Сестру Карл позже нашёл. Оказалось, отчим не долго прожил после его отъезда: вскоре напившись до потери сознания, замёрз вертухай по дороге домой, завалившись в снег на обочине.
Сонечка осталась сиротой и воспитывалась под присмотром родных отца. Выросла, выучилась и иногда слала своему брату открытки к новому году с наивными и простыми словами и пожеланиями.
Снова заскулил телефон.
Теперь жена уже звонила. Карл ответил. Жена снова спросила о том, где он и почему не идёт домой. Завтрак, мол, стынет.
Вот странность. Если он дома, жена может целый день молчать, не замечая его, а на его обращение упорно отмалчиваться, демонстрируя нежелание общаться. Но как только ему стоило выйти из дома, начинался телефонный контроль и допрос при возвращении.
Жене Карл был благодарен за долгие годы совместной жизни на севере, за дочерей, которые не забывали их и подарили внуков. Какой-то большой пылкой любви не случилось в жизни, но прожита вместе достойная жизнь, за которую он был в ответе и смог сохранить семью и добрые отношения в ней.
Карл тяжело поднялся со скамьи и направился к подъезду.
Дома Карл нашёл большую дорожную сумку и стал собирать вещи в дорогу.
Жена с тревогой наблюдала за его сборами и, наконец, резко спросила:
– А ты это куда засобирался, старый?
Не дождавшись ответа, уже нервно истерически снова задала вопрос:
– Кирилл, ты куда собрался от меня?
– Я не Кирилл, я Карл, – впервые возразил ей он. И продолжил:
– Поеду на могилку к отцу и к маме. Позвали они сегодня меня.
То, как всё было сказано Карлом, подсказало женщине, что решение принято и менять его муж не будет. Жена взялась собирать белье, готовить в дорогу еду.
На следующий день Карл стоял в дверях, и жена провожала его словами:
– Возвращайся скорее уже. Позвони, как приедешь на место.
Многое изменилось у деревни Шаманка, что стоит на берегу Иркута. Дороги в асфальте, исправно работает паром на сноровистом Иркуте, по дороге несётся поток машин. Только скала как прежде величественно громоздилась вдоль реки, да тайга, как и ранее, простирается вокруг.
Карл перебрался через Иркут на пароме и ступил на улицу деревни, где когда-то он малым ребёнком бегал вдоль реки, наблюдая, как зеки по реке гоняют плоты.
Река, как и прежде, несла свои воды. Очередное поколение коров и коз паслось на её берегах, пощипывая травку. Карл пошёл вдоль реки за деревню в направлении старого погоста, где когда-то хоронили его отца. Пройдя вдоль реки изрядно, и не отметив ни могил, ни заборчика вдоль погоста, обратился к мужчине, что удил рыбу свесив ноги с невысокого берега.
– Скажи уважаемый, а где тут было кладбище когда-то? Здесь на берегу. Не деревенское, а для ссыльных и зеков?
Деревенский внимательно осмотрел Карла, и было понятно, что должен по возрасту помнить он о том захоронении.
Оглядев неспешно Карла, мужик показал рукой на ровный берег реки еще выше по течению, где были видны поваленные и вросшие в землю каменные плиты и как-будто кресты.
– Наводнение было много раз. Иркут разливается, меняет русло, вот и посмывало могилки-то. За ними охотников ухаживать не было в деревне. Приезжали как-то из Прибалтики люди, походили, посмотрели, но так всё и оставили. С тех пор совсем размыло захоронение. Было такое, что кости в реке находили, а мальцы даже череп таскали по улице, пока милиция их не приструнила. А ты-то кто будешь?
– Я – Карл. Жил здесь с мамой ребёнком. Отец здесь у меня похоронен, – ответил Карл.
– Вот оно как! – воскликнул рыбак, оглядел еще раз Карла и как-то сразу потерял интерес к приезжему.
