В поисках своей планеты

– За эти деньги сколько мороженого, сколько лимонада можно купить… Ты дурак, как у тебя рука на это поднялась? – И он вновь бросил книгу в лужу и начал втаптывать ее в грязь.

Как Абид ни пытался помешать ему, мальчик не отстал от книги, пока не успокоился. После его ухода, Абид, громко плача, вытащил книгу из грязи, и, найдя, по дороге маленькую дощечку, стал очищать ее.

Он продолжал посещать ближайшую библиотеку; каждый раз испытывал огромное удовольствие, бродя между книжными полками и читая название книг или листая их. Потом брал оттуда хотя бы пять-шесть книг и, получая всю дорогу удовольствие от осознания собственной непохожести на остальных, приносил все домой. Он также по-прежнему приобретал их в книжных магазинах, экономя деньги, выдаваемые родителями на карманные расходы. Абид успел к этому времени купить себе спортивную сумку, взяв на это деньги у отца, и носил теперь книги только в ней. К такому решению он пришел после того случая с соседским мальчишкой и больше никому не показывал их по пути.

Однажды Абид, придя к идее создать собственную библиотеку, выделил для этой цели большую стеклянную полку в середине старинного материнского буфета, куда стал с удовольствием класть все купленные книги.

Еще пару лет назад другая двоюродная сестра Абида, отцовская племянница, вышла замуж за брата Захры и стала жить в соседнем доме. Молодожены решили построить теперь собственный дом, хотя у них не было денег на покупку каменного кубика, из которого здесь, обычно, строились дома. Тогда зять, взяв свой участок отцовской земли, решил построить на нем деревянный дом. Один из его братьев работал лесничим и обещал достать ему сколько угодно древесины. Зять пришел однажды к ним домой, чтобы позвать Абида на помощь. После этого Абид стал его постоянным помощником или, говоря иначе, одним из членов его небольшого строительного отряда. При расчистке площадки под будущий дом зять поручил Абиду и своему племяннику вместе выносить на свалку строительный мусор и землю. Однако племянник зятя после первого дня работы с носилками исчез и больше не появился. Абиду помогал теперь сам зять вместо того.

После этого Абид начал таскать в руках речные камни для фундамента, большие и маленькие, среди которых попадались и белые, очень гладкие, и шершавые, и дырчатые. Закончив закладку фундамента, зять решил положить над ним еще два каменных ряда. Теперь он, стоя возле каменщика, давал указания и, как сам был уверен в этом, исправлял его ошибки. Абид продолжал носить камни; шершавые камни иногда «кусали» его пальцы, но постепенно он привык, даже наловчился переносить сразу по две-три штуки. А потом пришел черед таскать брусья, и теперь он носил их вместе с братом хозяина, предоставившим их. В итоге получился деревянный домик из одной комнаты, чем-то напоминающий сказочную избушку. После этого Абида больше не беспокоили. Мастер, работающий внутри, остальное делал один: варил гажу^[3], штукатуря ею стены, настилал полы и красил их.

Как только деревянный дом был окончательно готов, сестра Абида переселилась туда вместе со своим приданым, которое она долго держала в глиняном и тесном, с низкими потолками доме свекра. Ее муж пристроил еще веранду к дому, а в ней установил высокие книжные стеллажи – он работал в одной из городских библиотек и все время приносил оттуда устаревшие книги, которые списывали в конце каждого года и дарили школам, либо их забирали себе сотрудники. Здесь через некоторое время набралось столько книг, что их хватило бы на небольшую школьную библиотеку.

Зять хотел пригласить на новоселье своих близких родственников – отца, мать, братьев и сестер. Он завел об этом речь при Абиде, который в тот день впервые наведался к ним за книгами. Но жена не согласилась на это.

– Кто помог строить этот дом, тот и будет пировать в нем, – решительно заявила она мужу.

