* * *
Какая-никакая, а весна. Принесла за собой обострение рабочих процессов, из которых за мной остаются командировки в регионы для проведения встреч с врачами, руководителями, а чаще выступления для врачей по запросам нашего бизнеса. И снова «Победа», с её имбецильной озвучкой правил поведения в салоне. Как если бы Нагиев языком Ерофеева объяснял, как себя вести в театре. Хуже только информационный перегруз, что сопровождает посадку и полёт в «Аэрофлоте». Снова гостиница с непременным сувенирным воровством пакетиков чая и одноразовых тапочек для дочкиного репетитора. Снова таксист из местных с историей как всё было до того как всё стало не так. Один и тот же мужичок откровенно разговаривал и встречая меня из Москвы, и провожая обратно. И узнал я всю правду-переправду. Раньше было, где гулять в Городе-куда-я-прилетел, были пляжи на реке-свияге, был «песочный» для городских пижонов, и был «зелёный», для парней своих да простых, из пригорода города. Висел на «зелёном» пляже плакат всё детство и юность таксиста о злых бактериях в воде. Но ни разу он не заразился ничем в те времена, когда тогда, ныряя хлебал по три литра воды. Сейчас совсем другие дела, немного искупаешься и понос. Люди на пляж ходили хорошие, воздухом дышали, коляски выгуливали, было время доброе. Особенно доброе оно было в 1971, когда мой водитель окончил школу и всё ему было по плечу да по колено. Сейчас проезжаем по мосту и смотрим на замерзшую широкую реку с островом. На самом берегу, ступая почти одной ногой в воду растут у реки дома в 15, 17 и 24 этажа. На месте пляжа «зелёного» раскидал светящиеся корпуса «Ашан», на месте пляжа «песочного» и вовсе закрытые клубные дома куда ни такси, ни скорую, ни пожарных не пропускают. Люди из дальнего подъезда не успевают подойти к шлагбауму в такси до того, как у них включается счётчик ожидания клиента. Доходят и брешутся с таксистом, так как СМС уведомляет их по пути из закрытой территории о том, что стоимость поездки возросла. Так и едут, бранятся с невиновным водителем «соляриса». Сами загородили дома, сами страдают. Говорит мой водитель, что недавно скорую не пропустили, охранник не открыл, работа у него такая – не открывать. И негде теперь гулять, и нырять, дышать из коляски детям и проводить пикники юношам. Не стало в жизни свиягских пляжей и зелени, отражаются в мутной воде только пластиковые окна тех, кому не хватило денег на квартиру с видом на Волгу. Вот и бесятся они, чертят шинами и ногами следы на бывших пляжах, травятся водой. А сколько рыбы было в 1971-м! Тут нас подрезал любитель громкой музыки на «Приоре» и разговор, как игла у пластинки соскочил на гараж. Для другой машины, в далёком далеке живёт за Волгой гараж. Не большой, не малый, об одном этаже, но вместительный, как тайга. Стоит в гараже Другая Машина. На той работать нельзя, на ней можно ездить на дачу. Поход в гараж всегда приключение. Бывает придёшь по делу, ненадолго, скажем подготовить Другую Машину после зимы к дачному сезону. Самый благородный повод выйти из дома и через весь город, через реку-свиягу ехать в гараж. Но на месте оказывается, что существуют соседи по гаражу, которые только и ждут таксиста и ставят перед ним непростые жизненные задачи. Начинается сказка-быль. В каждом гараже поблизости ждёт трудность, но и приятное чувство преодоления. Соседи сговариваются заранее, чтобы сорвать подготовку Другой Машины к выезду и в итоге весь день уходит не на то. Приходится в следующие выходные снова ехать в Далеко в гараж и часто снова решать не свои проблемы. А поскольку ездить пьяным не разрешено, то случается и заночевать. Хитрые соседи по гаражу ломают все планы водителя такси и даже доходит до того, что он забывает своей хозяйке на обратном пути купить масло в «Гулливере», о котором ему было наказано с утра. От щедрости своей, в дни когда не забывает, таксист покупает ещё и сахар. Удивительным кажется ему