Страшный суд над богом и дьяволом

– Но ведь это планета нашего сектора! – возмутилась Помощница. – Пока не будет проведено служебное расследование о статусе этой планеты, я отказываюсь в этом участвовать!

– Молчать, малявка! – завопил Надзиратель. – Тебе только-только пять миллиардов лет стукнуло, а уже старших учишь! Я, когда ты еще астральным зародышем была, уже Старшим Канцеляристом был! Ты представляешь, что произойдет, если выяснится, что эта планета – не брак? Миллиарды лет без контроля, управляется представителем чужого сектора, да еще и объявила войну планете высшего сорта! Нас сошлют амебами на Юпитер! А если Земля – брак, то молекулами на Марс, за халатность. Дивный выбор!

– Вас сошлют, – невозмутимо сказала Помощница, делая ударение на «вас».

– А ты и рада? – зло сказал Надзиратель. – Думаешь, на мое место посадят?

– Я думаю о несчастной планете, на которую нападает агрессор, – сказала Помощница. – Без закона, без души. И мы можем эту планету спасти.

– Земля – брак! – убедительно сказал Надзиратель. – То, что она приписана к нашему сектору – лишь бюрократическая путаница.

– Это еще нужно доказать, – ответила Помощница.

Надзиратель задумался и принял мудрое решение.

– Ты заметила, что заявление написано раньше начала войны? Раньше первого контакта? – вкрадчиво спросил он.

– Неясно, – сказала Помощница. – Но нужно выяснить!

– Вот и выясняй, – легко сказал Надзиратель. – Шли от своего имени документы в Страшный Суд. Даю полномочия.

– Хитро, – улыбнулась Помощница. – Если Земля – брак, меня покарают, а вас поощрят. Если Земля – планета нашего сектора, хвалят нас обоих.

– Выбирай – либо ты инициатор, либо наушница, либо халтурщица, – усмехнулся Надзиратель. – Ты свободна в выборе!

– Который навязали вы, – язвительно сказала Помощница.

– Но я же Надзиратель, – с гордостью ответил Надзиратель.

– Если бы точно знать… – задумалась Помощница.

– Фатум слеп, – заметил Надзиратель.

– Если это говорите вы, то действительно слеп, – с горечью сказала Помощница.

– Я знаю, что говорю, девочка. Я не гадаю и не думаю, я уже все знаю. Это очень тяжело, – тепло сказал Надзиратель. – И очень давит. За последние два миллиарда лет даже астральное тело начало гноиться. Только атманом и спасаюсь…

– Думаете – брак? – обреченно спросила Помощница.

– Уверен, – кивнул Надзиратель.

– Я хочу быть уверена в вашей уверенности, – сказала Помощница. – Давайте полномочия. Хоть планету спасу.

– Ценой себя? – спросил Надзиратель. – И спасешь ли?

– Надеюсь, что все-таки ценой вашей должности, – хмыкнула Помощница. – Пишите приказ, куратор фатума…

***

Планета Илмез, Пангея, Гамалийская пустыня.

Черный «линкольн» безжалостно рассек небесную синеву и, приилмезившись, взметнул чистый золотистый песок. Дверца «линкольна» распахнулась, и на песок вступил Александр Призонов.

– Идеальное место! – сказал он. – Расположение, территория и пейзаж. Офис, верни колечко!

Офис Полыхаев, вслед за ним вылезший из «линкольна», молча протянул ему кольцо.

– На твоем доппельганнере была чересчур хорошая копия, – заметил Призонов. – Повезло, или заранее делал?

– Вы параноик, – бросил ему Офис. – Я слишком опытен для таких дешевых трюков. Я все же на пяток тысячелетий постарше вас буду, Антихрист Асмодеевич.

– Возраст не измеряется временем, – по-волчьи взглянул на Офиса Император.

– Для вас это особенно актуально, – кивнул Полыхаев.

– О какой это любимой демонице ты грезишь? – поморщился Призонов.

– Я же просил вас не читать мои мысли! – взорвался Полыхаев.

– Мало ли о чем ты меня просил! – возмутился Император. – Просить меня можно о чем угодно, а вот выполню ли я просьбу – другой вопрос. Что тебя волнует? Все в порядке, наших клонов убили. Как мы и планировали.

– Каждый раз, когда меня убивают, меня мучает вопрос – кого убивают? Меня или доппельганнера? – нахмурился Офис.