В результате, кроме Абида на новоселье был приглашен брат хозяина, помогавший со строительным материалом, но он отказался, сославшись на то, что не может оставить работу. В этот вечер Абид оказался единственным гостем в новом доме и был окружен заботой и вниманием.

В честь новоселья в большом медном казане был приготовлен очень вкусный плов, с жареным индюком. Сестра до краев наполнила глубокую тарелку для Абида, положив сверху самые вкусные куски. По их традициям, уважаемому гостью или более важному члену семьи всегда давались лучшие и более мясистые части птицы: ляжка или грудинка. В тот день мальчик впервые пил налитую для него в хрустальную рюмку водку. Стало горько и жарко во рту и в горле, но, по совету зятя, он сделал несколько глотков минеральной воды, и все прошло.

– Огромное тебе спасибо, братец, – говорил зять Абиду, – твоего труда здесь не мало, мы этого никогда не забудем.

За оказанную помощь в строительстве деревянного домика он получил еще твердое и постоянное право в будущем посещать домашнюю библиотеку родственников. И после этого она стала одним из немногих мест его частых визитов. Абида больше привлекали старые, с пожелтевшими страницами книги, часто малоизвестных, забытых авторов. Досадно было только одно: в таких старых книгах частенько не хватало страниц, они были грубо вырваны чьей-то рукой, возможно, много лет назад.

Находя в этих старых книгах немало глубоких мыслей и интересных выражений, Абид гордился тем, что имеет необычный подход к изучению жизни, поскольку многих из старых, позабытых книг другие люди не знали. К тому времени, когда у него начались летние каникулы, а до окончания школы оставались еще два класса, он уже прочитал основную часть содержимого в библиотеке родственников-соседей. Оставшееся он собирался прочесть за это лето, получив с его наступлением возможность заниматься чтением в саду под деревьями, дыша свежим, чистым воздухом и приятным ароматом, идущим от цветов и фруктов.

Последний визит Симы попал именно в этот период, когда Абид, только что закончив восьмой класс, готовился к прочтению уймы книг. На этот раз Сима понравилась Абиду больше: он подумал, что, может, найдет в ее лице еще одного понимающего человека после одноклассника Заки.

Абид теперь пришел к выводу, что постепенно приближается время, когда он должен еще больше отдалиться от людей, еще интенсивнее заняться чтением и размышлять. Удалившись в свою комнату и проводя основное время здесь за столом или в садике под тутовым деревом, он все же временами вспоминал и о Жале. Он также продолжал думать и об учительнице русского языка, и о Симе, следя за струями солнца, проникающими в комнату мимо занавеса, или лежа на невысокой, чуть сыроватой траве в саду, в тени деревьев. Когда-нибудь, безусловно, они узнают, что он любил их, но пока что он не торопился признаться им в этом. Ему казалось, что они замечали его восхищенные взгляды, особенно Жале, отчего ей, вероятно, становилось неловко. Абид иногда все-таки размышлял о том, что, может, следовало бы открыться ей и рассказать о своей любви. Но тут же отступал – нет, близко к ней он никогда не подойдет. Ему достаточно видеть ее издалека и думать о ней.

Что касалось учительницы, то ему еще труднее было представить себе какие-либо отношения с ней. Но все же иногда, по вечерам, он мечтал посетить маленький, одноэтажный дом, где она жила вместе с родителями. Их класс на занятиях по русскому языку стали делить на две группы, одну из которых вела она сама, другую ее отец или мать. К несчастью, он попал не в ее группу. Теперь он все время ждал, когда она из-за болезни родителей – черт бы их побрал – вновь объединит обе группы. К счастью, ее родители были не совсем здоровы, и ей часто приходилось проводить занятие для всего класса. И тогда весь урок Абид не отрывал от нее восторженных глаз. Чувствовала ли учительница, подобно Жале, его внимание? Может быть, чувствовала, но делала вид, будто ничего не замечает. Смотрел ли он во время объединенных уроков русского языка и на Жале? Если и смотрел, то меньше, чем во время других занятий. Теперь, когда впереди было целых два месяца каникул, Абид готовился к тому, чтобы целиком посвятить их, как он сам полагал, изучению мира, поэтому и Жале, и учительница таким образом как бы отходили на задний план. Его голову сейчас занимали более важные, на его взгляд, мысли, которые могли появиться не у каждого. Только выделив небольшое время для отдыха, созерцая природу из окна комнаты или сидя в саду, он иногда вспоминал о своих прекрасных дамах.

