Чёрные вдовы

– Я не поеду.

– Поедешь, никуда не денешься, собирайся быстро, если не хочешь стать трупом.

Решительность жены, перед которой Василий робел и признавал её лидерство в семье, не позволяла никаких других вариантов.

Вскоре супруги направились в театр. С ними была троюродная сестра Марии Марианна Вишневецкая и другие знакомые. После окончания спектакля всей компанией поехали ужинать в ресторан гостиницы «Гранд-Отель».

В большом зале ресторана было многолюдно, приехавшая компания расположилась за большим столом. Гости весело переговаривались, все выглядели со стороны как дружные, довольные друг другом люди. Рекою лилось шампанское, пустели бутылки с коньяком и водкой, даже сладкий ликёр – любимое питьё женщин – пользовался спросом.

Боржевский весь вечер был в ударе, шутил, смеялся, заказывал любимые Марией Николаевной цыганские романсы. Зато Василий испытывал неимоверные муки, сидя рядом с человеком, которого всею душой ненавидел. Наконец во втором часу ночи наступила пора покинуть гостеприимное заведение. Стефан, который никогда ранее не платил за себя, в этот раз не позволил Тарновскому даже достать кошелёк:

– Нет, нет, мой друг, я сегодня угощаю всех.

– Приглашаю для закрепления договора о примирении отобедать завтра у нас в два часа пополудни! – торжественно произнесла Мария.

– А потом, – подхватил Боржевский, – все поедем на охоту, которую любезно согласился организовать для нас мой друг, барон Владимир Сталь фон Гольштейн.

Поляк взял руку Тарновской и что-то нашёптывал ей на ушко, иногда прерываясь, чтобы поцеловать узкую кисть с длинными пальцами. Василия передёрнуло от отвращения. Он уже ничего не соображал от выпитого, ненависть к наглому бретёру переполняла его.

В вестибюле швейцар подал пальто Марии Николаевне, и она вместе со своей родственницей Марианной Вишневецкой, которая в последнее время сопровождала её выходы в свет, прошла вперёд. За ними шли Василий и Боржевский. Стефан остановил Марию, поцеловал ей одну руку, потом другую.

«– Я люблю тебя, я готов жизнь за тебя отдать», – произнёс он по-французски.

– Тише, пожалуйста, здесь люди, многие знают французский, нас могут услышать, – предупредила его осторожная Тарновская.

К подъезду гостиницы был уже подан экипаж. Стефан вышел вперёд и подал даме руку, чтобы помочь подняться в коляску. При этом наклонился к её лицу и поцеловал. У идущего сзади Василия потемнело в глазах, он и так весь день был на нервах и плохо себя контролировал. Выхватив револьвер, Тарновский выстрелил в Боржевского. Тот упал как подкошенный.

На звук выстрела выскочили работники ресторана и остающаяся в нём публика. Раненого подняли с земли и, поддерживая, повели в тот номер, который он занимал в этой гостинице. Мария Николаевна, забыв о своём супруге, шла рядом, сопровождая любовника, все окружающие сразу поняли, на чьей она стороне.

– Приготовьте мне, пожалуйста, номер, соседний с номером Стефана Здиславовича, – попросила она служащих, – я там буду ночевать.

При этом даже не оглянулась на понуро стоявшего мужа.

К раненому немедленно вызвали карету скорой помощи. Приехавший врач определил, что пуля попала в шею с задней стороны, но сонную артерию не затронула, хотя и засела глубоко в тканях. Он сделал перевязку, успокоив Марию, что рана не опасна для жизни, а пулю извлекут позже.

Тарновский вскочил в ближайшие сани и приказал извозчику:

– Немедленно вези меня в полицию, я человека убил.

Кучер потом на допросе показал, что пассажир выхватил револьвер и пытался застрелиться. Извозчику даже пришлось с ним побороться, чтобы выхватить оружие и убедить не делать глупостей.

– Он вёл себя как сумасшедший, – рассказывал кучер, – кричал: «Я совершил страшное преступление, я не достоин жить».

