Его первым желанием было закричать. Или вцепиться в горло Францу Гораку – если сидящего рядом с ним на скамье и вправду так звали. Или и то, и другое одновременно. Но его мышцы превратились в застывший цемент, а из горла вышел лишь свист, жалкий и комичный – вот и всё, на что он оказался способен в данную минуту.

Однако человек, называющий себя Гораком, счёл нужным предостеречь:

– Советую себя контролировать. – Сухо и холодно. – Не нужно осложнений. – Вкрадчиво и мягко.

Его стеклянно-синие глаза превратились в точки, и те пронзали лицо Яна, как два остро заточенных карандаша. Запах дорогого одеколона Горака усилился, стал густым и навязчивым, точно туалетный освежитель.

Желая стряхнуть с себя этот взгляд, Ян не без труда отвернулся. Не помогло. Невидимые карандашные грифели прочертили две линии через его щёку и упёрлись в затылок. Он чувствовал их. Они тянули назад, как впившиеся в кожу рыболовные крючки.

А перед ним развернулся вид на вершину Утлиберга. Несмотря на раннее утро, она понемногу заполнялась туристами. Неделя выдалась жаркой, и солнце, всплывающее над горами в едва подёрнутом дымкой небе, обещало, что и сегодня ничего не изменится. «Золотой час» миновал, но тени всё ещё оставались длинными, а свет – апельсиновым. Две юные азиатки, одна в канареечного цвета маечке, другая в джинсовой куртке, прошли мимо скамьи, на которой сидели Ян и его спутник. Вчерашние школьницы, едва ли старше Риты. Каждая держала по смартфону. Девочки хихикали. Следом прошествовал высоченный индус в чалме. К груди он прижимал фотокамеру, чтобы та на болталась на ремне. Одна из последних моделей Canon с телеобъективом, навороченная, машинально отметил Ян. Его камера была куда проще: беззеркальник Fuji с «китовой» линзой. Горак заманил сюда Яна уверениями, что с горы можно сделать превосходные снимки Цюриха и окрестностей. Воспользоваться возможностью Ян не успел.

Очевидно, теперь и не успеет.

– Мой отец говорил: «С хорошими людьми происходят плохие вещи», – размеренно произнёс Горак. Его голос доносился до Яна откуда-то издалека. – Вы хороший человек, пан Макаров?

С нахлынувшим чувством «так-не-бывает» Ян обернулся.

Не дожидаясь ответа, Горак придвинулся чуть ближе, словно собираясь поведать заветную тайну. Чистейший воздух швейцарских возвышенностей окончательно растворился в тошнотворном запахе его одеколона.

– Вы любите свою дочь? – спросил он.

– Что вам надо? – ответил Ян и не узнал собственный голос. Какое-то дрожащее блеяние со дна пересохшего колодца. – Сколько вам надо?

Горак наклонился к нему совсем близко. Теперь со стороны могло показаться, будто он вознамерился поцеловать Яна. В одеколонный смрад добавилась нотка гнилого мяса – дыхание Горака. Карривурст и плохие дёсны. Вонь обволакивала Яна как атмосфера газового гиганта, достаточно ядовитая, чтобы погубить жизнь на вращающемся вокруг спутнике. В иной ситуации он порекомендовал бы Гораку хорошего пародонтолога – за годы жизни в Европе Ян оброс знакомыми из числа медицинских специалистов в различных областях.

Вместо совета он, несмотря на ужас и беспомощную ярость – как же так, как это могло случиться с ним?! – успел пожелать, чтобы дёсны Горака развалились и сгнили, а зубы повыпадали. Чтобы Горак проглотил их и подавился. Могли ли хорошему человеку прийти в голову подобные мысли?

Учитывая обстоятельства… кто знает?

– Вы любите свою дочь? – повторил Горак с нажимом.

– Я люблю свою дочь, – ответил Ян и удивился, как трудно дались ему слова, являвшиеся чистейшей правдой.

Горак кивнул и выпрямился.

– Слова, произнесённые вслух, имеют силу, – молвил он, направив взгляд поверх головы Яна. – Теперь, когда вы услышали себя, воспринимать детали станет легче.

