Было слишком рано, чтобы собираться на работу. Не хотелось ни спать, ни вылезать из постели. Мучила жажда, но идти за водой на кухню Юлий тоже не хотел. Он укутался с головой в одеяло, потому что в зале было холодно, гораздо холоднее, чем в спальне, и, свернувшись, как эмбрион, вознамерился ждать утра… или звонка Толика. И сам не заметил, как провалился в сон.

Он несколько раз просыпался и снова засыпал, ворочался, пока стало совсем невмоготу. За полчаса до сигнала будильника он вылез из кровати и поплёлся по маршруту «туалет-ванная-кухня», в конечной точке которого собирался выпить воды и приготовить завтрак, Алисе и себе.

Из-под двери в кухню пробивался свет. У Юлия оставалась надежда, что он оставил лампы включенными с вечера, но надежда улетучилась, когда он услышал тиканье. Он обречённо вздохнул и открыл дверь. Действительно, свет зажгла Алиса.

Она сидела за столом, спиной к окну, лицом к телевизору. Перед ней стояла чашка с чаем и тарелка с творогом. Алиса отрешённо ковырялась в твороге вилкой, и Юлий подумал, что она сидит вот так очень давно. Чай в её чашке казался остывшим. Юлий потрогал чайник: тёплый, но не горячий.

– Аппетита что-то нет, – произнесла Алиса, глядя перед собой в одну точку. – Ты вчера напился. Ругался на меня.

– Что я говорил?

– Ты так кричал… – сказала Алиса и умолкла. Её вилка с противным скрипом размазывала творог по краю тарелки, совершая одинаковые круговые движения.

– Я не помню ничего. – Юлий по-прежнему стоял на одном месте, возле двери, не решаясь ни сесть, ни хотя бы налить себе чаю. – Я что-то сорвался… Трудный день на работе. Мне жаль, что так вышло. Прости… хорошая.

«Хорошая». Он нередко называл так Алису, и всегда это слово давалось ему легко, даже после того, как в их отношениях возникла трещина, превратившаяся с годами во всё расширяющийся разлом, который не заполнить ни подарками, ни курортами; он находился на одном краю, Алиса оставалась на другом; он кричал в отчаянии, а она равнодушно всё удалялась и удалялась от него. Но теперь Юлий произнёс это слово через силу. Точно пропасть расширилась настолько, что Алиса пропала из виду и слова больше не имели смысла.

– Не-ет, – протянула она. Алиса растягивала слова игриво, но сейчас ей совершенно не шла эта игривость, потому что сочеталась она со страшной и странной отрешённостью. – Ты говорил, что я плохая.

– Прости, – повторил Юлий. Он коснулся её запястья. Оно было твёрдым, холодным. Алиса вздрогнула и Юлий, угадав её желание, убрал руку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответила она. Словно желая его убедить, захватила вилкой творог и поднесла ко рту. Несколько крошек творога прилипли к уголкам её губ. Челюсти Алисы с автоматической размеренностью ходили вверх-вниз, вверх-вниз. Юлий смотрел, как жена жуёт пищу, и не мог оторваться. Он оцепенел от ужаса. Он понял, что произошло, хотя и не понял, почему.

Перед ним сидела кукла. Красивая, почти неотличимая от живого человека кукла. Механическое чудо.

Её кожа была из мягчайшей эластичной пластмассы нежно-персикового цвета, глаза – блестящее, пронзительно-зелёное стекло. Её волосы были приклеены к черепу. Движения были чёткие, собранные, как у японских человекоподобных роботов, которых Юлий видел по телевизору. Ни одного лишнего, расхлябанного жеста. Под пластмассовой оболочкой работали механизмы, двигались поршни; насос, а не сердце, проталкивал по сосудам янтарное масло; меха вместо лёгких гнали воздух, симулируя дыхание; гудели пружины в суставах и шестерёнки вращались в её голове. В горле или, возможно, за жемчужными зубами спрятался органчик, выдающий слова: «Хочу, купи, дурак…» и прочие другие из ограниченного набора.

Хрупкая, изящная, пленительная снаружи. Твёрдая, холодная, полная воронёных сложных деталей внутри.

«Господи», – ужаснулся Юлий. «И я этого раньше не замечал?! Как этого не замечают остальные?»