Он теперь временами думал и о Симе и с нетерпением ждал, когда же она вновь появится в их доме.

Прошло десять дней его затворнической или, может, правильнее было бы сказать, полузатворнической жизни, когда Абид решил на несколько дней уйти куда-нибудь вдаль и пожить совсем одному, а потом, естественно, вернуться. Он еще с самого детства думал о тех просторах, которые начинались за городом. Туда, если не считать нескольких грунтовых дорог, не было других, автомобильных дорог. И как-то он, взяв с собой только несколько книг и однолитровую банку для того, чтобы набирать, когда нужно, питьевой воды, ничего не сказав семье, решил после полудня покинуть дом. Банку и книги он положил в спортивную сумку и отправился в путь. Нужно было добраться до такого места, считал он, где росли деревья, а где деревья – там всегда есть жизнь. Он планировал провести в полном отчуждении несколько дней и питаться только фруктами, которые должны были расти в тех местах, куда он направлялся. Кроме того, недалеко должен был находиться какой-нибудь ручей, чтобы можно было пить из него. А спать он мог бы и на дереве.

В эти дни он имел бы возможность, не отвлекаясь, размышлять только о строении мира, а через неделю вернуться обратно домой. Когда он, пройдя определенное расстояние пешком, остановился передохнуть, заметил, что город действительно остался позади. Еще несколько домов и начинались неведомые ему прежде просторы, на которых росли действительно какие-то деревья, но издали невозможно было определить, плодовые они или нет. Здесь уже начиналась грунтовая дорога, ведущая к тем просторам. Едва он успел выйти на нее, услышал позади голос:

– Мальчик, мальчик, уйди с дороги! Отойди в сторону!!!

За ним ехала небольшая арба, запряженная темно-коричневым ослом, и Абиду на самом деле нужно было встать или на обочину очень узкой дороги, или вообще спрыгнуть в канаву. Он посторонился, но арба остановилась, поравнявшись с ним. Старик с небольшой седой бородкой внимательно посмотрел на него и спросил, куда это он направляется. Абид вначале медлил с ответом, поскольку правда только рассмешила бы старика, и ему пришлось бы после этого слушать наставления и уговоры вернуться домой. Но врать юноша тоже не мог, если даже делал такую попытку. Он, остановившись, задумался и через несколько секунд все-таки произнес:

– Просто хочу немного прогуляться, посидеть на природе.

– Посидеть на природе?! И один?! Вот какая теперь молодежь стала!.. А почему бы тебе не пойти, не поработать в это время где-нибудь и денежки домой принести?

Старик ворчал долго, но когда Абид, отвернувшись от него, хотел продолжить свой путь, услышал сзади его голос:

– Эй, ты куда? Иди, садись, ладно, я отвезу тебя, сойдешь, где захочешь.

Абид подобрался к арбе и сел в нее, очистив небольшой участок от высохшей травы и грязи. Арба при езде слегка качалась, отчего немного отдавало болью в ягодицах. Старик рассказал ему, что везет покушать сыну, который пасет в этих местах овец.

