Украл он месяц трудовой.
За это бьют! И не жалея —
Трах, трах!– и в яму головой!
 

5 октября 1897

<М.М. Стасюлевичу>

 
Не обманул я Вас, а сам обманут.
Кого я жду – за Альпами пропал!
Надежды скоро Вас увидеть – вянут.
И вот опять я письмописцем стал.
Пишу и Вам, пишу и на квартиру.
А то – за упокой хозяин мой
На проскомидии уж подавал просвиру,
Он человек с чувствительной душой.
А между тем себя я сглазил, видно,—
Неделю целую в недуге я морском
Страдал усиленно,– и скучно, и обидно
Стоять весь день над тазом иль горшком.
Упомяну еще и о неврите…
Но мне уж слышится готовый ваш ответ,
Вы не упустите мне возразить: «Не врите!»
Хотя неврит есть факт, вранья тут нет!
Но про болезни слишком уже много!
Помимо них, я полон юных сил.
Дел и проектов столько, что у бога
Сто сорок лет в аванс бы попросил.
 

Октябрь 1897

«Отказаться от вина…»

 
Отказаться от вина —
В этом страшная вина;
Смелее пейте, христиане,
Не верьте старой обезьяне.
 

1898

«Вчера, идя ко сну, я вдруг взглянул в зерцало…»

 
Вчера, идя ко сну, я вдруг взглянул в зерцало,—
Взглянул и оробел:
И в длинной бороде седых волос немало,
И ус отчасти бел.
 
 
Не смерть меня страшит: я, как Кутузов,^[34] смело
Обнять ее готов,—
Почто же трепещу пред каждой нитью белой
Презренных сих власов?
 

«Иль я славянофил? Отнюдь! Но в глас народный…»

 
Иль я славянофил? Отнюдь! Но в глас народный
Я верю, как они,
А оный глас – увы!– душе моей свободной
Сулит плохие дни.
 
 
«Когда в твоей браде,– я слушаю тревожно,—
Блеснуло серебро,
Душевный мир сберечь тебе уж невозможно:
Ты беса жди в ребро!»
 
 
Умолкнул вещий глас.– Тоскою беспредметной,
Как встарь, душа полна.
………………………….............................................
………………………….............................................
 
 
………………………….............................................
Не бес один, не пять в моем ребре несчастном,
А легион чертей…
Ужель и мне искать в сем кризисе ужасном
Спасительных свиней?
 
 
И вот опять звенит, но не в ушах, а сбоку.
Вот и слова слышны:
«Всего-то отдохнуть тебе мы дали сроку
Одну иль две весны.
 
 
А ты уж возомнил, что с тульским архиереем^[35]
Сравнялся простотой.
В противном убедить мы средства все имеем…
Любезнейший, постой!»
 
 
……………………….............................................
 
 
Что дальше слышал я, что увидал в мечтанье,
Во сне что испытал,—
Рассказывать тебе не стану в назиданье:
Ты сущность угадал.
 

1890-е годы

<М.А. Кавосу>

 
Дорогой Михал Альбертыч!
Одержим я страшным гриппом;
Хоть ножом в меня теперь тычь,
Не явлюсь я с этим хрипом.
А затем, любезный Кавос,
Ехать мне в Москву пора же…
Я схватил бы за бока вас
И умчал бы в те паражи,
Где в рубахах Ганимеды
Угощают всем, что надо,
Где сроднили уж обеды
С радикалом ретрограда.
Но увы! трактиры те же,
Да года-то уж иные,
Аппетит приходит реже,
Чаще снятся сны дурные.
Скрылись дни Аранхуэца,
Консул Планк давно уж помер.
Не успеешь оглядеться —
Трах! в тираж попал твой номер.
К Ганимедам бородатым
Ехать вовсе неохота.
Не кутить теперь – куда там,
Лишь кончалась бы работа.
Не оставивши потомка,
Я хочу в потомстве славы,
Объявляю это громко,
Чуждый гордости лукавой.
Но стянула жизнь у славы
Десять лет по крайней мере,
Так теперь я должен, право,
Наверстать сию потерю.
Мысль о пьянстве, о цыганах
Навсегда я оставляю
И о внутренних органах —
Не трактирных – помышляю.
 

1890-е годы