И следом внезапно возникла другая мысль, с сумасшедшинкой: «Интересно, если нажать ей на живот, она скажет: «Мам-ма»?»

Он хихикнул без всякого веселья.

– Что смешного? – спросила Кукла Алиса.

– У тебя творог на губах, вытри.

Алиса отложила вилку и взяла салфетку. Юлий следил за движениями куклы, как завороженный. Алиса поднесла салфетку к губам и замерла. Рука остановилась в воздухе.

– Алиса, – позвал Юлий. – Эй, Лис.

Он коснулся её плеча. Алиса не реагировала. Юлий наклонился и заглянул ей в лицо. Ни кровинки.

И никакого тиканья.

Юлий отшатнулся, схватившись за голову. Ему казалось, будто он слышит крики внутри своего черепа, целый хор. Где-то в квартире звонил-разрывался его мобильник. Стискивая голову, Юлий побрёл в зал.

Номер, высветившийся на экране, был ему незнаком, но когда он нажал кнопку вызова, в динамике раздался голос Толика.

– Звоню с мобилы Танюхи! – доложил он. – Просто не сразу нашёл, а то бы перезвонил раньше.

– Ты как раз собирался рассказать про надпись, – произнёс Юлий и удивился, каким спокойным оказался голос. Он вернулся на кухню. Алиса по-прежнему сидела в одной позе, уставившись в никуда. «Кукла, у которой кончился завод», – подумал он.

– Здорово ты увлёкся этой шкатулкой, – усмехнулся Толик. – Бенсман сделал точный перевод и скинул мне файл на «мыло», а я переслал файл тебе. Ну а вкратце суть такая…

«Опять отключился!», – перехватило дыхание у Юлия, но Толик, выждав театральную паузу, продолжил:

– Это типа заклинания или заговора. Его смысл в том, что владелец, дословно, «сосуда», – в нашем случае, очевидно, речь о шкатулке, – приобретает дар видеть истинную суть окружающих вещей. Использование этого дара, или знания, может изменить его жизнь.

– Как изменить?!

– Извини, старик, на шкатулке не написано, не уместилось, – ответил Толик. Он явно был доволен собой. – Так у тебя открылся третий глаз, а?

– Подожди… Я не понимаю… Ведь Алиса хозяйка шкатулки, я подарил её на день рождения…

– Вроде он летом, – хмыкнул Толик, но Юлий не обратил на реплику внимания.

– Или она не прочитала надпись на латыни? – продолжал он. – Всё это неправильно! Дар должен быть у неё, а не у меня!

Юлий вспотел, хотя в доме было холодно. Майка прилипла к телу. Трубка, которую он прижимал к уху плечом, наоборот, нагрелась, казалась раскалённой.

«И самое главное, зачем мне этот чёртов дар? То, что я женился на красивой кукле без сердца, я понял. Может, я понимал это ещё раньше, какой-то частью сознания, самой смелой, в отличие от другой, боящейся правды. Дальше-то что? Как мне быть с этой куклой?»

Где правильный ответ?

Не уместился на шкатулке, сказал бы Толик.

– Эй! – кричала трубка. – Юлианыч! Эта штука что, работает?! Это не гон?!

– Я думал вслух, – пробормотал Юлий. – Извини, Толик, мне нужно кое-что сделать. Спасибо тебе огромное за помощь…

– Юлиан, ты сказал!..

– Я тебе обязательно перезвоню, спасибо, – закончил Юлий и прервал сигнал.

Ящик с инструментами хранился в прихожей, в раздвижном шкафу. Юлий достал молоток и устремился в спальню.

Шкатулка казалось единственной реальной вещью в комнате: тёмная, увесистая, а интерьер, в котором она находилась – зыбким, эфемерным, расплывчатым, как продолжение сна. Когда Юлий подступил к шкатулке, на него накатило чувство дежа-вю. Он пошатнулся. Ему показалось, что сейчас он, как и вчера, поднимет шкатулку с тумбочки, только теперь внутри будет не жидкость. Он догадался, что найдёт внутри, но не мог подобрать слова, чтобы выразить, зафиксировать в сознании догадку; слова словно испарялись из головы. Оставленный на кухне мобильник опять зазвонил.

