– Она совсем как Аня! – повторяет женщина громче – почти выкрикивает. Оказавшийся поблизости прохожий оглядывается и ускоряет шаг. – И платьице такое же, как на ней, когда… когда…

Её голос начинает дрожать. Мужчина приобнимает спутницу за плечо.

– Да, похожа, – признаёт он. – Какое совпадение!

Глаза женщины подозрительно блестят. Неподалёку промоутер в ростовом костюме клоуна раздаёт буклеты, но супругам не до него. Сейчас им ни до кого из тех, кто на улице, а может, и в целом мире.

– Давай купим, – молит женщина.

– Не думаю, что это…

– Хорошая идея? – всхлипывает она. – У тебя все идеи плохие, если они не твои!

Мужчина мнётся.

– Будет нам как память. А если Аня вернётся однажды…

– Давай, – смиряется мужчина, и пара рука об руку идёт ко входу в магазин. Клоун распахивает им дверь. Он настоящий жердяй. У него красный шерстяной нос, белые перчатки с пальцами-сосисками – пухлые, будто по ним вмазали молотком, – мешковатая пурпурная кофта с помпонами и зелёные шаровары. На ногах – чёрные бегемотоподобные ботинки, на голове – шапочка с пропеллером. Почему-то под шапочкой закреплён налобный фонарик. Улыбка у клоуна удалая, рот до ушей, крупных, как баранки – но что-то в этом типе заставляет женщину сжать локоть мужа крепче. Возможно, всё из-за движений клоуна. Они вихлястые и какие-то бескостные. Так водоросль извивается на морском дне.

«У него нет прорезей для глаз, – думает женщина. – Как он смотрит?»

Но муж уже затаскивает её в магазин. Дверь закрывается, колокольчик над порогом звенит, а клоун возвращается к прежнему занятию. Пританцовывая и кривляясь, подруливает к парню в кожаной куртке. Протягивает буклет.

– Отъебись, чудовище, – огрызается парень и спешит дальше по своим делам.

2022

Мерцающий дом

Для каждого из их троицы эта история началась по-своему. Для Дани – с драки возле девчачьей раздевалки. Для Сани, его брата-близнеца – с выбитого зуба. Для Толика история брала своё начало, конечно, с Жоры и того злополучного урока природоведения. А может, она началась ещё раньше, когда Сафрона оставили в их классе на второй год. Что бы ни явилось точкой отсчёта, оно запустило цепь событий, которая закончилась кошмаром.

Заманить Пашку Сафронова в Мерцающий дом придумал Толик.

– Мы можем избавиться от Сафрона раз и навсегда, – сказал он гундосо и осторожно коснулся пальцем ноздрей – остановилась ли кровь? Палец остался сухим. Толик шмыгнул носом и схаркнул в пыль бледно-розовую слюну.

– Как это, Толян? – озадачился лопоухий и белобрысый Даня Пушков. Он болтал ногой с верхней ступени трапа пузатой ракеты, устремлённой в недостижимое небо над детской площадкой – сапфирово-стылое небо первого дня осени.

– Чудес не бывает, старик, – философски изрёк Саня, как и брат, белобрысый и лопоухий. – Хорош чудить. Айда к Прянику, «Тома и Джерри» позырим.

Толик помотал головой, снова шмыгнул, сплюнул. На этот раз слюна была белой. Кровь из носа у Толика шла чуть что – и бить не надо. Сафрон и не бил: покрепче прищемил злосчастный нос пальцами после линейки, когда взрослые не смотрели в их сторону.

– А ещё Пряник говорил, у его родаков кассета припрятана, а на ней одну деваху дрючат по-всякому. И знаешь, кто? Майк Тайсон!

– Да понтит он, – заспорил Даня. Спорить у близнецов было едва ли не любимой забавой. Порой это даже приводило к потасовке, правда, невсамделишной.

– Я те отвечаю!

– Мерцающий дом, – произнёс Толик отрешённо. Хотя он был младше братьев на год, учились друзья в одном 5 «Б». Толика перевели на класс старше из-за хорошей успеваемости, и потому из всей троицы он считался самым умным, пусть близнецы никогда не признавали это открыто. Фамилия у Толика была Шилклопер. Даня шутил, что учителя не могут выговорить фамилию Толика и оттого редко вызывают его к доске.