Мысли в голове Яна сталкивались, подобно вагонам двух составов, врéзавшихся друг в друга на полном ходу. Вряд ли такое состояние можно было описать словом «легче».

– Собирайтесь, – лениво бросил Горак. – Не заставляйте меня хлестать вас по лицу.

Он запустил руку в карман куртки и извлёк на свет телефон, крохотную кнопочную «Нокию» с монохромным экраном. Ян не думал, что кто-то до сих пор пользуется такими. Вагоны, грохочущие в его голове, постепенно выстраивались в ряд. Словно мобильник их как-то… заякорил. Сейчас Горак наберёт некий номер, и Ян сможет услышать дочь. А после Горак назовёт сумму. Всё как в ёбаном кино.

Ян видел, как Горак нажимает кнопку быстрого набора и, не дожидаясь ответа, протягивает ему «Нокию». В течение нескольких месяцев после того, как не стало Марии, Ян просыпался с мыслью о том, что её смерть – всего лишь сон. Ему порой случалось видеть очень живые, неотличимые от реальности сны, так почему бы и её смерть не могла оказаться одним из них? Не открывая глаз, он ощупывал левую сторону кровати и никого там не находил. Тогда горе возвращалось, накатывало и заставляло принять реальность.

Подобное чувство охватило его и теперь. Скамейка на вершине горы под выцветшим летним небом и человек с карандашными глазами, протягивающий ему мобильник – всё снится, всё не всерьёз. Лёгкий ветерок касался его щеки, он чувствовал твёрдость земли под ногами, но ведь и те сны бывали столь же яркими, так что…

– Держите, – сказал Горак сурово. Ян взял «Нокию». Трубка была тёплой и слегка сальной на ощупь. Несомненно, реальная. Как пустая половина кровати. Надежда испарилась. Он прижал трубку к уху, чтобы услышать, как кричит его дочь.

Без слов, одни рыдания – но Ян узнал Риту, это была она, и мир рухнул, похоронив его под руинами.

– Рита, Рита, – зачастил он, невольно повышая голос. – Ритуля!

Горак, поморщившись, предупреждающе пхнул его в плечо, одновременно чувствительно и незаметно для случайных прохожих. Никто не обернулся. Никому никакого дела.

– Папа! – прорвалось сквозь слёзы.

– Котик, где ты? – выдохнул он. Его рука тряслась, словно по ней пропустили электричество.

– Не знаю! Здесь нет окон, это какой-то… подвал… Я… я сидела с Сарой в том нашем кафе, а потом я пошла домой. Ко мне… ко мне подошёл мужчина в переулке, прямо на улице, и я дальше не помню, совсем ничего, даже его лица и я очнулась здесь и у них тоже нет лиц у них маски на лицах и у одного пистолет и им что-то нужно от тебя они все говорят что ты должен… что-то…

– Ты в порядке? – Глупейший вопрос, но что ещё он мог спросить? – Ты цела?

– Мне страшно. – Спазм превратил её голос в едва различимое поскуливание. Никогда прежде Ян не слышал от неё подобного звука. – Я умру.

– Нет-нет-нет-нет, прекрати, всё будет хорошо, – выпалил он, с ужасом осознавая, насколько необоснованы его утешения. – Я сделаю, что они хотят, – заявил он с бóльшей твёрдостью. – Я обещаю. Тебя отпустят, доча, всё будет…

Её короткий вскрик и гудки в трубке. Один из сторожей, что был с Ритой в подвале и носил маску, разорвал связь.

Ян закрыл и открыл глаза.

– Сколько вы хотите? – Кажется, он уже задавал этот вопрос. Он пытался говорить спокойно, надеясь, что страшный человек не замечает, как дрожит его челюсть, точно вышедшая из пазов выдвижная полка, которую пытаются затолкать на место. – Чтобы вы понимали, здесь какая-то ошибка. У меня нет огромных доходов. Я снимаю квартиру в Мангейме, далеко не самую лучшую, и в банке у меня тысяч шесть евро, ну, чуть больше. Я пятый год живу в Германии, но сбережения стали стабильно появляться только с прошлого года, до этого всё уходило на обустройство, эти хлопоты с переездом и прочим, и Рите надо было учиться, но я могу, я могу взять в долг… – Тут он понял, что его понесло не туда, и осёкся. – Неважно. Я всё вам отдам. Отпустите мою дочь. У меня больше никого нет, кроме неё.