Нельзя мешкать. Юлий замахнулся молотком. В этот момент со щёлчком, сам по себе, открылся замок.

Слово было подобно скользкой рыбине, которую он ловил, как в ручье руками, в своей голове. Наконец поймал. Слово оказалось зябкое и покрытое медной чешуёй: ключ.

«Ключ», – повторил Юлий. – «В шкатулке ключ от неё же самой!»

Он опустил руку с молотком и откинул крышку… и внутри, на красной материи, действительно лежал ключ. Юлий мог бы испытать лёгкое разочарование от того, как просто он угадал ответ, если бы не размер и форма ключа. Ключ определённо не мог подходить к шкатулке: был слишком большим.

Ощущение дежа-вю всё не проходило. Под его влиянием Юлий испытал новое озарение. Он взял ключ и вернулся на кухню к своей застывшей в одной позе механической жене.

Он коснулся её плеч. Отметил, какие они костяные и жёсткие, как спинка стула, на котором сидела Алиса. Он потянул вниз её халатик, чувствуя, что раздевает манекен. Юлий взял жену за локти, прижал руки к телу; они сдвинулись с трудом, словно заклинившие двери троллейбуса. Наконец халатик соскользнул с плеч Алисы, обвис до пояса, открывая безупречно гладкий пластиковый торс, слегка блестящий, глянцевые груди с торчащими сосками, возбуждающие не сильнее, чем выпуклости у куклы Барби. Как и предвидел Юлий, между лопатками обнаружилось отверстие, формой напоминающее жирный перевёрнутый восклицательный знак. Оставалось лишь вставить в него найденный ключ и завести жену.

Завести жену. Завести жену. Завести себе жену. Завести жену до упора.

Юлий расхохотался смехом лающим, лихорадочным, страшным. От такого смеха люди должны терять рассудок – те, кто его слышит, или те, кто смеется сам. Осёкся, прижал ко рту кулак и тут же с омерзением отдёрнул руку, потому что в кулаке был ключ. Мобильник наконец заткнулся. Чувство дежа-вю схлынуло. Юлий в растерянности переводил взор с ключа на спину жены и обратно. Он перестал понимать, что делать дальше.

Ключ.

Отверстие для ключа, дыра в спине Алисы, дыра в форме перевёрнутого восклицательного знака.

Ключ.

Отверстие для ключа.

Ключ в кулаке.

Ладонь вспотела.

Отверстие.

Ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ.

Два слова слились в одно, бесконечное.

***

Юлий стоит и не может решить, завести или нет Куклу Алису, а на электронных часах микроволновки минуты всё преследуют друг друга.

И пока Юлий колеблется, пейзаж за окном постепенно заполняется скупым серым светом января… тёплого, бесснежного января, начавшегося так странно.

Любимый

Голоса.

– Всё, поплыл.

– Давно с ним так?

– Постоянно. Не в отключке, так в отрубе.

Женские голоса. Женские голоса над ним.

– Даже когда приходит в себя, ничего не соображает. – Смешок.

Это неправда. Что-то он всё-таки соображает. Например, что комната залита солнцем, и ему душно, ему трудно дышать… и смешок, он уязвлён этим смешком.

Он жив, он слышит, и он понимает.

Он собирается заявить об этом, но какое-то чутьё удерживает его.

Женщины говорят тише. Он улавливает лишь слово или обрывок слова: дар. «Удар?», – предполагает он и пытается вспомнить. Каждый раз, приходя в сознание, он пытается вспоминать: как здесь очутился? что было во время «до»? почему его так ломает?

На экране памяти он видит картину: «Ауди А-6» мчится по шоссе, летит на низкой высоте, и Кристина схватилась за ручку, потому что ей и страшно, и страшно здорово; он смотрит, как она улыбается, и улыбается в ответ, и вот они уже смеются, а её волосы, господи, её волосы развеваются, потому что стёкла опущены, салон гудит, набитый летним воздухом с запахом лип и берёз; он в восторге от этого зрелища, от волос Кристины, от ощущения их под ладонью; он проводит по ним рукой, словно по волнующейся поверхности озера, и Кристина говорит ему: «Любимый», отчего у него, как всегда, мурашки бегут по коже, он их помнит отчётливее всего, и это воспоминание пронзает его сердце.