В два часа ночи подъехали к полицейскому управлению, и Василий в сопровождении кучера прошёл к киевскому полицмейстеру.

– Вот мой револьвер, возьмите, там осталось ещё пять пуль. Я убил человека, я преступник!

– Успокойтесь, Василий Васильевич, возьмите себя в руки. Расскажите всё по порядку о том, что произошло.

Прыгая с места на место, путаясь, Тарновский рассказал полицмейстеру о происшествии.

Кое-как успокоив возбуждённого Василия, которого хорошо знал, полицмейстер, сочтя его обезумевшим, спросил:

– Есть ли у вас, где провести ночь, какие-нибудь друзья, родственники?

– Да-да, прошу отвезти меня к моему другу Михаилу Воронцову.

– Конечно, мы сейчас проводим вас.

Сопровождающий полицейский рассказал Михаилу о происшедшем и попросил попытаться успокоить друга. Но Тарновский был так возбуждён, что, несмотря на все старания, его не смогли утихомирить до утра.

На следующий день весь Киев только и говорил о случившемся, обсуждал участников этой драмы, хорошо известных в городе.

Часть вторая. Развязка

Тарновская

(Сонет с кодой)

По подвигам, по рыцарским сердцам,

Змея, голубка, кошечка, романтик —

Она томилась с детства. В прейскуранте

Стереотипов нет её мечтам

Названья и цены. К её устам

Льнут ровные «заставки». Но – отстаньте! —

Вот как-то не сказалось. В бриллианте

Есть место электрическим огням.

О, внешний сверк на хрупкости мизинца!

Ты не привлёк властительного принца:

Поработитель медлил. И змея

В романтика и в кошечку с голубкой

Вонзала жало. Расцвела преступкой,

От электрических ядов, – не моя!.. —

Тарновская.

Игорь Северянин

Веймарн, 1913, август

Глава первая. Барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн

Старинная приморская крепость Акра^[10] глядела своими окнами-бойницами на морскую гладь. За 5000 лет со дня основания она пережила множество завоевателей. Во время третьего Крестового похода два года осаждал её Ричард Львиное Сердце, пока, наконец, в 1190 году жители не вынесли ему ключи от города. Акра стала столицей Иерусалимского королевства крестоносцев. Здесь немецкими паломниками был создан госпиталь для лечения раненых и больных соотечественников. Немецкие купцы организовали на базе госпиталя братство, которое взял под своё покровительство герцог Фридрих Швабский и ходатайствовал о получении на него папской грамоты. Это братство впоследствии получило военный характер и стало известно под именем Тевтонского ордена.

Через сто лет Тевтонский орден стал владельцем крупного немецкого города Нюрнберга и продолжил расширяться. К концу XIII века орден укрепляется в Восточной Европе, захватывает польский Гданьск и всё Восточное Поморье, выходит к границам Литвы. Немецкие рыцари-крестоносцы, поселившиеся в Ливонии^[11], образовали Ливонский орден, который объединился с Тевтонским и вошёл в его состав, сохранив свою автономию. Местом пребывания магистра стал Венденский замок^[12]. В 1343 году между Тевтонским орденом и Польшей был заключён мир, который открывал немецким рыцарям дорогу в их набегах на Литву.

После ряда войн в 1525 году государство Тевтонского ордена на территории Пруссии перестало существовать, перейдя в вассальную зависимость от Польши.

Ливонская же часть ордена была разгромлена и ликвидирована в 1561 году войсками Ивана Грозного.

Но ещё в середине XV века появляется в Прибалтике барон Иоанн Сталь фон Гольштейн, род которого зародился в германской области Вестфалии в XII веке. Он вступает в братство рыцарей Тевтонского ордена и вскоре становится фогтом^[13]. После его смерти в 1515 году потомки постепенно секуляризировались, вышли из орденского братства и стали землевладельцами и торговцами.

В 1629 году Ливонию завоёвывают шведы, и многочисленные ветви семьи Сталь фон Гольштейн стали служить шведским королям.