– Какая разница, – отмахнулся Император. – Мы себя знаем и чувствуем, это главное. Все решилось как нельзя лучше. Если бы наших клонов выбрали в Сенат, мы стали бы воевать сами с собой. Уж себя-то я знаю. Итак, мои опасения, что на Илмезе мы не бессмертны, подтвердились. Как же хорошо, что убили именно доппельганнеров! Представляешь, как бы нам пришлось в чистилище Иеремиила? Чужой рай хуже собственного ада…

– Да, нам там очень плохо, – бесстрастно подтвердил Офис, щелкнув пальцами.

– Когда действительно хочешь, то можешь, – с подозрением оглядел его Призонов. – И прекрати думать о своей демонице, настройся на создание портала! Что и когда ты не успел ей сказать?

– Это не ваше дело, – отмахнулся от него Офис. – Что вы, бывший человек, тридцати пяти лет от роду и сорока лет в паспорте, можете знать о любви между архидемонами? Вас даже женили на демонице, а вас все на человечинку в человечках тянет!

– Причем здесь брак и любовь? – поморщился Призонов и вдруг хлопнул себя лбу. -Кстати, совсем забыл! Я же влюблен, дико и страстно!

– Кому из женщин Илмеза так не повезло? – хмуро спросил Полыхаев

– Дочке Капулы. Хорошая девушка, умненькая, с фигуркой, – вздохнул Император. – С собой заберу.

– Пойдет ли? – скептически спросил Офис.

– Четыре миллиарда идут, а илмезийская девчонка не пойдет? – усмехнулся Призонов. – Куда она денется?

Офис промолчал и защелкал пальцами. Гигантская копия портала из ДСМП заполонила пустыню.

– Сам? Один? Без моего кольца? – сжал кулаки Призонов. – Своего клона создать не смог, а портал – пожалуйста?

– Мое сознание намного сложнее этой железяки, – сказал Офис. – Один я могу очень многое. Намного больше, чем в вашем обществе.

– По стопам Надиного братика пойдешь? – оскалился Призонов.

– Нет, – холодно сказал Офис. – У меня свой путь, отличный от твоего. Ты надоел мне, Саша. Ты не демон, ты бес, а точнее – сумасшедший и сумасбродный бесенок.

– Тебя куда-то позвали, Офис? – осмотрел Полыхаева Призонов.

– Я сам решил, куда мне идти, – твердо сказал Офис.

– Вот и иди, доппельганнер, – спокойно сказал Призонов и повернул кольцо. Ничего не произошло.

– Твои интриги, Саша, можно предугадать еще до того, как ты их задумал, – рассмеялся Офис. – Я не клон, я архидемон! Прощай, бесенок!

Полыхаев щелкнул пальцами и растворился в воздухе.

– Один в пустыне, – потянулся Император. – Как же хорошо!

Он достал бутылку коньяка из мини-бара «линкольна», и, смакуя, отпил глоток.

– Вечно так нельзя, заскучаю, – вслух сказал он. – Но часа три можно. Кого сначала забирать – партийную элиту или любимую девушку? Нет, первым делом – словометы, а девушки – потом!

Император сделал еще один глоток амброзии, достал томик Велирия Влеяды и погрузился в кратковременную нирвану.

***

Планета Земля, пустыня.

666 год со дня Апокалипсиса.

Асмодей вынырнул из своего астрала, потряс головой, отгоняя, убивая и забывая потоки неописуемого наслаждения, и нехотя открыл глаза. Огромный и пустой трон, стоящий посреди безграничной пустыни, был столь обыден и высокопарен, что Асмодей отвел от него глаза и стал изучать низкое серо-фиолетовое небо.

– Я явился, Князь, – просто сказал он.

– Они не посмеют засудить женщину! – перед взором Асмодея появилась упитанная старушка с простым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Правый уголок губ Асмодея дернулся в иронической усмешке.

– Ничего смешного! – нахмурилась старушка. – Я не только Отец небесный, справедливо правящий, но и Мать небесная, нежность дарящая.

– До повестки в Страшный Суд я не наблюдал проявлений вашего материнского инстинкта, великий Иегова, – учтиво ответил Асмодей. – Я уже не говорю о нежности…

– Оставь юродство смертным, – послышался громовой голос. – И прекрати все игры с людишками. Страшный Суд зовет. Четверо всадников прибыли.

– Если мне не изменяет память, они прибыли за вами, великий Люцифер, и за вами, великий Иегова, – любезно ответил Асмодей.

– Тебе предоставляется великая честь стать защитником своего повелителя, – оглушил Асмодея голос. – Ты блестяще проявил себя на первом Страшном Суде. Я надеялся, что он станет последним, но у Надзирателя другое мнение.

– У Надзирателя никогда не было мнения, – поморщился Асмодей. – Дело лишь в сутяжничестве Иеремиила. Единственный архангел, не понявший, что ваш бунт против Иеговы являлся заранее спланированным соглашением, ничего не понял и в этот раз.

– Только вы забыли посвятить меня в эти планы, – фыркнула старушка.

– Это стало традицией, великий Иегова, – заметил Асмодей. – Бог, служащий у дьявола, всегда меняет достоинство на право оставаться богом. Но быть человеком чести намного хуже, нежели бесчестным богом, не так ли?

– Избавь меня от своих сомнительных софизмов, – отмахнулась старушка. – Как ты намерен построить нашу защиту?

– Защищать великих Люцифера и Иегову вовсе не обязательно, – сказал Асмодей. – Достаточно лишь гибели нападающего. Как вы помните, великий Люцифер, именно так мы решили проблему с архангелом Рафаилом, посмевшим подать заявление в Страшный Суд. Без заявителя и свидетелей Суд не состоится. Если нет обвинителей – нет ни обвиняемых, ни их вины. Тогда мою красноречивую речь в вашу защиту со вниманием слушали лишь вы. Если Суду ясен приговор, слова и факты – ничто.

– Иеремиил скрылся у Надзирателя, – вздохнул Иегова. – Свидетели обвинения нам неизвестны. Список возможных свидетелей столь велик, что нам придется истребить половину преисподней, чтобы избежать угрозы.

– Я все еще не вижу проблемы, – удивился Асмодей. – Мы всегда говорили на одном языке с Надзирателем. А преисподнюю не мешало бы почистить, не в первый раз.

– Иеремиила охраняет новая Помощница, – обреченно сказала старушка. – Вы, лукавые, не можете совладать с ней уже несколько столетий!

– Юная бестия, – сузил хитрющие глаза Асмодей. – Ее необходимо уничтожить! С тех пор, как ее приставили к Надзирателю, что-то инородное пытается управлять нашими делами. И лучшее средство уничтожить Помощницу и Иеремиила – Страшный Суд! Князь, я поверну орудие нападающих против них самих. Из вашего адвоката я превращусь в их обвинителя! Великий Люцифер, вы можете мной располагать. И, вы, бабуля, можете на меня рассчитывать.

– Как ты намерен построить защиту? – вновь прозвучал громовой голос.

– Так же, как и в прошлый раз, – ответил Асмодей. – Со времен царя Соломона люди и их природа нимало не изменились. Они настолько не изменились, что постоянство их натуры добавило в наши ряды архидемона, которого я намерен сделать одним из главных свидетелей защиты. Я имею в виду вашего отпрыска, великий Иегова.

– Иисус согласен? – недоверчиво спросил Иегова.

– Его никто не будет спрашивать, бабушка, – улыбнулся Асмодей. – Он дал обет верности Князю Тьмы. Иисус, в отличие от большинства наших архидемонов, ценит и блюдет верность.

– Собирай свидетелей, – раздался громовой голос. – Всадники ждут. Встретимся у Врат.

Песок пронзила пара молний, и на нем материализовался прекрасный гигант с телом юноши и глазами мудрого старика.

– Прошу прощения, великий Люцифер, – кашлянул Асмодей. – Но на Страшный Суд вам придется явиться в своем истинном обличье. Таковы их законы. Увы, но законы сильных на их территории придется соблюдать. Иначе они могут применить свои законы на нашей территории.

– Ты все еще помнишь мой истинный облик? – грозно спросил Люцифер.

– Хорошая память – мой недостаток, – потупился Асмодей.

– После Страшного Суда избавься от этого недостатка. Иначе я избавлюсь от носителя этого изъяна. Мой помощник должен обладать не хорошей, а мудрой памятью. Хорошей памяти в преисподней уготована лишь вечная память.

– После Страшного Суда я похороню свои ненужные воспоминания, – поклонился Асмодей.

Гигант растаял в воздухе. В одной из ножек трона распахнулась дверца. Из нее вышел карлик с уродливым и навечно застывшим лицом. Большие, сильные и цепкие руки карлика доходили до его пяток. При выходе Князя Тьмы дверца закрылась, и трон вновь стал цельным.

Люцифер подошел к Асмодею, помогая при ходьбе руками. Асмодей сел на корточки и с трудом посмотрел на Князя Тьмы снизу вверх.

– На фоне великого Иеговы вы прекрасно выглядите, великий Князь, – почтительно сказал он. – Вы не пожалеете о выборе адвоката. Грех – лучшая защита от добродетели!

– Собирайся, – голос Люцифера перестал быть громовым, но остался властным и убедительным. – Мы ждем тебя у Врат!

Асмодей щелкнул пальцами и испарился.

***

Планета Илмез, Пангея, Верония.

– Шрамы есть, а ран не помню, – Призонов щелкнул пальцами и воспарил. – Дьявол мне в помощь! Что за блеск в окне? Джули, ты ли это? Выгляни в окошко, мун Капула, убей соседством сана Призонова! Звезды побледнели от зависти к твоей красоте. Ответь, красота! Не дает ответа. Ответь, чистота! Нет ответа. Ответь, доброта! Не хочет, сволочь. Побеседуй со мной хоть взглядом! Хотел бы я на мгновение стать твоим нижним бельем, чтобы коснуться твоего тела! Пардон, не то. Мой ангел, крылатый вестник неба, слезь со своих ленивых облаков, приди ко мне в ночь! Полетаем…

– Это вы, Брейн? – Джули выглянула в окно и с ужасом вгляделась в Призонова. – Что вы несете? Вы сумасшедший! И к тому же мертвый!

– Мертвый и сумасшедший я давно, – подтвердил Призонов. – Джули, меня перенесли сюда легкие крылья любви! Каменные ограды не могут задержать истинную любовь. Кстати, не советую звать охрану, испепелю всех. Твой взгляд опаснее двадцати лазерных винтовок. Взгляни на меня с добротой, пусть твой взгляд послужит мне бронежилетом.

– Мерзавец, интриган, недочеловек! Мы вам не муравьи, это вы – ядовитое насекомое! Убирайтесь немедленно! – прошипела Джули.

– Заговорила, светлый ангел, – с неудовольствием сказал Призонов. – С тобой лучше беседовать взглядами. Как все просто и безыскусно! Твой папа – святой мученик, а я – гадкий грешник. Понимать и прощать ты не умеешь. Все, что не вписывается в твой буколический мирок, ты привыкла выжигать святым огнем. Мужчина уже полчаса летает под твоим окном, промок, замерз, позвоночник ломит, сердце горит, душа поет, а она лишь презирает!

Холода по Пангее трещат

Уж зашло акварельное солнце,

И веронцы, надувшись вина,

К синьоритам идут под балкон.

Им с балконов платочки летят,

И поют молодые веронцы

О большущей пангейской любви

Макаронным своим тенорком.

Но у вас холода! Я стою

Под балконом твоим, синьорита.

Минус десять, а я без пальто

Серенаду пою при луне.

Трудно петь без пальто на ветру,

И закончится все простатитом.

Но просто ты там мелькнула в окне,

Разбудила надежду во мне.

Холодает. Буду краток.

Я к тому же без перчаток.

В общем, так: люблю тебя я, да и точка.

В нашем климате бывает,

Что любовь не вызревает.

Так не дай замерзнуть нежному росточку!

Ну, короче, дело к ночи,

Между прочим, зябко очень,

И Верония – не Сочи, климат тут суровый.

Нету мочи, что ж ты хочешь,

Зайчик, выйди на балкончик,

Кинь платочек, и, желательно – пуховый.

Нет повести печальнее, простите,

Чем повесть о любви и простатите…

Сам сочинил, между прочим. Эх, зачем я Адов, да еще и Асмодеевич? Отца отрину, не впервой, имя изменю. Призонов все равно пахнет Призоновым, хоть Антихристом его назови, хоть Императором. Войска выведу, как тараканов. Клянусь своей любовью к себе! Приму новую веру, окрещусь и вообще.

– Вот потом и приходите, – Джули попыталась закрыть окно.

– Зачем откладывать? – удивился Александр, придерживая оконную створку. – Я же тебе нравлюсь! Я симпатичный, обаятельный и очень скромный. Мне уже не надо никаких мест в эшелонах власти. Зачем мне эти душные вагоны, когда я умею летать? Только вы вдохновите меня, мун Капула. А не то моя искра благородства угаснет на вечном русском морозе. Раздуйте ее, Джули, спасите нас с вами от них.

– Наглый шантажист, – гнев Джули поутих. – Как вы таким стали?

– Показать? – неожиданно серьезно спросил Призонов. Джули кивнула. Александр повернул кольцо. Темная пустыня приняла мун Капулу и Призонова. Огромный портал изредка освещал пустыню, вспыхивая бледно-голубоватыми огоньками. Небольшая толпа, окружавшая портал, оттеняла и без того скудный источник света.

– Мы ждем вас, мой Император, – склонил голову стоящий у портала Загрызлов.

– Вы меня похитили? – спокойно спросила Джули.

– Мне незачем вас похищать, – улыбнулся Призонов. – Ваш батюшка стал никем, как я и планировал. Я просто хочу вас просветить. Взгляните на природу тьмы, и вы поймете, что добродетельнее – кровь на руках ангела или слезинка сочувствия в глазу черта.

Он поманил мун Капулу и вошел в портал. Мун Капула проследовала за ним. Призонов и Джули оказались в темном переулке. Двое образцово-уставных мужчин в штатском подошли к Императору и низко поклонились.

– Это моя или ваша охрана? – кивнула на людей Джули.

– Это не охрана, – возмутился Призонов. – Это ваши соотечественники. Потомственные веронцы, с Илмеза. Истинные илмезийцы – воры, агрессоры и убийцы.

– Это не илмезийцы, – возразила Джули.

– Как это не илмезийцы? – всплеснул руками Призонов. – Полковник Бондейкин, майор Лужайкин, вы что, не с Илмеза?

– Так точно, коренной веронец! – козырнул Бондейкин.

– С самой Пангеи! – вытянулся Лужайкин.

– Вот видите, мун Капула, – сказал Призонов. – Приступайте, веронцы!

Парочка вышла из темноты в подобие света. Тусклые фонари перемигивались с рекламными огоньками. Бондейкин прицелился в орущего мальчишку, которого, как на буксире, тащила по улице дородная женщина.

– Сука! – вопил мальчишка. – Мерзавка! Ты же мне обещала десятую «Плейстейшен», на хера мне восьмая? Че я, как лох, в восьмую должен играть?

– Заткнись, сукин сын! – дала ему подзатыльник любящая мать. – Скажи спасибо, что хоть восьмую купила. Нет бабла на десятую!

– Блядь хуева! – взвыл мальчишка. – Че я пацанам теперь скажу? Я же обещал друганам в десятую дать поиграть! Пацаны меня теперь замочат…

Конфликт поколений прервал выстрел. Кровавый мальчик шлепнулся на грязную мостовую.

– Ванечка! – взвыла женщина. – Сыночек любимый! Зайка моя добрая, нежная, ласковая!

– За свободу Илмеза! – громко вскричал Бондейкин.

– Смерть землянам! – поддержал его Лужайкин. – Погубим Россию!

Сцену убийства мгновенно осветили яркие огни. Бондейкин и Лужайкин бесследно растворились под слепящим светом. Неизвестно откуда выехала телекамера.

– Нельзя относиться к русским людям, как к баранам! – прокричал в камеру Михаил Блевонтьев, моментально возникший над трупом. – Свобода и достоинство у нас в крови, поэтому мы не позволим! Отец за сына, мать за дочь! Илмезийцы, эти корыстные, низменные, недалекие существа, решили бездушно и цинично уничтожить великую нацию – русских людей! Они не жалеют ни женщин, ни детей. Инопланетяне уже уничтожили свыше двух тысяч маленьких русских детей, наших детей, товарищи!

– Кончай голосить, тетка, тут дело политическое! – рявкнул на убитую горем мать кто-то из телевизионщиков. – Как тебя звать?

– Себяева Ольга Ивановна, – пролепетала женщина.

– Значит так, Оля, кончай реветь, начинай воевать. Сейчас Миша тебя спросит, а ты ему строго по тексту вякай, – телевизионщик протянул женщине бумажку. – Без отсебятины! И злости побольше, желваками работай! Слезы тебе сейчас вытрем, нагримируем. Денег дадим!

– Сколько? – слезы Ольги Ивановны моментально высохли. – И учтите, только налом!

– Не отвлекайся, тетка, – поморщился телевизионщик. – Горюй о сыне!

Джули отвесила Призонову звонкую пощечину и скрылась в темноте противоположной улицы, не освещенной сотрудниками телевидения.

– Начинает понимать, – потер щеку Призонов.

– Ее не следовало отпускать, – заметил Пастухов, тенью вынырнув из кирпичной стены.

– Она вернется, – улыбнулся Александр. – Другого пути у нее нет…

***

Комдив Ваня стоял над привязанной к столбу девушкой и плотоядно скалился.

– Ребята, вы бы отвалили, а то неудобно, – попросил он своих помощников.

– А че неудобного? – заржал один из них. – Все свои! У нас все должно быть на виду, никакой частной жизни! Еби ее, Иван! За Россию!

– И то верно, – расстегнул брюки комдив. Связанная девушка извернулась и укусила его. Ваня взвыл от боли.

– Нет, – покачал он головой, застегивая брюки. – Не в кайф. Не так надо. Надо, чтобы добровольно, по-людски. Но как?

Привязанная неподалеку корова грустно замычала.

– А это идея, Машка! – улыбнулся Ваня. – Так и сделаем. Приведите ко мне науку!

Солдаты притащили перепуганного человечка в помятом халате.

– Вы поймите, – мямлил он. – Лоботомия – это очень серьезная операция…

– Делай, сволочь! – зарычал Ваня.

– Я не отвечаю за последствия, – залепетал человечек.

– Ответишь! – грозно сказал Ваня. – Все равно ответишь! Вопрос лишь в том, когда, перед кем и за что.

Человечек обреченно вздохнул и достал инструменты. Через несколько часов он вытер пот, инструменты и отбежал на безопасное расстояние.

– Можно, – кивнул он.

Ваня вновь расстегнул брюки. Девушка обвела его бессмысленным взглядом.

– Ты кто? – прохрипела она.

– Я – твое счастье. Я – твой выбор. Я – самый лучший, – грубо сказал Ваня и сплюнул жвачку на окровавленный пол.

– Круто, – пискнула девушка. – Вау, я по типу в шоке. Ты такой брутальный и могучий…

– Своя! – обрадовался Ваня и скинул брюки.

– Твоя, – простонала девушка, пахуче облегчилась и закрыла глаза.

***

Планета Земля, Русская Империя, Россия, Призоновград

Главный редактор издательства «Русский дух» Эдуард Эрастович Дубовик с неприкрытой брезгливостью осмотрел сидящего перед ним человека.

– Я не вполне понимаю, как вы прошли через нашу службу охраны, – сморщился Дубовик. – Что вы хотите, Борис… Как вас там по отчеству?

– Леонидович, – спокойно ответил человек.

– Да уж понятно, что не Иванович. Если вам недостаточно простого отказа, я готов дать вам развернутый ответ. Он будет очень нелицеприятным.

– Будьте любезны, – кивнул человек.

– Не дождетесь! – сурово оглядел его Дубовик. – Пора процветания бездарностей бесповоротно прошла! В девяностые годы развилось поклонение рейтингу бесталанных литературных произведений, оболванивающих и оглупляющих наш народ, да еще и проповедующих ложные ценности чуждых нам систем. За двадцать лет почти во все СМИ России глубоко проникли  информационные враги, так называемые «деятели культуры» – безвольные марионетки в руках режиссеров враждебных нам стран. Но теперь, когда российское искусство твердо вступило на путь возрождения духовности, культуры и патриотизма, кое-где еще появляются паразиты, подобные вам. Я не вижу в ваших произведениях таланта, но это еще полбеды. Я не вижу обязательной любви к русскому народу! Где восхваление нашей вечной борьбы с внешними врагами? Где образ Родины? Ни образа нашего герба, ни нашей великой истории, и главное – образа Императора я в ваших виршах не нашел. И вы хотите, чтобы наше прогрессивное издательство, финансируемое правительством России, издало ваши писульки? Я поражаюсь вашей наглости! Мне ваши творения неинтересны и противны!

– Мне хотелось бы конкретики. Вашу пламенную речь я уже слышал на «Хрентиви» в исполнении очередного министра культуры. Мне бы хотелось узнать, почему мои произведения бездарны. Не сочтите за труд, расскажите своими словами. Если вас не затруднит, цензурными.

