В Ульцинь
– В Ульцинь можно попасть двумя способами, – тоном бывалого путешественника объяснял Виталик Але перед полётом. – Дойти пешком от аэропорта до автобусной станции или тормознуть на остановке проезжающий автобус. До станции минут десять ходьбы, а остановка – рядом с аэропортом. У нас сумки, поэтому первый варик отпадает.
Третий варик, о котором Виталик умолчал – взять такси, – Але нравился больше прочих. Его Виталик не рассматривал: дорого. Але осталось лишь вздохнуть про себя.
– А как ты узнаешь, какой автобус надо тормознуть? – спросила она.
Виталик глянул на неё поверх солнечных очков, кривовато сидевших на горбинке греческого носа.
– Станем махать каждому. На «Винском» пишут, в Черногории это так работает. Не кипишуй, Свинникова.
В ответ Аля Винникова привычно назвала Витальку Мамонова Омоновым.
На земле всё сложилось иначе, чем сулил форум Винского. Остановка и вправду оказалась возле аэропорта, но проторчали они на ней почти час. За это время мимо проехало два автобуса, хотя Виталик и махал им рукой, а перед вторым даже подпрыгивал. «Не пассажирский», – оправдывал Виталик каждую неудачу. Он стряхнул с плеч рюкзак и водрузил его на Алину спортивную сумку, стоявшую в траве. Сзади на прежде белоснежной футболке Виталика проступило сырое пятно с коричневатой каймой. Поля Виталикиной панамы понуро обвисли. Он утратил всякое сходство с бывалым путешественником.
Терпение Али, и без того подорванное долгим перелётом – транзит в Белграде занял двенадцать часов, – иссякло. Она хотела заметить, что десять минут пешком до автобусной станции – это в пять раз меньше времени, проведённого ими на остановке, когда Виталик оторвал взор от залитой жарким солнцем асфальтовой ленты, извивающейся среди сочной июньской зелени, и оповестил:
– Едет, кажется.
Поля его шляпки тотчас вернулись в прежнее приподнятое положение. Рик Санчес с принта на футболке торжествующе показывал Але «козу».
– Ну так тормози!
Аля не сомневалась, что и третий автобус – тёмно-синий кашалот с лоснящимся лобовым стеклом – промчится мимо, обдав их запахом выхлопов и нагретой резины. Но тормоза обнадёживающе скрипнули, шины, замедляя вращение, зашуршали, и металлический великан замер, усмирённый Виталькиным поднятым пальцем.
Виталик послал Але ликующий взгляд «А что я говорил?» и сунулся в растворяющуюся путникам дверь.
– Ульцинь? – спросил он в полумрак. Ответа Аля не услышала, но заметила, как просияла физиономия парня. Она подхватила со скамейки свой рюкзачок.
– Ульцинь, Ульцинь! – тараторил Виталик, возвращаясь за вещами. – Ты ещё сомневалась. Ульцинь!
В боку автобуса с причмокиванием распахнулся люк багажного отсека. Виталик закинул в него спортивную сумку, после чего как истинный джентльмен первым устремился в автобус.
– Путешествие продолжается! – трубил Виталик. Рюкзак свисал с одного его плеча, так что поднимающаяся следом Аля видела теперь лишь половину грязного пятна на спине. – Время, мать их, приключений.
В автобусе царила жара. Не послеполуденная жара раннего лета, сухая и пропитанная кондитерским благоуханием жёлтых цветочков, обильно рассыпанных у остановки, подобно кукурузным зёрнам. Нет, это была тяжёлая, законсервированная духота, наполненная пылью, затхлостью и крепкой сигаретной вонью. Прочие запахи, менее выраженные, Аля пока не узнавала. Она лишь могла сравнить их с вонью кислой плесневеющей капусты или носков, забытых на дне корзины для белья.
Водитель что-то сказал. Виталик переспросил. Водитель ответил. Виталик обернулся к Але. Лямка его рюкзака шлёпнула девушку по щеке.
– Надо надеть маску, как я понял, – сказал Виталик. – У них, вишь, с этим построже.
Аля достала из кармашка рюкзака медицинскую маску, с которой проделала путь из Москвы, и нацепила на нос. Неприятные запахи слабее не стали, зато теперь к ним добавился аромат затасканной тряпки.