В 1709 году, после поражения шведского короля Карла XII под Полтавой, балтийские провинции становятся частью Российской империи Петра I. Царь, по своему обыкновению привлекая иностранцев, подтвердил права и привилегии ливонского рыцарства и предложил балтийским немцам руководящие должности в Российском государстве.

Постепенно, в течение XVIII–XIX веков, бароны Сталь фон Гольштейны становились полковниками, генералами и фельдмаршалами, командовали гвардейскими и гусарскими полками и корпусами, были учёными, членами императорского совета, генерал-губернаторами, послами.

Владимир Иванович барон Сталь фон Гольштейн – генерал-лейтенант, последний командующий Петропавловской крепостью.

Алексей Иванович барон Сталь фон Гольштейн – генерал-лейтенант Императорского российского суда, адъютант великих князей Романовых.

В 1838 году полковник барон Александр Карлович Сталь фон Гольштейн служил старшим офицером Гродненского гусарского полка, куда после кавказской ссылки был направлен Михаил Юрьевич Лермонтов. Жена полковника Софья Николаевна была красивой, умной и кокетливой женщиной, о ней мечтали все молодые офицеры полка. Но более всех влюблён в неё был Михаил Иванович Цейдлер – друг и однокашник Лермонтова по юнкерскому училищу, сын губернатора Иркутска, будущий выдающийся скульптор. Это и стало причиной его рапорта о переводе на Кавказ. Проводы с бурным застольем состоялись на станции московского шоссе «Спасская полисть». Тосты и пожелания следовали один за другим, спичи и экспромты сменяли друг друга.

– Господа! – нетвёрдо держась на ногах, попросил внимания присутствующих корнет Лермонтов, – сейчас я вам прочту свои пожелания моему другу Михаилу:

 
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну.
 
 
Едет он, томим печалью,
На могучий пир войны;
Но иной, не бранной сталью
Мысли юноши полны.
 

Конечно, все поняли намёк словом «сталь» на прекрасную Софью Николаевну Сталь фон Гольштейн.

* * *

– Ой как здорово, ой как прекрасно! – Мария Николаевна порхала по квартире и готова была взлететь от счастья.

«Кажется, всё удалось как нельзя лучше, – думала она. – Ваську ждут следствие и суд, потом каторга. Оставшиеся деньги перейдут к ней. Стефан ещё долго будет отходить от раны, за это время многое может измениться. Она свободна, молода и красива, дети при ней (ну, их можно пока отвезти в полтавское имение О'Рурк к родителям). А мужчины что, они появляются, лишь помани пальчиком. Шмель всегда летит на красивый, яркий цветок, источающий аромат».

Имевший особый нюх на женщин барон Владимир, на глазах которого и происходили эти драматические события, безошибочно выбирал именно тот самый момент, когда женщина не может ему отказать. Да и не хочет особенно. Теперь все помыслы его занимала Мария, которая ещё тогда в ресторане ему понравилась. Нет, не просто понравилась, он влюбился в неё с первого взгляда. Потомственный охотник вышел на «зверя».

«Муж под домашним арестом, любовник в больнице, женщина осталась одна и безумно рада свободе, – рассуждал барон. – Но, как каждая женщина, она считает, что рядом должен быть достойный её мужчина. Осталось совсем немногое – убедить её, что таким мужчиной может быть только он – барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн».

Вскоре Тарновская получила записку:

«Милейшая Мария Николаевна! В эту трудную для Вас минуту я готов, как мужчина, неравнодушный к Вам, подставить своё плечо, дабы защитить такую нежную и хрупкую женщину от свалившихся на неё несчастий. Прикажите, и я у Ваших ног. Разрешите навестить Вас в то время, которое Вы укажете? Ваш Владимир».

– Ха-ха-ха, – смеялась Мария, – ах, какая трудная минута!

«Ну вот и мужчина сыскался, надо узнать, что за гусь, – соображала она. – Это не Боржевский, денежки у него должны водиться».