Абид попросил остановить арбу, когда деревья, которые он увидел издали, стали хорошо видны и, поблагодарив старика, медленными шагами пошел в их сторону. Пока он шел, оглядывался вокруг: кругом была только степь, и, если не считать оставшийся позади покинутый им город, ничего больше не было видно. Здесь были длинные ряды деревьев, не очень-то широких, средней высоты. Положив сумку к одному из них, он сел на заросшую травой землю и прислонил спину к стволу дерева. Вот, вот о чем он так давно мечтал, побыть одному хотя бы какое-то время; чтобы рядом не было ни одного человека, который мог бы нарушить ход его мыслей, мешать его душевной жизни и мечтаниям. Оставив лежать сумку, он отправился прогуляться по естественной аллее, образованной из двух длинных рядов деревьев, расстояние между которыми составляло несколько метров. Прогулявшись взад – вперед по аллее, Абид вернулся к тому дереву, где оставил свои вещи. Нужно было позаботиться о том, как провести ночь, и найти для этого подходящее дерево. Есть он еще не хотел – специально плотно пообедал перед уходом из дома.

Когда он ходил и осматривал деревья, ища среди них такое, на котором можно было бы прилечь, вдруг заметил на одном из них приспособление, придуманное как раз для ночевки. Две длинные палки толщиной с человеческую руку были крепко привязаны толстыми металлическими проволоками к четырем ветвям дерева, кверху все больше расходящимися друг от друга и по толщине значительно превосходящим эти палки. На палках был натянут кусок темного брезента, чтобы на нем можно было лежать. Это приспособление находилось довольно-таки высоко, приблизительно на высоте в три человеческих роста, и чтобы попасть туда, нужно было вначале взобраться по широкому стволу дерева, не имеющего внизу никаких ветвей, которые можно было бы использовать при подъеме. Тогда он, прыгнув, руками обхватил самую нижнюю ветку, подтянулся и, обхватив ее также ногами, перевернулся и оказался на ней, которая уже начала постепенно трескаться у самого основания под его тяжестью. Видя это, Абид схватился за другую, растущую выше ветку и, поднявшись дальше, наконец-то добрался до этого приспособления. Взобравшись на него, он увидел, что на брезенте лежит большая охапка сена и старое, рваное пальто. «Кто-то, наверно, как я, решил удалиться на время от людей и жил здесь», – подумал Абид. Перед подъемом он предусмотрительно засунул одну из книг под рубашку. Может быть, удастся почитать.

От простоты спального сооружения он пришел в восторг и лег на сено. Оно было действительно мягкое, но слишком расползлось по «койке». Он сгреб его поплотнее, чтобы лежать было удобнее. Солнце клонилось к закату, было раскаленно-красное, на него можно было смотреть теперь невооруженным глазом и наблюдать за его движением. Еще сейчас оно казалось намного крупнее, чем прежде, когда стояло высоко. Оно опускалось все ниже и ниже, облака вокруг него покраснели, и даже само небо обрело красный оттенок. Наконец солнце дошло до «конца мира», где небо сливалось с землей, коснулось горизонта и постепенно стало все глубже опускаться за него, пока не скрылось совсем. «Там обитают ангелы, – говорила ему когда-то мать, ссылаясь на утверждения одной пожилой соседки. – Поэтому мы не можем видеть это место. И пока мы на земле, оно закрыто для нас…». Значит, благодаря тому что он теперь немного поднялся над землей, смог хотя бы чуточку заглянуть в место обитания ангелов.

Небо на западе стало выцветать и темнеть. Абид лежал на спине и наслаждался окружавшей его тишиной. Тишина тоже бывает звонкой, во всяком случае, она не глухая, иначе слушать ее не было бы так приятно. Абид еще давно, на Гёк-гёле^[4], куда они ездили всем классом, почувствовал это. Было начало весны и, кроме школьников, на озере никого не было. Это произошло именно тогда, когда все они поднялись на один из холмов, окружавших озеро со всех сторон. Вдруг разом все умолкли – так на них подействовала тамошняя тишина. Все почувствовали, что за ней скрывается нечто таинственное и неведомое, которое прежде никто и нигде не ощущал. Вот тогда Абиду показалось, что все равно, даже в полной тишине, что-то происходило, она не была ни мертвой, ни пустой. И она всегда звучала по-своему, была чем-то наполнена.