– Прикалываешься? – братья одновременно вытаращились на него, как на чокнутого.

– Мы можем избавиться от него навсегда, – повторил Толик с вызовом.

Он поднял голову. Глубокие складки, которые пролегли вокруг его губ, превратили пятиклассника в кого-то чужого – взрослого и жестокого. Щёки Толика горели. Как и глаза.

– Представьте. Ещё семь лет с ним. Четыре, если повезёт и Сафрон свалит в ПТУ. А мне двух лет с ним вот так хватило! Четыре года я точно не протяну.

Толик чиркнул ногтем у себя под подбородком.

– Говно этот Сафрон. Сами знаете. Даже мамашка не будет по нему убиваться. Он… – голос школьника дрогнул. – Он Жору убил.

В прошлом году дети принесли на урок природоведения своих питомцев – кто хомячка, кто черепаху. Яна Стриженко взяла в класс болонку, которая напрудила у доски под хихиканье одноклассников. А Толик притащил клетку с попугаем-кореллой. С Жорой. Жора ковырял серым когтем клюв, лузгал семечки и говорил хриплым, как из телефонной трубки, голосом: «Кавабанга!» и «Аста ла виста, бэйби». Продвинутый попугай мигом завладел всеобщим вниманием. Один Сафрон угрюмо зыркал с задней парты на любимца публики. У Сафрона для урока не нашлось даже таракана.

На большой перемене Толик оставил Жору в классе, а когда вернулся из столовой, обнаружил попугая на заляпанном помётом дне клетки лапками вверх. Некогда аккуратные, пёрышко к пёрышку, крылья птахи были растрёпаны. Толик тоненько заголосил, прижавшись к прутьям, и, будто явившись на зов, в класс вошёл Сафрон, поигрывая своими чётками. Зыркнул исподлобья и потопал к задней парте, двинув плечом убивающегося школьника – вроде как случайно.

Неделю спустя, когда закончился последний урок, Сафрон, проходя мимо Толика, сунул ему за шиворот что-то щекочущее и шуршащее. Толик всполошённо полез за воротник и вытащил длинное, белое с серым, перо. Обомлев, вытаращился на Сафрона, а тот из дверей послал отличнику шкодливую кривозубую улыбочку.

– Да сказки это, про Мерцающий дом, – попытался возражать Даня.

В ответ над двором сворой гончих псов пронёсся ветер. Басовито ударил по струнам бельевых верёвок, опутавших балконы подобно сетям гигантского паука. Точно сам Мерцающий дом отозвался на собственное имя – насупленный и вечно пребывающий в тени, словно надгробье на могиле великана, вздымающееся посреди пустыря в пяти кварталах отсюда. Дане даже почудился промозглый смрад подвала, кишащего мокрицами, голохвостыми крысами… или чем похуже. Он невольно оглянулся, хотя отсюда недостроенную девятиэтажку было не видать.

– Сказки, – добавил он уже тише. Почти шёпотом.

Саня покачал головой.

– Помнишь Шурку Кудинова? Тоже, небось, думал, что сказки, когда на спор туда полез. И тот третьеклассник, как там его?

– Шурик вообще чокнутый был, – отмахнулся Даня. – Чё угодно могло с ним случиться. Вылез через заднее окно и слинял.

– Мы ж оба видели, Лэндо, – вмешался брат, назвав Даню секретным именем – в честь героя «Звёздных войн». Саня, само собой, был Ханом Соло. – Как дом, ну…

«Мерцает», – закончил Даня мысленно.

– И я видел, – произнёс глухо Толик. – Мерцание. Да? Мне тогда восемь было. Я мамке рассказал, а она отругала меня.

– И как мы туда Сафрона затащим? – скривился Даня. – Хлороформом усыпим, как в кино?

– Скажем, что там девчонки переодеваются, – хохотнул Саня и подмигнул Дане.

Тот насупился. Как-то после физры Сафрон вломился в девчачью раздевалку, гогоча и виляя бёдрами. Девчонки подняли визг. Оказавшийся поблизости Даня проскочил бы мимо, притворившись, что выкрутасы Сафрона его не касаются, если бы не Яна Стриженко. У Яны была обалденная русая коса до пояса, глаза цвета лазури, а ещё у неё первой из одноклассниц начала расти грудь. Короче, Даня втрескался в Яну по уши, как может втрескаться только школьник – тайно, до беспамятства и навеки. Сафрон тянул к его богине грабли и блажил: «Дай, дай пошшупаю!». Даня поймал взгляд русалочьих глаз Яны и очертя голову кинулся на защиту.