– Это будет нелегко, – усмехнулся Эдуард Эрастович. – Бредятина и ахинея. «Тифозная тоска тюфяка» – что это? Как тоска может быть тифозной, да еще и у тюфяка – предмета неодушевленного? И что значит «зарвавшаяся страстность муравья»? У муравья не может быть страстности, он – насекомое! Потом, непонятная строчка «Я пропал, как зверь в загоне». Конкретизируйте, кто вас туда загнал – ЦРУ, западники или либералы, и, главное, зачем! Сейчас без конкретики в культуре ловить нечего. «Верю я, придет пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра» – единственная хорошая и талантливая строка, но ведь плагиат! Эта бессмертную строчку русскому народу подарил наш классик – Василий Викентьевич Дристаллов, причем подарил уже три года назад! «Отведав отварного ветра» – идиотизм. Отварным может быть яйцо, мясо, пища разная, но не стихия. «Скарлатина лавок» – кретинизм. Скарлатина – это человеческая болезнь, и еще животная. Но дерево – не человек и не животное, оно болеть скарлатиной не может. И эти бессодержательные ляпы у вас чуть ли не в каждой строчке… Эй! Вы где?

Незаметно для Дубовика посетитель исчез из кабинета. Эдуард Эрастович недовольно прищурился и выглянул из кабинета.

– Машенька! – похлопал он секретаршу по выпирающим округлостям. – Как этот чудик ко мне прошел, и куда он делся?

– Эдик, к тебе по типу как бы никто заходил, – томно протянула секретарша.

– Надо же, – пожал плечами Дубовик. – Бывает. Ты рукописи, которые я прислал, отрецензировала?

– По типу лажа, – повела плечами Маша. – Шняги какие-то не прикольные. На Дельцову похоже.

– Почему все, что я тебе отдаю, похоже на Дельцову? – с сомнением взглянул на нее редактор.

– А я никого больше не читала, – объяснила Маша.

– Тогда ладно, – кивнул редактор. – Но как увидишь что-то культурное, то есть про родину, пшеницу или березки – сразу посылай. Ко мне, естественно. А то план не выполняем, перед министерством культуры неловко.

– Да ладно, по типу план, – задвигала челюстями Маша. – Был бы откат, а как бы план они любой нарисуют.

– Видимость надо сохранять, – вздохнул редактор. – Мы же яркий очаг культуры, еб твою мать! Новые формы нам не нужны, а новые имена необходимы. Варваров уже под пятью псевдонимами пишет! Шестой ему, что ли, дать…

– Кстати, – секретарша сплюнула мимо пепельницы. – Варваров уже по типу десять минут ждет в как бы предбаннике.

– Так чего не запускаешь? – возмутился Дубовик.

– Я к тебе по типу зашла, но ты так сладко спал, ваще! Я была просто в шоке…

– Тяжелое это дело – поднимать духовность, – вновь ощупал секретаршу редактор. – Устаю много во благо Отечества. Запускай Толяна.

Анатолий Анатольевич Варваров, светило новой духовно-патриотической литературы, степенно вошел в кабинет Дубовика.

– Анатолий Анатольевич! – расцвел Эдуард Эрастович, сердечно пожимая руку писателю. – Написали вы все блестяще, точно в деньги.

– Хотелось бы добавить в свой сборник еще одно стихотворение, и получить гонорар за рассказ, – вальяжно сказал Варваров.

Лучший рассказ Варварова недавно был опубликован в книге «Дети Родины», которую Варваров написал под псевдонимом «Василий Викентьевич Дристаллов». Бренд «Дристаллов» по рейтингу продаж был лучшим брендом Варварова, намного опережавшем продажи книг, подписанных его собственным именем. Рассказ был перепечатан в тринадцати изданиях и получил ворох литературных премий. Произведение повествовало о судьбе плохого фашиста, который после победы над Германией скрылся на окраине Берлина. Уже во время правления великого Александра Призонова престарелый фашист решился-таки посетить Россию. Но в гостинице ему начали сниться кошмары о героизме русских людей, а утром исконно русский администратор гостиницы так нахамил злому фашисту, что тот умер от страха. Рассказ немудрено назывался «Конец старого немца».

Эдуард Эрастович, задушевно улыбнувшись, прочитал стихотворение Варварова.

Чтит Отчизна своих сыновей,

И воины ее взрослеют.