Карл зашагал к каменным плитам, вросшим в сибирскую землю. На плитах и крестах, высеченных из камня или отлитых из бетона, были видны еще едва читаемые надписи латинскими буквами. Местами можно было прочесть имя и фамилию, даты рождения и смерти. Некоторые плиты и кресты лежали вниз, другие вверх текстом. Карл решил проверить все, мало рассчитывая найти надгробие на могиле отца. Надгробий было немного и он, прилагая немалые усилия, приподнял последнее из них, перевернул и, поливая водой из найденной на берегу пластиковой бутылки, отмыл поверхность с текстом и сразу прочёл:
Stefan G. Insberg.
10.02.1918 – 23.05.43.
– Вот мой корень, вот моя Родина, – подумал Карл.
Он помыл руки, умыл лицо в реке и, вернувшись к надгробному камню, присел рядом на сухой ствол, наполовину занесенный песком. Достал из сумки бутылку водки и простую снедь, собранную женой в дорогу. В стакан, установленный на надгробную плиту, была налита водка, а стакан покрыт куском черного пахучего хлеба с ломтиком сала. Себе Карл налил водки в крышку от термоса и, задыхаясь от слёз, выпил разом горькой обжигающей жидкости. Слезы текли как маленькие реки по щекам старого Карла и капали в крышку от термоса, на лацканы пиджака.
Карл вдруг понял, – жизнь прожита и захотелось остаться здесь навсегда, так остро затосковал он, и приступила к груди щемящая боль, но тут в кармане пискнул телефон и мир не перевернулся, а вернулся вновь на свой круг бытия.
Карл достал телефон и прочёл сообщение от жены:
– Ты где у меня запропастился, Карл?
НАШЛА КОЗА НА КАМЕНЬ
Марина в очередной раз осталась без работы.
Невезение или злой рок, понять было сложно, но в один из дней владелец магазина объявил:
− За расчетом зайди. Сворачиваю бизнес.
Вечерком вызвонила подругу Светку, и та тут же примчалась отчего-то воодушевленная, с бутылкой вина и с порога начала ругать Марининого хозяина, который уже таковым и не был.
− Вот, рассчитал, совсем мало заплатил ирод, − скулила теперь Марина, раскладывая для убедительности перед Светкой выданные хозяином прямо из кассы измятые сотни и редкие тысячные в качестве расчета.
− Ладно, подруга, не горюй, что не делается, − все нам дается для испытаний, − уже осоловев от вина, успокаивала подругу Светка.
− С работой плохо, − ты же знаешь. Прошлый раз месяц искала, пока не нашла худой, но все же вариант, − отвечала ей Марина.
− Знаю. Это все от чего так у нас нескладно? Дурят нас мужики по всем фронтам! Вот в цивилизованных странах по-другому. Сказывали тут, − Светка кивнула в сторону телевизора, − что в Швеции женщины, если что не так подают на мужиков иски в суд и имеют их по полной.
− У нас не Швеция и что я ему предъявлю. Да и суд – дело долгое и совсем не простое, − отмахнулась Марина.
− А вот такой вариант. Смотри, сказывали в Швеции одна фрейлина познакомилась с мужчиной, пофлиртовала, позвала в гости, а дома они посидели и решили лечь-таки в постель. Разделись, как положено, под одеялком уже встретились, а мужик возьми, да поцелуй даму в полуобнаженную грудь.
Та вместо того, чтобы впасть в нирвану, заверещала, − типа, а кто разрешил, кто дал право такое целовать меня во все места.
Мужичок испугался, быстро надел штанишки и кинулся в бега.
Но бегал он недолго, скоро пришла повестка в суд и присудили горемыке некий денежный штраф за нанесение морального ущерба и непоправимой психологической травмы.
− Ой, да у нас не Швеция, Слава те господи. У них там любовь только по согласию письменному разрешается, а иначе домогательством называют.
− И что? Кто-то же должен начать, чтобы поставить мужиков на место! Решительные женщины всегда находились! Вспомни, Жанна Д Арк… Паша Ангелина, – отвечала разволновавшаяся Светка.
− Да тогда мы с тобой вовек замуж не выйдем, − вдруг вспомнив о своей проблеме, всхлипнула Марина, − всех, последних распугаем.