Он опять протягивает руку и гладит Кристину по голове, по шее. Его движения не скованы ничем, потому что ремень безопасности отстёгнут.

Дальше всё тонет в сером ватном облаке забвения. Ему кажется, что вкус и запах этого облака оседает тяжёлой пылью на языке.

– Он вчера кричал, – говорит Голос Номер Один. Голос Номер Один низкий, чуть в нос. И равнодушный. В нём слышен профессиональный цинизм. – Не утих, пока не дали морфий.

– Морфий? – Голос Номер Два звучит моложе, чувственнее… сексуальнее. – А что ему ещё колют?

– Стандартное, – сухо отвечает Голос Номер Один.

Он пробует открыть глаза. Сквозь слипшиеся ресницы различает две белые фигуры на фоне окна, плавящиеся в полуденном свете. Два миража. Он не чувствует боли, во всяком случае такой, от которой помогает морфий и «стандартное», но он невероятно слаб. Просто надувной матрас без воздуха. Ничего общего с энергичным, счастливо улыбающимся мужчиной, гонящего по трассе автомобиль со скоростью 150 километров в час.

Артём. Имя вспомнилось неожиданно легко – так ноги попадают в оставленные у кровати тапочки, когда утром вскакиваешь с постели. Он узнал и принял это имя. Белозубый симпатяга тридцати с лишним лет за рулём автомобиля и безвольная кукла, укутанная в одеяла – всё это Артём.

Он отчётливо думает: «Я влип».

Голос Номер Два:

– И дальше что?

Голос Номер Один:

– Понаблюдаем. Есть, в конце концов, способы, сама же знаешь…

– Это риск, – возражает собеседница. – Он с характером, шустрый, поэтому с ним не будет просто. Помнишь её слова? Он начнёт…

«Вы о чём, чтоб вас?!» – хочет воскликнуть Артём, и хотя ему не удаётся издать ни звука, Голос Номер Два обрывается на полуслове.

– Проснулся, – шепчет Голос Номер Один. – Он нас слушает.

Но это было не совсем верно. Он опять уплывал. Растворялся в сером ватном облаке.

Погас.

***

У него накопилась уйма вопросов, и он не знал, с какого начать. Хорошо бы сразу выплюнуть их все, сбитые в шершавый ком. Артём открыл рот, и – ничего.

Врач (Голос Номер Один) помогла ему:

– Вы помните, как вас зовут?

Артём назвался. Говорить было тяжело, губы словно накачали новокаином.

– Всё верно, – кивнула женщина. Теперь Артём мог разглядеть её лучше. На вид лет сорок, крепкая, осанистая, халат застёгнут на все пуговицы и облегает тело туго – даже чересчур. Лицо могло бы показаться приятным, если бы не отсутствие мимики и лишённые малейшего намёка на теплоту глаза. «Вот так, – подумал Артём, – выглядели работницы Гестапо». Гóлоса Номер Два в палате не было.

– Я, как вы, полагаю, догадались, ваш врач. Рязанцева Татьяна Петровна, – представилась женщина. – Вы помните, что с вами произошло?

«Серое облако», – хотел сказать Артём. Серое облако, все остальные воспоминания – там.

– Думаю, авария, – ответил он. – Конечно, авария.

– Очень хорошо, – произнесла Татьяна Петровна, хотя ничего хорошего Артём в этом не усматривал. – Вы счастливчик, на самом деле.

– Вот как?..

– Легко отделались. О машине такого не скажешь.

Он попытался перебить врача, но Татьяна Петровна игнорировала попытку и продолжала:

– Теперь это просто груда железа. Жалко, машина дорогая, хорошая… была. Пока вы лежали без сознания, к вам приходила следователь по поводу ДТП, и она ещё придёт, только позже. Сейчас вам необходим покой.

– Кристина?! – Главный вопрос, с которого и стоило начать разговор, сорвался с его языка. От крика в голове словно жахнула граната, грозовое облако пролилось кислотным дождём; медикаменты, которыми он был накачан, не смогли заглушить боль.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – ровным голосом произнесла Татьяна Петровна. – Вы в полной безопасности. Вы под нашим наблюдением. Всё страшное позади.