не то, что сахар не такой сладкий, как в 1971, а то, что у дома в разных магазинах стоит он по-разному. Там, где удобно покупать – 88 рублей, а там, где проходя мимо витрины он вспоминает про масло – 95 рублей за килограмм. И хоть нужно ему всего-то 2 кг в полгода, а можно даже и рафинад кубиками, шофёра это непотребство огорчает. Хронически он покупает по большей цене и сразу же наталкивается на меньшую. В крайнем случае на следующий день. Я слушаю и еду, меня везут через мосты, над ямами дорог, мимо ям тротуаров. Дома высокие как в Москве у меня на глазах доедают парки у реки. Прихватывают наклоняясь кусок ивы и откусывают. Машины паркуются прямо в воду, у кромки льда. Где-то в лифте едут соседи по гаражу чтобы заранее прибыть на место и спланировать коварство. «Ашан» остался за спиной, но слышу я скрип авторучки менеджера-переписывателя ценника на сахар. А чтобы с рабочего стула было ему виднее как идут дела в сахарном отделе, подкладывает он себе под попу вдвое сложенную газету «Правда» за 1971 год.
Апрель.
Подаренный коллегами сертификат от «Тикетлэнд» я превратил в рискованные билеты на театральное представление. Рискованные, потому что выбрал новый для нас с женой театр, совершенно сумасшедшую постановку Мольера, да, со стихами, и судя по фотографиям актёров на сцене в сети, всё должно было быть необычнейшим необыкновеннейшим. Часто такие излишне постмодерновые вещи отталкивают. Режиссёры и актёры прячут за пошлостью и гримасами дефицит своего опыта, дарят зрителю провокацию плюс плохой звук и свет, что в итоге рождает массу срамных отзывов. Отзывы я изучил, но сердце подсказывало, нюх вёл, это будет бомба. С учётом бесплатных билетов-подарков мы выдвинулись. «Театр на Таганке» встретил нас полным залом персоналий, которых не встретишь в нашей Новомосковской деревне. Парни с длинными розовыми волосами, девицы с огромными чёрными бантами на талии, человек-шея, как Джим из «Острова сокровищ», человек-борода, которому пригодились бы глаза краба на ниточках чтобы их было видно из-за растительности. И это был только ещё гардероб. Зал и сцена оказались минималистическими, но способными превращаться в воображении зрителей в другой мир. Спектакль нам очень понравился. Оказался буффонадой, пантомимой, клоунадой, уличным театром, всем чем угодно, но не академической постановкой Мольера. И то было прекрасно. Вызов, испытание для настоящих театралов. Несколько зрителей, в том числе прямо перед нами ушли в первом из двух антрактов. Но мы нет. Театр – не для слабаков. Мы унесли домой вращающуюся мелодию клавесина и яркие образы неповторимого грима и одеяний актёров, что справились на трёхкратное ура. Мы обогатились ещё одной постановкой, которую будем рекомендовать своим друзьям, о которой станем вспоминать много раз, мы подняли планку своего зрительства на новую высоту, прошли тест, поняли смысл, порвали шаблон, вломились в круг любителей Таганки. Мы счастливо провели долгий вечер. Было лишь как всегда жаль, что дочка не смогла последовать за нами за нарисованный на стене камин, в мир искусства.
* * *
Четвёртое, Карл, четвёртое апреля! В Москве снегопад какого не было большую часть зимы. Во всех дворах не то что дворники, трактора устали переворачивать белые тонны. Снова опять заново Москву засыпало-замело в эту бесконечную зимовесну. Солнце перестало греть. Сугробы высятся на машинах. Днём и ночью раздаётся пикание сигналок спецтранспорта, что расчищает дороги. Сотни детей в округе строят снеговых людей, крепостные стены. Собаки тонут в снегу сойдя с тропы. Местами нет никаких троп. Вычищенные тротуары невозможно распознать и народ течёт по дорогам. Аномалия людского поведения, войны и мира, спекуляций отразилась в природе аномальным апрельским снегопадом. Я перестаю удивляться официально. Жду пятое апреля с ледяным дождём или градом, грозой, чего уж там, жду ураган, снегопад по колено уже состоялся.