Он ведь всё сказал правильно? Деньги – что ещё от него можно хотеть? Он не был ни влиятельным политиком, ни чиновником, ни миллионером – детский врач, что до эмиграции, что после. Хороший детский врач, даже очень, таким его считали – но не более. Значит, деньги. Его дочь в заложниках, посредник сидит рядом, готовый озвучить условия, так к чему тянуть и не покончить с этим кошмаром скорее?

И всё же… Было что-то странное в том, что Горак – настоящее это имя или нет – явился на встречу сам. Что-то неправильное. Если на то пошло, всё теперь казалось неправильным – и неслучайным – с самого начала. Они познакомились три дня назад в уличном ресторанчике (Ян вспомнил, что знакомство затеял Горак: спросил прикурить и уточнил, не чех ли Ян, а дальше разговор завязался, чему очень помогли шесть выпитых за вечер кружек пива). Горак ему приглянулся, пусть сейчас это и казалось невероятным. Вчера Горак предложил Яну подняться на гору Утлиберг. Новый приятель, казалось, был крайне удивлён, узнав, что за неделю пребывания в Швейцарии Ян ни разу не побывал на вершине. «Оттуда можно сделать восхитительные снимки Цюриха», – живописал Горак. Он был уже в курсе увлечения Яна пейзажной фотографией. Ян сам разболтал ему после первой кружки пива в том ресторанчике.

Итак, посредник явился сам, а не прислал записку, составленную из вырезанных газетных букв, как это делают похитители в фильмах, и не направил видеофайл по «левой» электронной почте. Почему он не боялся последствий? Сбрей он усы, отрасти бороду – Ян узнал бы его из сотен, а то и тысяч случайных знакомых, с которыми его сталкивала жизнь. Он узнал бы его из семи миллиардов людей, обитающих на планете Земля. Эти блекло-пуговичные стальные глаза ожившего механизма. Эти Г-образные русла складок возле рта. Этот чудовищный парфюм.

Горак – или «Горак» – покачал головой. Его голова отбрасывала на землю тень, напоминающую заходящий на посадку миниатюрный НЛО.

– Отпустят вашу дочь или нет, зависит от вас. От вас, – подчеркнул он, – но не от ваших денег. У тех, кого я представляю, денег достаточно, чтобы купить страну-другую из числа государств четвёртого мира. Или даже третьего. Порой так и происходит. – Последнее было произнесено будничным тоном. – Чтоб вы понимали: если вы решите обратиться в швейцарскую полицию, славящуюся своей неподкупностью, я выйду из участка быстрее, чем вы успеете сказать: «ракле». Правда, в этом случае свою дочь вы больше не увидите. Я не рисуюсь и не выдумываю, когда говорю о наших возможностях, иначе не стал бы знакомиться с вами, сообщать всё лично и вообще светиться. Я просто обозначаю… как это по-русски? Правила игры, наверное. Так? Правила игры.

– Тогда что вам нужно от меня?

Горак театрально устремил взгляд вдаль, на синеющие в лёгкой дымке линии соседних гор.

– Этим миром движут две силы: любовь и страх. Вам придётся выбрать одну из сторон. У всех нас есть страхи, пан Макаров. Назовите мне свой.

– Мой страх? – Ян оказался способен на усмешку, кривую и диковатую, но всё же. – Что за вопрос такой? Моя дочь у вас, а ты… вы спрашиваете, чего я боюсь. Как по-вашему? Не это должно меня пугать больше всего?!

– Вы не поняли. Я спрашиваю, чего вы в принципе боитесь. – Горак развёл руки в неопределённом жесте, словно собирался обнять Яна. – Не сейчас. В целом.

Ян заморгал.

– Высоты, – ответил за него Горак, и Ян заморгал сильнее. Горак попал в точку.

– Как…

Горак нетерпеливо отмахнулся: неважно, мол; но Ян обнаружил, что не может отделаться от этого вопроса так легко. Лучше было зациклиться на этой загадке, чем…

Акрофобия не была его тайной, но и не той особенностью, которую выставляешь напоказ. Она просто была, как непрорезавшийся зуб мудрости или трещина на смартфоне. И Ян точно знал, что не обсуждал акрофобию с Гораком. Тогда как он мог узнать?

