Прочие вежливые люди стеснительно входили и входили ещё государственную четверть часа. Волоча свои щупальца с присосками-магнитами удерживающими смартфоны, семеня многоножками вельветовых штанов, кашляя и свистя через дышло на спине, входящие постепенно сложили в комнате срез общества, словно мы все вышли из одного вагона метро и вошли в другой, всего только пересев на новые места. Войдя все совершали одну и ту же ошибку, которую не совершил я, но лишь по природной запасливости или выученной смекалке. На краю государственного стола лежали две невысокие стопки блинов с виду одинаковых целлюлоидных листов и стояла коробка с ручками а-ля BIC. Входящим лейтенант глазами указывал на листы. Входящие, показывая чудеса эмоционального интеллекта, прищуривались в ответ и брали авторучку и лист одной из стопок. Самые психопатические застывали над стопками и сверху, не притрагиваясь к листам сверяли одинаковость стопок зрением. Убеждались, что текст на бумаге в левой и правой горке один и тот же, брали один государственный лист, например справа, и уходили садиться на стулья, заполнять анкету используя тот самый откидной столик. И только я, подумав, что могу испортить государственную работу, хоть и видел, что они одинаковые, взял две порции из разных стопок. Смогу переписать, не вставая если что-либо пойдёт не так. Опасность приближения лишний раз к седой оконечности лейтенантского нутра того не стоила. Присев, и переписав, как любят анкеты на бумагу всё государственное содержимое паспорта, СНИЛС, ИНН и копии трудовой книжки, то есть информацию которая точно есть у всех в этом здании, раз они меня нашли и пригласили, я удовлетворился безошибочностью своего исполнения и отложил второй экземпляр на соседний стул. Заняв им заодно уж немного пространства, оккупировав второй стул. Я опасался, что жидкий старик оставляющий после себя синие капли на полу, коснётся рукой соседнего между ним и мной стула и я вляпаюсь в его синьку. Отложил я лист методом его переворота и тут же ток прошёл по моей кисти. Вторая бумажная анкета отличалась от только что заполненной на перевёрнутой стороне в самом конце в одной строке. При внимательном, но скором осмотре я обнаружил и другие отличия. Местами шрифт, ширина места для подписи и даже нумерация разделов отличались. Старик тут же коснулся свободного от листа места, капнул сине-сизым выделяемым, но синяя клякса на седалище рядом меня уже не беспокоила, она впиталась в заменитель пластика. Анкеты две. Это определённо были разные документы. Без сомнений, не задерживаясь, я заполнил второй экземпляр, понимая, что это не может быть случайность. Государственные принтеры не совершают случайность, они лишь исполняют случайность специально заложенную в государственный файл. Мои цифры из ИНН, СНИЛС, паспорта, копии трудовой забежали во второй лист и расселись немного на других строках. В наполненном виде вторая анкета ещё больше отличалась от первой. Следующие пятнадцать минут все сдавшие анкеты по одной получали свою порцию унижения от лейтенанта, который в ответ на сданную одну, тут же просил их заполнить вторую. «Это разные бумаги в разные отделы, важно заполнить две. Они не одинаковые. Даже если одинаковые, они обе нужны». Подобные слова говорила красная голова и ей становилось легче, среди седых волос появились первые каштановые, шнур взрывчатки гас. Лейтенант питался своим предназначением и выкатившиеся глаза сияли не столько от внутреннего давления, сколько от смысла происходящего. Комната погрузилась в отличия двух анкет и как сосны скрипели под задницами плоскости кресел, а под пальцами шарик авторучки. Синий дед, этакий мудрый грибник-рыбак, долго по очереди менял очки, рассматривая вторую анкету. В конце концов он сдался, незаметно скомкал её в ладони отчего бумага превратилась в синюю промокашку, какую при советах вкладывали в тетради, и положил бумажный шарик в карман видавшего водку по 2 рубля 87 копеек пиджака. После сего, отрицая свою вину, дед хитро притворился спящим. Иногда он приоткрывал глаз и смотрел за ситуацией. Прочие бесхитростные сопели над текстом.