− Ни чё подруга. Делай, что следует и будь, что будет, − сдвинув нарисованные брови, сурово отчеканила Светка.
В ресторане уже гремела музыка и легкий угар веселья окутывал посетителей заведения.
Светлану и Марину провели в глубину зала и усадили за столик к двум молодым мужчинам, которые с интересом оглядывали подруг и наперебой взялись за ними ухаживать, подливая вино и предлагая фрукты.
Вечер удался: было весело, девчонки не засиживались, много танцевали, смеялись и отправились после ресторана гулять, разделившись на пары.
Заморосил дождь, гуляли недолго и, следуя наставлениям, Марина позвала Марата, − так звали парня, к себе в гости. Дома, в знакомой обстановке Марина захлопотала, сделала чай, накрыла на стол, включила музыку и вскоре следуя логике и намеченному сценарию они с Маратом оказались на скрипучем диване под общим пушистым покрывалом и тут все пошло не совсем так как следовало…
Марат был ловок и сумел в короткий срок не только поцеловать Марину в грудь, но и доставить ей истинное удовольствие, легко и небрежно справившись с обязанностью ведущего.
Наступило блаженство, потом расслабление и Марина провалилась в глубину сказочного сна, едва успев отметить раскисающим своим сознанием, что план похоже не удался, но и ладно, может сработает другой план и она обретет женское счастье.
Марина открыла глаза и отметила, как утро окрасило нежным светом занавески и казалось, вот встанет она, раздвинет занавес и наступит новый акт пьесы, обязательно со счастливым концом.
Марата рядом не оказалось, но теплая еще постель подсказывала, он где-то поблизости. В кухне, как показалось, что-то тихонько звякнуло, потом тихонько проскрипела дверь.
− Наверное, готовит мне завтрак в постель, − подумала Марина, заулыбалась и приготовилась встретить Марата, прикинувшись еще спящей.
Но Марат не приходил, в квартире было тихо.
Марина полежала несколько, встала и отправилась в кухню. Дверь из квартиры была приоткрыта, а на кухне никого не было. Одежды Марата она также не нашла, но отметила некий беспорядок у стенного шкафа. Открыв его, Марина не нашла своих лучших зимних вещей в виде шубки из норки и коробки с новенькими сапогами, а из кухни пропал даренный ей родителями дорогой семейный кухонный набор из серебра.
«Катись монетка золотая
на солнце озорно сверкая,
даря и сытность, и почет,
однако жизнь, забрав в зачет.
Катись – не искушай меня, –
несчастья без числа маня»
КАТИСЬ МОНЕТКА ЗОЛОТАЯ…
Куулар скакал по степи привычным маршрутом.
Натренированное тело в едином ритме с конской рысью парило над жухлой травой, кустами и всей долиной, среди которой родился и жил наследующий из поколения в поколение образ жизни предков потомственный пастух-арат.
Куулар был крепок телом, его лицо уже приобрело черты зрелости, но глаза, спрятанные в узких щелях на широком лице, сверкали молодо, озорно, источая добродушие и любопытство.
Запахи трав, их невероятный настой, под палящим, в эту пору цветения степных трав, солнцем, был так приятен и необходим, что сердце заходилось от восторга и любви ко всему, что окружало его.
Над степью парил коршун, высматривая сусликов с вершины своего положения. Грозная птица скользила бесшумно, огибая холмы, готовая в каждое мгновение совершить бросок, ‒ камнем ринувшись вниз.
За ближайшим холмом в распадке пастух-арат отметил грифа. Птица была огромной, и величественно изгибая крылья, выгнув мощную шею, ревниво оглядывала окрестности, отвлекшись от терзаемой мощным клювом добычи. Услышав стук копыт, и отметив приближающего всадника, гриф стал внимательно наблюдать за человеком и только когда Куулар подъехал совсем близко, присел и мощно оттолкнувшись от земли, кинулся с холма. Но, не поднимаясь ввысь, хищник скрылся из вида и только через несколько секунд вновь появился из-за холма и резко взмыв, стал парить над степью.