– Послушайте, – Артём попытался говорить спокойно. – Со мной в машине была девушка. Мы ехали во Внуково. У нас билеты. Она…

«Моя невеста», – чуть не сказал он. Он собирался сделать ей предложение на Мальдивах. Во внутренний карман куртки он спрятал кольцо, не рискнув оставлять в сумке или чемодане. Подальше положишь, поближе возьмёшь, считал Артём, но это правило плохо распространялось на вещи, сдаваемые в багаж авиаперевозчикам, особенно российским.

Где теперь это кольцо?

– Что с ней? – выдохнул он. Татьяна Петровна глядела на него с выражением, которое он не сумел определить, и тогда он заметался на кровати, смахнув с тумбочки миску бульона, – игла капельницы выскочила из запястья его правой руки, извиваясь, как щупальце, – и он опять закричал, но так и не сумел оторваться от простыни и подушки. Он и не ожидал, что настолько ослаб.

– Боже, нет, нет, НЕТ!

– Тихо! – Татьяна Петровна прижала Артёма к кровати, упёршись руками в его плечи, склонилась над ним. От её волос пахло шампунем. Артём не мог ей сопротивляться и сдался. Почувствовал, что уплывает, и усилием воли удержал себя на поверхности облака.

– Успокойтесь! – настаивала врач. Бедром она задела подставку, на которой крепилась капельница, и опрокинула её, но даже не оглянулась на грохот. «Всё вокруг рушится», – произнёс в голове Артёма чужой голос. – Вы уверены, что с вами в машине был кто-то ещё?

– В каком смысле: кто-то?! Со мной ехала девушка, вы разве не слышали? Её зовут Кристина, – прохрипел он. – Кристина Стрелецкая. Мы с ней…

Татьяна Петровна покачала головой. Запах шампуня стал резче.

– В машине, – в том, что от неё осталось, – нашли только вас. Всюду была кровь, и экспертиза показала, что она ваша.

– Быть не может!

– Придёт следователь и подтвердит.

– Хуйня! – выпалил он в её лицо, заслоняющее мир.

– По-вашему, я лгу? – кротко спросила врач, отпуская его и выпрямляясь.

Он закатил глаза. Его начало подташнивать.

– Мои вещи целы?

– В основном, – сказала врач, поднимая с пола капельницу.

– Где они?! – Его голос предательски дрогнул. – А мой телефон? Я должен позвонить.

– Давайте я перевяжу вам запястье, у вас кровь идёт.

– Вы меня слышали?! – воскликнул он. Правая рука Артёма оказалась по локоть в тёплом и противном бульоне, а на левой – он только теперь заметил, – были загипсованы два пальца. Из глаз непроизвольно потекли слёзы, Артём не мог их сдержать, и это было ужасно. – Верните мне телефон!

Женщина продолжала стоять у кровати и смотреть в его сторону, но куда-то мимо него, в пространство за его затылком. Это длилось всего секунду-другую, но Артём решил, что так она и простоит, пока он не потеряет сознание или не уснёт… в его положении это было почти одно и то же. Наконец Татьяна Петровна развернулась и вышла, унося плошку, в которой был бульон, пока он её не опрокинул. Артём затравленно огляделся.

Он лежал в двухместной палате. Вторая койка, у окна, пустовала, заправленная. Окно зарешёчено. Он приподнял тяжёлую голову и увидел у дальней стены шкаф, раковину с зеркалом… тумбочки, стулья… Санузла не было. Всё старое и всюду характерный больничный запах: медикаментов, пота, чего-то скисшего. За всю свою жизнь Артём попадал в больницу лишь дважды, но эту затхлую смесь он помнил и ненавидел. Как человека действительно везучего и не жалующегося на здоровье, он пугал Артёма, будто поветрие, способное заразить… породнить с теми скособоченными созданиями в пижамах, которые шаркали по больничным коридорам, подобно зомби.

Татьяна Петровна вернулась с его барсеткой. Он схватил сумочку и увидел: один её бок обгорел, а замок сломан. Здоровые пальцы попали в дыру с обугленными колючими краями. Он вытряхнул содержимое барсетки на одеяло вместе с пеплом и чёрной трухой. Татьяна Петровна демонстративно поморщилась.

