– Угу. На пятиминутку?
Я не ответил. Девять этажей жующих остались позади. Лифт снова шатнуло напротив то ли ЛОР, то ли глазного. Я подошёл к регистраторше приёмного со спины. Перед ней стоял коротко и небрежно остриженный невысокий мужчина с рюкзаком на плечах. Одежда была секондхендовская, зубы требовали ремонта. Глаза то ли щурились, то ли были монголоидными.
– Оглы? Правильно? Место работы?
– Я, знаете, шаман, – отвечал мужчина.
– Безработный?
– Шаман, извините.
– Понятно, – регистраторша записала «не раб.» в соответствующую графу амбулаторной карты, – вот и доктор подошёл к вам.
Я взял карточку и повёл обритого к горящему, как вечный огонь, негатоскопу. У пациента оказался откушенный кем-то или чем-то часть указательного палеца на правой руке. Дистальная фаланга. Без воспаления, свежая рана, без кровотечения. Повязки не было. От профилактики столбняка мужчина отказался.
– Как это вы так? – я вертел его травмированный палец в своих целых.
– Я, извините, нечаянно сунул палец туда куда не следовало.
– Это я заметил. Мне всё равно, я просто хочу оформить карточку. Может нужна вакцина от бешенства?
Мужчина не ответил, но лоб его покрылся тонкими широкими морщинами, будто предложение показалось ему достойным морщения лба. Всё-таки животное?
– Если я вам скажу, к примеру, что мне волк откусил, вы же не поверите?
– Где вы волка взяли в города, не поверю. Но антирабическую предложу по инструкции.
– Тогда я лучше не буду говорить, просто сунул куда не надо.
– Вы, наверное, в темноте этой бесконечной, нечаянно что-то учудили, – я попытался разрядить обстановку, – такую рану, ампутацию фаланги, железной дверью можно получить. Хлопнет и пальца нет.
– Какой темноте? – снизу вверх посмотрел на меня больной. Он забрал из моих рук свой палец и поправил лямку рюкзака.
– Тьма, хоть глаз коли. Аномалия какая-то, – я почувствовал себя странно объясняя с одной стороны очевидное, он же сам с улицы пришёл, но с другой что-то в чём я сам не понимал. Мы продолжали стоять под электрической лампой на потолке у светящегося негатоскопа на стене. Света было много, но он был ненастоящим. Настоящий мы проиграли в битве со злом. Настоящий отсутствовал. Его проглотил волк.
– Нет никакой темноты, – произнёс мужчина, – солнце заходит и всходит. Темнота только у тех, в ком света нет. Их много вокруг. Может и вы подхватили?
– Это можно подхватить? Не видеть свет?
– Да. Это как зараза. Вы ж доктор, должны понимать. Такие люди начинают думать о плохом, всё им видится злым. Они делают страшные вещи от того. Потому что они живут во тьме.
– Давайте я вам под местной анестезией сделаю реампутацию аккуратно, вот здесь в перевязочной на столе, красиво зашью, палец будет как новый. А не эта культяпка с раной. Только на одну фалангу короче. Я вы мне…
– Я вам расскажу, что на улице светло. Вы мне поможете, а я вам.
– Окей.
И я начал свою нехитрую операцию под лидокаином, с проводниковой блокадой пальца. Небольшая лонгета из проволоки и повязка завершили дело. Скальпель был острым, нитки атравматическими, бинт легко разматывался, словно импортный. Не смотря на усталость, всё ладилось, не упало ни капли крови. Пациент совершенно не беспокоился. Вместо истории про волка и солнце он рассказал, что долго жил в Монголии. Здесь у него брат, пожилой, решил проведать. Отчего-то остриженный пациент пару раз отметил, что я точно угадал на счёт двери. Через дверь он и приехал. А день, то есть ночь действительно сегодня особенная, можно подхватить тьму от злого человека или от волка, к примеру. Но всё закончилось. Пальца, к слову, ему совершенно не жаль. Лидокаин обычно не вызывает никаких странных реакций у больных. Так, лёгкое желание болтать из-за общего стресса. Лёгкая бравада во время операции, защитная реакция. Так-то. Я начал и закончил молча, угукая или кивая под маской. Попросил зайти его в понедельник ко мне в отделение, смогу перевязать.
– Больничный значит не нужен?
– Нет. Я к вам в понедельник на перевязку. А швы уж дома сниму. На следующей неделе будет дверь в Монголию. Как раз у брата в гостях всё хорошо заживёт.
– Договорились.
Пациент ушёл. Я записал операцию в карточку, позвонил операционным о том, что без них использовал перевязочную. Они тоже сменились и как раз собирались вниз менять стерильную зону.
В общем холле приёмного мне вручили трубку телефона, звонил Валентиныч сверху.
– Привет, прости меня, виноват, опоздал. Я обход сделал уже. Всё норм. Вывих вправлю, это пять минут, анестезиолог уже идёт. Спасибо, что рану зашил сейчас. Ещё раз извини, тьма какая-то, затмение что ли, еле доехал.
– Нормально, бывает. Там, знаешь за вами ещё перелом с повреждением магистральной артерии. Я думаю, что высплюсь и подойду вечером его посмотреть. Если придётся оперировать можешь на меня рассчитывать. Телефон мой есть на посту.
– Ну, смотри сам, вижу дело Мих Миха живёт.
– И травму взрывную могут перезачислить из глаз, но там ничего не нужно делать, только дневник написать. Можешь лёгкие проконтролировать.
– Ок. Вот ты надежурил.
Мы перебросились ещё парой фраз. Что-то про график в следующем месяце и посчитали, что передача смены произошла.
Я вышел из приёмного сразу на улицу, по короткому пути в свою ординаторскую в другой корпус. И только я отрыл широкую дверь для каталок, мне в глаза ударил солнечный свет. Я на секунду ослеп, как бывает зимой, в горах или если снять на пляже солнечные очки. Свет, привет, ты есть. Проморгался я и увидел лето, воробьёв в траве, стоянку урологов с блестящими на солнце машинами. От круглого зеркала для машин на повороте приёмного зайчик падал на стену соседнего корпуса будто там появилось дополнительное окно. Я снял шапочку и подставил неумытую кожу головы свету. Подставил и пошёл. Очень медленным уважительным по отношению к солнцу шагами я завернул за угол в направлении своего корпуса. Солнце грело спину через халат. Моя длинная худая тень тоже была какой-то светлой, не тёмной, не серой, рассасывающейся на солнечном асфальте. Сменив одежду, я пошёл домой пешком. Суббота, да ещё такой ясный день. Ни облачка, ни ветра, чистое лето. Мне очень повезло идти домой в такое чудесное мгновение.