После первого его «Эй, Сафронов, ты отвали…» битва закончилась, не начавшись, и началось избиение. Под ударами сафроновских кулачин незадачливый рыцарь летал из одного угла раздевалки в другой. Досталось и явившемуся на переполох брату. Это только в фильмах слабаки, объединившись, дают отпор здоровяку-задире. Сафрон отметелил обоих. А Яна даже спасибо не сказала и летом стала дружить с семиклассником. Вот так.

– Помечтали и хорош, – попытался замылить тему Даня. – Пошли к Прянику, Тайсона заценим.

Толик будто и не слышал.

– Есть одна идея, – сказал он, запуская руку в свой портфель. – Ща.

Пустая болтовня, обрастая подробностями, уже не казалась таковой. У Дани засосало под ложечкой.

Толик вытащил руку из мятой пасти портфеля и разжал пальцы. На ладони лежало нечто, напоминающее перекрученный каштановый локон. А потом Даня узнал. И Саня узнал.

Любимые чётки Сафрона.

– Ты где их взял, жопа? – выдохнул Саня почти с восхищением. – Сафрон же их посеял.

– А Толя нашёл. – Приятель затрясся в беззвучном смехе. Его послеполуденная тень качалась в такт на вытоптанной земле, напоминая взъерошенный цветок чертополоха-переростка на тощем стебле. – Помнишь, когда Сафрон тебе зуб выбил?

Пришёл черёд Сане помрачнеть.

Дело было в мае. Как обычно, Саня, Толик и Витька Пряник играли за школой в машинки из бумаги. У каждого они были свои, но у Сани – лучше всех. Он и раскрашивал их так, что обзавидуешься. По колченогому столу гоняли его «Феррари», «Макларены» и «Бенеттоны». Смотреть на них было порой интереснее, чем играть. Саня выигрывал чаще всех.

Так и в тот раз. Болиды Сенны, Шумахера и Риккардо Патрезе раскидывали добротные, но неброские авто соперников, когда на трек зловещей тучей легла чужая тень. Толик с Пряником прижухли, но увлечённый Саня спохватился, лишь когда из-за его плеча простёрлась рука и сгребла машинки с трассы. Кулак Кинг-Конга сжался и смял тетрадочных гонщиков.

Саня действовал быстрее, чем думал: вцепился в святотатственный кулак, ещё не зная, чей он. Тотчас второй кулак, брат первого, огрел Саню по затылку. Саня попытался вскочить, но Сафрон – кто же ещё? – схватил его за вихры и приложил лицом о стол, где сбились в кучку остатки бумажного автопарка. За губами хрустнуло, резануло, и рот наполнился противным вкусом застоявшейся минералки. Метнувшийся к верхнему ряду зубов язык нащупал дыру. А Сафрон навалился и принялся возюкать Саню лицом по столу. Старая шелушащаяся краска обдирала щёки, как наждачка. В ужасе, ошеломлении и злобе Саня наугад двинул локтем и угодил Сафрону по яйцам. Сафрон охнул, отвалился, и Сане удалось вывернуться. Его физиономию облепили чешуйки краски, из дюжины царапин выступали алые бисеринки. Пряник удрал. Толик сжался по другую сторону стола. Саня выплюнул осколок зуба и сцепился с врагом. После колебаний присоединился и Толик.

Сафрон снова вышел победителем. Раскидал пацанов и обратил в бегство, хотя и сам не горел желанием их догонять. Матерясь, остался выискивать что-то у столика.

Позже стало ясно, что именно. Лишившись чёток, Сафрон, и прежде не ангел, вконец осатанел. Благо, наступили спасительные каникулы. Целых три месяца свободы – которые, увы, прошли, как проходит всё хорошее.

– А чё сразу не сказал? – спросил Саня, невольно ощупывая языком скол на зубе.

– Повода не было. – Толик поигрывал чётками, совсем как некогда – прежний хозяин.

– Шилклопер – он и в Африке Шилклопер, – беззлобно подколол Саня, а Толик показал ему жест, подсмотренный в американских фильмах – средний палец.