Документы, бумажник, ключи от дома, упаковка «Пенталгина» (огонь превратил её в заскорузлую лепёшку), неоплаченная квитанция за превышение скорости (а эта уцелела!), авторучка… Мобильник! Артём испытал чувство сродни эйфории… но мобильник лежал в ладони как чужой, и эйфория махом улетучилась. Артём перевернул трубку. Задняя сторона мобильника сильно оплавилась и потеряла форму. Экранчик не светился. Мобильник сдох и реанимации не подлежал – с равным успехом Артём мог воспользоваться для звонка колодой карт.

Он с недоумением взглянул на врача.

– Машина горела, когда вас нашли, – пояснила Татьяна Петровна. – К счастью для вас, пламя оказалось небольшим. Однако ваша сумка пострадала. Ну и содержимое, вот.

– Что там могло гореть, в салоне? – проворчал он.

Соображал он туго, поэтому каждая новая мысль казалась гениальной идеей, впору кричать: «Эврика!». Такой мыслью была:

– «Симка»! – Артём попытался вскрыть мобильник и достать сим-карту. Он совсем забыл про два гипсовых кокона, торчащих из кисти левой руки на месте указательного и среднего пальцев. Проще простого достать «симку», когда у тебя есть две руки, и проблемно – когда одна отказывается помогать.

– Пальцы сломаны, – констатировала врач. – Ещё у вас трещины двух рёбер с левой стороны, девятого и десятого, множественные гематомы… Отёк коленного сустава на правой ноге. Скальп на голове рассечён, пришлось наложить шов, с повязкой будьте поаккуратней. Пока вы были без сознания, вам сделали МРТ. Диагностика показала – у вас ушиб головного мозга лёгкой степени. Это серьёзно, но поправимо. Необходимо соблюдать постельный режим и рекомендации, пройти курс лечения, и тогда…

– Давно я здесь?

– Четвёртый день, – бесстрастно ответила Татьяна Петровна.

– Четвёртый день? – переспросил Артём так тихо, что сам себя еле услышал. Он дотронулся до своего лица и нащупал на подбородке щетину. Одновременно ощутил зуд на шее, словно прикосновение к коже пробудило его. – Хуев я везунчик, ничего не скажешь.

– Прекратите ругаться, – произнесла Татьяна Петровна. Он уставился на неё. Лицо женщины казалось высеченным из камня. – Иначе вам вымоют язык с мылом. Хозяйственным.

– Им до сих пор пользуются? – огрызнулся Артём. – Вы кому-нибудь сообщали насчёт меня? Родным, в смысле.

– Одел полиции установил вашего отца, – сказала врач. – Я лично с ним связалась. Владимир Константинович, Новый Уренгой, офтальмолог. Всё правильно? Надо же, я когда-то собиралась стать офтальмологом.

Артём цыкнул языком с досады. Копы всё выяснили верно, но вряд ли они знали про больное сердце отца.

Женщина заметила его тревогу.

– Я сказала, что ваше здоровье вне опасности, и, похоже, мне удалось убедить Владимира Константиновича. Он приедет в скором времени.

Артём попытался добраться до сим-карты иным способом.

– Зачем вы грызёте телефон? – поинтересовалась Рязанцева, наблюдая за его стараниями.

– Вы меня не понимаете вообще, – пропыхтел Артём. Нос заложило. – Девушка, Кристина Стрелецкая. Мы с ней вместе ехали в Москву. Из Студёновска. Она родом оттуда, улица… вот чёрт! Мне сколько раз повторять?!

– Я вам тоже устала повторять. В машине нашли только вас. Лариса Авербух, помощник городского главы, ехала по встречной и стала свидетелем аварии. Говорит, вы гнали, как будто вам натёрли перцем чили одно место, уж извините. Она же и вызвала «скорую помощь», и вытащила вас из машины. Никаких…

– Значит, она ушла! Она могла потерять память и не отдавать себе отчёта… – Он понял, что его заносит, и осекся.

– Это всё звучит, знаете ли, как…

– Как бред, а?! – выкрикнул он.

– И вещей женских в машине не оказалось.

Мобильник, с которым во время перепалки боролся Артём, внезапно раскололся. На одеяло выпал почерневший прямоугольничек «симки».