* * *
Мой рассказ про путешествие семьёй на Кубу прочитало около десятка человек из числа друзей и пара коллег с работы. Загруженный в ЛитРес он доступен бесплатно, возможно, какой-либо сумасшедший литархеолог обнаружит его и прочтёт тоже. Отзывы почти у всех сдержанные. Все отметили какие-то такие лучшие или смешные места, что были прочитаны на духу, те же все отметили какие-то такие другие места рассказа, где читалось не так легко. Все эти такие-какие места у разных людей не совпадают. Они не совпали и с моими представлениями о том, где у меня там хорошо и плохо. Так что результат такой: прочли, спасибо, рассказ состоялся и можно тихонечко радоваться, что я не побоялся это показать. А значит «это» будет расти, потому что то, что показано обязательно будет расти. Это закон жизни. На очереди мой новый рассказ? Ох, надо его перечитать и отредактировать во второй раз. С этим не уверен. Огромный текст, что раскрывает меня и даст обо мне знакомым людям куда больше информации, чем я получу после их отзыва. Не всякий сможет прочитать это не только из-за большого объёма, качество моего первого многотысячника разумеется оставляет лишь надежду на интерес, сюжет отсутствует, какой же сюжет у дневника, а главное, читатель из среды друзей и родственников найдёт себя средь Times New Roman и эта находка в виртуальном мире текста аукнется мне в реальном мире слов и взглядов. То есть – не сегодня. Однако, писали же личности вроде Довлатова, просто о себе, о работе и выпивке, о погоде и дороге, не уставая пересказывали просто события вокруг. Стало это классикой отчего-то. Может и зря сегодня для меня «не сегодня»?
* * *
Много шуток есть на эстраде и в сети по поводу того, что Россия – это ад. Русскому персонажу этой монопрезидентской двадцатигодины не стоит бояться смерти от любых причин. Там, за ямой, хуже быть не должно. Если ты умираешь в аду, чем тебя можно испугать? Вторым адом? Мне-атеисту совершенно смешны подобные сравнения, но вдруг пришла ещё одна примета того, что все эти мнения людей правдивы. Совершенно несмешная примета, пришла в голову, когда я нечаянно посмотрел телеканал «Звезда». Вечные несгораемые огни в каждом из российских городов, не являются ли они признаком того, что мы живём в пламенном антиподе рая?
* * *
Когда не знаешь, что почитать, и разом вся современная литература кажется сборником нытья о неудавшейся жизни или исповедью проститутки, у меня есть рецепт, есть совет. Выход в таком случае – Джулиан Барнс. Как я понимаю из предисловий, анонсов его книг, выложенных какими-то специальными людьми на платных сервисах-библиотеках и контр-ц контр-в оттуда на все остальные сервисы на свете, Барнс представляется обществу как талант играющий со словом, истинный литератор, вращающий слова необыкновенным образом. Автор элитен и высок, мастер от филологии, владеющий текстом столь виртуозно, что способен передать написанным испытанные другим человеком эмоции, полутона размышлений, полуошибки молодости, недомолвки в беседе с попугаем. Барнс велик, Барнс есть недостижимая высота потолка сталинских высоток, только в этом случае скорее викторианских. Образчик английской литературы. Прочитав его достаточно, я вижу, что те, кто пишет подобные вступления, Барнса не читали либо не дочитывали. Я был покорён его «10 ½» главами, прочитал их в оригинале и только после именно оригинального текста понял насколько автор крут и самостоятелен. С тех читаю его на русском, но всё же помню каждый раз, что держу в руках пересказ, упрощение, грех переводчика, что говорит мне, мол, да вот, просто проза. Язык автора теряется при переводе. Как на английском Достоевский становится великим и читабельным, затягивающим как