– Ну, готовы слушать план?

– Погодь, ты серьёзно? – встрял Даня. – Это… Это же убийство.

Толик пристально посмотрел на друга, и Даня вдруг увидел, каким тот станет лет через тридцать. Увидел лицо упрямца, одновременно жестокое и лукавое, с замёрзшей на переносице рубленой складкой.

– Но он же не умрёт, – ответил Толик холодным чужим голосом. Голосом взрослого. Призрачный палец коснулся сердца Дани, поддел, надавил. – Он просто исчезнет. Насовсем.

***

Этот дом должен был стать первым в череде девятиэтажек нового микрорайона на окраине захолустного городка Млечь Тульской области. Увы, судьба распорядилась так, что он же оказался и последним. К закату Перестройки, надолго поставившем крест на расширении города, успели возвести восемь этажей из девяти. Советскую империю постиг крах, и один из её осколков влетел в девяностые, которые позже назовут лихими. Жизнь за зелёным забором, опоясывающем стройку, тоже закипела лихая. Техника разъехалась. Стройматериалы растащили. В брошенных вагончиках, медленно сжираемых ржавчиной, как лишаём, по ночам предавалась порочным удовольствиям алкашня. В рвах под фундаменты копился мусор, цвела вонючая болотистая грязь и квакали лягушки. А восьмиэтажная девятиэтажка денно и нощно буравила хмурым взглядом безотрадный пейзаж. Как единственный гнилой зуб в десне титана, умершего до начала времён и разлагающегося под тоннами хлама, упрямо попирала выцветшее небо и впитывала зловонные соки. Её блеклые, кажущиеся сырыми даже в летний зной стены не были замараны граффити. Бомжи обходили её стороной. И в ней пропадали дети.

Пятеро за пять лет. Может, и больше. Сколько пропавших детей из неблагополучных семей, коих в Млечи хватало, действительно подались в беспризорники? Кто знает. Конечно, милиция осматривала дом. Конечно, никого не нашла. Каждый школьник в городе знал, что дом не забирает взрослых. Но никто не знал, почему.

Среди ребят городская легенда обрастала деталями. Одни уверяли, что в подвале недодевятиэтажки сатанисты открыли врата в ад. Другие настаивали, что дом построен на разломе двух измерений. Третьи винили спрятанный в здании портал пришельцев, через который похищенных детей переправляют на секретную базу для зловещих экспериментов. Витька Пряник с пеной у рта доказывал, будто сам дом пожирает несчастных школьников, чтобы из их костей достроить отсутствующий девятый этаж. Обилие гипотез не помогало отыскать пропавших.

А ещё дом мерцал. Даня и сам видел. Дважды, краем глаза. Оба раза это случалось внезапно, когда он проходил мимо стройки. Как будто дом, словно в полуденной пустыне, окунался в дрожащее марево. Мерцал тем сильнее, чем упорней Даня старался не смотреть, пока, наконец, не начинало казаться, что поганочного цвета стены исчезают и появляются, исчезают и появляются… и с каждым возвращением в реальный мир дом меняется. Не просто становится выше – взмывает в небо, вспарывает облака и стремится дальше, в стратосферу, в космос. На сгущающейся черноте стен высыпают в беспорядке окна, будто дыры от сучков в сырой древесине. Казалось, этот необъятный чужеродный монолит буравит страдающую планету насквозь. В первый раз подробности ускользнули от внимания Дани – он сразу обернулся на диво, и дом мигом накинул на себя привычную личину угрюмого недостроя. Но в следующий раз Даня заметил достаточно. Наблюдал, пока не заболела голова. Пока не сделалось жутко. Тогда он убежал.

Вот в такой дом Толик и придумал заманить Сафрона.

План, которым он поделился с братьями, казался безупречным.

И как любой безупречный план, он пошёл наперекосяк.

***

В тот день Даня вывел для себя формулу: если дело началось через жопу, ею же всё и накроется. Будь он знаком с законом Мерфи, то, возможно, нашёл бы его формулировку более изящной. Возможно, нет.

(Толик: Сафрон идёт с тренировки по Фабричной. От перекрёстка Овражной и Фабричной до стройки ближе всего)

Здесь всё было гладко. В урочный час в начале пролегающей через частный сектор улицы показался Сафрон со спортивной сумкой на плече. Он нарочно поднимал клубы пыли, словно пинал невидимый мяч.