Виталик расплатился и двинулся по салону. Глаза Али не успели отвыкнуть от солнца, и на миг Виталик выпал из поля зрения, словно автобусная темнота уплотнилась и втянула его в себя, оставив девушку одну на подножке тёмно-синего гиганта – выжидающая, готовая принять и её. Затем она увидела другого гиганта – того, что сидел за рулём – и от изумления на мгновение забыла, как переставлять ноги.
Водитель был противоестественно толст. Настолько, что брюхо скрывало бёдра, и из-под него торчали сразу колени. Будто ламантина выволокли на сушу и затолкали в салон, где бедняга расплылся громадной каплей масла, обтянутой парусиновой тканью и бледной до болезненности кожей. Все черногорцы, которых Аля успела повстречать на балканской земле, были приятно смуглыми. Потому у Али, когда она смотрела на отливающее лёгкой синевой лицо водителя, возникла странная мысль: а он вообще когда-нибудь покидал своё кресло?
Смоляные неопрятные кудри шофёра напоминали ворох пружин, которые шути ради высыпали на голову и приклеили пóтом к черепу, лбу и вискам. Але редко доводилось встречать столь ошеломляюще жалкое и отталкивающее создание. Может, и вовсе никогда.
Она была убеждённой противницей бодишейминга, и потому действие эффекта «зловещей долины» стало для неё не только новым ощущением, но и неприятным сюрпризом.
Её окликнул Виталик – вот же он, никуда не исчез, стоит у передних кресел.
– Dobar dan, – поздоровалась она с водителем фразой из русско-черногорского разговорника.
Водитель дёрнул ламантиньей головой, будто пытался повернуть её и рассмотреть вошедшую получше. Ничего у него не вышло. Шея водителя утопала в подушках жира. Ему удалось только скосить заплывшие поросячьи глазки, прячущиеся под очками с линзами, толстыми, как донышки бутылок, и промяукать что-то совершенно не похожее на черногорское приветствие. Медицинская маска толстяка была растянута на подбородке, как слюнявчик. Над ней шевелились влажные, землисто-сизые губы. Аля подумала, что водитель похож на Ждуна, и едва не фыркнула.
Она поднялась в автобус. Дверь за спиной закрылась с уже знакомым звуком поцелуя, отсекая единственный источник свежего воздуха. В автобусе не оказалось никакого намёка на кондиционеры.
– Too hot4, – попробовала Аля объяснить водителю. – Кондишен.
Ждун скосил глаза сильнее и повторно мяукнул. Затем включил поворотник и потянул за рычаг. Автобус тронулся. За лобовым стеклом остановка, где пара провела час, ушла вправо, пейзаж качнулся и поплыл.
– Блин.
Виталик шёл по проходу. Аля быстро окинула взглядом ряды кресел и не без удивления обнаружила, что все они заняты старухами. Не божьи одуванчики, как в России – крупные крепкие балканские бабки с густо-загорелой до терракотового кожей. Такого же цвета была черепица, покрывающая крыши домиков, что мелькали за окнами. Цепкие глаза в паутинках морщин дерзко и весело изучали вошедших. Нижнюю часть лиц всех без исключения тёток скрывали медицинские маски, над которыми клювами торчали мощные римские носы.
Замявшийся было Виталик бросил Але через плечо:
– Есть места, – и двинулся в конец салона, где действительно дожидались седоков два пустых кресла.
– Виталичек, дай мне к окну.
– Какни, – хмыкнул Виталик великодушно, заталкивая их рюкзаки на полку. Аля протиснулась мимо него и упала в кресло:
– Наконец-то!
– Наконец-то, – подхватил Виталик, усевшись рядом. Они разом стянули маски на подбородки. Аля со вздохом пожаловалась:
– Спина просто отваливается. И всё, что ниже.
– Осталась ерунда, – ободрил неунывающий Виталик. – Час сорок, если приложение не врёт.
– А-а! – с деланым отчаянием вскрикнула Аля и отдёрнула с окна тёмно-коричневую штору. Штора сразу вернулась в прежнее положение. Аля повторила попытку. Штора упрямо съехала на прежнее место, оставив от вида из окна узенькую щёлочку. Дотрагиваться до шторы было неприятно – на ощупь та напоминала клок пыльной старой паутины, – и Аля сдалась.
– Каков автобус! – Она раздражённо огляделась. – Воняет, кондиционера не предусмотрено. Худший автобус ever5!