героин, в отличии от русской версии, так Барнс в переводе становится просто прозаиком, его сахар растворяется в тёплой воде синонимов. Истории Дж. Барнса занимающие объёмные слитки бумаги можно пересказать в нескольких предложениях собеседнику и тут же согласиться с ним, что ничего особенного в сюжете нет. Делать такого не стоит, а стоит делать вот что. Нужно читать Барнса, когда устал от простого пересказа 90-х, 2000-х, кризисов, войн, врачебных обходов, убийств и всего что оккупировало нынешнюю литературу. Читать Барнса чтобы увидеть, как можно пересказывать свои мысли, красть у него богатство языка, сомнения и озарения, описания смущения и вспышек прошлого. Однако без толстовской морали, достоевского покаяния и чеховского мизантропства. Я прочитал новую книгу «Одна история». Пересказывать, сюжет краток и не нов. Я просто страница за страницей следил как умный человек пишет о людях, их грехах и мечтах. Как юноша совершает дела в 19 лет и затем возвращается к их анализу, стыду или просто как к куску памяти в 25, 30, 40 и дальше… Как он признаёт сначала порочность чего-либо, затем свою ответственность, после свою защитную позицию, в конце свою пустоту. Чему учит молодость старика. Как прожитая жизнь оказывается потушена делами наглой юности. Как ответственность губит жизнь. Все мы живём эту жизнь после дел юности. Учимся не говорить, чтобы было бы если я поступил иначе, это бессмысленно. Более того, учит Сапольски, ты, я не поступили бы иначе. Мы поступили бы точно также дай нам время второй шанс. Мне хочется также овладеть словами, как Барнс, для того чтобы рассказать простые вещи высоким стилем, по верхней границе понимания читателя. Отсечь своим слогом тех, кому и книги-то читать не нужно, исключить, отобрать книгу у корыстного читателя, кому нужно только поставить галочку, только занести книгу в список. Писать так, как будто это будут читать. Как будто это кому-то нужно. Напоминает тезис о том, что нужно танцевать так, как будто никто не видит, а петь, как будто никто не слушает. Только всё получилось наоборот. Наоборотная модель текстования. Как будто это станут читать… Мысль уплыла. Закончилась. Что-то остановило мой поток желаний писать Барнса, читать Барнса, пересказывать Барнса, что-то в эту секунду поломалось и покатилось к затылку. Вспышками приходят новые слова, всё съезжает на пересказ того, что видел и как это перекрещивается с мной. С дивана меня уносит в дверь. Вместо книги в руках ноутбук. Вот я уже сижу в такси по пути в Шереметьево, мы минуем по МКАД серый район из ничего не значащих бетонных стен, даже деревья там серые, как если бы береза поженилась с тополем и у них родились некрасивые дети. На самой немыслимо бессмысленной стене без окон написано слово-граффити «ЗАЧЕМ». Стена более трёх этажей в высоту, как мне кажется с трассы, выкрашена в гудроновый цвет, а по всей ней, на всю высь мегабуквы серого цвета. Зачем? Столько труда вложено в граффити и труд этот такой убогий и примитивный. Залить полмира чёрной краской, а затем огромно, по маяковски, начертать «зачем». Чтобы тысячи машин ежечасно видели это, чтобы пассажиры вроде меня приняли решение не лететь куда-то, опомнились. Но МКАД движется под колёсами, как пластинка под иглой. Секунда и все забыли про серый куб со словом. Но искусство оно такое, проехали, забыли, да осадок остался. Грубость и серость. В книгах Барнса таких плоскостей нет, там литература одного слова не живёт, есть поток, морской узел слов, пересказать осадок которых не получится, повторить не выйдет. Это вам не рисовать на скале «зачем». И не к чему тут использовать «шифт». Скромнее однословный литератор, серое «зачем» это не бумажный слиток Барнса.