(Толик: Ты, Данька, обзовёшь его покрепче и сразу тикай.

Даня: А чего я?

Толик: Ты бегаешь быстрее всех. Главное, покажи ему чётки)

«Я такой: ˝Сафрон, гля, чё есть! Это тебе жених подарил?˝ – и достаю чётки, и дёру», – репетировал Даня, поджидая за фонарным столбом. Но когда Сафрон, заметив его, присвистнул и ускорил шаг, Даня сумел выдавить только блеющее: «Э-эй!». Сафрон осклабился ему, как старому другу, взмахом сумки задал себе новое направление и попёр навстречу.

«Блин!». Голову и желудок Дани окатило кипятком, но отступать было поздно. Он высоко вскинул кулак, сквозь пальцы которого свисали чётки. Глаза Сафрона, серые, как поднимаемая им пыль, и вечно глумливые, расширились. Нечто похожее на ликование промелькнуло на его пухлом лице.

– Оба-на… – начал Сафрон. Даня развернулся и дёрнул прочь.

Как и предвидел Толик, Сафрон рванул следом. Практически сразу Даня убедился, что топот преследователя не отстаёт.

(Бежишь дворами к забору, где секция выломана. Мы с Саней расширим лаз)

Ближе и ближе. Закусив губу, Даня поднажал, как мог. В кулаке, сжимающем чётки, зачавкало от пота.

– Стой! – ревело позади.

Лаз друзья расширили, но когда Даня проскакивал под отогнутым зелёным листом, то зацепился брючиной за торчащий из мусорных завалов штырь. Застиранная ткань расползлась с постыдным треском. Штанину разорвало до колена. «В элегантные шорты».

(И чешешь к Мерцающему дому)

Даня чесал к Мерцающему дому, подгоняемый конским топотом. Разорванная брючина хлопала, как парус, и ветер облизывал оголившуюся икру.

«А если дом его не примет? – ошеломила Даню внезапная мысль – мысль, которая не пришла на ум ни одному из заговорщиков. – Если Сафрон слишком взрослый?»

Он едва не остановился, надеясь вымолить пощаду.

– Убью, гад!

Надежды рухнули, но окрик – совсем рядом – придал свежих сил. Даня гнал, петляя меж покрытых бронзовыми мхами бетонных руин. Под подошвами хрустели щебень и бутылочное крошево. По каньону из ощетинившихся арматурой блоков гуляли запахи волглой глины и мочи. И неспешно, украдкой, втекала в него гнетущая тень Мерцающего дома.

Недостроенная девятиэтажка вырастала перед бегущими. Щерилась пустыми окнами, за которыми в сумрачных лабиринтах заблудился свет заслонённого солнца. В нижнем ряду окон копошилась студёная тьма. Бетонная громада следила за двумя крошечными фигурками десятками слепых, но пристальных глаз. И выжидала.

А расстояние между фигурками сокращалось.

(У тебя будет всего один шанс, поэтому кидай точнее)

Тридцать шагов до дома, двадцать, пятнадцать. Ноги по растрескавшемуся асфальту дорожки – туб, туб, туб. Теперь окна напоминали не глаза – разверзшиеся пасти.

(Ничего сложного. Как пальцем в говно попасть)

«Легко. Тебе. Командовать». Фраза дробилась на каждый толчок ноги, и каждый толчок ноги отдавался в голову.

Фасад разросся перед ним, точно дом сам скакнул навстречу, распахивая объятья… или жаждая проглотить. На миг Даня забыл, что нужно сделать. Вбежать в подъезд? Очень может быть.

– Лэндо! – окрик из-за бетонных завалов сбоку. Спасительный.

Даня размахнулся и швырнул чётки в надвигающийся зёв окна. Увидел, как они распустились в полёте. Услышал, вильнув вправо, как они шлёпнулись на бетон по другую сторону окна.

(Даня: А вдруг Сафрон не полезет туда?

Толик: Этот дурак думает, что всё выдумки. Сам слышал, как он ржал. Полезет. Дело в шляпе)

И это было так успокаивающе очевидно, что Данины ноги сами замедлили бег.