Простор березок, рек ее, полей,

Накормит, напоит, согреет.

И безгрешным сердцем своим

Ждет любимая Родина-мать,

Всех, кто ею навек одержим,

Как умеют лишь матери ждать.

Но вдруг если нагрянут враги,

Нашу мать защитим и утешим!

И забьем мы врагов до крови,

Молодецкую удаль потешим.

Веки сини в окно наклоня,

Ожидает нас мать у оконца.

Ты ведь любишь, Отчизна, меня!

И любовь к тебе эта вернется.

Я лобзну тебя желанными очами

Ты челом мне тихо подмигнешь,

Поведешь багряными плечами,

И в светелку-горницу зайдешь…

– Прекрасно! – со слезами на глазах сказал Дубовик. – И главное, своевременно! Благодаря вам, Анатолий Анатольевич, «Русский дух» крепчает на глазах и становится способен на большие дела. У нас огромная радость. Война на пороге! Сколько новых тем, новых образов, дополнительного финансирования! Я искренне надеюсь, что вы в ближайшее время начнете роман о борьбе наших доблестных ратоборцев с мерзкими илмезийскими захватчиками.

– Наши, как всегда, победят! – с энтузиазмом сказал Варваров. – А илмезийские – это какие?

– Это инопланетяне, наши очередные враги, – объяснил Дубовик.

– Прекрасно! – сказал Анатолий. – Я их уже ненавижу. Аванс пришел?

– Аванс будет лишь через месяц, – развел руками редактор.

– Кто же так халтурно ставит творческие задачи? – нахмурился Варваров. – Моя ненависть к инопланетянам стремительно уменьшается!

– Вы патриот или где? – сурово спросил его редактор.

– А вы? – парировал Варваров.

– Ладно, половину аванса получите сейчас, – вздохнул Дубовик. – Возьмите квиток, касса на третьем этаже.

– Мне ли не знать, куда, когда и зачем идти к кассе, – заулыбался Варваров и положил квитанцию в портмоне из крокодиловой кожи. – Весь мой литературный путь – это путь к кассе!

***

– Ребята, бронируйте сауну, – потирая руки, сказал директор студии «Худмозгфильм». – Новый заказ пришел! Саня, тебе в сауну мальчиков или девочек?

– Мне всяких, – улыбнулся заместитель директора. – Ты же знаешь, я многоплановый специалист по проведению кастингов. А на какие роли мне их это, тестировать? Сценарий есть?

– Зачем тебе сценарий, когда бабки уже пришли, – отмахнулся директор. – Сценарий Васька, Ванька и Валька за час накатают в режиме мозгового штурма, сейчас главное – бабло попилить! Прикинь, пятьдесят лимонов! Опять самый дорогой фильм в истории!

– Круто, – одобрил зам. – Значит, лимонов десять до нас дойдет?

– А то! – облизнулся директор. – Только ты не горячись, пару лимончиков мы на фильм все-таки оставим, и еще три лимона на рекламу надо. Ты в сауне сразу договаривайся, что с молодых откат семьдесят процентов от гонорара, а со звезд – тридцать.

– Тема-то хоть какая? – осведомился зам.

– Как всегда, патриотическая. Только теперь враги – инопланетяне с Илмеза. В общем, я думаю, супермен с биксой, лав стори, спецэффекты, телки, кровища, задушевность и натурные съемки. С хэппи-эндом, разумеется. И еще Запад и его поганые нерусские традиции надо говном облить, как обычно. Пашка пусть по-быстрому бизнес-план с маркетинговым анализом набросает и сегодня нам в сауну подвезет. В декорации портрет Императора с гербом и флагом везде засунь, не забудь! Лешка с Санькой пусть оформят, у них иногда смысл есть и какое-то художественное решение присутствует. И еще фишку надо – герои с уважением смотрят на Свинюгина, и с любовью – на Призонова. Смотри, не перепутай!

– Не впервой, – сказал зам. – Слышь, а если нам с «Онегиным» как-то тему объединить? Заказчик у нас теперь один, так что все только рады будут…

Новый блокбастер «Евгений Онегин» про простого русского парня Женю Онегина, убивающего западника Ленского и отбивающего красавицу Таньку Ларину у либерального мужа, активно продающего Родину, был почти завершен. Оставалось снять только три эротические сцены, две сцены драки и одну сцену массовой битвы.