– Умный какой, отметил маневр птицы Куулар, понимая, что гриф не стал резко подниматься над человеком, кинувшись с холма, из-за опасения, что его подстрелят на взлете, а «прикрылся» холмом, набирая высоту.
Вдали между двух холмов Куулар увидел свое стадо, за которым сейчас присматривал старший сын.
– Задремал, однако, ‒ совсем расползлись овцы и козы по холмам, – добродушно отметил пастух, испытывая удовлетворение от того, что от него зависит, как следует вести семейное дело, а сын отлично осваивает тонкости работы со стадом.
Подъехав ближе, Куулар увидел своего сына, который присев на корточки поил молоком из воронки ‒ бычьего рога, новорожденного ягненка.
‒ Окатилась, ‒ показывая на лежащую рядом изможденную овцу, встретил отца озабоченным взглядом парень.
‒ Ночью еще окатилась, ослабла сильно, не кормит ягненка, вот я взялся попоить молоком, ‒ продолжил деловито сын, не отрываясь от процесса кормления. Было заметно, что процедура выхаживания ягненка доставляет сыну удовольствие.
Ягненок неумело сосал, захлебываясь и Куулар улыбаясь, похвалил сына:
‒ Хорошо, сын! Я заберу ягненка с собой, ‒ дома выходим, ‒ отметив, что совсем стал взрослым его старший сын.
Еще год назад Куулар сам был вынужден слушать своего старого отца, – который последний год практически безвылазно сидел в юрте и, частенько невпопад, отдавал команды, направляя сыновей к стаду, сверяясь с солнечными часами, которыми служило само жилище арата.
Юрта, по правилам, отшлифованным тысячелетним опытом кочевой жизни, ставилась строго входом на юг и была организована как солнечные часы. Так, если сидеть напротив входа – на месте хозяина стойбища, то по движению солнца, проникающего в юрту через отверстие на вершине купола юрты и бросающего тень от центральной стойки, можно было определить время дня и точно узнать, что следует делать в стойбище в тот или иной час. В час Зайца начинался летний день, угасал в час Собаки, а следом на небе высыпали звёзды – это наступал час Свиньи. В час Змеи гнали стадо на выпас, а к часу Петуха возвращались и располагали животных к ночлегу.
Юрта – казалось бы, зыбкое сооружение, служит, между тем, настолько исправно поколениям степных жителей, что многие, решившись перебраться в города и поселки, тащили с собой и юрту, и частенько возле многоквартирного дома возникала улица из нарядных шатров.
Ну, никак не приживались в квартирах с удобствами степняки!
А разместившись в новых жилищах, проводили больше времени в юрте, оставляя пространство квартиры для более молодых. В юртах варили чай и, собрав соседей, до позднего часа обсуждали житейские проблемы, сдобренные вселенскими новостями.
В юрте было удобно, уютно и в стужу, когда, подтопив сухостоем печку, дружно грелись и пили суутай цай – плиточный зеленый чай с молоком, солью и жиром. После такого чая прибавлялось сил и совсем не клонило в сон, и было уютно на душе и тепло, не смотря на стужу и ветер за тонкими стенами жилища.
Летом же, когда солнце выжигало степь до камней, стоило войти в юрту, что стояла как девушка в реке с задранным над водой подолом платья, ‒ с приподнятой над землей кошмой, становилось прохладно: понизу тянуло воздух, и в юрте царила приятная атмосфера. И опять, собравшись округ очага, домочадцы, справив текущие обязанности в стойбище, по традиции молча, но шумно отдуваясь и потея, пили спасительный суутай цай.
Суутай цай в зной заменял и обед, и ужин, а в зимнюю стужу прогревал и давал столь нужную для работы энергию.
Куулар старался отцу не перечить, полагая, что с годами у стариков теряется связь с реальным миром и только ждал, когда всё управление хозяйством в семье перейдет к нему – третьему сыну, который остался с отцом, чтобы наследовать хозяйство. Два брата, что постарше, жили уже своей жизнью, кочуя в долине со своими, когда-то отделенными от общего стада животными.
Отец ушёл в мир теней трагически.