Так было до кучерявого. Кучерявый – мужчина лет около моих, с ярко выраженным крестьянским происхождением, одетый для труда на улице в поношенные баленсиаги и пончо – пересел к лейтенанту и задал ему несколько простых вопросов. «Что такое ИНН? Где я могу его взять? И почему ни одна ручка не пишет?». Синяя рубашка в государственных штанах явно всё это уже слышала и изложила свою точку зрения упомянув слова: госуслуги, мосточкару, мобильный телефон и интернет. Моржевидная рука лейтенанта подала кучерявому новую авторучку из коробки на столе. Мужчина в ответ перекинул ногу на ногу и стал пытаться сделать что-то с кнопочным телефоном, какой у меня лежал дома на случай мобилизации. Мужчина некоторое время продолжать тыкать в телефон пальцем с размахом от плеча, словно молотил лён. Потерпев неудачу с чёрно-белым экраном и кнопками, кучерявый стал куда-то звонить. Последовательно его звонки слушала наша неспочённая компания.

Звонок номер один: «Сама пошла! Как я к тебе сейчас приеду?! Посмотри в столе! Сама пошла! Как я могу там посмотреть, когда я здесь? Как где? А в другом столе? Да, который комод. Который буфет! Сама пошла туда!»

Звонок номер два: «Екатерина Григорьевна, как ваши дела? Да-а-а? А как его здоровье сейчас? Мозги прижились? Екатерина Григорьевна, столько у вас забот. Конечно. Ежедневные таблетки. Процедуры. Да. Телевизор – можно. Да, но у меня скоро прошло. Да, прижились. Екатерина Григорьевна, я слышал, что вы можете посмотреть в моих документах ИНН. Конечно. Довольно срочно. Уверен, что это так. Интересно. Очень важно. Уже нашли? Это цифры? Я запишу».

Звонок номер три (входящий): «Слушаю. Откуда вы знаете что у меня ипотека. Мне не нужно этого всего. Мне не нужно страхование жизни. Да. Я вам не завидую. А мне не нужно. Нет. Нет. У меня отличная двухкомнатная раковина. Прекратите звонить у меня другой звонок на удержании!».

Перекинув ногу на ногу снова, отчего показалось, что у него по два коленных сустава с каждой стороны, кудрявый пытался что-то записать в анкету на весу. Ковыряния были нервными, мешало пончо, в итоге не отпуская телефон он шумно положил ручку на стол и посмотрел прямо на лейтенанта. Тот выдал ему новую ручку из коробки, стоящей прямо между ними. Кучерявый продолжил писать. Старая ручка скатилась в урну поскольку лейтенант чуть приподнял стол создав угол наклона достаточный для переката ручки. Он всё продумал ещё до передачи неписавшего государственного инструмента. Он делал это не раз. Он сидел здесь давно.

Звонок номер два, продолжение: «И с какого числа? Ага. Екатерина Григорьевна, могли бы вы ещё раз продиктовать, я не записал. Ручка не писала. Сто… тринадцать… два… двенадцать… как у Фрокенбок, Екатерина Григорьевна…»

Ручка ещё шумнее легла к лейтенанту на плоскость столешницы. Тот, как сказочное чудовище, излучая добро и опасность единовременно протянул кучерявому новый BIC из коробки. Кучерявый облокотился на стол и этим помешал скатиться неписавшей ручке в ведро. Кучерявый не взял новую, прижал трубку к груди, и что-то промычал, кивая носом на ручку, на окно и на телефон, а мне показалось, что ещё и на судьбу. Лейтенант нисколько не смутившись сгрёб все ручки со стола и коробку в верхний ящик, затем со скоростью садовой улитки достал из нижнего ящика толстую чернильную ручку. Кучерявый перехватил её между уложением на государственный стол и отпусканием захвата последнего сосисочного пальца лейтенанта и мгновенного чирканул цифры на оборотной стороне испорченной анкеты: «Два двенадцать, спасибо, спасибо преогромнейшее, Екатерина Григорьевна». Кучерявый на согнутых ногах засеменил на своё место.

– Теперь я буду называть ваши фамилии, а вы подходите ко мне, садитесь на стул и негромко сообщайте, хотя можете и громко, свой возраст и профессию. Это нужно для отбора ваших кандидатур, для представления, для того чтобы составить о вас представление. Понятно ли это? Голдонской.

Из центра зала бесшумно поднялся мужчина среднего роста начальных мужских лет и не вынимая рук из карманов ветровки сел к аудитории лицом к столу безразмерного лейтенанта. Бесшумный наклонился к казавшемуся маленьким уху, на фоне бегемотовой шеи государственного человека, и что-то прошептал.

– Понятно, – голосом, слышным всем сказал лейтенант, – тридцать семь, водитель. А могу я записать «рабочий»?

Повернуть шею на бесшумного он не мог и потому показалось, что спрашивает лейтенант у нас, оставшихся сидеть, примерно у двадцати молчащих взрослых с государственными удостоверениями и номерами.