В следующее мгновение пылкое, пыхтящее и увесистое впечаталось ему в спину и опрокинуло наземь. Он успел выставить руку и смягчил удар, но врезавшиеся в гравий колени обдало жаркой резью. Смердящая пóтом туша прижала Даню к земле, выбив из него дух. Запястье стиснула заскорузлая пятерня, рванула – и руку вывернуло за спину до хруста. Даня заорал. Горло наполнилось вкусом цементной пыли.

Старый добрый Сафрон упёрся в спину жертвы коленом и принялся выкручивать руку, будто ножку жареной курицы, то ослабляя, то усиливая нажим. Даня уже не кричал – визжал. Унижение было колоссальным и почти затмевало боль.

– Эти чётки мне от отца остались, гандон, – опалил его ухо осипший голос. Второгодник наклонился так низко, что Даня, скосив глаза, мог сосчитать прыщи за его оттопыренным грязным воротником. Изо рта Сафрона несло чесноком. – Он мне их из Афгана прислал.

В школе болтали, что отец Сафрона не вылезал с зоны, где и покончил с собой, вздёрнувшись на скрученной простыне, но Даня счёл за лучшее не уточнять. Сафрон как раз опять налёг на его руку, и глаза Дани застила свинцовая пелена. Разразившись очередным воплем, он не сразу сообразил, что Сафрон с кем-то перекрикивается.

Когда слова стали слагаться в осмысленные фразы, Даня приподнял голову и разглядел в отдалении знакомую фигуру брата, высунувшегося из-за нагромождения фундаментных блоков. Перед собой Саня потрясал изогнутым куском арматуры.

– Ну давай! – в голосе Сафрона безошибочно угадывалась ухмылка. – Я ему руку вырву и ей тебя отпизжу. Хочешь, гандон?

Сочный жуткий хруст, который последовал за его угрозой, Даня услышал не только ушами – ощутил внутри, за рёбрами: там что-то сдвинулось, сместилось, нарушилось. Боль оказалась настолько запредельной, что он возмечтал отключиться. Хлынувшие слёзы прочертили на грязных щеках разводы, словно потёкшая тушь, а под самым носом Дани деловито перебирался с камушка на камушек рыжий муравей.

– Так-то лучше, – проурчало над затылком. Проморгавшись, Даня разглядел, что брат стоит на месте, опустив прут.

А потом Сафрон добавил будничным, как у теледиктора, тоном:

– Чётки мне принёс.

– Тебя из школы выгонят, – долетел до Дани голос брата. Неуверенный.

– Чётки мне принёс, – повторил Сафрон тем же рассудительным тоном.

– Тебя выгонят из школы и поставят на учёт. – Саня попытался завладеть ситуацией, и Даня почти поверил, что у него получится. – Твою мать лишат родительских прав.

– Чётки мне принёс.

Снова хруст – но вместо призыва: «Не ходи!» Даня завыл, как сбитая машиной собака, брошенная издыхать на дороге в грязном клубке собственных вывалившихся кишок. Пусть идёт. Скорее! Всё, что угодно, лишь бы прекратилась всепожирающая боль.

Елозя носом по земле и скуля, он услышал шаги. Несмелые. Приближающиеся.

– Долго думаешь. – Веселье вернулось в голос Сафрона, который и не думал прекращать нажим. – Давай. Зашёл и вышел. С чётками. Делов на пять секунд. Гандон.

Саня зашагал к сцепившимся решительней. Оторвав взор от земли, Даня увидел, что руки брата пусты. Арматурина осталась где-то в мусорных завалах, обрамляющих пятачок утоптанной почвы возле дома. Надежда на то, что Саня, приблизившись, выкинет спасительный трюк –двинет Сафрону в рыло с ноги и отшвырнёт, – вспыхнула и угасла. Может, и к лучшему. Сафрон успеет выломать ему руку. Провернёт на полный круг, как крыло ветряной мельницы.

Брат поравнялся… и протопал мимо. Шорох шагов по гравию сменился шлепками подошв по асфальту. Процокал по бетону. И стих.

Саня вошёл в Мерцающий дом.

Прошло несколько минут. И ещё несколько.

Сафрон крикнул:

– Ты где там застрял?!

Ещё через несколько минут:

– Блин.

Из глаз Дани вновь полились слёзы. Как дождь, оставляли тёмные крапинки на щебёнке. Рыжий муравей, его новый знакомый, давно убежал по муравьиным делам.