Грянула в степи большая беда. Вдруг малоснежная поначалу зима обернулась обильным снегопадом и страшным бураном, который бушевал без малого неделю. Началась жестокая пурга столь стремительно, что многие араты не успели вернуться и оказались среди открытой степи со своими стадами.
Вдруг потемнело все вокруг, обрушился невероятно плотный снегопад и налетел вихрь такой мощи, что было не видно вокруг ничего, кроме белой круговерти.
Сбились в кучу овцы, стояли, прижавшись друг к другу крутыми боками яки и коровы, верблюды легли наземь. Так многие и замерзли, заметенные двухметровым слоем снега. Не было такого бурана вовек в степи. А когда буран утих, и заиграло солнце, трудно было найти павших животных и их пастухов, погибших под тяжким ударом стихии. Силен человек, но в этот раз не всем достало сил спасти себя и свой скот. Когда находили и откапывали погибших, представало полное печали зрелище: замерзшие животные стояли как в столбняке, словно вылепленные из снега и льда. Погибшие люди лежали, свернувшись клубком, многие словно прилегли отдохнуть, а кто-то умер стоя, прижавшись к стоящим животным и занесенный снегом рядом с кормильцами семьи.
Отец, почуял беду загодя, кинулся, превозмогая боль в ногах в степь к стаду, успел на своем мерине добраться и помог Куулару вернуть животных к ближнему распадку под защиту от шквала, и… пропал.
Отца нашли только через неделю после бурана. Он сбился с пути и вместе с конем его замело снегом в овражке, где и замерз, навеки присев у лежащего, видимо смертельно уставшего брести через буран и глубокий снег коня.
На голове Куулара ладно сидел остроконечный малагай с бархатным малиновым околышем.
Любил арат покрасоваться, ладно усевшись в сияющее кожаное седло и пришпоривая своего скакуна, облаченного в нарядную сбрую с начищенными медными бляхами и накладками.
Куулар, отправляясь в поездку за стадом или на охоту, подпоясывался всегда широким длинным кушаком из синего как небо шелка, которым плотно обматывается пояс всадника. Пояс спасал поясницу наездника от холодных ветров, а позвоночник от бесконечной тряски в седле. Собираясь в дорогу, стало традицией обматывать пояс с помощью детей и жены, которые смеясь, затягивали кушак. Закончив эту забавную процедуру, все весело смеялись и желали отцу удачной поездки.
На ногах Куулара были новые легкие гутулы – сапоги с загнутым вверх носами и расшитым цветной кожей голенищем.
Куулар хорошо знал обычай предков – не беспокоить подземных духов и обитателей скрытого от глаз мира даже тем, чтобы царапать землю носками обуви. В особых священных местах – близ дацанов, обо и храмов, копыта своих коней араты обматывали плотным полотном и вели коней под уздцы осторожно, так чтобы копыта не оставляли следов на земле и не тревожили духов и демонов подземного царства.
Теперь, правда, многие ленились шить гутулы – обходились мужицкими, неказистыми тяжелыми русскими кирзачами с тупыми плоскими носами, одевая нарядные и теплые гутулы только по праздникам.
Да, ‒ многое поменялось в степи с течением времени.
Кто бы мог думать, что у юрт появятся солнечные батареи, ветряки и уютные проходимые машины, а в юртах зазвучит музыка и будет светиться экран телевизора, а из прохладной глубины холодильника можно будет в любой час достать холодного молока.
Но традиции народа не уходили совсем, не смотря на разрушительную коррозию народной культуры и обычаев. Все же суровая жизнь степняка-арата так рационально устроена, так отшлифована веками, что изменить что-то было не всегда под силу и проникающей в жизнь цивилизации с её гаджетами, спутниковыми антеннами и навигацией.
На скатах юрты в каждом стойбище сушили по-прежнему сыр арул из кислого молока, добавляя соль. Под ярким солнцем получался каменной твердости сыр, который не плесневел и был так тверд, что его нужно было сначала долго-долго держать во рту, помаленьку грызя, а только потом есть осторожно надкусывая. Зубы от частого приёма сыра каменной твердости были остры и сияли белизной на смуглых лицах домочадцев, особенно детей, для которых арул был порой единственным лакомством.
