– В травму оформляйте. Не пить, не есть, ЭКГ. Будет вправление вывихов под наркозом.
Мой взгляд остановился на студенте-регистраторе.
– Конечно, Артур, приходи, поможешь, – тот засиял, – мне без тебя с доцентом логики не справиться.
Рядом дежурный офтальмолог ругался по телефону: «Какая травма? Взрывная? Там есть повреждение глаз? Только одного? Только двух глаз и больше ничего? Странно… А зачем вы его мне повезёте за сто километров? Вызывайте офтальмохирурга на себя. Не надо его мне здесь. Не надо. Это не экстренный случай, вызывайте на себя».
Вот бы мне можно было так отвечать. Не везите мне вывихи, это ж не экстренность. Завтра придёт со своими штанами, посидит в очереди, вправится и домой, на кафедру белорусской логики. Солнце спустилось ниже, так, что уже слепило наш подвальный приёмный этаж. Ещё немного и начнётся «синий час». Время, когда получаются самые красивые фотографии неба, горизонта, когда каждую минуту играет новый оттенок. Где-то дома ждёт меня «Зенит» с заряженной плёнкой. Где-то существует выходной день и вечер без дежурств. Если конечно, сегодня в это не вмешается битва добра со злом, и всё не пойдёт прахом, я ухмыльнулся и пошёл забрать по пути в травму снимки локтей доцента, пока его будут пристраивать в отделение и снимать ЭКГ для наркоза. Единственное что в нашей больничке делают быстро – это снимки. Может терапевту показать, толстый уж очень. Диабет, гипертония? Пусть и терапевт послушает про логику и дискурс. Кто сегодня дежурит?
***
Далеко уйти не получилось. Пьяная бабища, ровесница, в блестящей новогодними огнями блузке и задранной юбке ковыляла держа одной рукой другую. Окровавленный носовой платок на левой кисти намекал на ранение кухонным ножом при резке колбасы под закуску. Бабища была крупная, громкая и качала права по поводу немедленной медицинской помощи. С ней никого не было, никто не проводил принцессу до доктора. Вызванная операционная сестра – кроткий ягнёнок в синем хирургическом костюме, маске и шапочке – выглядела монашкой рядом с пациенткой. Образ пораненной дополнял розовый обруч со стразами утонувший в копне немытых крашенных в воронёно-чёрный волос.
– Лекарства все переносите? Будем делать профилактику столбняка?
– Идите все на хер!
– Ложитесь на стол, будем обрабатывать рану, зашивать. Потом можно будет домой.
– Я никуда не пойду, а вы идите все на хер!
– Артур, придержи руку. Будет неприятный укол. Сейчас.
– А-а-а! Идите на хер!
– Просто резаная рана, сухожилия целы, переломов нет. Зашиваем.
– На хер все!
– Больно?
Пауза и лёгкое подрыгивание руками и ногами больной. Огромные накладные ресницы тоже дёрнулись пару раз, вверх-вниз.
– Больно спрашиваю?
– Нет.
– Вот и славно, тогда молчим и скоро пойдём домой.
Перекись, спирт, лидокаин, тампон, швы, пластинчатый дренаж, асептическая повязка. Отмывание её руки от крови. Садимся на столе. Свешиваем ножки.
– Ещё что-то болит?
– У меня сегодня с вечера зрение село. Я потому и руку поранила. Будто темнота вокруг, вижу, но как в темноте.
– По голове били? Упали?
– Нет, говорю же, как в темноте, солнца не вижу, плохо вижу. Ай, идите на хер, где выход тут?
– Артур, ну ты знаешь куда даму проводить.
– Нейрохирургу не покажем? – Артуру не терпелось поработать больше остальных.
Я подумал о престарелом Вацловиче, которому дойти сюда с третьего этажа, как мне подняться на девятый без лифта.
– Нейрохирург такое видел. Не надо. – я улыбнулся, Артур улыбнулся в ответ.
Снимаю перчатки и смотрю как шатаясь и поправляя здоровой рукой задравшуюся одежду уходит бабища. Каблуки держат её. Колбаса и алкоголь ждут. Пары спирта в маленькой перевязочной после неё такие густые, что операционная сестра открывает проветрить. В подвальное окошко засасывает кусочек летнего вечера.
***
Срочно в приёмное, срочно в приёмное. Некоторые медсёстры приёмного очень злоупотребляют этой срочностью. Зовут так на любое обращение. А то, что мне бежать через гнойную хирургию и двор, зимой по снегу, осенью по лужам, этого никто в расчёт не берёт. Часто за этим «срочно» сидит пьяненький паренёк с ушибом или БОМЖ с отморожением, которые могли бы подождать не просто пять минут, а до следующего дежурного. Срочно. Раздражает. Свои же коллеги не могут отфильтровать ситуацию. Что стоит того чтобы прыгать по лужам, а что нет. Сейчас конечно начало ясной летной ночи, сухой двор, нет ни ветра, ни снега. Но всё же. Срочно им всё подряд. Позвонили и бросили трубку. Я скорым шагом подхожу в приёмное со стороны улицы через дверь, в которую завозят каталки со скорых, так быстрее попасть внутрь, чем обходить по внутренним коридорам. Половина состава приёмного: санитарка, охранник и регистратор курят под козырьком. Ну, точно срочно. Все на свежем воздухе. Начинаю спускаться не по лестнице, а по дорожке-желобу для колясок и первым же шагом наступаю в кровь. Из всех дежурных врачей кровь эта скорее всего ко мне или к ЛОРу. Может всё-таки разбитый нос к ЛОРу? На каталке у входа в реанимационный зал лежит молодой мужчина, вертит головой с длинными волосами, одежда его ниже пояса в крови. Нет, ко мне. Врач скорой убегая бросает мне: «Наркоман, что-то в небе увидел, вышел в окно. Резаная рана под коленкой, крови много было. Наложили жгут». Врач торопится скрыться. Я преграждаю путь этим любителям сбросить с себя ответственность и умчать в закат.
– С какого этажа спрыгнул, переломы? – вплотную говорю скоропомощному в грязном халате поверх кенгуруйки, капюшон которой торчит поверх халата сзади.
– Этаж третий, переломов вроде нет, рана, наверное, от стекла.
– Сколько жгут лежит?
– Полчаса, – неуверенно отвечает и начинает отход к дверям гость.
– Полчаса?
– Ну, может полчаса, может меньше.
– Точно? Не больше? – я раздражаюсь, кто ещё кроме него может знать точное время.
– Может и голень сломана, – врач со скорой смотрит через меня на каталку с мужчиной, – но я не написал, не уверен.
– А жгут чего у вас такой дурацкий, не хирургический, какой-то кусок резинки от трусов? А где вена, где? – я тоже оборачиваюсь на пациента. В этот момент врач-гость выходит из приёмного. Я сдерживаюсь чтобы не сказать что-то лихое ему в спину.
– Открывайте реанимационный зал, мне надо жгут переложить, на нормальный поменять, потом систему и покатим на ревизию раны в экстренную, – говорю я пришедшим накурившимся.
– Ключ унесла Аня, она повезла в пульмо больного, – регистратор делает гримасу на лице, – она случайно, он у неё в кармане.
– А другой есть?
– У реаниматолога, вызывать?
– Не надо, давайте в перевязочную покатим, – говорю я, обгоняю каталку, что нехотя подхватили молодые дежурные сестры, первым подхожу к закрытой перевязочной.
– И эта закрыта? – недоумеваю.
– Конечно, ключ у операционной сестры, они сказали, что час будут заняты, звонить бесполезно, – маленькая хилая сестра или санитарка закатывают каталку с длинноволосым в помещение перед перевязочной, где я недавно смотрел в свете негатоскопа доцента логики.
Начинаю расспрос лежащего, типовое знакомство с его историей, жалобами, недугами и перенесенным за молодую жизнь. Он в сознании, отвечает неохотно, возможно, ещё под интоксикацией. Хотя откровенно «под кайфом» не выглядит. Больной особенно ничего не сообщает, пока я одновременно с быстрым расспросом не разрезаю ножницами его окровавленные джинсы чтобы подобраться к ране и жгуту, намотанному абы как поверх штанов. Сидел дома, никого не трогал, вышел в окно, больше не помнит. Кровь капает на металл каталки. Артур приносит широкий хирургический жгут, вероятно его собственный, смотанный улиткой и остаётся смотреть.
– Это левайсы были, вы мне новые купите? – приподнимая голову говорит раненый.
– Купим-купим – входит в разговор Артур.
– Артур, помолчи, пожалуйста, – я решаю одеть нестерильные перчатки, что у меня всегда в кармане чтобы не испачкаться перед сменой жгута и транспортировкой в операционную.
– Вы нам лучше расскажите, что в окне увидели, зачем выбросились, – говорю я. Всё почти готово к осмотру раны.
После моего вопроса длинноволосый вдруг приседает на каталке. Будто что-то вспомнил, рот его открыт, глаза расширены, он глядит куда-то мимо сквозь Артура и говорит: «Я хочу умереть». После этого он хватает за кончик жгута и резко тянет его на себя. Жгут слетает с ноги, будто и вовсе не держался на ней, кровь обильно заливает вогнутое ложе каталки. Мужчина закатывает глаза, резко бледнеет и падает на спину становясь плоским и безжизненным.
– Капельницу ставьте быстро! – я кричу на Артура, тот убегает в сторону процедурной.
Я грубо наматываю новый жгут выше места кровотечения толком не видя рану, которая находится в подколенной ямке. Затягиваю так, что могу дать гарантию остановки кровотечения. Успокаиваюсь и смотрю на свои руки. Перчатки удивительно чистые, а вот выше них, предплечья между краем рукава халата и перчаткой, сами рукава и низ халата испачканы в крови. Как по волшебству длинноволосый приходит в себя, открывает глаза. Сестра измеряет давление, ставит капельницу с физраствором. С Артуром мы живо разворачиваем каталку головой по движению и начинаем скрипеть по бесконечному подвальному коридору к лифту в оперблок. Помощник одной рукой держит стеклянную четырёхсотмиллилитровую бутыль, вторая готовая стекляшка лежит в ногах. Струйно жидкость поступает в тело, мы катим в тишине. Оживший начинает немного ворочаться и привставать.
– Лежите спокойно, – строго говорю я, – мы едем в операционную смотреть рану, лечить вас будем.
– Я никуда не поеду, – чётко и довольно громко говорит мужчина.
Мы продолжаем катить. Из-под подложенного покрывала торчит наспех засунутая пустая история болезни. Первая банка прокапалась на половину. Перед лифтом поменяем.
– Я никуда не поеду, я не разрешаю меня спасать, – продолжает больной.
Артур, придерживающий каталку и помогающий сбоку смотрит на меня, толкающего сзади за обе ручки. Я молчу.
– Вы мне не поможете, вы не понимаете, что происходит, – мужчина привстаёт и хватается за жгут. Мы бросаем каталку и останавливаем его руку. Но он ухватился уже за розовый плоский конец и дергает в разные стороны. Артур в одной руке держа банку с капельницей, другой бьёт по рукам пациента. Я за грудь пытаюсь его уложить. Вдруг у меня получается, больной резко обмякает и я кладу его головой к себе без сопротивления. Из-под одеяла на пол коридора капает кровь. Мы останавливаемся. Я снимаю и перекладываю жгут снова, тот не снят, но ослаблен, приходится всё разматывать и заново заматывать. Прошу Артура поменять банку и следующие 400 мл скоро начинают капать в вену. Почти закончив со жгутом, я вдруг рву его. В руках остаётся полметра. Тоже что ли от гумпомощи госпиталя 60-х годов? Оставшегося хватает. Кровь затекает на историю. Пациент приходит в себя и опять лежит неподвижно. Жгуты портятся от стерилизации, успокаиваю я себя. Нам только подняться в лифте, две минуты.
– Давление падает, когда кровотечение серьёзное, сознание уходит – говорю я Артуру, – рефлекторно, централизация кровообращения, покатили к лифту скорее. И вот уже мой помощник несколько раз жмёт на кнопку. Лифт не приезжает, мы слышим лишь звонки где-то над нами. Стоим и присматриваемся к больному. Не мужчина, скорее парень, бледный, с начинающейся бородкой. Одежда модная, яркая. Мажор-наркоман? Есть ли у него ВИЧ, гепатит? Я весь в его крови. Артур пока нет и ответственно держит капельницу и совершенно не боится ни крови, ни общей стрессовой ситуации.
– А что он ответил, когда вы спросили, что он видел из окна? Решил поэтому выброситься? – Артур снова нажал на кнопку, вверху раздался звонок.
– Это галлюцинации такие у них?
– Это жизнь такая у них, Артур, – про две минуты до операционной это я определённо сглупил.