Вызнав, что барон женат, но с женой не живёт, однако имеет миллионное состояние, Тарновская написала ответную записку:

«Приезжайте, мой друг, десятого к обеду, в два часа пополудни».

Мария приняла барона благосклонно. Обед прошёл весело, много шутили и смеялись, потом разговаривали в одной из комнат, обильно запивая беседу вином. Постепенно от поцелуев женских рук гость перешёл к поцелуям других частей тела. Мария не возражала, только иногда восклицала:

– Ах, какой вы проказник, барон.

– Я люблю вас, Мари… я схожу с ума… я вас так хочу! – несвязно бормотал Владимир, путаясь в женских застёжках.

– Ну иди же ко мне, – шепнула Мария, когда с одеждой было покончено, – ну что же ты?

– Сейчас, сейчас, дорогая, – нервно отвечал барон, – понимаешь, у меня бывает не совсем хорошо, слишком долго ждал…

– Да, да, понимаю, – с плохо скрываемой насмешкой отвечала Мария.

Гость ушёл из гостеприимного дома лишь утром.

С этого дня барон стал появляться в доме каждый день, а частенько оставался и на ночь. Мария умела завести мужчину, даже если у него и не всегда получалось, и это делало его сексуальным рабом женщины.

– Мне надо отвезти детей в полтавское имение родителей, – как-то обратилась Мария к Владимиру, – сейчас зима, я хочу тебя попросить помочь.

– Конечно, конечно, моя дорогая, я сделаю всё, что ты ни попросишь. А помочь тебе с детьми просто мой долг.

Прощаясь со слугами перед отъездом, она говорила:

– Представляешь, Настя, как будет здорово, если мне удастся барина в Сибирь упечь, вот заживём!

Ещё по дороге в имение барон предложил любовнице съездить в Крым.

– Мы там не замёрзнем?

– Нет, там зимой бывает сказочно, таинственно и романтично. Целый месяц будем вдвоём гулять и развлекаться. Ялта – город, лежащий у моря и шагающий в горы.

– Хорошо, я согласна. Но как же твоя жена?

– Я с ней уже не живу. Но для твоего успокоения разведусь официально.

* * *

1 января 1904 года Стефана Здиславовича Боржевского успешно прооперировали в Варшаве и предложили отправиться на лечение в Ялту. Туда же приехала Тарновская в сопровождении барона Владимира и служанок.

Встреча с бывшим любовником вообще в планы пары не входила, но зимой в Ялте не столь многолюдно и все на виду. Они гуляли по набережной, когда из небольшого кафе прямо к ним навстречу вышел Боржевский, опирающийся на палку и поддерживаемый слугой. От неожиданности он растерялся, глаза вылезли из орбит:

– Ты… ты… – пытался он что-то сказать барону. – Ты – подлец.

– Успокойся, тебе нельзя волноваться, я люблю эту женщину, а ты сейчас совсем негодный…

– Ах ты! – Стефан рванулся вперёд в драку по бретёрской привычке, взмахнул палкой и растянулся на мостовой, сильно ударившись головой. Слуга бросился его поднимать. Ему помогли прохожие.

Вечером у Боржевского поднялась температура, появились страшные головные боли. Врачи поставили диагноз – воспаление мозговых оболочек, требовалась сложная операция. Его прооперировали 15 января, но спасти уже не смогли, через четыре дня Стефан Боржевский скончался.

Отпевали его в часовне, среди немногочисленных посетителей присутствовала и Мария Николаевна, барон на отпевание не пришёл.

– Фу, как здесь пахнет, – обратилась Тарновская к одной из служанок, – скорей бы его уже похоронили, он ужасно воняет.

Боржевского предали земле, а влюблённые продолжали веселиться и широко, с размахом пировать в ресторанах. После развода у барона осталась крупная сумма денег, и стеснять себя в расходах не было необходимости.

Как-то утром, выйдя полуодетой из спальни, Мария потягивалась, как кошка, и тут её заметила служанка, от которой у барыни не было секретов. Она спросила, хитро прищурившись:

– А что, Мария Николаевна, с этим бароном вам очень хорошо бывает?

– Да что ты, Настя, он же импотент. Так, иногда что-то получается.

– А для чего же вы с ним тогда?

– Для забавы. Мне интересно, я его завожу, а он не может. Смешно. Надоест, брошу.

– А он любит вас не на шутку.

– Пусть, мне всё равно.

Конечно, Мария не стала посвящать служанку в свои расчёты насчёт того, как деньги барона перейдут к ней.

* * *

В самом начале XX века Российская империя продолжала свою многовековую экспансию на восток. Она аннексировала Ляодунский полуостров, ранее захваченный Японией. Это вызвало милитаризацию Японии и реваншистские настроения среди населения. 26 января 1904 года флот Японии неожиданно, без официального объявления войны, напал на корабли Российского Тихоокеанского флота, находящиеся на внешнем рейде Порт-Артура. После боя мощнейшие корабли русской эскадры были выведены из строя.

Наглое нападение восточного соседа вызвало возмущение российского общества. Была объявлена мобилизация сотен тысяч солдат и офицеров запаса. Прапорщик Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн был призван в конную артиллерию и принял участие в Мукденском сражении в начале февраля 1904 года, крупнейшем в истории человечества до Первой мировой. Несмотря на героические усилия, русским войскам пришлось отступить, они потеряли в этой битве убитыми 59 тысяч человек. Потери же японцев составили 80 тысяч. Сто тысяч русских солдат были ранены, в том числе и Владимир Сталь фон Гольштейн.

Несколько месяцев он лечился, но любовь к Тарновской, несмотря на редкие встречи, лишь возрастала. Мария привязала барона к себе намертво, однако он ей уже изрядно надоел. Встречалась с ним в надежде, что удастся выманить у него деньги.

«Милая, любимая, моя Мари, если б ты знала, как я страдаю. Третьего дни ты не разрешила мне остаться у тебя, догадываюсь, что в постели я не самый лучший борец и доставить тебе наслаждение не в силах. Но я люблю тебя так, что мне достаточно просто смотреть на тебя, трогать твою одежду, знать, что ты рядом. Я люблю тебя больше жизни и готов всё отдать лишь за твой благосклонный взгляд, за твоё внимание, не смею и подумать о том, за твою любовь. Что мне надобно сделать для этого?» – писал барон своей возлюбленной.

Недолго думала Мария и решила не крутить, а написать так, как планировала:

«Моя любовь стоит дорого. Сможете ли Вы, барон, заплатить за мою благосклонность, как это положено мужчине – отважному, смелому и безоглядному? Решайтесь, докажите, что Вы настоящий мужчина по сравнению с другими. И тогда, возможно, проложите дорогу к моему сердцу, чтобы остаться там навсегда».

Это был удар бича, это был выстрел, это был вызов, который честолюбивый барон не мог не принять. Предварительно застраховав свою жизнь в пользу Марии Николаевны Тарновской, 4 января 1905 года у самого Киевского анатомического театра в половине первого ночи барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн застрелился, пустив себе пулю в рот. Он принял смерть в парадном мундире, при шашке с аннинским темляком. Последним его видел официант, который в этот вечер обслуживал барона в ресторане «Версаль» на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц. Он показал, что клиент весь вечер пил абсент, запивая его красным бордо. В кармане мундира барона было обнаружено письмо:

«Моё право – сознательно лишить себя жизни. Прошу меня не хоронить, а труп передать анатомическому театру.

За сим, прапорщик барон Владимир Сталь фон Гольштейн».

На следующий день все газеты опубликовали сообщение о самоубийстве, подчеркнув, что покойному было всего 32 года.

Перед смертью барон написал письмо:

«Клянусь всей своею честью и всем, что осталось во мне чистого и сильного, я – барон Владимир Сталь фон Гольштейн, обязуюсь перед Марией Николаевной Тарновской сделать всё, что она мне прикажет, потому что люблю её больше жизни. Заявляю, что всё совершённое мною не есть жертва и я ничего не требую взамен. Без этой великой и чистой любви для чего мне жить?»