Теперь, лежа в нескольких метрах над землей и созерцая закат солнца, он подумал, что впервые за несколько лет испытал нечто, напоминающее то давнее состояние, возникшее от ощущения тишины у озера. Но неужели его родители, братья, родственники – и все остальные люди, со всеми их несчастьями и надеждами, стоили того, чтобы, оставив это волшебное чувство, вновь вернуться к ним? Здесь, на этом дереве, где, как ему казалось, он находился в полнейшем одиночестве, к нему пришли глубокие мысли, совсем не похожие на те повседневные, которые посещали его среди людей. Сейчас он проникал в глубину собственной души и испытывал неописуемое удовольствие от этого. Это нельзя было сравнить с теми мимолетными, недолгими озарениями, которые он испытывал прежде. Ему казалось, что здесь, вдали от людей, от ненавистной, болотной и полной всякими недобрыми деяниями, намерениями и мыслями среды, он становился совершенно другим человеком. Он понимал, что не сможет сохранить это состояние, когда вернется, и ему придется расстаться со своими мыслями и с внутренней жизнью. Так он вновь окажется в нежеланной, тягостной и давящей среде, вынуждающей его жить по ее обычаям.

Стемнело. Абид почувствовал, что ему страшно от мысли, что он всю ночь проведет здесь один, на странной воздушной постели. С наступлением темноты становилось все прохладнее. Но в любом случае пока он не видел нужды покрыться старым, рваным пальто, лежащим рядом.

Вдруг Абид увидел яркий свет внизу. «Что это может быть? – подумал он, стараясь успокоить себя и преодолеть страх. – Это, наверно, ночные насекомые, которые светятся при полете». – И он хотел было, повернувшись на другой бок, забыть о страхе и постараться уснуть, как вдруг услышал мужской голос:

– Гасан, ты? Или ты, Джамиль? Отвечай, кто?

Абид, с одной стороны, обрадовался, услышав среди ночи человеческий голос, который положил конец его страхам остаться в этом безлюдном месте одному. С другой, он испытал разочарование от мысли, что даже здесь его кто-то нашел, разрушив тем самым его задумку уединиться хотя бы на несколько дней.

Мужчина продолжал кричать, требуя от него назвать свое имя. Абид неохотно приподнялся и сел, облокотившись о «кровать», и назвал свое имя. Но оно вряд ли было знакомо стоящему внизу человеку и удивило того еще больше. На него был направлен опять яркий свет – этот пытливый незнакомец, кажется, вновь включил фонарь – и из-за близкого расстояния он будто охватил все его поле зрения и какое-то время, после того как тот выключил фонарь, Абид ничего не мог видеть; яркий свет фонаря будто ослепил его.

– Что ты здесь делаешь? – спросил мужчина возмущенно, увидев на дереве невысокого и хрупкого юношу. – Зачем ты туда залез? А ну, спускайся быстро!

Абид не видел теперь другого выхода, кроме того, как повиноваться этому строгому и требовательному голосу – а его самого он все еще не мог толком различить в темноте. Еле найдя ветки, по которым он взобрался наверх, Абид стал спускаться вниз.

Оказавшись вновь на земле перед одним из сородичей, он виновато молчал и ждал упреков с его стороны.

– Ты откуда пришел и как оказался здесь? – спросил мужчина лет сорока, правда, на этот раз не так грубо.

– Я живу недалеко, сегодня хотел прогуляться и оказался здесь, – ответил Абид.

Мужчина, продолжая смотреть на него все еще с удивлением, вдруг, улыбнувшись, сказал:

– Сколько лет я пасу здесь стадо, еще ни разу не видел, чтобы кто-то приходил сюда кроме тех, кто нам еду, обычно, приносит. У тебя случайно нет часов?

– Нет, я их никогда не ношу.

