***
Все случилось ночью.
Сон Федора, как это часто происходит у стариков, тончал от года к году, и когда в одной из комнат раздался приглушенный крик и вой, он сразу же проснулся и открыл глаза. В доме Новиковых никогда не водилось никакой нечисти (кроме той, разумеется, что сидела смирно в подвале), от этого все случившееся обретало все более и более пугающие черты. Обязанности требовали от Федора подняться и немедленно пойти выяснить, что происходит, но он все никак не решался и продолжал лежал, уставившись в густую тьму.
Такое поведение для верного слуги благородного дома было недопустимо и Федор подумал: “ Я стар уже. И свое отжил. Чего мне бояться?” Но идти в неизвестность и умирать не хотелось даже при таких условиях. Тогда он подошел к вопросу с другой стороны: “Госпожа Инна может быть в беде”.
Этого оказалось достаточно, чтобы он спустил ноги с кровати и сунул их в ночные тапочки. Правда одного лишь желания уже не хватало. Столь резкое действие напомнило Федору обо всех его болезнях и пройденных годах – каждая кость, каждый сустав заныл, да так, что у старика дыхание перехватило и несколько минут он не то что встать, просто двинуться не мог.
Когда боль отступила, он протянул трясущуюся руку и взял с прикроватного столика вазу. Она была не очень тяжелой, но какое-никакое оружие всегда лучше, чем совсем никакого.
Федор вышел из спальни и поежился. Не пристало седовласому старцу бояться темноты, но в такие безлунные ночи, детский страх возвращался сам собой. Темнота в больших домах всегда отличается от темноты в каморках бедняков. В тесных хибарках она заполняла собой углы и на этом останавливалась, в поместьях же делала все неузнаваемым: путала комнаты, подменяла коридоры, превращала безобидные картины в по-настоящему потусторонние и зловещие полотна. Проходя через галерею, стены которой были увешаны портретами, Федор и вовсе старался смотреть себе под ноги и не поднимать глаз.
Шум, разбудивший его, тем временем затих. Ночное дыхание дома почти вернулось в должный ритм, ему мешало лишь рычание и свет, яркой полосой вырывавшийся из дверей гостиной.
– Федор. Ты мог не вставать.
Хозяйка стояла посередине комнаты, держа в руках ружье. Оно обычно висело на стене ее спальни, и мало кто верил, что это не простой макет и что она на самом деле умеет стрелять из него.
– Простите старика.
Отти, любимый ау госпожи (неподготовленному зрителю ау напоминали очень уродливых собак или же чрезмерно огромных и не менее уродливых котов), которому было позволено гулять по ночам по дому, волновался и рычал, царапая когтями дорогой паркет. Если бы не рука госпожи Инны, крепко держащая его за ошейник, он бы немедленно кинулся на человека. лежавшего на полу в луже крови. Свет переносного фонаря был скупым, но Федор почему-то и в полной темноте догадался бы, кто это.
– Видишь, Федор? Я пустила этого человека в дом. Была добра и приветлива с ним. И что же? – она кивнула на клетку, в которой жил синий грач и которая теперь пустовала. – Он попытался украсть моих птиц! Пискун улетел. Сидит теперь где-то под потолком на люстре. А если бы окно было открыто? – голос ее дрогнул.
– Стоит разбудить Марью? – аккуратно спросил Федор, нерешительно подойдя к недвижимому гостю. – Может быть, мы сможем помочь?
“Сколько же проблем у нас будет теперь из-за этого человека!”
Но госпожа Инна лишь отмахнулась:
– К чему это все? Пусть Марья спит. Она и так измаялась. Да и у Отти очень ядовитые зубы. Лучше принеси мне мой орнитологический набор и… – она задумалась на мгновение, – и того рыжего щегла. Помнишь, которого я купила на прошлой неделе?