* * *
Апартаменты в Москве. Ещё один обман, полунедомыслие, извращение начала 21-го века в России. Стоят они в соседнем новорайоне и снаружи совершенно ничто не выдаёт их ограниченности и подвоха. Такие же огромные многоподъездные кубики, местами красивые, по большей части никакие, без отличительных внешних примет, здания. Будут рядом стоять дом обычный жилой и дом апартаментный, не представляю как отличить. Однако дьявол нанизывает свои мелочи на ниточку различия. Территория вокруг апартаментных домов убогая, деревьев, цветов, скамеек, всяких азиатских женщин высаживающих траву, тракторов убирающих снег, детей играющих в войну – нет. Только пятачки стоянок и горы машин. Редко кто-то выгуливает собаку, никто не выгуливает ребёнка. Подъезды с огромным холлом, как вход в общежитие, с обязательной комнатой консьержки, с большим окном через которое видна вся её дневная работа – незастеленный диван и бессмысленные коробки. Точь-в-точь как у дежурного в общежитии, не видно только доски с ключами и противопожарного плаката. Нет и телефона коменданта фломастером на стене. Вместо этого замысловатые схемы эвакуации в случае всего. В случае наступления хорошей жизни, в случае гипогликемической комы. Висит какое-то расписание, номера офисов, рекламы кабинетов юристов и прочее, но главное, уже пройдя мимо досок с объявлениями, вдруг до тебя доходит, что все эти номера, все телефоны и адреса, они про этот дом. Всё это здесь, шахматно раскидано по нижним этажам. Холл серый, грязный, но пустой, без колясок и санок. Потолки высокие, в закуточках ждут лифты. Лифты гремящие и видавшие вандалов всех мастей. Наружные двери помяты как от ударов ногами, внутренние поцарапаны, словно перевозили диких зверей. Очередь на посадку. Очередь на лифт, такое не встретить в среднестатистическом жилом доме даже в час возвращения с работы. Народ внутри лифта, в коридорах всегда в наушниках, в очках, в капюшонах, будто прячется от глаз, боится звука, света, людей. Никто не здоровается, никто не уступает, все медленно едут куда-то вверх. Там в высоте встречает необычно длинный коридор квартир, по десять дверей на площадке, вместо привычных четырёх. Стены цвета бруцеллёза не имеют красивых входных дверей, нет даже «порталов в Армению» – излишне нарядных двойных дверей с широкими наличниками. Коридор пуст. Без велосипедов, обуви, ёмкостей с водой, без ковриков и цветов в горшках, без строительного мусора. Мёртвый коридор. Квартиры в апартаментных домах – единые пространства с потолками выше трёх метров, с маленькими балконами. Единое пространство поделено на рандомные конуры, плохо освещено, имеет нелепости вроде холодильника у входной двери, рукомойника посередине стены, круглый стол в центре пустоты, какую-то дверь в гипсокартонной стене. Окна кажутся большими, потолок выглядит как в кафе-лофте, не хватает только частей строительного крана внутри и арматурины замаскированной под держатель для бра. Высота потолков не украшает жилище потому как там, в серой высоте, проложена масса коммуникаций. Такие дома не имеют придомовой территории, в них нельзя прописаться в советском смысле слова, а значит нельзя прикрепиться к поликлинике, встать на очередь в детсад, попасть в школу, привиться от коронавируса, качать права на соблюдение различных прав москвича, вроде сбора мусора, пластиковой горки, новой парковки, зоны для выгула собак. Тарифы за всё соответствуют нежилым помещениям, свет, вода, оплачиваются так как будто это офис, без разделения на день-ночь, без малейших признаков экономии. Будто жители сутками варят мет и шьют трусы на продажу. Будучи на старте несколько дешевле обычных квартир, апартаменты берут своё потом. Когда захочешь разделить пятно жилья на комнаты, скрыть этот высокий потолок с пожарными трубами, как в заводской столовой, когда захочешь обычный коридор после входа в квартиру или не дай бог, ванну, джакузи или фикус в горшке. Всё здесь неудобно для