– Вы боитесь высоты, именно потому вы до сих пор не побывали в этом дивном месте, – продолжил Горак. – Но вы обожаете природу и природную съёмку, вот почему вы согласились прийти сюда. Я знал, что согласитесь. Страсть… любовь, если хотите, сильнее страха. Зная это, человеком очень легко манипулировать. Зная… как там по-русски, рычаги? Да, нужные рычаги.

– Мрази, – не сдержался Ян. Вряд ли говорить такое было разумным, но он понимал, что свихнётся, если промолчит. Это был какой-никакой выход чувствам, рвущимся наружу.

Откуда же они узнали?

– Да, я боюсь высоты, – признался он. Если забыть об обстоятельствах, он ощущал бы себя вполне комфортно, здесь, на скамейке. Даже у края вершины – склоны горы были достаточно пологими, чтобы открывающиеся пространства не вызывали страха. В панику его бросали именно что резкие перепады в геометрии поверхностей, их крутизна, обрывы. Например, к краю небоскрёба он и близко бы не подошёл, каким бы высоким ни было ограждение. – А какое ваше дело?

Внезапно он вспомнил.

Его блог в Инстаграме. Поездка в Мюнхен.

– Когда ты не ограничен в средствах, банальные развлечения уже не доставляют такого удовольствия. Мои представляемые – люди азартные, но скучающие, – продолжал тем временем человек с глазами-точками. – Их страсти просты, но фантазия оставляет желать лучшего. Для их увеселения и существуем мы. Сценаристы, режиссёры и исполнители, три в одном. Для сильных мира сего мы придумываем и воплощаем в жизнь такие забавы, что знай о них конспирологи – обалдели бы. И хорошо, что они не знают. Намекну лишь, что порой на кону оказываются целые территории. Мои представляемые обожают делать ставки. Для них это всё игра, азарт, адреналин, но для нас… для меня – способ постичь природу человека. И природа эта, – тут Горак наморщил лоб в гримасе пренебрежительного разочарования, – природа эта так себе. Бог, существуй он на самом деле, умер бы, когда понял.

Горак говорил, и его глаза разгорались, даже цвет их из блекло-стального стал сапфировым. А Ян всё не мог перестать обдумывать догадку.

Год назад он побывал на вершине мюнхенской телебашни. Говорили, что в ясную погоду с неё можно разглядеть Альпы, но в тот день погода выдалась капризной и ветреной, поэтому с верхнего яруса – того, что был застеклён – Ян не разглядел почти ничего. Он решил подняться на открытую платформу, располагавшуюся над застеклённым этажом. Ограждение там было выше человеческого роста, но не настолько, чтобы он дерзнул задержаться у края подольше – сунулся вперёд и сразу отпрянул, когда пустота, раздвинув ставшие в миг иллюзорными и ненадёжными прутья, устремилась навстречу, затягивая его, как огромный космический пылесос. Выл ветер. Яну казалось, что бетонное основание платформы начинает крениться. Несмотря на это, он поднялся на третью платформу, самую верхнюю и самую открытую из всех.

Ему хватило пары секунд, секундой больше – и он улетел бы за край, так ему казалось. Ветер вцепился в его куртку, надул капюшон, как парус, потянул к ограде, которая здесь была всего-то чуть выше пояса. Хохочущие китайские туристы, упираясь в неё спинами, делали селфи. Полуприсев, на окостенелых ногах, боком, как краб, Ян ретировался на безопасный застеклённый этаж.

Свою встречу с бездной он описал в своём Инста, где завёл аккаунт вскоре после того, как разжился своей первой камерой. Это тоже была Fuji, подарок бывших коллег перед его отъездом из России. Когда он делал пост, произошедшее казалось рисковым, будоражащим и забавным. Пост собрал почти четыреста лайков. Его страница в Инстаграм была открытой. Прочесть мог каждый.

И похоже, её прочли те, кому не следовало.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Яна за время короткое, как щелчок пальцами.

– Переходите уже к сути, – оборвал он Горака, и взор собеседника разом погас, лицо обмякло, уголки губ и усов опустились вниз.

– Скучный вы человек, пан Макаров, – вздохнул Горак и махнул рукой в сторону площадки поодаль. Там стальным перстом, поднимающимся над зонтиками кафе, указывала в небо смотровая башня. – Смотровая башня, – подтвердил он, когда Ян проследил взглядом за его рукой. – Высота тридцать метров. Вот условие: поднимитесь на неё и прыгните вниз. После этого я сделаю звонок и вашу девочку отпустят. Привезут в безопасное место и дадут денег на дорогу. Или оставайтесь сидеть на скамейке и больше никогда не увидите вашу дочь. Жизнь за жизнь. Страх за любовь. Таково условие пари. Мой прежний звонок запустил отсчёт. У вас осталось… – Горак оттянул рукав рубашки, скрывающий часы – швейцарские, конечно, – сорок девять минут.

– Что это за бред? – Страх Яна, на короткое время вытесненный ненавистью, вернулся; колоссальный ужас, раздавивший его, как башмак жука – с хрустом. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Может, и потерял. Фигура Горака двоилась, отбрасывала раздвоенные тени-языки. – Ты сумасшедший.

Лицо Горака приняло скорбное выражение «слышу-это-не-впервые».

– Я тебя убью, – добавил Ян.

Вместо возражений Горак откинулся на спинку скамьи, сложил руки на животе и заговорил почти мечтательно:

– В прошлом году я имел дело с семьёй азиатов. Пожилая женщина и сын. Небогатая семья, еле сводила концы с концами. Жили они в настоящей дыре: и дом, и район, и город, да и страна – всё дыра. Молодой человек перебивался случайными заработками, чтобы собрать на обучение в местном университете. Женщина страдала глухотой. Одним словом, подходили нам идеально, и мы взяли их в… разработку. – «Разработка», с вопросительными интонациями, как будто Горак не был уверен в правильности слова. – Предложили сыну десять миллионов долларов за то, чтобы он без всяких объяснений до потери сознания избил свою мать. Дали час на раздумье. Он тоже грозился меня убить… – Горак печально улыбнулся. – Насколько знаю, сейчас он учится в Гарварде.

– Большинство людей хорошие, – сказал Ян, но не услышал веры в своём голосе. – То, что вы творите, омерзительно.

Сон, сон, пусть это будет кошмарный сон, затвердил он про себя. Или безумие. Да. Безумие, и компания санитаров у койки, и мягкие стены. Или – омерзительная мысль, всплывшая в его мозгу, как разлагающаяся, белобрюхая, раздувшаяся рыба со дна колодца – инсценировка похищения, задуманная Ритой с целью избавиться от него, чтобы… ну там… наследство…

Жгучий стыд привёл его в чувство, и Ян не дал развить жалкое, постыдное предположение.

Сколько таких стухших рыб, одновременно дохлых и подвижных, таит дно колодца человеческой души? Так ли уж неправ был Горак, когда говорил о природе человека? Ян хлебнул воздуха, и рот наполнился вкусом гнили.

– Может, перейдём сразу от злости к принятию? – предложил Горак. – Время-то идёт. Да и признайтесь, после смерть жены вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить? Ведь думали?

Ян начал было возражать… но воспоминание о том, как он, просыпаясь, ощупывает пустую половину кровати, снова и снова, остановило его.

– Почему я? – выдохнул он.

Ответ Горака был прост и исчерпывающ:

– Вы отлично подходили.

– Вы не можете так… средь бела дня… Что происходит? – Глаза защипало, и Ян опустил лицо, чтобы Горак не увидел слёз. Лучше бы он умер сейчас, прямо на этой скамейке. Лучше бы они оба тут умерли. – Тогда сам меня убей.

– Я не стану вас убивать. – Горак, казалось, пришёл в искреннее изумление. – Это против правил. Вы же слышали условия. Что из услышанного вам не понятно? Я повторю. Но время идёт.

Да, он слышал. Его подбородок трясся. Минут двадцать назад он садился на скамейку, и всё, что его занимало, это как лучше выстраивать кадры. А теперь чистое горное утро превратилось в ад. Его жизнь превратилась в ад. Если только это не произошло раньше, с болезни жены. Просто иногда ты думаешь: уж теперь-то чёрная полоса кончилась, а на самом деле это не конец, это – передышка.

Но он уже знал, как поступит. И Горак, кажется, это понял.

– Преодолев страх, отдать жизнь за самого близкого… единственного близкого человека – разве это не подвиг? Разве не героизм? И потом, – добавил он весело, будто продавец, сообщающий покупателю о десятипроцентной скидке, – вы, может, даже останетесь в живых. Высота у башни приличная, но не… как это? Не критичная? Да, некритичная. Ваша смерть вовсе не обязательное условие для нас. Ваш прыжок – вот что обязательно. Ваше преодоление страха…

Ян не сразу понял, что Горак вытащил из кармана что-то и протягивает ему в кулаке.

– За вход на башню. – Он разжал пальцы, и на ладони блеснула новенькая монетка в два франка. – Вот, возьмите. Вдруг у вас нет.

– Если я это сделаю… – Ян слышал собственный голос приходящим откуда-то издалека. По его онемелой щеке всё-таки скатилась слеза, одна-единственная. Похер, он не стал скрывать её от Горака. – Как я могу знать, что вы отпустите мою дочку?

– У вас нет ничего, кроме моего слова, – признал Горак. – А у вас нет иного выбора, кроме как поверить мне. Когда вы совершите… прыжок бесстрашия, я сделаю звонок и её отпустят. Она ничего не будет знать об условиях пари. Всё, что ей будет известно – её похитили, а отец от горя покончил с собой. Об остальном она будет молчать, поскольку мы умеем быть убедительными.

– Она решит, что я струсил.

– Пожалуй. И всё же, полагаю, она будет любить вас… в некотором роде.

– Подонок.

– Если вы откажетесь, девочку убьют. Перед этим ей расскажут, что её отец испугался и променял её жизнь на свою.

– Ну и подонок же ты!

Горак остался невозмутим. Двухфранковая монетка ловила блики солнца на его раскрытой ладони, бледной, как распустившийся глубоко под землёй цветок. Горак оповестил:

– Сорок одна минута.

Ян взял монетку.

Подцепил её ногтем одеревенелого пальца, помог вторым, и вот она уже у него, тёплая и чуть влажная. Сжал её в кулаке. Горак одобрительно кивнул.

– Ещё одно, – проворковал он почти ласково. – Ваш мобильный. Отдайте его мне. Это на случай, если вам взбредут в голову разные плохие идеи, например, звонить в полицию или в прессу. Мы с этим справимся, как я уже говорил, но зачем лишние хлопоты? М? Пан Макаров? Монетку за телефон. – Горак опять подался вперёд, и Ян отпрянул. – Я ведь могу забрать телефон силой. Вам лучше доверять мне, когда я так говорю.

Заполучив «Самсунг» Яна, Горак сдавил мобильник в кулаке. Трубка хрустнула, по экрану побежали трещины. Поражённый, Ян вытаращил заплаканные глаза, на мгновение забыв о своём ужасе. Между пальцев Горака побежала тонкая струйка крови, но лицо осталось бесстрастным. Горак поднял руку и, слизнув кровь с ладони, сунул кулак вместе с растерзанным мобильником в карман куртки.

– Итак, – сказал он невозмутимо.

Ян поднялся. Мир качнулся, но Ян устоял. Воробьи, возившиеся в пыли неподалёку, взлетели, и он проводил их взглядом. К краю смотровой площадки продефилировала тучная дама, помахивая палкой для селфи, как тростью. Утро плавно перетекало в день.

– И много людей соглашаются на условия этих ваших игр? – неожиданно для себя задал Ян вопрос, ответ на который боялся услышать.

– Все, – ответил Горак.

– Будьте вы прокляты.

– Мне было приятно познакомиться, господин Макаров. Далеко не все мои…

Не дослушав, Ян повернулся и направился к вышке. Шагал он быстро.

***

Это было не самое впечатляющее сооружение из тех, что ему доводилось видеть, и точно не самое высокое. Просто конструкция из металлических балок с треугольной смотровой площадкой на вершине. Она чем-то напоминала опору ЛЭП, которую опоясывала лестница. У человека, свалившегося с её вершины, подумал Ян кисло, был, пожалуй, шанс остаться в живых – если можно считать жизнью состояние овоща. У подножия башни распустились зонтики уличного ресторанчика. В прогретом воздухе стоял запах жареных сосисок и картошки фри. Первые посетители уже направлялись с полными подносами к своим столикам.

Ян оглянулся проверить, ушёл ли Горак. Тот оставался на скамье, прямой, худой и чёрный – силуэт, вырезанный в пространстве. Как он говорил? «Вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить, верно?».

Да, он думал. Он ни разу не заплакал после смерти Марии, даже на похоронах, и все, кто подходил к нему с соболезнованиями, задерживались перед ним недолго. Он ощущал себя каменным, даже глаза словно слеплены из гипса. Таким же он оставался, когда лежал в темноте спальни на кровати, ставшей в два раза больше, и пялился в потолок. В ночь после похорон… и на следующую… и многие ночи после. Он – и мысли, часть из которых сводилась именно к тому, чтобы «со всем покончить, верно?».

В уме он перебирал варианты – исключительно от нечего делать, конечно, только от нечего делать, – и находил их или слишком ненадёжными, или слишком болезненными, или слишком сложными. Петля. Пуля. Газ. Таблетки – он мог их достать. Но никогда не прыжок с высоты. Даже теоретически. Никогда.

Что помешало ему довести эти размышления до конца? Инстинкт самосохранения, не иначе. Но в первую очередь, Рита. Провернуть задуманное означало вывалить на дочь второй грузовик дерьма сразу поверх первого.

И вот момент, о котором Ян думал ночами, приближается с каждым его шагом. Теперь ему совсем не хочется этого приближения. Ужас его колоссален. Он ощущает себя персонажем сна обколотого тяжелобольного, в панике мечущегося на пропитанных потом жарких простынях и не способного проснуться.

Вторую половину пути Ян проделал не столь решительно. Он вдруг начал чувствовать каждую секунду своего движения. Это был совершенно новый, изумивший его опыт, и Ян пытался удержаться за мгновения, отследить их, замедлить. У лестницы на башню выстроилась очередь из двух человек, и он обрадовался даже столь ничтожной задержке. Появилась мысль метнуться к стойке ресторанчика, купить бутылку чего-нибудь самого крепкого и накидаться, чтобы подавить кошмар предстоящего восхождения. Потом Ян вспомнил историю о парне, который избил собственную мать ради богатства, и понял: если он напьётся, никакого подъёма на обзорную площадку не будет. Он станет тем парнем. Ян вздрогнул. И занял очередь, которая, пока он мешкал, сократилась до одного человека, пожилого японца в панаме.

Японец бросил свои два франка в автомат, прошёл за вращающиеся ворота и начал бойко подниматься по лестнице. Лицо его выражало не испуг, но воодушевление.

«Ты правда думал, что этот момент не наступит?»

Он запустил руку в карман джинсов и нащупал там пустоту. В другой – монетки нет. Его сердце пустилось в очередной галоп. Перед мысленным взором пронеслось видение: он возвращается к Гораку, как прогулявший урок школьник к учителю без надежды на оправдание. За его спиной уже заняли очередь две азиатские девчушки, кажется, те самые, которых он видел раньше прогуливающимися на вершине горы. Ян обернулся, и девочки синхронно ему улыбнулись.

Глупо надеяться на другой результат, если повторяешь одно и то же, как сказал, кажется, Эйнштейн, но Ян вновь впихнул руки в карманы, и монетка оказалась в правом, куда он её и засунул, ткнулась ребром под ноготь указательного пальца. Пару секунд он ловил монетку – и вот она уже поблёскивает на его мокрой от пота ладони, а он таращится на неё, как на что-то смертоносное, словно отчеканенное из полония.

Ещё несколько мгновений, и два франка упали в прорезь автомата. Металлическое «бряк». Ян прошёл через вращающиеся ворота. Они захлопнулись за ним с ружейным щелчком.

Японец ушёл на несколько пролётов вверх, и Ян последовал за ним, удивляясь лёгкости и поспешности своих шагов. Страшное пока не случилось, шаг – он жив, другой – жив, ещё один – всё ещё с нами. Даже боязнь высоты не давала о себе знать.

До второго пролёта.

Внезапно промежутки между элементами конструкции башни стали шире, самого пространства – больше. Ещё шаг да полшага, и Ян будто упёрся в невидимую стену. Вцепился в поручень, опустил глаза, продвинулся ещё чуть-чуть вверх – и бездна ринулась к нему отовсюду. Он видел её даже в просветах между ступенями – пустóты, в которые можно провалиться. Боковым зрением он замечал сизые горы и небо, очень, очень много неба, и так близко. Геометрия окружающегося пространства изменялась, изгибалась, сама сила тяжести стала тянуть не вниз, но вбок.

Его остолбенелые, гудящие, как провода, ноги вросли в ступени. Он зажмурился, но от этого стало только хуже. Его другие глаза – глаза воображения – оставались распахнутыми, и мир в них, опрокидываясь, кубарем летел в бездну над головой: столики ресторанчика, кусты, обломки башни, люди… и он сам, всё высасывало гигантским космическим вихрем.

В какой-то чудовищный миг – этим утром чудовищным было всё, но миг оказался просто квинтэссенцией – он едва не повернул назад. Чего уж проще! В отличие от того, что ему надлежало исполнить, это было… естественным.

Он опять закрыл глаза и рывком поднялся на следующий пролёт.

И дальше всё. Его рука, схватившая перила, вросла в металл, сама стала металлом. Не было никакой силы, способной сдвинуть его с места. Не было.

Над ним ревела, раздуваясь, как пузырь, бездна – и опрокидывалась, кувыркалась, опрокидывалась, кувыркалась…

«Никак. Умоляю. Я не могу».

Он чувствовал, что умирает, что умер на этих ступенях несколько раз – и всё же каким-то чудом оставался жив.

Снизу, из мира людей, прямых плоскостей и привычной гравитации, донеслись голоса на чужом языке. Девочки-азиатки, беззаботно переговариваясь, прошли мимо. Одна несла на бумажной тарелке жареную сосиску. У другой на плече раскачивалась большущая раскрытая сумка. Ею девочка зацепила Яна, и он невольно отшатнулся. Что-то легонько ткнуло его пониже грудной клетки. Его «фуджик». Ян так привык к этой ноше, что перестал её замечать.

Девочка сказала: «I’m sorry», и подружки продолжили подъём.

Свободной рукой Ян ухватил раскачивающуюся камеру и почувствовал, как уходит напряжение из второй руки, той, что вцепилась в перила.

«Забить голову мыслями. Любыми».

«Золотой час» – первый час после восхода солнца или последний до заката, – среди фотографов считается лучшим временем для съёмок на природе. Дневной солнечный свет слишком жёсткий, вечерний требует задирать ISO и пользоваться штативом. Высокое ISO давало зерно на снимке, чего Ян старался избегать, а штатив он до сих пор не приобрёл. Собирался заказать ко дню рожденья.

Он отпустил перила. Расстегнул чехол камеры, поднёс фотоаппарат к лицу и почувствовал, как в мир возвращается равновесие – не такой уж и огромный мир, если смотреть на него через экран «фуджика». Сфокусировал фотоаппарат на череде ступеней, развернувшейся перед ним, и сделал пробный снимок.

Фото вышло чуть засветлённым, и Ян убавил экспозицию. Пускай «золотой час» миновал, но если закрыть диафрагму и приноровиться, солнце на фотографиях будет отбрасывать лучи, делая снимок интереснее. Ян вспомнил, как долго у него не получалось добиться такого эффекта, когда он только начинал осваивать искусство пейзажной съёмки. Каким-то чудом те его снимки собирали лайки в Инста, и Ян даже думал, что всё делает правильно, пока не углубился серьёзно в теорию. В те дни он мог начать читать литературу по фотографии утром и прийти в себя под вечер, когда книга заканчивалась.

Он снова прицелился и нажал на спуск. Снимок гор и россыпи домишек по другую от Цюриха сторону гряды вышел весьма недурным: слоёный пирог из ближнего и дальнего планов. Такой эффект ему нравился… но что если изменить угол съёмки и сделать угол шире?