Пастух, положив свою огромную матерчатую торбу рядом, сказал:

– Наверно, около одиннадцати будет, ведь недавно стемнело, а летом темнота наступает после десяти. Что ж, нужно покушать. Да, заблудившийся братец, как ты нашел, говоришь, это местечко? Хотел переночевать здесь, на дереве? Это мы соорудили – пастухи. Часто кто-нибудь из нас, кто дежурит ночью у стада, ночует на этой «койке». Мы придумали ее для того, чтобы уберечься от волков, хотя их здесь уже давно не было. Вечером должна была прийти смена, один из сменщиков, но что-то никого нет пока. Наверно, скоро кто-нибудь придет. А тебя дома искать не будут? Вот сменят меня, вместе в город вернемся. Пока помоги мне собрать хворост, чтобы зажечь костер. Смотри, подбирай только сухое.

Пастух стал освещать постепенно фонарем все четыре стороны, чтобы можно было разглядеть ветки и куски древесины. Абид, положив книгу обратно в сумку, начал помогать ему. Потом пастух, выбрав из них самые сухие, соорудил из веток что-то напоминавшее маленький вигвам американских индейцев и запалил его, положив снизу самые маленькие, тонкие обломки веток. Скоро этот каркас охватило пламя, после чего он начал постепенно рушиться и превращаться в горящую груду. Абид, сидя на корточках у костра, из которого летели искры, постепенно забывал о своей рухнувшей мечте уединиться от суеты и, глядя на освещенное светом пламени лицо пастуха, слушал его рассказы. Тот, наскучавшись в одиночестве, рад был поговорить.

– У нас много собак в стаде, – начал пастух вновь, – все породистые, крупные, клыкастые, с широкой грудью, берут именно таких еще щенками и выращивают для схваток с волками. Но братец, как бы там ни было, как бы мы этих больших, сильных и быстро бегающих собак ни называли «волкодавами», «тиграми», «львами» и так далее, собака не может победить волка, она просто не рождена для этого. Она смелая, если только при появлении волка недалеко стоит пастух с ружьем, выстрелом из которого он может убить волка в любую минуту еще до того, как завяжется бой. Волк, обычно, вблизи стада не вступает в бой с собаками, стремясь улизнуть от них, конечно, стараясь и схватить добычу, или же он убегает от собак до тех пор, пока стадо и пастух не останутся далеко позади. Вот тогда волк и бросает вызов собакам, приглашая их вступить в честный бой, без чьего-либо вмешательства. Собака может принять такой бой не всегда, тем более оказавшись одна, без других собак, без поддержки, ствола и палки хозяина. Она не приучена к этому и, наверно, от природы нет в ней такого свойства – любви к настоящему бою. Она может победить волка только с чужой помощью, но только не вдали от всех и не в одиночку. Еще, наверно, у нее нет чувства достоинства, свободы, смелости – она лишена всех этих качеств, свойственных волку.

Много лет назад я пас овец на другой стороне этой степи. Я был тогда очень молод, силен и уверен в себе, никого и ничего не боялся. Что может сделать мне волк, говорил я сам себе, неужели он сильнее меня? Я слышал, что в старину были такие смельчаки, которые ходили даже на тигра и медведя с голыми руками, не то что на волка. Было как раз лето, я лежал на зеленой траве, насвистывал песенку и смотрел на звезды, кажущиеся ночью более таинственными и удивительными, тем более, когда ты один, вдали от людей. Я лежал, ожидая наступления утра, чтобы перегнать стадо немного дальше, ближе к холмам, где можно найти не объеденные и не затоптанные другими стадами пастбища.

Вдруг все стадо – овцы лежали и дремали – пришло в движение. Все они вскочили и побежали, блея, будто до смерти испугавшись чего-то: одни в одну, другие в другую сторону. Я поскорее схватил свою палку, сделанную из кизилового дерева. Я понял, что на стадо напали волки, и пожалел, что не взял ружье. Мои прежние смелость и самоуверенность будто улетучились в одно мгновенье, когда я предположил, что волков, должно быть, несколько. И еще, учитывая ночное время, преимущество было на их стороне. Теперь вся надежда была на собак. Наши опытные пастухи не уставали хвалить их. Да еще я надеялся на свою тяжелую палку. Я бегал за стадом, которое стремительно носилось большими кругами, и боялся, что волки могут отбить нескольких овец и угнать их далеко. А уж там расправиться с ними.