– Счас решим. – Виталик привстал и распахнул форточку. Свежести не прибавилось. С тем же успехом Виталик мог открыть один из рюкзаков. Воздух снаружи был жаркий, неподвижный, он не мог колыхнуть даже строптивую шторку. Виталик развёл руками:
– Не судьба, Свинникова.
– Пользы от тебя, Омонов…
– Так можно и обидеться.
– Да я не из обидчивых, – отшутилась Аля, притворившись, что не поняла суть замечания.
Жара не располагала к тому, чтобы ломать голову над ответной шпилькой, и Виталик смолчал.
А вот пожилые дамы, притихшие во время остановки автобуса, вернулись к прерванным беседам. Очень быстро у Али сложилось впечатление, что все старухи знакомы друг с другом. Развалившаяся позади Виталика тётка в голос, почти криком, обращалась к товарке, сидевшей в соседнем ряду на три кресла впереди. Товарка откликалась с той же неприличной мощью децибел. Маска под её носом вздувалась и опадала, как зоб квакающей жабы.
– Ну охренеть, – прокомментировала Аля полушёпотом, морща лоб. – Ревут, как ослы. Чего они?
– Южный темперамент, – флегматично откликнулся Виталик. Он ковырялся в телефоне, сдвинув панаму на затылок.
Перед отлётом, вспомнила Аля, Виталик рассказывал, что в черногорском языке много слов, схожих с русскими. Она выучила некоторые выражения из разговорника: «Dobar dan», «Zdravo», «Hvala». Надписи в аэропорту: «Ulaz» и «Izlaz»6. И правда, похоже. Однако сейчас, вслушиваясь в трескотню, Аля не находила в ней ничего общего с родным языком. Ни единого узнаваемого слова в грохочущем потоке. Даже «Zdravo» или «Izlaz» не промелькнули. Одно нескончаемое «мяу-мяу-мяу». Аля не выдержала.
– Excuse me! – Она повернулась к тётке, горланящей над ухом. – Oprostite7! Вы не могли бы потише или пересесть, если вам так хочется пообщаться? Can you be quite or change a seat, please?8 Izvolite?9
Для убедительности Аля похлопала себя ладонями по ушам.
Старуха вытаращила на Алю маслянисто-чёрные глаза. В их глубине плясали искры – признак то ли веселья, то ли чеканутости. Энергично закивала. И пуще прежнего затянула своё «мяу-мяу» сидящей в другом конце автобуса подруге. Маска не первой свежести заходила ходуном, вздуваясь на самом горле крикуньи. У старухиной соседки на маске красовалось водянисто-бурое пятно в форме раздавленного жука. Алю передёрнуло. Изжога – она и вспомнить не могла, когда мучалась ею последний раз – ежом прокатилась по пищеводу.
– Витальк.
– А?..
– Уй на! – Аля раздражённо всплеснула руками в сторону неумолкающих старух.
– Ну что я сделаю? – пробубнил он. – По морде, что ли, надаю? Пожилые же люди…
– Да-а, тут точно дом престарелых на колёсах!
– Это не противозаконно. Сама такой будешь, – с вымученной улыбкой произнёс он, пытаясь изобразить, насколько безразличны ему царящие шум и гам.
Старуха позади Али расхохоталась. Как будто поняла сказанное Виталиком. Дребезжащий, хриплый звук: будто и не человек смеётся, а гигантский попугай.
Девушка выругалась сквозь зубы. Бросила на хохотунью испепеляющий взгляд – Аля надеялась, что он кажется таковым, – вытряхнула из сумочки мобильник и заткнула уши наушниками. Клава Кока под кукольную музыку заканючила, чтобы её забрали пьяную домой. Сквозь эти настойчивые мольбы пробивался, ввинчивался в каждую паузу между нотами старушачий гомон. Але оставалось только уткнуться носом в узкую полоску стекла между шторкой и рамой и терпеть. Вдоль дороги бежали домики, указатели, заправки, опушённые пышной зеленью, но вид перестал казаться Але манящим.
Невероятно, но среди этой какофонии ей удалось задремать. Правда, ненадолго – на повороте Аля тюкнулась лбом о стекло и очнулась. Во сне, стремительно ускользающем из памяти, она ожидала приёма врача, а вперёд очереди в кабинет лезли люди, изуродованные ноздреватыми опухолями. Аля не возражала. У неё было стойкое предчувствие, что доктор приготовил ей дурные вести. Дрянь, а не сон.