Спокойно явившись в страховую контору, Мария получила 50 тысяч по страховому полису, оставленному бароном.

С этих пор все приличные дома Киева закрыли перед Тарновской свои двери. Она довела мужа до преступления, любовника до смерти, шурина и другого любовника до самоубийства. Но ей было абсолютно наплевать на это, свободная жизнь только начиналась. Теперь она стала опытной, хладнокровной, профессиональной охотницей на мужчин. И в помощь ей скорый суд, который отправит мужа на каторгу. Она разведётся с ним и завладеет довольно крупной суммой, оставшейся от продажи родительской усадьбы.

Глава вторая. Суд над Василием Тарновским

Зазвонил дверной колокольчик, и Тарновский пошёл открывать. Он уже почти год жил на квартире Михаила Воронцова в ожидании юридических действий в отношении себя. На пороге стоял полицмейстер:

– Ну что, Василий Васильевич, отдохнул? Теперь собирайтесь, поехали.

– Куда? – не понял Василий.

– Как куда, на суд. Али вы решили, что всё закончено? Нет, всё только начинается. Задержались с судом немного.

– А что, далеко ли ехать? – Тарновский быстро оделся, всё необходимое было заранее подготовлено.

– Далеко, Василий Васильевич, аж в самый Гомель.

– В Го-о-мель, – удивлённо протянул Тарновский, – с чего так?

– То не нашего ума дело, завтра там будете и всё узнаете.

Преступника посадили в зарешеченную карету и двинулись на вокзал.

* * *

В Министерстве юстиции, ознакомившись с фигурантами дела, решили, что особы, принадлежавшие к местной знати, могут повлиять на решение суда. Во избежание этого было принято решение перенести слушания из Киева в могилёвский городской суд, заседавший в Гомеле.

Однако в Гомеле осенью 1903 года случился крупный еврейский погром. Такие погромы частенько случались в России, всегда находились те, кто натравливал рабочий и крестьянский люд, а то и просто громил на конкурентов из чувства ненависти. К тому времени в Гомеле проживало до 60 % еврейского населения, и естественно, конфликты на национальной почве случались. Но в этот раз всё осложнилось тем, что евреям надоело быть вялой и покорной толпой, которая не могла сопротивляться, и после Кишинёвского погрома, когда было убито 60 человек, решили организовать еврейские дружины самообороны. Эта вынужденная мера доказывала равнодушие и, более того, молчаливое одобрение погромов со стороны российской власти.

В связи с этим суд выяснял все обстоятельства, но свидетели были подкуплены и найти зачинщиков так и не удалось. Первая часть процесса длилась с осени 1904 года по январь 1905-го, потом сделали перерыв на слушание по делу Василия Тарновского.

Суд над гомельскими погромщиками привлёк немало бульварных репортёров и просто любопытных, а тут ещё одна пикантная история об убийстве мужем из благородного сословия любовника жены.

– Вася, а ты знаешь, кто тебе назначен защитником? – спрашивал своего друга Михаил Воронцов, который приехал вместе с ним в Гомель на суд.

– Нет, пока не знаю.

– Сергей Андреевский.

– Вот как? Совсем не ожидал, такая приятная новость.

– Теперь надо как можно быстрее с ним встретиться, пока он знакомится с твоим делом. Я думаю, что назначение этого защитника – уже наполовину означает положительное решение, – констатировал Михаил, потирая руки.

* * *

Встречаются такие люди, которых Господь наделил талантами во многих областях человеческой деятельности. А кроме того, он дал им ум, блестящее красноречие и высочайшую порядочность. Таким был Сергей Аркадьевич Андреевский. Он привнёс в искусство судебной защиты невиданную ранее художественную красочность.