переделки, запрещено или ограничено. Всё за свой счёт. В дома такие набирается специфический экипаж. Что это за люди, которым не нужна социальная сфера, дети, дерево за окном? Это молодые грубые приезжие или отселенные от старших беспокойные учащиеся, все эти носители тёмных очков зимой, любители айфонов и одноразовой посуды, делающие дом ещё больше похожим на общежитие. Кто-то инвестирует в такое жильё для сдачи, кто-то живёт тут вынужденно, никто не живёт там постоянно и с душой. Жители всех республик и кажущиеся наркоманами молодожители новой Москвы – типичные пассажиры апартаментов. Нижние этажи заняли самые неуспешные офисы, планктон которых, возможно, там же и ночует. Редкие нормальные люди чувствуют себя в таких человейниках нехорошо. И хочется им назад в подъезды, пахнущие едой, к орущим детям, маленьким собачкам в лифтах с зеркалами, пробираться к своей тёплой двери мимо выставленных сапог и лыж, слушать музыку соседей. Быть в доме полном вещей и людей, смотреть из окна как соседские дебилы ломают качели, как инвалид идёт в поликлинику, а яжматери сидят у подъезда, тренируются, привыкают к скамейкам, чтобы с них позже клеймить проходящих проститутками. Это оказывается ламповей и теплопроводней, чем атмосфера апартаментов, вкопанных в новых кварталах города. Часто люди в обычных домах становятся солидарными по вопросам бытия, учатся не курить и не сверлить с 13 до 15, а может даже сообща закупать еду и вещи, открывать двери курьерам и одолжить соль, лопату. Они пишут депутатам и сражаются за свой уют, за квартиру полную чудес и чудаков. Каковы отношения между проживающими в апартаментах мне точно неизвестно. Навряд ли там постоянный состав и большее уважение к ближнему. Отдельные наши новые знакомые приспособились к жизни в таких местах и не выглядят несчастными. Потому что все мы, обитатели квадратных метров, видим за окном красивые домики с сотками и заборами, и разница наша размывается в сравнении с мансардой успешного человека.
* * *
Чтобы посмотреть как живут люди я пользуюсь командировками. Тверь, это когда идёшь вдоль широкой оживлённой улицы с сотней пешеходов, многополосным движением, долго идёшь, но не видишь ни одного кафе или чего-то напоминающего его. Ларьки-шаурмячные и закрытые рестораны времён сельских свадеб в городе. Тверь, это когда в нескольких ТЦ подряд нет фуд-корта и туалетов. Когда лучшее место перекусить в районе – это пятачок в «Глобусе» с публичной микроволновкой. Где люди в верхней одежде то ли пережидают свою жизнь, то ли молятся на беляши. Тверь, это когда от закрытого мужского туалета в огромном магазине указатель ведёт на улицу. Когда для того чтобы заехать на территорию противотуберкулёзного диспансера нужен танк или трактор, так как дорога используется для съёмок фильмов ужасов про чудовищ марсианских кратеров. Тверь-весенняя, это когда губка для обуви теряет смысл. Смысл сохраняют только запасные носки. Завершив дела с врачами и администраторами я вышел на волю, дальше от луж и брошенных спиленных деревьев, вдаль от деревянных бараков, уже было смотрел в сторону очередного бессмысленного ТЦ, как вдруг пошёл дождь. На вот это всё сверху ещё и пошёл дождь. Я смог укрыться в старом здании вокзала в ожидании поезда в Москву. Из-за непогоды пришёл сильно заранее. Но внутри не оказалось человеческого кафе, туалета и магазина, и всё зарательное время я просто закрывал глаза и слушал музыку в наушниках. Жаль, что нос закрыть было нельзя. Казалось, что через дверь туалета, где настежь открыты окна, доносилась вонь не только собственного вокзального туалета, но и всех туалетов города. Этот шлюз вёл ко мне. На инстинктах я занял точку в дальнем зале, где Николай номер 2 тоже искал укрытия в 19-м веке. Кабинет-музей императора якобы находился за стеной от меня. Я не пошёл смотреть на четыре стены человека, который просрал войну и страну. Я уже оказался облеплен старыми и очень бедными людьми, которые