Я впервые сталкивался с волками и никогда раньше не видел их собственными глазами. Но, как рассказывали те же опытные пастухи, волки, напав на стадо, порой просто душили овец и просто бросали их. Может, из ненависти к ним, к их кротости? Я погнался за убегавшими баранами и пытался остановить их. На моей палке был крюк, чтобы цеплять им убегающих овец за ногу и останавливать. Даже это теперь не совсем у меня получалось. Овцы в панике продолжали носиться, громко блея, они разбегались во все стороны, спотыкаясь друг о друга. Но из-за страха перед волками они не убегали далеко и носились по кругу. Это, наверно, и спасло меня. За каждую овцу платили в то время от пятидесяти до семидесяти рублей, а за барана с жирным курдюком даже сто рублей и больше. И мне пришлось бы оплатить хозяевам стоимость пропавших баранов, случись с ними что-то. Но платить такие суммы я не мог. Единственная моя надежда была на моих собственных баранов.

Их было пятеро в этом же стаде. Я мог бы предложить их взамен, если бы они выжили. Многие пастухи в таких случаях не хотят ни за что отвечать. Мол, это как стихийное бедствие, если на стадо напали волки. Но я никогда не стал бы говорить так людям. Раз при мне пропала овца, то я в этом и виноват. В общем, я пытался удержать разбегавшееся стадо и собрать всех овец вместе. Я размахивал своей огромной палкой, иногда от злости начинал бить баранов, которых догонял.

Я испугался не на шутку и не знал, что делать. Наверно, я не очень-то отличался тогда от своих перепуганных овец. Иногда волей-неволей думаешь, а что им мог бы сделать волк, если бы они объединились? Все вместе, даже против десяти волков, вступили бы в бой, защищая себя, свою жизнь, жизнь сородичей и собственных детенышей? В моем стаде были бараны с рогами каку горной серны: с большими, закрученными, острыми концами, с рогами, словно копья, направленные наружу. И попади один раз баран этим острым рогом в волка… А этот удар был бы страшен. Ведь баран отталкивается сильными ногами, у него массивные голова и шея. Он распорол бы на волке не только шкуру. А таких баранов у меня в стаде было десять штук. Вот они-то и стоили больше ста рублей из-за их веса. Да… Но стадо, как известно, впадает в панику и бежит от волка. Никто из баранов не осмеливается, даже объединившись, оказать ему хоть какое-то сопротивление. В ту ночь я сам, наверно, тоже заразился этим страхом, от этой паники, невольно охватившей меня, очень трудно было избавиться. Ну и собаки… Их было четверо. Две из них были светлые, одна чуть с желтоватым оттенком, а четвертая пятнистая. Их хорошо было видно в темноте. Они почуяли нападение волков раньше меня, вместе с овцами, и, ради справедливости нужно сказать, тут же выскочили им навстречу. Я увидел, что они тоже метались то в одну сторону, то в другую, как и овцы, но, в отличие от последних, они гонялись за кем-то, а не бежали в панике. Вскоре я понял, что на стадо напал всего один волк, и успокоился. Ведь что мог нам сделать один-единственный волк? То, что мы имели, к счастью, дело с одним только волком, можно было понять по тому, как двигались собаки. Они бегали за волком, а он метался, пытаясь прорваться к стаду. Я еле-еле различал его в темноте.