Но бывает также, что человек открывает в себе предназначение только к концу жизни, когда остаётся лишь горько сожалеть о напрасно потраченных годах, а то и не открывает вовсе. В этом Сергею Аркадьевичу повезло, хотя такое открытие своего предназначения случилось не сразу и не прошло гладко. Окончив в 18 лет с золотой медалью гимназию в 1865 году, он уже через три года полностью освоил весь курс юридического факультета харьковского университета. Сразу после окончания он служил кандидатом на судебные должности при прокуроре Харьковской судебной палаты. Здесь и произошла судьбоносная встреча с помощником прокурора Анатолием Фёдоровичем Кони – выдающимся российским юристом. По ходатайству А. Ф. Кони Сергей Аркадьевич занял должность помощника окружного суда Петербурга, где и прослужил пять лет. Хотя он был прекрасным обвинителем, спокойным, выдержанным, убедительным, но должность эта тяготила его, даже иногда он мог отказаться от обвинений. Но однажды, 24 января 1878 года, случайность перевернула его служебную карьеру. В этот день участница организации «Народная воля» Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова и ранила его. Никакой политической подоплёки в этом деле не наблюдалось, просто Вера мстила Трепову за то, что по его приказу был во дворе тюрьмы высечен розгами арестованный политический Емельянов. Его вина состояла в том, что он не снял шапку перед градоначальником. Веру Засулич решили судить как уголовницу, чтобы показать, что политические – это просто уголовники. Обвинителем был назначен Андреевский, которого попросили спасти и обосновать обвинение. Но тут нашла коса на камень, Андреевский отказался обвинять и сказал:

– Значит, при нынешних порядках и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец, Вера Засулич, спасибо ей. Присяжные её непременно оправдают.

Вера Засулич была оправдана.

Вскоре после этого громкого дела Андреевский был уволен, но при поддержке А. Ф. Кони поступил в адвокатуру. И вот здесь, как оказалось, он нашёл своё настоящее призвание.

Первое же дело, которое он вёл как защитник в Петербургском окружном суде, по обвинению молодого торговца Павла Зайцева в предумышленном убийстве 24 ноября 1878 года с целью ограбления приказчика меняльной лавки на Невском проспекте, произвело большое потрясение в обществе. Сергей Аркадьевич произнёс блестящую, эмоциональную защитительную речь, в которой показал себя тонким психологом. Присяжные, учтя доводы защиты, изложенные Андреевским, отвергли версию обвинения и признали «убийство без заранее обдуманного намерения». Хоть Зайцев и виновен, но заслуживает снисхождения.

После этого дела Сергей Аркадьевич стал знаменитым адвокатом. Он нашёл свою стезю. В этом ему помогала и необычайно эффективная внешность. Стройный высокий красавец с матовым лицом, с чёрными как смоль волосами и высоко поднятой головой, сразу приковывал к себе внимание. Тёмные, широко открытые глаза были всегда устремлены вперёд и, казалось, пронизывали собеседника. Элегантные манеры и чарующий звучный и гибкий голос располагали к себе не только зрителей и присяжных, но даже и судей. Холодное изящество, прекрасная речь завораживали присутствующих.

Андреевский выстраивал свою речь, как прекрасное произведение, основанное на мастерстве психоанализа. Он использовал в судебных речах примеры из жизни, ссылался на великих писателей Данте, Шекспира, Толстого, Достоевского, Гёте. В то же время он использовал, конечно, юридический аспект, акцентируя внимание на психологической стороне дела. Он просил заглянуть в душу подсудимого – что именно подвигло того на преступление, утверждая, что в душе каждого есть и злое, и доброе.

Слава о необыкновенном адвокате летела по России. Он использовал в своих речах яркие выразительные метафоры, звучные слова, ложащиеся, как патроны, в обойму его речи. Вот, например, защищая убийцу: «Нож, как злокозненный змий, проскользнул в его руку». Такая необычная форма слова придавала ему тройную силу. Речь его была привлекательна, эффектна, но естественна, без наигранности, рисовки, пафосной натужности, и это убеждало слушающих более, чем истерические выкрики других адвокатов. О нём говорили: «Златоуст, способный даже из камней исторгать слёзы». Сергей Аркадьевич гипнотизировал своею речью, он был поэтом, художником, литератором, творцом. И кроме всего прочего, он был нравственно чистоплотен, не брал на себя ведение сколько-нибудь сомнительных дел.