Она потёрла ушибленный лоб. Наушники свалились на колени, и из комка спутанных проводов доносился комариный писк очередного дарования из Black Star.
Старуха, которая сидела впереди, размеренно билась затылком о спинку кресла. Аля забыла и про ушиб, и про скомканные наушники. Ей показалось, что сон продолжается и невесть откуда взявшийся доктор примет женщину без очереди. Её соседка никак не реагировала на поведение подруги, продолжая горланить тётке из соседнего ряда.
– Витальк. – Аля пихнула локтем парня, который тоже успел задремать.
– Ого, – оценил он, почесав себе темя под панамой. Может, продолжил бы комментарий, но тут рука припадочной резко, будто вырвавшаяся из корзинки мамба, взметнулась к окну. Ногти, длиннющие, рубиновые – настоящие когти, – заскребли по стеклу.
– У неё приступ, что ль?
– Не похоже, – ответил Виталик без особой уверенности. Он подался вперёд, желая убедиться. Тотчас старуха среагировала на движение и обернулась, вперившись глазами в Алю. Старуха так неестественно сильно вывернула шею, что приобрела сходство с тучной совой в рыжем парике. Невольно Аля вспомнила какой-то древний ужастик, в котором одержимая злым духом девочка вытворяла подобное.
По крайней мере старуха была в сознании.
Хорошо это ли плохо? Аля не знала. Она физически ощущала на себе совиный взор бездонно-чёрный, с оливковой искрой, глаз: будто два шершавых пальца с крючковатыми когтями слепо шарили по её щекам, скулам, бровям… Когда взгляды – против Алиной воли – встретились, голова у девушки закружилась, словно призрачные пальцы вошли ей в мозг и начали месить.
Тем временем когти старухи всё вытанцовывали на стекле психоделическую чечётку, всё выстукивали дробно самое странное и завораживающее ASMR из всех, когда-либо созданных и выложенных на YouTube. Будь Аля сейчас на ногах, они бы её подвели.
Она заставила себя улыбнулась старухе: чрезмерно приветливо, так, чтобы улыбка могла восприниматься как вызов.
– Zdravo! Давайте знакомиться! Я Аля. And you10?
– Свинникова, да оставь ты её, – предостерёг Виталик. – Эти мне твои случайные знакомства…
– Дружба – это магия, Омонов.
– Она тебя даже не понимает, – не сдавался Виталик, и тут старуха обратила свой взгляд на него. Морщинки умильно побежали от уголков её глаз до самых висков: старуха просияла под маской.
– Vitka, – промурлыкала она. Виталик пожал плечами. – Vitka.
– Вот и ты завёл себе друга, – невинным голоском заметила Аля. В глубине души она была рада, что старуха переключила внимание на парня.
– Счастье-то какое, – пробубнил Виталик. – Всю жизнь мечтал.
Аля снова улыбнулась старухе. Но та неожиданно отвернулась, будто вспомнив некое событие, которое требуется срочно обдумать. Рука, царапавшая стекло, бессильно упала. Старухина соседка что-то сказала рыжей, после чего обе сипло и неприятно расхохотались: будто вороньё сорвалось с кладбищенской ограды.
Обычно дружелюбие помогало Але разрядить обстановку, но сегодня этот приём впервые подвёл. Напротив, воздух в автобусе точно сгустился, пространство сжало девушкины плечи. В семь лет Аля играла с мальчишками на стройке – она была той ещё пацанкой – и забралась в какую-то трубу, где и застряла. Дожидаясь подмоги, она пыталась не разреветься – и всё-таки разревелась к самому приходу взрослых. В накалённой солнцем трубе было душно, как в микроволновке, пахло ржавчиной и крысами. Голоса дружков снаружи казались громкими и искажёнными, точно между собой насмешливо перекликались чудовища, лишь прикидывающиеся людьми. Сейчас то давнее чувство (клаустрофобия? предчувствие угрозы? – Аля не знала) вернулось. Аля опустила ладонь на Виталикино колено и сжала.
Он истолковал жест по-своему.
– О-ля-ля. Сохрани свой запал до Ульциня. Нам ехать ещё час.