Особенно любили в долгой дороге пастухи жевать для утоления голода сушеную говядину – мясо борц, что сушили тонкими полосками под солнцем на ветру так долго, что мясо превращалось в полупрозрачную лишённую влаги пленку.
Отправляясь в степь, подвяжет к поясу арат кожаный мешочек, в котором кусочки арула и борца, и так может скакать сутками за стадом, не останавливаясь, посасывая соленый сыр и пережевывая сытный борц, которые не могли испортиться в долгих поездках и под палящим солнцем, и в сырую дождливую погоду.
А на привале, спешившись у родника, можно было сварить сытный суутай цай, добавив в него истолченный мелкой крошкой борц с солью.
Плавно, рысцой двигаясь по степи, думал Куулар о том, что пора уже перебираться на новое место для выпаса стада. Вокруг стойбища трава поредела, выбитая копытами животных. Новое удобное место присмотрели они со старшим сыном ниже по течению реки. Холм с кустарником у подножия укрывал от северного ветра, кустарник позволял собрать хворост на растопку печи, а река воду для того, чтобы поить животных. Под холмом из скалы бил родник, а вокруг за холмом простирались степные угодья – яркое разноцветье трав, столь любимых животными из стада.
‒Хороший будет приплод от сытного пастбища, ‒ потирал руки довольный выбором Куулар, улыбаясь своему столь родному и понятному миру вокруг.
Собрав за день юрту и все имущество в нанятый у соседа грузовик, Куулар переехал на новое место к реке. Юрту поставил уже к ночи и стали сообща обживаться.
Жена, его заботливая Чылтыс, оглядев новое место, похвалила Куулара за столь умное решение, отметив, что удобно будет брать воду в реке.
Куулар был доволен собой и смотрел с удовлетворением, как хлопочут жена и дети, устраиваясь на новом месте.
Обосновавшись, по старому обычаю пригласили соседей на праздник переезда.
Для гостей было решено приготовить хорхог из крупного барана, которого поймали и привели сыновья, соревнуясь друг с другом в ловкости обращения с арканом.
По традиции барана «усыпили», уложив на спину, придерживая за ноги. Вскрыв острым ножом брюшину настороженному, но совершенно спокойному барану, рукой, проникшей через прорез на животе, Куулар остановил сердце безропотного животного.
Ни капли крови не потеряли при забое барана и разделке туши.
В казан уложили слоями куски мяса, корнеплоды, специи и…. крупные окатыши-камни из реки, залили всё водой из родника и, растопив собранный в степи младшими детьми кизяк, поставили казан на огонь. Сладкий прозрачный дым от бесшумно горевшего кизяка заструился над очагом, мягко заскользил над травой в низину к руслу реки, сроднившись с утренним туманом.
Степняки стали прибывать ко времени суутай цай со всех сторон речной долины. К их приезду суутай цай настоялся, набрал вкус и дал сытную в разводах жира пенку.
Ближний сосед Куулара, ‒ Узоло, уже посетивший его сразу после приезда, прибыл с большой бутылью архи, весело убеждая хозяина, что такой праздник без пьянящего напитка обойтись не может. Куулар смеясь, принял дар и тут же выставил его перед гостями.
Рассевшись кружком на кошме, гости стали угощаться суутай цай, принимая цветастые пиалы от хозяйки бережно двумя руками и кланяясь ей и хозяину, что чинно сидел теперь, поджав ноги и оглядывая со своего места гостей.
Гости по традиции молча и степенно пили суутай цай и, оглядывая жилище Куулара, учтиво кивали головами.
Когда все приглашенные собрались, старейший из гостей, грузный рассудительный и авторитетный человек среди пастухов Холуун, тяжело кряхтя, приподнялся с ковра и преподнёс Куулару бирюзовый хадаг с пиалой, наполненной молоком молодой верблюдицы. Все гости почтенно склонились, а Холуун отметил:
‒ Пусть новое место стойбища примет тебя, твою семью и твоё стадо, Куулар, а твоя жизнь на новом месте будет сладкой, как молоко. Мы знали твоего отца, ‒ уважаемый был арат! Желаем и тебе быть достойным его памяти.