казалось ждали не поезда, а смерти, пахли сыростью и распадом, вертели в сухих пальцах полустёршиеся билеты и чеки неизвестно на что и от какого года. Может быть они встречали ещё царя, а здесь, на вокзале, ждут пока достроится квартира, что обещал им Горбачёв. Мимо продефилировала квадратная с закруглёнными краями, как пуфик в мебельном салоне, девушка-женщина с перекисно-белыми волосами на маленькой голове на короткой шее в розовой куртке, розовой юбке и розовых сетчатых чулках. Возможно, кроссовки тоже был розовыми, но я ослеп к тому времени. Я попытался спрятаться от Твери в зале досмотра перед «Сапсаном», странно, но перед посадкой в скоростной поезд есть дополнительный осмотр, как будто я могу подцепить что-то между досмотром на входе в вокзал и досмотром на выходе. Но меня вежливо выгнали. Находится там можно только за полчаса до посадки. Я вернулся страдать в туалетосферу. Я выпил кофе у некрасивой девушки с бумажным колпаком на голове и рассмотрел плакат у медицинского кабинета. На плакате люди улыбались, а текст не рекомендовал мне посещать другие страны и трогать рукой лицо для моей же безопасности. Я подчинился, не поеду, не трону. Я стал отвериваться, смиряться. В конце концов поезд с московскими питерцами и питерскими москвичами унёс меня. Появились вокруг люди с гаджетами, люди с водой без газа, люди с улыбками. Затем я ехал в такси домой от Ленинградского дольше, чем ехал от Твери до Москвы. Но это было уже другое. Пахло вафельной разметкой и каршерингом, люди были злые, но эффективные, огоньки реклам ушедших компаний ярко озаряли маршрут. Командировка закончилась.
* * *
Зима упиралась в этом апреле изо всех её сил. Когда кончился снег она стала сыпать просто ветер, просто озноб и сырость. Сил на весь день не хватало, так что после казематного утра днём наступала кошачья теплота, солнце слепило и плавило сырные сугробы. К вечеру зима, отдохнувшая немного, дула и выла как Витас, но люди шли спать и не обращали внимание. Отопление в домах не отключали, человечки на улицах носили преимущественно зимнюю одежду. Это начинало выглядеть странно. С высоты нашего семнадцатого, все эти меховые человечки, уклоняющиеся от ветра на фоне чистого бесснежного двора. Земля за ночь покрывалась какой-то белизной, как будто замерз её пот. Грязь фиксировалась низкой температурой и позволяла гулять с собакой в парке вне дорожек. Но всё же последние горки уже не белого, какого-то серебряного металлического снега уменьшались. Солнце глубже заходило в тень и плавило этот метал. Дочь первой стала ходить без шапки, перчаток и шарфа. В чёрном пальто оверсайз с чёрными пуговицами и широкими лацканами ворота на который так и хотелось пришпилить огромную брошь. Я перешёл на кепку и храбрился в ветровке. Супруга подбирала гардероб разнообразно и тщательно. В целом, даже о кожаных куртках речь пока не шла. А ведь каждому известно, кожаная куртка – это настоящая весна. Как когда-то в детстве это была джинсовая. Смена вещей принесла с собой ностальгию. Множество нашего гардероба для осени напоминала о европейских путешествиях и особенно сильно о Лондоне, где часть этих вещей была куплена до пандемии. Довоенная одежда показалась удобной и родной. Вздыхая, осознавая, что с нынешней политикой мы никогда уже не походим по распродажам в Boxing Day, собирались мы в школу и на работу, выходили в ветер и острую подмороженную морось, под низкое небо цвета этого последнего бетонного снега. Из-под снеговых спрессованных горок бежали ручьи, а нога нет-нет, да и проваливалась сквозь корку льда. А там была пустота. Внутри уже не было никакой зимы. С первым лучом обеденного солнца просыпалась в голове песня-паразит, услышанная по радио где-то между Вязьмой и Сафоново: «я знаю точно, растает снег, в тиши полночной иволга запоёт, и рыжею девчонкой, тёплою ото сна, в наш странный мир придёт весна…». Песня удивительно подходила этим дням, этой жизни, этой стране.