«Час езды! – повторила она про себя, убирая руку и отстраняясь. – Я ведь не разревусь, как в той трубе? Вот будет номер»
Занавеска колыхнулась и мазнула Алю по щеке. Вкрадчиво, щекочуще: ветхий саван, отслаивающаяся змеиная кожа. Аля отшатнулась от окна и обхватила себя руками.
Ей внезапно захотелось чесаться и мыться. Ей захотелось домой. Не в гостиничный номер – в Россию.
Виталик отрешённо ковырял ногтем крохотное бурое пятнышко на спинке переднего сиденья. «Шарк-шарк». Будто пытался таким способом познать, что это за пятнышко цвета ржавчины.
Жара в автобусе не спадала. Аля чувствовала каждую каплю вязкого, как масло, пота, выступающую на лбу, шее и плечах. Капли скатывались между лопатками к пояснице, точно дети с горки. Несмотря на духоту, изнутри Алю обдало холодом. Желудок свернулся в покрытый инеем узел и из глотки к языку вскарабкалась горечь.
Виталик продолжал скрести обивку, найдя новое пятнышко, покрупнее. С видом учёного, корпящего над сложнейшей теоремой, разгадка которой способна или спасти мир, или погубить. Аля захотела осадить Виталика, из её обожжённого горла готов был вырваться крик, когда внезапно услышанное слово заставило её осечься.
Слово, знакомое каждому жителю России.
Аля закусила губу и навострила уши.
Слово повторилось:
– Блядь, – и следом, с другого ряда, прилетело ответное: – Сука.
Глаза Али расширились до ломоты.
В нескончаемую, кажущуюся неразборчивой болтовню старух, от которой мелко дребезжали оконные стёкла, невпопад врывались родные ругательства:
– Мяу-мяу-мяу, мразь, мяу-мяу-мяу, дура, мяу-мяу-мяу, гнида, мяу-мяу-мяу, падла.
«Славянские языки похожи». Аля попыталась уцепиться за эту мысль, как за спасательный круг. Славянские языки похожи, и то, что у родственных народов одинаковые ругательства… возможно, не так ли?
Вот только зачем старухам понадобилось сквернословить? Аля не представляла.
Виталик тем временем забил на свою теорему и клевал носом, натянув панаму на глаза.
– Виталь!.. – сдавленным голосом позвала Аля. – Вита-аль.
«Мяу-мяу» исчезло и очищенное от черногорских слов сквернословие хлынуло по салону непрерывным помойным потоком:
– Жопа-овца-тварь-пидорюга-соска-мразота-сволочь-шалава-дегенератка-потаскуха-стерва-говно…
Кажется, ни одно ругательство не повторялось.
Аля впилась ногтями в нижнюю губу. Это сон, просто дурной сон. Не было другого объяснения.
Резь в губе и привкус крови сказали ей об обратном.
По волосам на затылке пробежала лёгкая щекочущая волна. Муха. Аля мотнула головой. Щекотка пропала, но тотчас вернулась. Аля махнула рукой, отгоняя насекомое. Кончики пальцев чиркнули по чему-то упругому и гладкому. Она с омерзением оглянулась и упёрлась взглядом в нависший над спинкой её кресла орлиный нос, который выпирал над медицинской маской старухи, сидевшей позади.
«Она меня нюхала? Нюхала?!»
В аэропорту Тивата Аля забегала в туалет, но сейчас её кишечник вновь налился невесть откуда взявшейся тяжестью.
«Самое время!»
Лицо старухи отдалилось от спинки Алиного кресла – будто глубоководная рыбёха, заглянувшая в иллюминатор батискафа, безмолвно отступила в пучину. Глаза старухи сверкали взбудоражено и весело.
– Виталька, проснись! – Аля пихнула парня ногой, продолжая коситься на чокнутую бабку.
– Приехали? – причмокнул губами Виталик.
– Виталик, давай выйдем.
– Чегой-то ты? – Он поправил панаму. – Это как понимать, Свинникова?
– Поймаем следующий автобус.
– Здесь? – Виталик с сомнением посмотрел направо. Окно с другого борта заливала лазурь, едва опалённая снизу персиковым румянцем заката. Они ехали по горной дороге над Адриатическим морем.
– Кого ты здесь поймаешь? – протянул Виталик плаксиво.
– Кого угодно. Автобус, попутку… хоть ишака!.. Такси вызовешь.