Куулар, совершенно растрогался и, приняв хадаг с пиалой, по обычаю окуная пальцы, расплескал часть молока на землю в юрте во все стороны света, а оставшееся молоко степенно выпил и низко поклонился гостям.
После столь торжественного обряда дело дошло и до баранины.
Пышущий жаром казан сыновья Куулара поставили перед гостями, и хозяин взялся одаривать пастухов по старшинству сочными кусками мяса. Голову барана и самые лакомые куски вручались чинно самым старшим из присутствующих, и уже остальные, не менее сочные куски остальным гостям.
Каждому из гостей передавался с мясом и горячий камень из казана.
Гость учтиво ставил миску с мясом перед собой и, удерживая горячий камень в руке, крутил его, перекидывая в ладонях, охая и причитая: камень жег руки, и удержать его было не просто. Однако бросить камень было нельзя – следовало терпеть и, перекидывая камень из ладони в ладонь, ждать, когда увесистый пышущий жаром снаряд, остывая, отдаст свой жар рукам. Скоро у гостей от жара, которым наполнялись вены, текущая в них кровь, сухожилия и суставы, запылали руки и лица, и тепло разлилось по всему телу, разгоняя кровь.
Отведав сытного хорхога, гости заговорили о том, как удачно выбрал хозяин место для стойбища и какое здоровое и ухоженное у него стадо. Выпив же преподнесённого в пиалах архи, пастухи стали общаться свободнее.
Первым отметился бойкий Олохоо, решившийся пошутить:
– У русских есть выражение – валять дурака.
Гости заинтересованно прислушались к шутнику Олохоо, ожидая острого словца и в предвкушении уже загодя улыбались.
– И мы не прочь повалять…… ‒ Олохоо озорно прищурился, поглядывая на пастухов, ‒ …… горячие камни в руках, и это не просто забава, это еще и полезно для здоровья, для прогревания суставов рук. А значит, даже валяя… дурака, мы заняты полезным делом, – закончил, улыбаясь Олохоо, щуря и без того узкие свои глаза, в которых всегда жил огонек-чертенок.
Все присутствующие в ответ сдержанно посмеялись, а старый Орхо ответил, учтиво кивая головой:
– Мудрый способ придумали наши предки. Так и мясо долго не остывает, особенно на холоде. Все успевают получить свою порцию горячего мяса, даже последние на кошме, – самые молодые, а мясо и бульон по-прежнему остаются горячими. А что касается погреть кости и полечить суставы – самый полезный и недорогой способ, особенно в зимнюю стужу.
Закивав одобрительно головой, в разговор вступил Холуун:
‒ Помню я, как поехали мы на охоту несколько лет назад. Дело было в середине зимы, стояли тогда лютые холода. Волки в голодный студеный год стали донимать так, что решили устроить на них облаву.
‒ Помнишь, Орхо? Задрали у меня тогда несколько овец и покалечили яка – пришлось забить.
Орхо утвердительно покачал седеющей головой, а Холуун продолжил:
‒ Мотались по степи целый день, отслеживая зверье, ‒ замерзли-и-и. Наконец нашли логово, в распадке у реки встали, оставили коней и двоих готовить обед, а сами пошли с облавой, ‒ проехать дальше верхами было невозможно.
Отхлебнув из пиалы чай, Холлун продолжил свой рассказ:
‒ Окружили место, где прятались волки и крепко потрепали стаю, ‒ добыли пять волков. Замерзли cтра-а-ашно, пока по снегу за волками гонялись и уже без сил в темноте пришли назад. А парни приготовили нам горячий густой хорхог, да не поленились, ‒ добыли из занесенной снегом реки, из-подо льда, камни и каждому вручили по два-три горячих кругляка-окатыша из казана. Так я так замерз, что по камню засунул в сапоги и грел в сапогах вконец окоченевшие ноги, а руки просто спас, катая камень в ладонях. Так замерз, что горячий с пылу-жару камень казался теплым ягненком.
