Михайлов или Михась?

Впрочем, в своем упорстве швейцарцы были не одиноки. Их, как уже было сказано, поддержали некоторые российские журналисты. Замечу, не юристы (они-то как раз сообщили, что уголовному преследованию в России Михайлов не подвергается), а именно журналисты. Не дожидаясь не то что суда, но даже и окончания следствия, они вынесли собственный вердикт: виновен. В одной из публикаций тех дней московские журналисты Екатерина Заподинская и Игорь Седых писали: «Чтобы хоть как-то оправдаться перед швейцарскими коллегами, Генпрокуратура России… возбу-дила уголовное дело “по факту уничтожения базы компьютерных данных” на солнцевского лидера. И полгода пускала швейцарцам пыль в глаза, проводя расследования по поводу несуществующей компьютерной базы». А в связи с чем, собственно, Генпрокуратура России должна была оправдываться перед швейцарскими коллегами? Быть может, в связи с тем, что в Женеве два года бездоказательно содержался в заключении российский гражданин? И почему господа Заподинская и Седых утверждали, что база компьютерных данных на Сергея Михайлова отсутствует? Им бы ознакомиться с ответом российской прокуратуры. Хотя, возможно, с ответом-то они как раз знакомы были, вот только содержание не устроило. Ведь все как раз наоборот. Полгода следственных действий были отнюдь не пусканием пыли в глаза, а нормальной, достаточно скрупулезной работой Генпрокуратуры РФ. И уголовное дело, возбужденное Генпрокуратурой, было закрыто за отсутствием не состава, а события преступления. В переводе сей фразы с юридического на общедоступный язык – прокуратура убедилась в том, что не было самого преступления, о котором дал свидетельские, вернее все же – лжесвидетельские показания Николай Упоров.

«Бельгийский защитник Михася Манье обещает обжаловать приговор в Европейском суде по правам человека. Это заявление опытного адвоката – явное свидетельство того, что приговор исправительного суда Женевы оправдательным не будет», – делали в ноябре 1998 года вывод российские журналисты. Вообще-то не грех было бы им поинтересоваться у самого адвоката, какими со-ображениями он руководствуется. Истинными же в приведенной выше цитате являются лишь слова о том, что Манье – и впрямь адвокат чрезвычайно умелый, имеющий богатый международный опыт. И, как опытный защитник, Ксавье Манье к тому времени не собирался подавать в Европейский суд по правам человека жалобу, а уже подал ее. В независимости от того, каким был бы приговор в Женеве, мэтр Манье считал, что швейцарская юстиция грубо нарушила права гражданина Михайлова как личности.

Впрочем, российских журналистов, по крайней мере тех из них, которые поднаторели в нападках на своих же соотечественников, следует все же поздравить. Своими публикациями они добились несомненного успеха – весь мир перед судом над Михайловым снова заговорил о русской мафии. По всей Европе да и в США начались повальные аресты россиян, живущих и занимающихся бизнесом в разных странах. Никаких конкретных обвинений им не предъявлялось. Кого-то просто отпускали, кого-то депортировали, найдя формальный предлог. Но гребенку запустили густую, очевидно, полагая, что вдруг кто-то и попадется на чем-то конкретном или как минимум на «неблаговидных целях». А и вправду, чего с этими русскими церемониться, если даже российская пресса постоянно твердит о том, что русская мафия вольготно чувствует себя во всем мире. В мире происходило то, о чем за год до этого предупреждал на пресс-конференции в Москве известный американский адвокат, в недалеком прошлом генеральный прокурор США Рэмси Кларк. Он утверждал, что если Россия будет и впредь равнодушно взирать, как Запад вмешивается во внутренние дела ее граждан, то ни один российский бизнесмен уже вскоре не сможет нормально вести свои дела за рубежом, а будет озираться, ожидая любой несправедливости западных властей по отношению к себе.

Суд над Сергеем Михайловым был назначен на 30 ноября 1998 года. Именно суд должен был дать свою оценку тому беспределу следствия, прокуратуры, Обвинительной палаты, который царил все два года, тем свидетельским показаниям, которые основывались лишь на злобе, но никак не подтверждены документально.