– Не пойму твоих капризов. То ты рвалась: «скорей-скорей», теперь выйти хочешь. До Ульциня меньше часа… – Он вдруг хитро подмигнул. – А у тебя, случаем, не ПМС, а?
– Они здесь все крезанутые! – выпалила Аля.
– Тихо ты! – Виталик округлил глаза. – Услышат.
– Они не понимают ни черта! – огрызнулась Аля, понижая голос, и тотчас подумала: ой ли?
– Ты послушай, что они несут, – добавила она шёпотом.
Старушечье «мяу-мяу» вернулось. Никаких ругательств.
Виталик не понял.
– Пожилые леди любят общаться, – пояснил он. – Южный темперамент. Я ж говорил.
– Нет, они… перестали… Они ругались на русском, пока ты дрых.
– О-о. Весь мир ругается на русском. Горжусь Родиной.
Аля решилась на крайние меры.
– Виталька, – пообещала она. – Если сейчас выйдем, разрешаю делать со мной до утра всё, что хочешь. Даже каждую ночь. А не выйдем, до конца отдыха справляйся сам.
На лицо Виталика выплыла растерянная улыбка.
– Это удар ниже пояса. – Он предпочёл решить, что Аля всё же шутит. – После таких угроз ребята идут искать секас на стороне.
– Виталь. – Аля тронула его за плечо. – Пожалуйста. Я очень прошу. Давай сойдём. Мне здесь реально жутко.
– Да отчего? – Он недоумённо оглядел салон, но Аля уже видела: поддаётся. Её сердце забилось чаще, подстёгиваемое предвкушением свободы.
А затем горло сжало в спазме слезливого ужаса.
Речь старух сделалась низкой, гортанной, резонирующей. Не голоса – осиное жужжание. В нём Аля опять услышала знакомое слово, но на сей раз не матерное.
«Смерть». Слово мощно врывалось в старушечий гвалт, превращая тот в подобие футбольной кричалки:
– Мяу-мяу, мяу, СМЕРТЬ. Мяу-мяу, мяу, СМЕРТЬ. Мяу-мяу, мяу, СМЕРТЬ.
– Каждую ночь, – подмигнул Виталик, думая о своём. Каким бы пугающим не оказалось её положение, Аля нашла в себе способность ужаснуться и другому: вот за этого валенка она хотела выйти замуж? – Что захочу. И золотой дождь? Каминг-аут: я всегда мечтал попробовать. В пассивной роли… Ну а чего?!
«Дождь будет коричневым, причём сейчас, если не оторвёшь, наконец, свою жопу от сиденья», – угрюмо подумала Аля.
– С превеликим удовольствием, – сказала она вслух.
Виталик оторвал жопу и, сграбастав рюкзак, поплёлся по автобусу, неуверенно озираясь.
Старухи разом смолкли. Если бы не шум мотора и гул пульсации в ушах, Аля решила бы, что оглохла. Внезапное молчание пассажирок испугало её куда больше, чем нескончаемый, полный ругани и проклятий гомон. Стараясь не выказать страх, Аля неуклюже выбралась в проход. Ударилась макушкой о полку. Забрала рюкзак и пошла по проходу, стараясь не задевать старушечьи бока, которые свисали с кресел тюками несвежего теста. Задача не из простых – автобус пьяно вилял на серпантине и Алю бросало то в одну сторону, то в другую. Впереди за лобовым стеклом пейзаж – дивные балканские виды, небо и вода – мотылялся на поворотах, как возвращающийся под утро домой гуляка. Алю начало мутить. Она продвигалась, упираясь ладонью в потолок и ощущая на себе пристальные взгляды старух, из чьих лап намеревалась ускользнуть.
«Не подавать виду. Выйти из автобуса. Дождаться следующего. Ничего сложного»
Она начала верить, что получится. Даже убедила себя – почти, – что ничего угрожающего не происходит. Просто иногда лучше перестраховаться – ради собственного спокойствия. И эти…
Палец одной из старух шершаво, с нажимом, чиркнул по её ноге. Сверху вниз. Точно пробовал на вкус.
Аля притворилась, будто не заметила.
…и эти бурые разводы на полу – того же цвета, что и пятнышки, которые недавно ковырял ногтем Виталик, – всего лишь ржавчина.