Теперь хватка ослабла. При желании Даня мог высвободиться – да желания не было.

– Блин… – Голос Сафрона лишился силы, как и весёлости. – Эй, где ты там?!

«Там», – эхом отозвалось в мыслях Дани. Где бы это «там» ни было.

Он не сразу понял, что исчезли жаркая боль и прелая тяжесть. Сафрон сполз с Дани и поднялся, натужно сопя. Даня не спешил последовать его примеру. Встать и обнаружить, как страшно изменился мир? Нет уж. Лучше лежать вечно носом в пыли и пересчитывать камушки.

– Наиграется и вернётся, – сказал Сафрон дрожащим голосом. – Ну на хер вас, гандонов.

Звуки возни – Сафрон подобрал брошенную сумку, – затем удаляющихся шагов. Даня дождался, пока они стихнут. А после подождал ещё.

– Сань… Соло!

Он перекатился на спину, как жук, которому забавы ради мальчишки оторвали половину лапок. С его «лапкой» едва не случилось подобное – онемелая рука болталась сбоку, как пришитый кусок мяса. Больнючего мяса. Над Даней распахнулось вечереющее небо, рассечённое надвое зубьями недостроенного этажа панельной громады. На мгновение ему показалось, что стена простирается высоко-высоко, выше птиц и самолётов, и окна наслаиваются друг на друга под немыслимыми углами, о которых учителя не расскажут на уроках геометрии.

На миг Даня увидел мерцание.

Он изловчился и сел, робко надеясь, что сейчас из подъезда выйдет брат, помахивая чётками: «Как мы его обвели, Лэндо?». Саня расплывётся в улыбке, обзовёт его козлом, и братья пойдут домой, высматривая Толика, которого и след простыл.

– Санька!

Ему ответил гул ветра, заблудившегося в пустых коридорах. Даня подумал, что он похож на заунывную музыку, звучащую из-под земли. Похож на крик.

Даня разрыдался.

Таким его и застали взрослые, которых привёл заблаговременно ретировавшийся Толик.

Если дело началось через жопу, ею же всё и накроется.

***

Саню так и не нашли.

Историю Дани, повторенную Пашкой Сафроновым, не приняли всерьёз ни родители, ни милиция. Или сделали вид – взрослые мастера обманывать не только детей, но и себя самих. Даня, которому ещё предстояло научиться этому искусству, остался наедине с никому не нужной правдой: брата забрал Мерцающий дом.

Милиция обыскала девятиэтажку сверху донизу – тщетно, – объявила Саню в розыск – тщетно, – и в конце концов положила дело под сукно к остальным «висякам». Год спустя суд признал Александра Пушкова, двенадцати лет (хотя никто, кроме Дани, не верил, что брату исполнилось двенадцать) безвестно отсутствующим. Ещё год спустя Мерцающий дом снесли и на пустыре стали возводить, наконец, новый микрорайон. Если там и пропадали дети, то не чаще, чем в сотнях других микрорайонов по всей стране. Мерцающий дом остался в городских легендах жутким призраком, о котором вчерашние школьники предпочитали не вспоминать. Одним из многих.

Если бы для Дани всё могло закончиться столь же легко.

Его жизнь превратилась в бесконечный, изнурительный до тошноты марафон борьбы с бременем вины. Родители постарались, чтобы в этой борьбе у него были помощники. Психотерапевты сменяли психологов. Их было столько, что Дане казалось, будто перед ним тасуют колоду карт, на каждой из которых не масть, а лицо: внимательное, благожелательное, сочувствующее – порой даже искренне. Он пытался притвориться, что сеансы идут на пользу. Получалось скверно. Боль прорывалась наружу, бесконтрольная, самым неожиданным образом.

Он ходил во сне. Однажды он обнаружил себя ночью на кухне перед плитой – все конфорки зажжены, а он совершенно голый. Хуже всего, что проснулись родители и прибежали посмотреть, кто шумит среди ночи.

Он мог на несколько минут впасть в ступор, обратиться в каменную статую – мышцы сведены, лицо искажено дикой гримасой. Впервые это произошло с ним на уроке, и Яна Стриженко, напуганная оскаленной физиономией Дани, в слезах выбежала из класса.