Вот так отогрелись, покушали горячего бульона с мясом, попили чай и все были совершенно здоровы. Вот такой удачной оказалась поездка на охоту, несмотря на лютый холод.
Высказался и Олонг, отметив, что валять дурака в степи получается не часто, ведь и теперь они здесь не просто так, а чтобы поприветствовать на новом месте Куулара, способного продолжателя дела своего отца. И одобрительно кивнул Куулару, подбадривая молодого арата.
Гости наперебой стали вспоминать случаи из своей жизни, когда им довелось в стужу спасаться от болезней, валяя в руках камни.
После трапезы Куулар взял в руки чанз, доставшийся ему от отца – мастера исполнителя музыки на этом простом струнном инструменте, гриф которого венчала голова скакуна.
Тронув струны, Куулар затянул свою, столь любимую им песню приятными и порой грозными горловыми переливами. В звучании вибрирующих голосовых связок слышался вой ветра и шуршание листвы, крик коршуна и вой быков, шелест стелящегося на ветру ковыля. К голосу мужа добавила свое мягкое звучание Чылтыс, и сразу над всем этим родным музыкальным ландшафтом проявился и осветил его расщепленный в облаках на множество расходящихся, распадающихся лучей солнечный свет.
Гости примолкли и слушали почтительно, и когда пение закончилось, закивали, степенно выражая своё уважительное отношение к редкому искусству горлового пения.
Обед закончился выпивкой архи, и немного пошатываясь, и изрядно косолапя, пастухи довольные, весело переговариваясь, расселись на своих коней и разъехались по стойбищам, пожелав Куулару на прощание удачного стойбища на новом месте.
В юрте с женой обсудили обед и отметили, что так хорошо, с большим уважением, как доброго хозяина приняли Куулара соседи, а значит, все будет складываться удачно.
Обживаясь на новом месте, Куулар за пригорком отметил многочисленные сусличьи норы, а проходя мимо, увидел и одного из обитателей подземелья – толстого суслика, что, высунув голову из норы, следил внимательно за пришельцем.
Возвращаясь к юрте мимо норы, Куулар был несколько удивлен – суслик так яростно выкидывал землю из норы, что небольшие камни градом осыпали ноги пастуха.
– Вот, шальной! Ты, что кидаешься? – рассмеялся Куулар.
В следующий раз, прихватив с собой кусочек сыра, Куулар присел у норки и, дождавшись появления подземного жителя, угостил суслика. Тот невозмутимо принял дар, и, обхватив лапками, взялся с ходу грызть твердый сыр.
На следующий день, снова проходя мимо норы знакомого суслика, Куулар снова стал свидетелем жизни грызуна. Из норки летел поток земли и вдруг, что-то сверкнуло озорно золотом, и к ногам Куулара подкатился земляной комок. Куулар поднял и раздавил землю пальцами, и в руке оказалась золотая монета, тусклая под слоем налипшей земли со свежей сверкающей царапиной: видимо суслик оцарапал монетку когтем, выгребая землю из норы. Монета была круглая с вязью незнакомых букв и неясным замысловатым рисунком.
Куулар взялся осматривать выброшенную сусликом землю в поисках других монет, но более ничего не нашел.
В юрте, очистив монету, Куулар внимательно изучил находку, натянув на глаза очки своего отца, и отметил, что монета явно не современная, с незнакомой ему вязью надписи и изображением загадочного узора.
Копать землю среди кочевников Азии считается недопустимым, ибо это загробный мир, в который живым хода нет, недаром араты носят сапоги с загнутыми носками, чтобы не вспахивать обувью поверхность земли и не тревожить усопших. Куулар задумался об этом, но успокоил себя тем, что монета была выброшена из норы сусликом, а он всего лишь её подобрал.
Поделившись новостью о находке с Чылтыс, Куулар услышал от своей женщины предостережение о том, что не стоит ворошить землю, так как вековые традиции и устои нарушать опасно, а находку нужно вернуть, запрятав в нору или бросить в реку, чтобы не гневить духов.