Последний что-то втолковывал водителю на смеси русского с английским, подкрепляя слова бурной жестикуляцией. Водитель взирал на него, позабыв о дороге. На мучнисто-белых щеках Ждуна проступила кислая испарина. Виталик закончил, толстяк пискнул и непонимающе поднял сдобные плечи.
– Стоп, – присоединилась подоспевшая Аля. – Выход. Izlaz. We need to get off here11.
Лицо водителя сохраняло идиотическое выражение. Аля пустила в ход крайний довод:
– A toilet! Туалет! – И показала сперва на свой живот, потом на зад.
Взор толстяка просветлел. Тягучая улыбка раздвинула обвисшие щёки. Водитель понимающе закивал. Пара закивала в ответ.
Автобус продолжал ехать.
– Эй! – Аля постучала кулачком по двери. – Тук-тук. Izlaz. Мы izlaz здесь.
– Nema izlaza, – пискнул шофёр, отворачиваясь и всматриваясь в дорогу. – Zabranjeno12.
У Али затряслись руки.
– Почему «забранено»?!
– Горы! Горы! Остановка нет.
Дрожь перекинулась на ноги.
– Виталь, – воскликнула Аля в слезливом ужасе. Получился какой-то сиплый взвизг.
Туша Ждуна стекла влево, он пошарил под панелью и извлёк оттуда – здесь у Али возникло ощущение, что её затянуло в чужой сон – ночной горшок.
– Туалет! – воскликнул водитель радостно.
На дне горшка коричневели витиеватые, как письмена на древнем языке, загогулины черкашей. Аля выпучила глаза до онемения, они стали словно прибрежные камни-голыши.
– Да иди ты вон! – протрубила она, отшатываясь.
Виталик со скучающим видом поплёлся назад.
– Ты куда?! – вспыхнула Аля.
– Свинникова, ну а чего? – всплеснул руками предатель. – Раз здесь выхода нет. Может, дотерпишь? Если сядешь и не станешь шевелиться…
– Какой же ты… – На миг она даже позабыла страх. – Какой же ты Виталик!
Она развернулась к двери и двинула её ногой. Подошвой кроссовки, прямо в стекло.
– Открывай! – Повторила удар.
Замахнулась для третьего, и тут сидевшая справа от выхода старуха схватила Алю за запястье. Кроссовка, взметнувшись, зачерпнула пустоту.
Аля опустила глаза. Бабкины жилистые пальцы с бордовыми ногтями вдавились в её кожу до стремительно разливающейся синевы. Глянула выше и встретилась со старухиными буркалами, люто сверкающими над маской.
Сердце ударило Але под дых, словно перчатка боксёра.
– Отпусти. Меня, – отчеканила девушка, изо всех сил стараясь казаться бесстрашной. – Let. Me. Go.
Маска на ведьминой морде вздулась, заплясала ходуном. Из-под ткани вырвался рокочущий рык псины, которая жаждет не жрать, а рвать и терзать: г-р-р-р! Вибрация этого звука – то ли хохота, то ли яростного рёва – сбежала по стальным пальцам старухи на Алину бедную, перекрученную руку.
– Аллё! – Это Виталик вспомнил, кто здесь мужчина. – Отпустила её! Какого хрена? Отпустите, я не шучу!
Глаза старухи блеснули мертвенным электрическим светом. Никаких метафор – лупетки ведьмы полнились жидким серебром, как у ночных животных, заснятых натуралистом на специальную камеру.
Аля в панике оглянулась. Виталик спешил на помощь. Тряска швыряла его от кресла к креслу. Неважно – он вырвет Алю из хрычовкиных лап. А потом старухи, мимо которых пробирался парень, не сговариваясь, вывалились в проход и повисли на нём. Облепили, словно поклонницы, которые прорвались на ковровую дорожку к поп-звезде. Ещё одна бабка перегородила ему путь, обняла, обволокла всей стокилограммовой тушей и скрыла от Али.
Виталик заголосил – сперва возмущённо, затем испуганно.
Аля присоединилась к его крику.
Хватка карги усилилась – хотя, казалось бы, куда ещё? Старуха рванула девушку к себе. Не устояв, Аля провалилась в гору колышущейся, пружинящей плоти, смердящей духами, пóтом и табаком. Щека утонула в дряблых подушках, выпирающих из выреза. Старуха торжествующе захихикала. Звук, казалось, исходил из-под подбородка, не изо рта.