И он видел сны. Сны были самым худшим из симптомов. Говорят, между близнецами существует связь, которая позволяет им переживать происходящее друг с другом. Даня никогда не ощущал подобного – до исчезновения Сани. Сны заставили Даню поверить в существование связи.

Из всех снов запомнился лишь самый повторяющийся. Даня брёл сквозь тьму столь непроглядную, что она казалась твёрдой. Вытянутые руки зачерпывали слежалую пустоту, но Даню безотрывно преследовало чувство чужого присутствия. Нечто наблюдало за ним из чернильной бездны – для него незримое, а сам он был пред ним как на ладони. Полное пронзительного недоброго любопытства, уворачивающееся от его беспомощных пальцев, отступающее, но тут же возвращающееся. Порой ладони натыкались на влажную шершавость бетона или сальную затёртость перил. Отчего-то эти касания вызывали больший ужас, чем пустота – ужас входил в колотящееся сердце, точно ржавый гвоздь. В следующий миг найденная поверхность исчезала под руками – проваливалась, отшатывалась, будто во мраке свершалась бесконечная перестройка непостижимой конструкции, в которой он оказался заточён. Даня плёлся дальше, сопротивляясь безумному желанию сорваться на бег, путая верх и низ, начиная, наконец, верить, что давно ослеп и шаркает внутри своей головы. А кто-то бездушный и чужой снова принимался кружить вокруг, словно акула вокруг пловца.

Тогда-то его пальцы проваливались в ледяное, дряблое, чавкающе-сосущее, ощупывающее в ответ, и он пробкой вылетал из сна, озираясь внутри скрученного одеяла, не соображая, где очутился, обводя языком верхний ряд зубов, в котором только что зияла прореха.

Другие сны не оставались в памяти – и к лучшему. Как-то Даня разбудил среди ночи родителей воплем: «Они собирают меня! Собирают!». Прооравшись и откинувшись на сырую от пота подушку, Даня, осознав забвение, выдохнул почти счастливо.

После объявления Сани пропавшим – но до сноса Мерцающего дома – поредевшее семейство Пушковых переехало в Рязань. Демоны прошлого увязались за Даней следом. Иногда прятались в темень, наполняющую Данины сны, но не исчезали. Никогда.

С грехом пополам он поступил в радиотехнический и бросил учёбу на четвёртом курсе. Сменил полдюжины работ – от продавца похабени в секс-шопе до эникейщика, – но нигде долго не задерживался. И – посещал различные группы поддержки. Там познакомился с Лорой и её демонами: бедная семья, отец-алкоголик, обожавший сажать школьницу-дочь на колени и мычащий про «мужикам нужно разнообразие», токсикомания и затянувшиеся шрамы на запястьях. Флеш-рояль. Лора была хрупка и надрывно красива, как забытая французская актриса. Даня вообразил, что две покалеченные души способны исцелиться, слившись в единое целое, и убедил в этом Лору. Оба ошиблись, но поздно: уже ипотека, уже кредиты, и – вишенка на торте – двойняшки, Даша и Кир, глядя на которых, Даня не мог понять, на кого те похожи. Лора считала, что муж ходит по бабам, и скандалила из-за его внезапных отлучек, пока не свыклась. Даня, который не помнил, где пропадал, был готов с ней согласиться.

Всё как у людей – прямо по Летову.

Так бы и дрейфовала жизнь к безблагодатному итогу, если бы не звонок с неизвестного номера одним мартовским вечером, заставший Даню скучающим за остывшим кофе. Помешкав – звонить могли из банка по просроченному кредиту, – Даня решил ответить.

– Да? – Настороженно.

Шелест чужого дыхания обдал ухо:

– Данил? Даня, ты? Привет. Узнаёшь?

Не банк, не коллектор, не продаван, рекламирующий новый тариф связи. Но Даня едва одолел желание сбросить сигнал. Дешёвый «Сяоми» прилип к вмиг вспотевшей щеке.

– Кто это?

В динамике смущённо хихикнуло.

– Толя Шилклопер. Из Млечи. Мы дружили, помнишь?

«Предпочёл бы забыть»

– Привет, Толик, – деревянно отозвался Даня. – Какие дела?

Новый выдох лизнул ушную раковину. Опустив глаза, Даня увидел, как ступня сама собой отбивает морзянку по ножке табуретки.