* * *
Тем временем бойня продолжалась. К концу второго месяца я перестал улавливать логику боевых действий. Отчего-то российская армия отступила с тех позиций, где ранее легко продвигалась и ушла в Донбасс, где её восемь лет ждали и укреплялись, то есть ушла в самое сложное место, в настоящую мясорубку со сменными лезвиями. Тонули корабли, гибли генералы, обстреливали брянскую область, короче, как по мне, то наблюдались массовые явления неудачи с нашей стороны. Противник безусловно страдал. Моя учительница английского из Мариуполя сменила уже шесть мест временного жительства и научилась жить с этим стрессом. Сам Мариуполь, как я понял, существовать перестал вместе с людьми назначенными бандеровцами. На уроках с ней мы как могли смеялись. Последняя её история, о раздаче гуманитарной помощи от некой христианской организации показалась мне доказательством, что Елена справляется. Волонтёры привезли беженцам полезное, но перед раздачей не смогли устоять, провели проповедь о том, что всё равно все мы умрём, пора заботится о душе. Потом пошла раздача еды для тела. Елена пересказывала эту психологическую помощь и улыбалась. Верующие так себе психологи. Сколько можно жить со стрессом, наступает ли адаптация, смеёшься ли над такими помощниками искренне или это уже нервы? По Москве струились слухи о том, что командование несогласно с действиями президента, возможно был уже какой-то неудавшийся переворот и ротация руководства армии, исчез из всех публичных встреч министр обороны. Этот слух неплохо вписывался в оценку текущего. Никто не побеждал. Запад сплотился. Бесконечные потоки оружия оттуда вполне могли превозмочь бесконечную храбрость с нашей стороны. Странность состояла ещё и в том, что основными новостями войны, которые тиражировали множество СМИ были новости экономические. Все, я, реально читали про войну только на РБК, где не измеряли убитых, не сравнивали ракеты, а писали об убытках и увольнениях, о санкциях и пессимистичном будущем. Мы стали смотреть на войну лишь как на приложение к экономической игре, на вторичное шоу, на глупость, которая сопутствует, а не вызывает финансовую катастрофу. Походы в магазин, отсутствие иностранных фур на Минском шоссе, отменённые отпуска, всё говорило нам, что тупая война где-то далеко, а мы конкретно сегодня проигрываем в другой, экономической игре. Иногда я захожу на мозгвзрывающие каналы вроде телеграм-канала Минобороны или БелТА, BBC, CNN, все эти трубы, по которым течёт знание, пропитанное ложью или превозносящее какую-то одну выдуманную сторону жизни. Геройская смерть от фашистов. Расчлененные отступающими русскими дети. Несдающиеся в катакомбах герои. Чемпионат мира по лжи был в самом разгаре. Мне напомнило это отступления от основного текста так любимой в детстве книги «Трудно быть богом». Персонаж отвлекался от резни в средневековье чужой планеты на смутные воспоминания о прогулках на Земле, далеко за васильковое поле, к мосту, там, где он с ребятами мечтал найти скелет прикованного к пулемёту фашиста. Но так и не нашёл. Стругацкие верно подметили, что скелетов фашистов нет там, где их нет. Возвращаясь из ада истерических новостей, через АльДжазиру, чтобы снизить накал, обратно к РБК, я вижу, что люди для людей по-прежнему только цифры, только дорожающая рыба… Страшно безвкусные саги о необходимости навести порядок в чужой стране плохо усваиваются, когда, отъехав от Москвы на 100 км видишь, что есть ещё одна страна, в которой нужно навести порядок. «Как обидно быть умным, знаешь всё наперёд» ©. Песня вертелась и не забывалась. Не знаю, разумеется. Предполагаю. Это всё-таки будет вечный Афганистан и железный занавес. Или же второй, худший вариант. Где мы находимся сегодня? Мы уже перешли ту границу или есть ещё какая-то?