Интересно суждение Андреевского о Лермонтове в его литературоведческой статье: «Нет другого поэта, который бы так явно считал небо своею родиной, а землю – своим изгнанием».

Блестящая плеяда труднейших политических дел, как шлейф благородства и неотступности, тянулась за ним. Тех политических дел, в которых власть всеми силами старалась свести на нет усилия адвоката. Но он вытаскивал из петли подследственных, и это было самое важное, что создавало ему немеркнущую славу. Участие в деле такого адвоката было среди других причин немаловажным фактором того, что внимание к суду было приковано всею Россией.

* * *

Защитник повстречался с подсудимым.

– Скажите, Василий Васильевич, вы сожалеете о том, что совершили? Если бы сейчас вновь возникли подобные обстоятельства, как бы вы повели себя?

– Я понимаю, Сергей Аркадьевич, что вы ждёте от меня слов, что теперь я поступил бы иначе. Но, положа руку на сердце, я не могу дать такой уверенности. И совсем не потому, что имел какой-то злой умысел против потерпевшего. Я прекрасно осознаю, что не он виновник моего такого преступного поступка.

– А кто же виновник, по-вашему?

– Несомненно, моя жена Мария Николаевна Тарновская.

– Расскажите о ваших взаимоотношениях.

Василий подробно рассказывал адвокату обо всех перипетиях совместной жизни с Марией, о нескончаемой череде любовников, о том, что с каждым разом она становилась всё более наглой и бесцеремонной.

– Как вы думаете, Василий Васильевич, чем вызвано такое поведение вашей супруги?

Тарновский задумчиво теребил подбородок.

– У неё появились такие привычки и такие желания, которых я не замечал ранее, возникло впечатление, что она натравливает на меня своих любовников. Хотя, если честно признаться, я и сейчас её люблю.

– Да уж, – адвокат покачал головой, – только любовь ли это? А почему бы вам не расстаться?

– У нас дети, которых я очень люблю. Уверен, что при разводе суд оставит их мне. Но имею ли я право воспитывать их, лишив матери?

– Над этим вам придётся подумать, но ничего лучшего, чем развод в таких случаях, пока не придумали.

Адвокат Андреевский приходил к подследственному несколько раз, пока у него не сложилось твёрдое мнение о случившемся, и он не составил для себя план защиты.

* * *

Суд над Василием Васильевичем Тарновским начался 25 января 1905 года. Зал судебного заседания был полон, на улице стояла толпа, ожидающая вестей оттуда, а особенно речи защитника Андреевского. Репортёры почти всех российских газет, специализирующихся на скандальных репортажах из залов суда, которые восторженно поглощала жадная до такого чтива публика, строчили – «срочно в номер».

Супружеская пара, которая уже прославилась в Киеве и которую знали во всех приличных домах и во всех борделях этого славного города, благодаря суду становилась всероссийской знаменитостью. Правда, Мария Николаевна не предоставила возможности всем собравшимся на это театрально-судебное действо лицезреть себя. Её представляла Марианна Вишневецкая, та самая, которая была свидетелем злополучного выстрела и ранения пылкого любовника её троюродной сестры. Её предком был Иеремия Вишневецкий, русский воевода, потомок великого князя литовского Гедемина (XIV век), один из талантливейших полководцев Речи Посполитой, которого как огня боялся Богдан Хмельницкий. Его мать была сестрой митрополита Киевского Петра Могилы, основавшего знаменитую Киево-Могилянскую академию.

И вот теперь ей выпала незавидная роль свидетельницы, защитницы своей непутёвой родственницы. Она должна была доказать, что Мария к этому случаю абсолютно не причастна, что было изначальной ложью.