– Хорошо, – сдался Артём. Ругань и возня с трубкой отняла у него последние силы. – Дайте мне ваш мобильник. Пожалуйста. Я заплачỳ.

Он мог позвонить родителям Кристины. Они наверняка с ума сошли, не дождавшись от дочери СМС: «Привет, долетели нормально! Отель – супер ». Отношения у Артёма с родными Кристины были натянутыми, – мягко говоря, – а сейчас те и вовсе на него всех собак спустят. Но какой у него выбор?

– Всего один звонок!

– Обязательно, – сказала Татьяна Петровна. – Когда вы чуть-чуть отдохнёте. А пока будьте любезны соблюдать порядок.

– Иди ты, – прошипел Артём сквозь зубы. Он принялся барахтаться в кровати, пытаясь встать. Резкие движения заставили его пожалеть об этом: в голове словно опрокинулся зеркальный шкаф с посудой. Вслед за шкафом опрокинулся и Артём – обратно на чахлую больничную подушку.

– Плохо…

– Естественно. Вы очень ослабли. Вас кормили внутривенно. Вам следует меня слушаться, если хотите снова встать на ноги и, возможно, даже водить машину.

– В башке шумит. Я… словно слышу… не знаю, что я слышу!..

– Это от лекарств. Некоторые могут вызывать слуховые и даже зрительные галлюцинации. Возможно, небольшая передозировка, но ничего опасного…

– Я сейчас отключусь.

– Всё хорошо. Засыпайте. Спите.

Артём затих, успокоился, отключился… как мобильник, сломанный мобильник…

***

Кажется, было далеко за полдень. Свет солнца стал насыщенно-оранжевым, густым. Артём проснулся в поту, чувствуя себя ещё более разбитым, чем утром. Он задыхался в жаре, которая пропитала палату. Никто не удосужился даже открыть ему окно.

Он был один.

Самое время действовать.

Артём откинул одело и сел – слишком поспешно, голова и бок моментально отозвались на его движение вспышкой одуряющей боли. Когда пелена перед глазами спала, Артём увидел свою правую ногу. Колено представляло собой одну сплошную фиолетово-жёлтую опухоль. Артёму она напомнила крупный древесный гриб – чужеродное образование. Он осторожно опустил ноги на пол. Ему казалось, что кожа на футбольном мяче, в который превратилось его колено, растягивается до прозрачности, надави – и лопнет. Он закусил губу.

На спинке стула возле койки висели пижамные штаны, и Артём кое-как напялил их на себя. Штаны оказались велики, ему пришлось их придерживать. Больничные тапочки, наоборот, были малы. Криво посмеиваясь такому несоответствию, он заковылял к двери, имея две цели.

Во-первых, найти телефон и сделать несколько звонков.

Во-вторых, посетить туалет. Те несколько дней, что он провалялся без сознания, за ним убирали медсёстры, и от мысли об этом Артём чувствовал неловкость. Он считал так: если ты умеешь что-то, делай это сам.

У двери он неожиданно замешкался. Возникло ощущение, будто он собрался нарушить некий запрет – не просто запрет Рязанцевой нарушать покой, но Запрет с большой буквы, за гранью которого – святотатство. Прислушался, но услышал только гулкое эхо, в которое слились далёкие голоса или вздохи… позвякивания… скрежет передвигаемых предметов. Он взялся за ручку, полный дурных предчувствий: а вдруг его заперли?

Ручка повернулась. Дверь открылась, он вышел – вывалился – в коридор.

Здесь ему стало дурно. Коридор уходил далеко вперёд и далеко назад, всё удлинялся и удлинялся в обе стороны. Голова закружилась. Артёма повело набок. Он выкинул покалеченную руку и упёрся в стену. Ему показалось, что из носа вот-вот хлынет кровь с мозгами вперемешку. Он весь был наполнен болью, как стеклом, – его голова, его бок, рука и колено. Он начал дышать тяжело и шумно, как собака, и с его языка побежала слюна. Желудок сжался.

Артём стоял, цепляясь за стену, пока угроза обморока не отступила. Тогда он огляделся повторно.