Я еще больше разозлился на бестолковых овец, не понимая причину их паники перед одним волком. Ведь их защищал и я, и наши мощные собаки, по словам других пастухов, одолевшие не одного волка. «Сейчас они с ним разделаются, а пока только забавляются, – подумал я. – Что же, пусть поиграют, повеселятся, я им мешать не стану. Наверно, они принесут мне его останки…», – успокоив себя этими словами еще больше, я перестал гоняться за стадом, тем более, что овцы сбились в кучу и больше не метались. Собаки продолжали гоняться за волком. Когда они приближались к стаду, можно было слышать их рычанье, а иногда короткий свирепый лай. Постепенно собаки и волк удалялись, скоро их совсем не стало слышно. Это наконец-то успокоило и овец, и они опять легли, как и я, на траву, и начали дремать. Через короткое время я, уставший от испытанного напряжения, уснул.

Когда проснулся, уже светало. Первое что пришло мне в голову, это была мысль о том, как я покажу шкуру убитого волка другим пастухам, но тут-то вспомнил, что еще ни один из них, рассказывавший об истреблении волков нашими собаками, не показывал мне никогда ни одну волчью шкуру, несмотря на мои многократные просьбы. «Сдали их в управление охраны окружающей среды. За волчью шкуру дают двадцать пять рублей, а за лисью – пять», – рассказывали они мне каждый раз. И тут, оглянувшись вокруг, я не увидел ни одной из собак, хотя по моим расчетам они уже давно должны были вернуться, справившись с волком. Я, взяв свою палку, начал искать их вокруг, но ни одной из них не обнаружил. К этому времени успел прийти мой сменщик, которому я тут же все рассказал. Тот ответил, что, волк видимо, увел их за собой. Мой сменщик хотел было отправиться на их поиски, на что я не согласился. Ведь смена моя кончилась, я должен был сдать ее и идти отдыхать, а не продолжать сидеть у стада, дожидаясь возвращения другого пастуха. Кроме того, я сам горел желанием узнать, что же наши собаки сделали с этой тварью, так напугавшей меня и стадо ночью. Взяв свою торбу, в которой я таскал все нужное мне для проведения суток на поле под открытым небом, я отправился искать ушедших от меня животных. Сменивший меня пастух пришел с ружьем и предложил мне взять его с собой, но я вновь отказался, считая, что в окружении четырех собак один волк не может представлять для меня опасность, тем более если я сам вооружен палкой. Думая, что вряд ли волк увел их в сторону города, я решил пойти дальше, в поле. Но собак нигде не было видно.

Стадо и оставшийся при нем пастух уже остались далеко позади, и сквозь легкий утренний туман их теперь еле можно было различить. Я продолжал идти, не меняя направление, и наконец-то увидел вдалеке, у подножья одного из небольших песчаных холмов, маленькие фигурки. Да, это были они: наши собаки и волк. Я обрадовался, что наконец-то нашел наших собак. И когда я наконец-то добрался до них, собаки, узнав меня, измученно, но все-таки радостно залаяли и завиляли хвостами. Я был в недоумении, увидев волка, стоявшего, оскалившись, перед ними. Он был цел и невредим. Судя по всему, между ними не то что боя, даже схватки никакой не было. Как я уже сказал, склонность поиграть со своими жертвами, перед тем как окончательно разделаться с ними, есть у многих животных. Но неужели наши собаки в течение всего этого времени только играли с волком?

Пастух, прервав свой рассказ, показавшийся Абиду очень интересным, взял два камня, найденные им поблизости и поставил на костер. Огонь и жар костра уменьшились, обгоревшие ветки уже превратились в тлеющие угли, на которых удобно было греть или готовить еду. Достав из торбы, пастух поставил на эти камни большую кастрюлю, и буквально через несколько секунд его содержимое с легким шумом начало разогреваться. Пастух протянул Абиду большой кусок домашнего хлеба, потом, сняв кастрюлю с костра, предложил есть прямо из нее, поскольку другой посуды у него не было. Абид сильно проголодался и, вытаскивая руками из кастрюли куски мяса, стал жадно глотать их, еле успевая прожевывать. А пастух продолжил начатую им историю: