– Ошибки нет, – пробасил Дуля, тряся изжёванным клочком, на котором фиолетовым фломастером было накалякано «ПОСТОНЫВЛЕНИЕ». – «Комарик Оскар Евгеньевич, зануда, принудительное осчастливливание».
– Я звезда этого грёбаного цирка!!! – срывая голос, заорала жертва системы.
– Ка-апец твоей карьере, – вульгарно хохотнул Гав-Гав из-под локтя Дули, поигрывая наручниками в виде пары сцепленных цепочкой ромашек.
– Возьмите её! – Комарик забился в цепких лапах клоунов. – Я звезда цирка-а! Почему я?!
– Ну… – озадачился Дуля. – Почему… Фамилия твоя смешная. Да и имя.
Сися с Гаврюшей не без труда отодрали от гримёрного столика брыкающегося и плюющегося Комарика, Гав-Гав защёлкнул на его запястьях наручники – и размалёванный квартет уволок жертву из комнатушки, по пути опрокинув-таки ведро с нечистотами.
Сеня вспорхнул с дивана, метнулся к выходу и налёг на дверь, заглушая, но не отсекая полностью гогот смехополицейских и повторяющееся, как на закольцованной записи: «Я звезда цирка! Я звезда цирка! Я звезда цирка!».
Лишь когда последние отголоски воплей Комарика погасли под бархатно-тёмными сводами циркового купола, Сеня осмелился осторожно проговорить:
– Зато стало ясно, кто из нас будет водитель, а кто гаишник.
Потом плавно, будто в поклоне на бис, наклонился, поставил ведро и смачно в него блеванул.
Рая, которая прятала лицо в ладонях, как в детстве, когда умывалась, набрав воды в горсть, расплакалась – а может, рассмеялась.
Или всё сразу.
Комарик вернулся в цирк спустя месяц.
Его появление в гримуборной предвестил жестяной грохот из прохода на арену и лихой крик: «Полундр-ра!». Рая, гладившая юбку на столе, озадаченно отложила утюжок, Сеня – ветхую, с крошащимися страницами скабрезную книжку. Крик повторился ближе, дверь, распахнувшись, шарахнула о стену, и в комнату ввалился их старый товарищ.
Умельцы из Института Счастья потрудились над Комариком на славу. Он преобразился от макушки до кончиков бегемотоподобных ботинок. Взъерошенная грива некогда жиденьких и блеклых, а ныне зелёных волос была больше самой головы; не краска – естественный пигмент, изменённый генетиками Института. Смешная шапчонка с пластмассовым цветком торчала из шевелюры, как пробка пузатого графина. Физиономию отбелили до цвета свежевыстиранной простыни и вытатуировали флуоресцентной краской на округлившихся от ботокса щеках алые ромбы. Кожу вокруг глаз, напротив, сделали угольно-фиолетовой. Алым стал и нос Комарика, стараниями пластических хирургов слепленный в огромную ноздреватую картофелину. Их же скальпель превратил рот Комарика в вечную улыбку, раздираемую здоровенными, напоминающими клавиши аккордеона зубными имплантами.
Комарик был как пугающая и грандиозная картина, от которой нельзя отвести взгляд – и обитатели «гардеробной» впитывали зрелище, открывая новые и новые подробности.
Это жабо, на котором голова Комарика возлежала, точно дыня на блюде. Этот мешковатый костюм с помпонами. Эти клоунские перчатки, пришитые к коже. Эти неугомонно-подвижные руки – в одной прутик с собачкой, скрученной из воздушных шариков, другая приветственно машет. Эта мешковатая фигура, словно сляпанная из разноцветного мороженного. Комарик стал клоуном.
Он полуприсел в дурашливом книксене. Стало заметно, что его бёдра и зад тоже изменились: прибавили в объёме из-за закачанного в них жира. Алая, словно кровоточащая, пасть распахнулась шире, обнажая набухшие мясистые дёсны.
– А вот и я! – провизжала фальцетом звезда цирка, разбрызгивая слюни. Сене рассказывали однажды (а тот передал Рае – вот уж точно информация, без которой она предпочла бы обойтись), что в Институтах Счастья вместо трудоёмкой операции на связках клоунируемых мужчин стали просто кастрировать. – Ух-ха-ха! А вот-т и й-а-а!
– Боженьки! – заскулила Рая. – Они и в голову занудам лезут?
– В прямом и переносном смыслах, – угрюмо подтвердил Сеня. Рая вспомнила высказывание, которое любил повторять Костик, когда поблизости не было никого другого: «Смех без конца – это ад». Она отвернулась, жуя прядь собственных волос, а клоун Комарик изловчился, подпрыгнув, сесть в тесноте комнатушки на идеальный шпагат. При этом, правда, опрокинул многострадальное ведро для нечистот – благо, с утра пустое, как и голова ряженого дурака.
Шкатулка
Магазинчик назывался: «Лампа Аладдина». Буквы, составляющие надпись, были стилизованы под арабские: изогнуто-плавные, подобно морским волнам. Под названием шла приписка: «Антиквариат. Продажа, покупка, оценка». Поднимаясь по ступенькам ко входу, Юлий уже представлял, как выглядит магазин изнутри. Он даже знал, что над дверью висит колокольчик. Юлий отрыл дверь (колокольчик звякнул) и пропустил вперёд Алису. Жена вошла в «Лампу» деловито, как к себе в кабинет. Юлий последовал за ней и убедился, что не ошибся в своих представлениях.
Свет внутри был приглушён (таинственный полумрак, как думали, наверное, владельцы магазина в расчёте произвести впечатление на посетителя). Витрины полнились всяким антикварным добром, не вызвавшим у Юлия любопытства. На стенах – картины и иконы. Охранник сидел не справа, как вообразил себе Юлий, а слева от двери, а колокольчик над входом оказался не обычным, а китайским, с иероглифами и красной кисточкой. За прилавком скучал продавец, молодой человек с таким розовым лицом, что казалось, у него на плечах и не голова вовсе, а огромная клубничина, ещё и с очками. Клубничный продавец продемонстрировал супругам дежурную улыбку. Они оказались единственными посетителями «Лампы Аладдина», и это Юлий тоже предвидел.
Предвидел он и ещё кое-что: без покупки им не уйти. И покупка обойдётся недёшево. Воскресный шоппинг-марафон длиной в три часа пока не принёс Алисе удовлетворения, и Юлий ощущал, как растёт её недовольство. Оно окружало молодую женщину, словно магнитное поле, попасть в которое означало рисковать своим здоровьем.
Клубничный продавец сразу почуял интерес Алисы и начал энергично нахваливать товар. Юлий понурился в сторонке. Антиквариат (или то, что выдавалось здесь за антиквариат) по-прежнему не разжёг в нём любопытства. Зато ценники… О, это песня!
Пятнадцать тысяч. За блёклую литографию? Неудачная шутка.
Семь с половиной тысяч. С первым апреля, ха-ха. Этот канделябр стоит от силы семьсот рублей.
Десять с лишним тысяч. «Капитал» Карла Маркса, ветхий: возьмёшь в руки – рассыплется. За такое вообще можно побить.
Восемнадцать тысяч. Статуэтка гжель. Нет, смотрится хорошо, но не за такую цену. Пусть её покупают миллионеры – любители яиц Фаберже…
Жена листала каталог, который ей подсунул клубничный продавец. Листала медленно. Если бы Юлий курил, он бы вышел на улицу. Но он не курил. Пришлось отвернуться к окну и смотреть в грязный январский сумрак, тёплый и бесснежный.
Продавец трещал без умолку. В сознание Юлия впечатывались обрывки фраз: «Да, мы принимаем вещи от посетителей… Разумеется, мы работаем с квалифицированными экспертами из Москвы… Конечно, у нас представлен лишь ограниченный круг предметов антиквариата, но вы можете выбрать из каталога и оформить заказ… Естественно, наиболее ценные предметы привозят из Москвы с частичной предоплатой… Вы правы, возможны скидки… Возможна покупка в кредит… Недовольным никто не ушёл… Для настоящих ценителей…».
Юлий посмотрел на снулого немолодого охранника, встретился с ним взглядом. У охранника были глаза рыбы, которая вдруг осознала, что её собираются выпотрошить и сварить. Юлию сделалось жутко. Сделалось очень страшно.
– Вот эту, – раздался наконец голос жены. – Вот эту штучку покажите.
Юлий оглянулся. Клубничный продавец (Валерий, его имя было написано на бейджике; впрочем, для Юлия эта информация никакого значения не имела, и он её отбросил) прошествовал к шкафам, покачивая бёдрами – модель на подиуме – и достал из-за стекла предмет, который заинтересовал Алису.
Предмет, который, – Юлий это знал, снова знал, – скоро станет покупкой.
Шкатулка.
– Состояние хорошее. Посеребрённая латунь, перламутровые вставки, – вдохновенно щебетал продавец. Его речь ассоциировалась у Юлия с бегущей строкой. – Гравировка. Первая половина 19-го века. Шкатулка с замком, вот, видите, но, к сожалению, ключ от замка утрачен. Поэтому нашим магазином сделана соответствующая скидка.
– Юля, со скидкой, – окликнула жена. – Слышишь? Ключ можно самим подобрать.
– Без ключа? – переспросил Юлий возмущённо. – Она заперта?!
– Ты что, не разберёшься? – промурлыкала Алиса. – Ты что, не мужик?
Тут его взгляд упал на ценник:
– Одиннадцать тысяч?!
Алиса игнорировала его возмущение.
– Правда, прелесть? – воскликнула она. Глаза Алисы сверкали, как влажные драгоценные камни… этот блеск появлялся всегда, когда она приходила в восторг от очередной покупки. – Я поставлю её на столик у зеркала, представь, как мило будет смотреться. А когда подберём ключ, можно будет хранит в ней бижутерию.
– Одиннадцать тысяч, Алиса! – возопил Юлий.
– Юлька, что ты жмотишься? Юлька, что ты вымахиваешься? – Алиса поджала губы. – Представь, что это подарок твой мне на день рожденья.
– У тебя день рождения летом, – мрачно напомнил Юлий, но Алиса продолжала наступать:
– Ну и что? Ты хочешь сказать, тебе жалко подарить мне подарок за десятку на день рождения?
– Какая необходимость? Одиннадцать тысяч, ты подумай только! Зачем тебе шкатулка за такие деньги!
– Подберёшь ключ, и я буду в ней хранить свои безделушки, – изображая лёгкое возмущение, повторила Алиса. – Я же сказала.
Она уже держала шкатулку в руках, давая понять, что не расстанется с ней, даже если ради этого придётся остаться в антикварном магазине. За весёлой, наигранной капризностью жены скрывался хищный натиск, яростный напор – состояния, которые Юлий научился хорошо узнавать ещё до супружества. Тогда (до супружества) эти качества его не смущали. Он был одержим Алисой. Эта одержимость никуда не делась и теперь. Разрушала его, не окрыляла, как раньше. Необратимый процесс. Необратимый…
Вот он, Юлий, и вот она, Алиса, – стоят в болезненно-приглушённом свете, заполняющем помещение, друг друга напротив. Он: погрузневший, выцветший, хмурый человек в неновом пальто; человек, который выглядит заметно старше своей жены, хотя они почти ровесники. Она: изящная, элегантная, эффектная женщина; её переполняет энергия, делает похожей на ухоженную студенточку – сама весна, сама жизнь.
Юлий иногда задумывался: может, разрушение началось раньше? Когда он впервые увидел её и понял, что пропал? Или в течение тех двух лет, когда он ухаживал за ней, брал измором, словно крепость? Или когда Алиса впервые поцеловала его, одновременно с поцелуем забирая себе его силу и волю, потому что забирать – лучшее из того, что она умела. Составляло смысл её существования.
Разрушение, разрушение, разрушение…
– Плачу по карточке, – сдался он. Клубничный продавец расцвёл:
– Мигом упакую!
Алиса передала вещицу продавцу. В этот момент Юлий обратил внимание на надписи, покрывающие крышку шкатулки.
– Что тут написано? – спросил он. Он не мог побороть раздражение, но, как оказалось, у него ещё сохранилось достаточно любопытства.
– Это латиница, – охотно ответил Клубничный продавец. – Но сам язык неизвестен. Абракадабра. Не исключено, что шифр.
– Угу, – съязвил Юлий. – Шпионская шкатулка. Вы всем покупателям рассказываете подобные заманухи? Так лучше старьё расходится, верно?
Продавец заулыбался ещё шире. Оценив состояние его зубов как неважное, Юлий решил мстить до конца.
– У вас кариес на нижней пятёрке, – сказал он с чувством сладостной гадливости от собственного хамства. – Я даже отсюда вижу, что пломбу ставить поздно. Нужна коронка. Могу поставить. Скидку сделаю.
– Ты что, дурак?! – воскликнула Алиса.
На улице Юлий сказал жене:
– Это ведь как четверть моей месячной зарплаты.
– Какие зарплаты маленькие у некоторых, – фыркнула Алиса.
– Давно у тебя страсть к антиквариату появилась?
Она промолчала.
В машине неожиданно опомнилась:
– Спасибо, Юлик!
Когда они подъехали к дому, Юлий сказал:
– Дома хлеба нет, а мы покупаем всякую ерунду.
– Мне сейчас что, за хлебом идти?! Что ты мне-то говоришь, что хлеба нет?
– Так, – вздохнул Юлий. – Ничего…
Он довёл её до квартиры, а потом купил хлеб и отогнал машину в гараж. Дома застал Алису за важным делом: она сидела на кровати в спальне и пыталась открыть шкатулку маникюрными ножничками. Судя по её напряжённому лицу, поджатым губам, она занималась этим всё время, пока он отсутствовал. Пальто Алисы валялось, скомканное, на кровати.
– Внутри что-то есть, – сказала она Юлию. – Продавец мне говорил, что она пустая. Он дурак. Как это можно было не заметить? Я ещё в машине почувствовала, что в шкатулке что-то шуршит. Вроде бы бумага. А вдруг там царские деньги?
– Царские деньги? – переспросил Юлий отстранённо.
– Или открытки антикварные. Представляешь, сколько они могут стоить?
– Оставь шкатулку в покое, пока не сломала.
– Что ты тормозишь?! – вспыхнула Алиса, но шкатулку отставила. – Лучше придумай, как её открыть.
– Я подумаю, что можно сделать, – пообещал Юлий.
Когда он, приняв душ и облачившись во всё домашнее, вернулся в спальню, он увидел шкатулку на прикроватной тумбочке Алисы. Юлий нахмурился. Шкатулка выглядела, пожалуй, неплохо, жена была права, но его не оставляло ощущение, что с вещицей не всё в порядке. Шкатулка не нравилась ему не только из-за стоимости, но почему ещё, он не мог себе объяснить. Пытаясь разобраться, Юлий взял её в руки. На мгновение ему показалось, что она всё же пуста, Алиса ошиблась… а потом шкатулка словно наполнилась шуршащей тяжестью, совсем чуть-чуть. Продавец в магазине, а тем более эксперты-антиквары не могли этого не заметить. Однако не заметили. Странно.
«Но шкатулка была пуста».
Ты просто переутомился, – возразил внутренний голос.
Юлий прислушался к шуршанию и вдруг отчётливо представил себе огромного жука-усача, ползущего по засохшим лепесткам роз. Жук задевал ребристыми антеннами стенки шкатулки, нерешительно перебирал тяжёлыми лапами, понимая: далеко не уползти. Лепестки хрустели под его твёрдым туловом и пахли горько. Жук был весь серый и его глаза походили на круглые, тоже серые, камни. Ослепший, он полтора столетия шаркал по лепесткам внутри шкатулки. Вообразив это, Юлий в омерзении едва не отбросил покупку.
Подавил желание. Вернул шкатулку на место и спустя какое-то время даже сумел забыть про неё.
***
Он проснулся глубокой ночью от тиканья часов. Выкарабкался из сна. Алиса лежала рядом, спиной к нему: мягкие линии, холмы и впадины тёплого одеяла. Протянуть руку, бережно провести по изгибам тела любимой… Он поборол желание: Алиса будет недовольна, если он её разбудит. Юлий уставился на зеленоватый прямоугольник света, который отражал на потолок рекламный щит за окном. Щит горел круглосуточно и ночами бил светом в спальню, как кинопроектор. Сперва Юлия раздражали эти бесплатные киносеансы. Потом он привык и даже, кажется, привязался к свету. Сейчас вот лежал и смотрел, единственный зритель в пустом кинозале.
А часы тикали.
Внезапно он понял, почему этот звук разбудил его.
Единственные часы в комнате – электронный будильник на его тумбочке да мобильные телефоны, показывающие время. Естественно, тикать они не могли. Наручные часы Юлий не носил, а свои Алиса утопила полгода назад на Гоа, когда плавала в бассейне после трёх «мохито».
Тогда откуда это «тик-так»?
Внезапно воздух в комнате показался Юлию холоднее. У него перехватило дыхание: он вспомнил про шкатулку.
Тихонько, не желая тревожить Алису, он вылез из кровати. Тиканье сделалось слабее, и когда Юлий, обогнув кровать, подошёл к тумбочке жены, совсем прекратилось. Некоторое время Юлий стоял и слушал очень внимательно, пока не стал различать у себя в ушах гул крови, бегущей по сосудам. Но тиканье не возобновилось. Он не отрывал взгляда от шкатулки, которая в темноте напоминала чёрный камень, забытый кем-то на белой тумбочке жены, совсем близко от её лица. Представил, что шкатулка – это первая в мире бомба с часовым механизмом, прямиком из 19-го века попавшая к ним в квартиру, изобретение гениального террориста.
Конечно, это чушь.
Конечно. Только тиканье ему не приснилось.
Он присел и заглянул в лицо жены. Почему-то вспомнил, как они поцеловались впервые, давно, во времена лучшие, чем теперь. Вспомнил, какой она была тогда ласковой и мягкой.
Господи.
Юлий вернулся в постель, на этот раз шумно, с кроватным скрипом, отчего Алиса заворочалась во сне. Он собрался ждать, когда начнётся тиканье, но заснул, не дождавшись.
***
В понедельник Юлий работал в первую смену, домой возвращался чуть позже часа дня. В полпятого ехал забирать Алису с работы. Таким образом, Юлий располагал тремя часами свободного времени, которые он мог посвятить разгадке тайны шкатулки.
Он сделал несколько снимков шкатулки на телефон. Крышку сфотографировал дважды, второй раз крупным планом, так, чтобы в кадр попала надпись целиком. Надпись его особенно интересовала. Тот, кто её сделал, использовал латиницу. Много воды утекло с тех пор, как Юлий закончил медицинский факультет, где, конечно, преподавали латынь, но теперь он в совершенстве помнил лишь медицинские термины, а остальное благополучно забыл (исключая некоторые пословицы вроде: «Quod licet Jovi non licet bovi»). И всё же сохранившихся знаний хватало, чтобы понять: буквы на шкатулке латинские, а вот слова – нет. Предстояло выяснить, на каком языке сделана надпись. К счастью, Юлий знал, к кому обратиться за помощью.
Он нашёл номер мобильного телефона Толика Морозовского, школьного приятеля, человека с широким кругом увлечений и, соответственно, знакомств. Кажется, Толик знал полстраны. Не исключено, что и половину земного шара. В число его увлечений входили нумизматика, спелеология и прыжки с парашютом. Испытывая некоторую неловкость от того, что в последний раз звонил Толику чуть ли не два года назад (и тоже по делу, всегда по делу), Юлий набрал номер.
Всего два гудка (чертовски долгие два гудка, подогревающие боязнь того, что Толик сменил номер), и в трубку ворвался энергичный голос старого знакомого:
– Да, Юлианыч, приветствую! Как твои дела-делища?! А я как раз приехал с Байкала. Третий раз посещаю – и всё такая же красота, такой же восторг! Губят его, губят, проклятые! Ага! А через две недели уезжаю на Памир, с альпинистами! Вот так и живём! А как же! В жизнь столько возможностей, старик, столько кайфа! Я тебя как-нибудь вытащу из этого городишки. В Австралию, на рифы махнём, сам посмотришь, какая там красота! Ага! Что нового?
– Мне похвастаться нечем, – ответил Юлий, непроизвольно расплываясь в улыбке. – Живу и живу себе. Всё так же лазаю в ротовые полости пациентов.
– В следующем году планируем пересечь Россию из конца в конец на байках. Ага. Слух, давай с нами! Поедем я, Гриша Козлов, Костик Бойко и Бендукидзе.
Юлий понятия не имел, кто такие Гриша Козлов, Костик Бойко и даже Бендукидзе. Мотоцикл он водить не умел. Толику всё удавалось запросто, и поэтому он считал, что все остальные такие же умелые: на мотоцикле ездить научатся, с Козловым, Бойко и Бендукидзе познакомятся. Потому подобные предложения он делал без церемоний.
– Выкладывай, что у тебя случилось! – круто поменял тему разговора Толик, избавив Юлия от необходимости придумывать, как перейти к проблеме, ради которой он позвонил.
– Всё такой же проницательный, – усмехнулся Юлий. – Действительно, есть одно дело…
– Ну так я человек прямой. Давай, что там?
Юлий рассказал.
– На твоём месте я бы сильно не расстраивался из-за затрат. Антиквариат – эта такая вещь, которая со временем стоимости не утрачивает, а наоборот. Кстати, одиннадцать кусков – божеская цена за изделие девятнадцатого века. А если внутри шкатулки действительно что-то лежит, у!.. Сбрасывай фотки на «мыло», я попробую разузнать про эту загадочную надпись. Узнаю – отзвонюсь, хоть бы и с Памира. Ага! Адрес знаешь? Нет? Я тебе эсэмэсну.
– Спасибо тебе большое. Буду очень признателен.
– Ну и лады, значит, договорились. А я тебе пришлю фотки с Байкала. Кстати, мы там познакомились с такими девчатами, вот жаль, тебя с нами не было!
– Я ж женат.
– А голос грустный, – веселился Толик. – Я вот три раза был женат. Подумаешь!
– Я люблю её.
– О! – опешил Толик. – А я своих не люблю, по-твоему?!
***
– У тебя такое лицо, будто тебя взял в заложники маньяк-убийца, – произнёс Юлий. – И этот маньяк – я.
Он вёз Алису с работы. Дороги в городке были узкими, не рассчитанными на количество машин, выросшее за последние годы, поэтому весь путь домой обычно занимал минут тридцать. Случалось, в час пик центр города превращался в одну сплошную автомобильную пробку. Юлий как-то пошутил, что в городе пора прокладывать метро, на что Алиса ответила, что на метро он будет ездить сам, а машину пусть оставит ей.
– Всё в порядке?
– Да, – сказала Алиса, не глядя на мужа, уставившись куда-то прямо перед собой. Накрапывал мелкий дождь и капли на лобовом стекле, казалось, завораживали её. Этот пустой взгляд никогда не нравился Юлию. Он говорил о том, что Алиса отправилась путешествовать в какой-то внутренний мир, куда ему хода нет. Последнее время Юлий замечал его постоянно.
– Ты открыл шкатулку?
Юлий не ответил, и она повторила вопрос.
– Я думал разобрать замок, – произнёс Юлий. – Но он не на шурупчиках. Я попробовал открыть замок маленькой отвёрткой, но ничего не получилось. Такая тонкая работа.
Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. На самом деле ему совсем не хотелось ни говорить про шкатулку, ни даже думать о ней. После беседы с Толиком кое-что произошло… связанное со шкатулкой… кое-что, заставившее Юлия гадать всю дорогу: не сходит ли он, Юлий, с ума.
Поначалу он долго не решался притронуться к шкатулке. Просто стоял и смотрел на неё, стоял и смотрел; отвёрточка в одной руке, перочинный ножик в другой. Юлий не мог отделаться от ощущения, что стоит ему притронуться к шкатулке, как произойдёт… Что? Он не знал. Произойдёт – и всё. С этим ощущением он всё-таки взял шкатулку в руки, он же не мог стоять над ней вечно, он протянул руки, протянул и…
– Ты ничего не умеешь, – отчеканила Алиса.
Юлий стряхнул воспоминание. Мимо проехал «Лэндкрузер» и обдал машину водой из лужи. Вода соскальзывала по стеклу лениво, тягуче, как холодная слизь.
«Холодная слизь», – про себя повторил Юлий.
– Я не хотел отдавать шкатулку слесарю. Вдруг он бы испортил.
– Ты ничего-о не мо-ожешь, – Алиса явно провоцировала его.
– У меня, знаешь, нет знакомых взломщиков! – вспылил Юлий. – Которые могут вскрыть замок в два счёта! Может, у тебя есть такие знакомые, я не знаю. Попроси их. Попроси. Или вот что! Твой этот паршивый Димка, пусть он тебе открывает эту чёртову штуковину.
– Димка очень хороший мальчик.
– Да! – разошёлся Юлий. – О, да! Димка ж подарил тебе браслетик за три тысячи рублей на день рождения. Я сказал тебе вернуть эту фигню? Сказал! Почему не вернула?
– Не собираюсь.
– Мне самому это сделать? Хорошо, я завтра пойду к тебе на работу и верну, как бы только стыдно не было!
– Мне – за тебя? – съехидничала Алиса.
– За саму себя.
– Поздно спохватился, – сказала Алиса. – На дорогу смотри.
– Морду бы набить твоему Димке, онанисту унылому!
Алису аж подбросило. Она закричала на него. Юлий обернулся к жене, ошарашенный, и увидел, что та даже не покраснела – посерела. Лицо – как обтянутый кожей череп, взбешённое.
– Ты дурак!! – орала она. Запах её духов растекался по салону, словно Алиса пыталась им удушить водителя. – Я не думала, что ты такой идиот!! Ты придурок!!
Влепить ей пощёчину. Вот, что надо было сделать, и какая-то его часть очень хотела так поступить. Вмазать со всей силы, чтобы остался след на щеке, красный, не как этот жуткий, мертвенно-серый цвет. Чтобы она ударилась головой о дверцу машины и потеряла сознание. Чтобы заткнулась.
– Следи за языком, – произнёс Юлий. И опять вспомнил про шкатулку.
То, что в ней лежало, изменилось. Он понял это сразу, едва приподняв шкатулку с тумбочки. Он не мог её выпустить, он уже действовал машинально, по инерции, он словно наблюдал за собой со стороны, его руки сгибались, поднимая шкатулку к груди, хотя сердце наполнялось ужасом. То, что находилось внутри шкатулки, больше не было сухим и шуршащим. Она была заполнена чем-то жидким, тяжёлым и хлюпающим, как кисель, слишком густой, чтобы просочиться из-под крышки. Юлий уставился на шкатулку, как человек, проснувшийся поутру, не может оторвать взгляда от пятна у себя на коже, там, где ещё вчера его в помине не было. Борясь с паникой, человек гадает, идти ли к онкологу или всё обойдётся. Юлий же вообще не мог думать. Кажется, он даже перестал дышать. «Завис», как компьютер. Стоял неподвижно и пялился на шкатулку, впал в ступор, и долго-долго ничего не происходило. Потом…
«Он шевельнулся», – вспомнил Юлий. «Этот «кисель» внутри шкатулки. Заворочался, как живой. Я…».
Он отбросил шкатулку. Она с треском упала на тумбочку. Юлий подумал, что сломался замок. Сейчас крышка шкатулки откинется и комок слизи, огромная свалявшаяся сопля, покатится, чавкая, по тумбочке – прямиком к нему. Подпрыгнет и шлёпнется на лицо.
Вопьётся в лицо.
– Я уронил шкатулку и поцарапал тумбочку, – произнёс Юлий. – Шкатулка цела. Но я поцарапал тумбочку.
– Что?! – воскликнула Алиса. На её лице не было ничего, кроме отвращения.
– Поцарапалчёртовутумбочку, – выдохнул Юлий.
– Ты путём ничего не можешь сделать, – отрезала она.
Сколько раз за вечер она это произнесла? Три? А за всё время их совместной жизни? Юлий собрался огрызнуться, как вдруг услышал тиканье. Опять тиканье.
И ещё щелчки.
И скрежет.
Набор ритмичных звуков, сопровождающих работу большого и сложного механизма.
Эти звуки были достаточно громкими. Юлий слишком увлекся мыслями о шкатулке и, одновременно, ссорой с женой, иначе он бы заметил их сразу, как только та села в машину. Потому что это Алиса тикала. И щёлкала. И скрежетала.
Юлий смотрел на неё и смотрел. Глаз оторвать не мог. Ушам не мог поверить.
– Гляди, куда ты едешь! – заорала Алиса. Движение её челюсти напоминало работу механизма.
Их занесло на встречную, где они едва не столкнулись с «Мицубиси Паджеро», чёрным, словно безлунная ночь на кладбище. «Мицубиси» даже не посигналил. Он пронёсся мимо, как тысячетонный метеорит, прилетевший с самого дальнего края Вселенной.
«Я не схожу с ума», – с тоской подумал Юлий. – «Это всё происходит на самом деле. Алиса тикает, как напольные часы с маятником».
– Идиот, – пробормотала Алиса, отворачиваясь к боковому окну. Когда она разговаривала, раздавались щелчки, только совсем тихие, на грани восприятия. «Наверное, височно-нижнечелюстный сустав хорошо смазан», – предположил Юлий про себя. Он пытался справиться с дрожью.
До самого дома они не проронили больше ни слова.
Дома он откупорил бутылку «Хеннеси», которую ему больше года назад преподнёс пациент в благодарность за пару коронок на резцы. Кажется, в последний раз Юлий крепко напивался ещё в студенчестве. И совершенно точно, что до сегодняшнего дня он никогда не пил в одиночку. Но ведь раньше и Алиса не жужжала и не щёлкала. Раньше от неё не пахло (пусть и едва заметно) горячим пластиком и краской.
Как считал Юлий, он имел полное право напиться, и этим правом воспользовался сполна.
Скандал, упрёки, издёвку – всё, что случилось после, – он помнил смутно.
***
В четыре утра его разбудил звонок мобильника.
Юлий ночевал на диване в зале, куда его в наказание сослала Алиса. Он был даже рад этому: вряд ли он, пусть и пьяный, смог бы заснуть рядом с женой, тикающей, как советский холодильник. Юлий ещё не проснулся толком, а рука сама, среагировав на звук, рванулась к трубке, нашла её и поднесла к уху хозяина. Юлий не хотел, чтобы сигнал донёсся до спальни и всполошил Алису. Она стала бы выяснять, кто названивает в такую рань, и
(жужжать)
ворчать, провоцируя новый скандал. Несмотря на похмелье, Юлий угадал, кто разбудил его звонком, а предстоящий разговор следовало сохранить от жены в тайне.
Лишь один человек мог поднять с постели в такую рань.
– Эт я! – прогремел Толик Морозовский. Юлий не в первый раз восхитился силе, которая звучала в голосе приятеля. Энергия была такой мощной, что, казалось, могла заряжать мобильник прямо во время беседы. – Кое-что раскопал, брат. Да-а-а!
– Привет, – забормотал Юлий, усаживаясь на диване. Кольнуло – в шею и в бок. Гудела голова. От одеяла пахло жёлтым потом. – Рассказывай, что узнал.
– Значится, так, – рыкнул Толик по-глебжегловски. – Не знаю, с какими экспертами-оценщиками работает антикварный магазин, где тебе продали шкатулку, но эти ребята – профаны. Я б их уволил.
– Шкатулка действительно стоит больше, чем я за неё заплатил?
– Вот слушай. Сама по себе шкатулка не представляет особой художественной ценности. Она, конечно, симпатично смотрится, почти стильно, и сохранилась удивительно хорошо… латунь темнеет, ты же знаешь… но сама работа простая. Разве что над замочком создатель шкатулки потрудился на славу, раз никто не смог его открыть. В остальном – ничего, повторяю, примечательного. Ага! Платишь за возраст вещицы, а не за мастерство. Если бы не одно «но».
– Надпись?
– Да. Слушай. Мой знакомый рассказал, что подобных шкатулок было сделано несколько. Доподлинно установить, кто их изготавливал, не удалось. Есть на примете несколько фамилий европейских мастеров позапрошлого века, но ты их всё равно не знаешь, да и я, признаюсь, тоже. И неважно! Все эти шкатулки без надписей. Твоя – исключение. А такие исключения влияют на цену. Прилично так влияют. Кулёмы, продавшие тебе шкатулку, продешевили. Ты должен радоваться.
– Я богат или сказочно богат? – скривился Юлий. Толик хохотнул. – Удалось выяснить, что там написано?
– Брось перебивать. У меня телефон может разрядиться.
– Молчу.
– Ты оказался прав: надпись на шкатулке – никакая не латынь. Это вообще ни один из известных языков, использующих в письме буквы латинского алфавита. Но мне стало ясно, что эти слова – не тарабарщина. В том, как они расположены, есть система. Понимаешь? Сначала я решил, что это какой-то шифр.
– Продавец тоже самое говорил, – откликнулся Юлий.
– Я ни разу не лингвист, но знаю одного спеца. Знаком заочно. Это профессор Бенсман. Живёт и работает в Израиле. Мужик – гений в своей области.
– Звучит торжественно.
– Да не перебивай! Бенсман говорит, это санскрит.
– И?..
– Для санскрита используется разновидность письма, которая называется деванагари. Тот, кто заказал выполнить надпись на шкатулке, не был с деванагари знаком. Скорее всего, и с санскритом тоже. Предположительно, услышал слова на санскрите и записал на слух – латиницей. Человеку, не говорящему на санскрите, надо иметь очень хороший слух, чтобы разобрать незнакомые слова, их правильное звучание. Кто бы ни сделал надпись, он очень точно записал латиницей услышанное. Как говорит профессор, максимально приближенно к оригиналу.