Из далёкого далёка, с другого полушария, с Южного полюса доносились истошные вопли Виталика. Под их аккомпанемент Аля забилась в мясных объятьях, как муха в липучке. Старуха, забавляясь, ослабила хватку, чтобы Аля смогла выпрямиться. Когда это случилось, когти сомкнулись и потянули девушку обратно, выламывая руку, выворачивая в локте. Хватка опаляла кожу, и Аля почти видела, как та лопается и сползает с кости волглым чулком. Она закричала, теперь от боли и бешенства, размахнулась свободной рукой и обрушила рюкзак на голову противницы. Места для замаха было недостаточно, и удар вышел смазанным. Но он достиг цели.
Старуха тряхнула башкой и исступлённо заморгала. На помощь ей пришла соседка: сцапала Алю за посиневшие и распухшие, словно сардельки, пальцы, торчащие из кулака приятельницы. Принялась выкручивать. Боль унесла Алю, как на ракете, куда-то в стратосферу. В глазах заплясали фиолетовые круги. Воображение услужливо подсунуло ей картину: чумазый, весь в жиру, отвратительный обжора, отламывающий крылышко у жареной перепёлки.
Аля рванулась вперёд и впилась зубами в старухино ухо.
Скользкий, стылый моллюск с жемчужиной серёжки, в паутине скомканных кудряшек хрустко сплюснулся между нёбом и языком. Аля вгрызлась в хрящ. Рот наполнился солью и медью.
Старуха сипло, басовито взревела, дёрнула кумполом. Её свободная рука взвилась, метя когтями в глаза той, что из жертвы превратилась в хищницу. Але пришлось выплюнуть ухо и отшатнуться. По подбородку Али побежала кровь, превращая девушку в киношного вампира. Старуха, остервенело вращая гляделками, сорвала свою маску. Под маской оказался напомаженный, как у клоуна, рот. Подо ртом – жирный подбородок.
Под подбородком – второй рот.
Не просто рот – пасть.
Края трещины, пересекающей горло старухи, разошлись. Ширящийся провал обнажил кривые треугольные зубы, похожие на осколки кувшина, которые кто-то воткнул в морщинистую плоть шутки ради. Голова старухи откидывалась назад под неестественным углом, как крышка деревянной пивной кружки – у Али была такая, Виталик привёз из Праги, – и пасть превратилась в ощеренный колодец с сочащимися влагой, цвета заветренного мяса стенками, в складках которых подрагивали узлы синюшной ткани.
Рядом кто-то истерично завизжал. Аля не поняла, что кричит она сама.
Играючи преодолев сопротивление, старуха потянула Алю ближе и захлопнула пасть на её руке, как капкан. В пробивающемся сквозь шок изумлении Аля лицезрела, как в акульих зубах исчез ломоть мяса с предплечья. Её мяса. Боли не было.
В первую секунду.
А далее в её сознании не осталось ничего, кроме боли – выворачивающей, ослепительной, не ведающей пределов.
Рана осклабилась растрёпано и сочно, обнажив кость. Кровь выплеснулась на морду старухи, и чудище алчно припало к вывороченному мясу, накрыло рану кожистыми складками, обрамлявшими пасть заместо губ. С тошнотворной жадностью, чавкая принялось лакать, сосать, тянуть из раны. Губы его верхнего, человеческого, рта растянулись в клоунской улыбке. Соседка твари, опьянённая запахом и видом, судорожно стянула с рыла маску, ринулась к руке, и Аля сквозь водопад слёз увидела, как перемалываются в клыках монстра её бедные распухшие пальцы. Струи крови выстрелили из обрубков на кисти, словно фонтанчики газонных разбрызгивателей, по странной прихоти садовника не прозрачные, но алые. Уцелевший большой палец ожесточённо сгибался и разгибался, точно подыхающий червь. Будто голосовал, пытаясь тормознуть проезжающий автобус.
Воя, Аля рухнула на колени. Боль была мощная, нестерпимая, и Аля могла бы сравнить её с пламенем, охватившим с головы до ног – если бы была в состоянии сравнивать. Чья-то когтистая пятерня бесцеремонно ухватила девушку сзади за волосы, и, опаляюще дыша, сбоку над плечом нависла одутловатая, в оспинах, харя – точно луна, сошедшая с орбиты и падающая на планету. И луну эту понизу раскалывала трещина.