Коридор слева от палаты заканчивался стеклянными дверьми с надписью «Травматология» и выходом на лестничную площадку. Справа – карман холла, потом опять ряды палат и стена с окном. У окна застыла фигура женщины в больничном халате. Женщина пристально смотрела на Артёма; он скорее почувствовал, чем увидел её взор. Постанывая, Артём побрёл к холлу, где наверняка размещался пост дежурной сестры.

Так и есть, часть холла действительно занимал пост – крохотная стеклянная кабинка. Сестры на месте не оказалось, зато на её столе стоял грязно-жёлтый, со стёршимися кнопками, с замусоленной трубкой телефон. Артём завернул в холл и дёрнул за ручку дверь кабинки – заперто! Он выматерился.

– Не знаете, где найти сестру?! – окликнул он женщину, замершую у окна. Пациентка вздрогнула и, когда Артём шагнул в её сторону, бесшумно скрылась в ближайшей палате. Движения женщины показались Артёму неловкими и скованными. Вероятно, причиной тому являлась травма, предположил он.

Артём двинулся дальше по коридору, разглядывая висящие на стенах санбюллетени. На ближайшем, с угрожающим заголовком: ГЕРОИН, вышагивала по ватману на ногах-ходулях тощая, словно нарисованная грязью, горбатая фигура с гибкими, как макаронины, руками. Одна рука заканчивалась ложкой, а другая – зажжённой зажигалкой. Вместо головы у чудища был наполненный зельем шприц, на игле которого корчился пронзённый мальчишка, патлатый и неопрятный. Юный торчок закатывал глаза, беззвучно голосил, и над его ртом поднималось облако серой пыли. Его дружок в оцепенении смотрел на приближающуюся фигуру ГЕРОИНА, запрокинув голову – монстр был выше его раза в три.

В подобном стиле – будто зарисовки дурного сна – были выполнены и остальные плакаты. ИНФАРКТ МИОКАРДА пугал пациентов видом разбухшего и распотрошённого багрового сердца. РАК – огромной фиолетово-белой фотографией карциномы. И так далее.

Скользя взором по санбюллетеням, Артём продолжал поиски. Вот дверь с табличкой «Ординаторская». Закрыто. Дверь в «Перевязочную» – открыта, но внутри ни души. Наугад Артем заглянул за дверь с номером «8».

В палате было три койки, и на каждой сидела женщина. Одна бальзаковского возраста, две другие – совсем молоденькие. Женщины настороженно уставились на Артёма, словно пытаясь взглядами вытолкнуть его обратно в коридор.

– Сорри, – попытался успокоить их Артём, но вместо этого настороженность в глазах женщин превратилась в тревогу. Самая младшая девушка сжалась, как будто к ним ворвался насильник с уже приспущенными пижамными штанами. На самом деле Артём всего лишь желал узнать, не видел ли кто-нибудь медсестру с поста. Его вопрос так и остался незаданным.

Все женщины в палате были беременными.

Округлые животы заметно, зрело проступали под халатами. Груди набухли от молока. В их фигурах было что-то тюленье. «Седьмой месяц? – предположил Артём. – Восьмой?». В этом он не разбирался. Их с Кристиной ребёнок был всего лишь перспективой, так же, как и брак.

– Сорри, – повторил он и затворил за собой дверь.

– Ничего себе, травматология, – проворчал он. Опять подступила тошнота. – Какое-то родильное отделение. – Он вспомнил женщину у окна и понял, почему её движения показались неуклюжими. – Родильное отделение…

Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть сестру, вкатывающую в коридор через дверь «Травматология» кресло на колёсах. В кресле сидел человек с забинтованной головой. Заметив Артёма, сестра покатила кресло быстрее. И быстрее! Она почти бежала. От этой гонки голова пациента бестолково болталась, словно пришитая к плечам.

– Эй! – крикнул Артём сипло – в горле пересохло. Крик вызвал очередной всплеск боли в рёбрах, но сейчас Артём проигнорировал его. – Дайте мне позвонить с вашего поста! Мне…

– Зачем вы вышли?! – воскликнула сестра. У неё было красивое, кукольное личико. Высокая грудь вздымалась и опадала, вздымалась и опадала при каждом шаге. Ослепительно-блондинистые волосы выбились из-под шапочки. Сестра была чертовски хороша. – Зачем вы вышли?! Вам нельзя выходить!