И Сергею Михайлову, который к этому суду был готов, оставалось верить и надеяться, что настоящий суд, он ведь не только судит, он еще и рассудит.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Последние дни перед судом были наиболее напряженными, но в то же время и какими-то суматошными. Предъявленное мне обвинительное заключение я прочитал всего пару раз – большего этот пустой, без каких-то конкретных деталей документ и не требовал. Но мне хотелось еще раз просмотреть все документы дела, которое наконец-то было полностью рассекречено. Такое мое стремление у адвокатов вызывало даже некоторое раздражение. Они считали, достаточно того, что с делом знакомы они, а мне отводили роль безучастного слушателя. Но такая роль меня категорически не устраивала. Разумеется, я очень ценю профессиональную подготовку адвокатов, но я молчать не собирался, я готовился защищать себя на суде и сам.

Адвокаты же донимали меня всякими организационными проблемами. В степень невероятно сложного процесса они, например, возвели приезд и устройство в женевских гостиницах свидетелей защиты. Меня убеждали, что свидетели ни в коем случае не должны жить в одном отеле, иначе судебные власти могут обвинить их в стремлении к сговору. «Да о каком сговоре может идти речь? – переубеждал я адвокатов. – Ну о чем, скажите на милость, могут сговариваться не знакомые между собой, допустим, бизнесмен Кузнецов и президент благотворительного фонда “Участие” Зимин, служащая одной из израильских фирм и настоятель церкви в Подмосковье?» Все эти мелкие проблемы меня только отвлекали от дела, я стал меньше спать, и не потому, что исчез сон, а потому, что мне приходилось теперь до поздней ночи, а то и до самого утра проводить за изучением томов дела. Но накануне суда нужно было собраться с силами. Я легко поужинал и лег спать пораньше. Уснул сразу и утром проснулся бодрый, готовый, как говорится, к бою. Наверное, я разоча-ровал этим признанием тех, кто считает, что заключенный накануне суда должен непременно волноваться и страдать бессонницей. Но я вправду не волновался. Я знал, что со мной Бог, и я не чувствовал за собой никакой вины.

* * *

Документы уголовного дела № Р9980\96

ФАКС

3 апреля 1997 года Адресат: Рене Ваннер Факс 011 41 22 427 8749

Отправитель: Дэн Жакобс ФБР – Хьюстон

телефон: (713) 803-3313

факс: (713) 803-3943

Я знаю, что вы собираетесь прилететь в Хьюстон 13 апреля 1997 года и планируете пробыть здесь до 17 апреля. Я забронировал для вас две комнаты в отеле «Мариотт». Стоимость каждой комнаты 84 доллара плюс оплата такси.

Федеральный отдел полиции

Центр международной правовой взаимопомощи

3003, Берн

г-ну Паскалю Госсену

Просьба отправлять всю корреспонденцию на личное имя судьи

Касательно: дело № Р9980\96 против господина Сергея Михайлова

Уважаемый господин.

Передаю вам список вопросов для свидетелей. Вопросы составлены на французском языке согласно уголовно-процессуальному кодексу Женевы.

Инспектора полиции безопасности, которые будут меня сопровождать, обсудят все вопросы о пребывании в США со своими американскими коллегами.

С уважением

Жорж Зекшен, судебный следователь.

Женева, 14 ноября 1997 года Федеральный отдел полиции

Центр международной правовой помощи

3003, Берн

Просьба отправлять всю корреспонденцию на личное имя судьи

Касательно: дело № Р9980\96 Международное судебное поручение Господа.

Передаю вам три экземпляра международного судебного поручения. Я прошу вас выслать их факсом в компетентные органы иностранных государств.

Я также передаю вам перевод указанных судебных поручений. Я прошу отправить его в приложении к каждому судебному поручению.

Заранее благодарен. С уважением

Жорж Зекшен, судебный следователь.

* * *

Из 72 томов уголовного дела примерно двадцать занимает подобная переписка. Зекшен не скупился на многочисленные международные факсы, телефонные звонки, поездки по всему белу свету. И прокурор Кроше его в этом полностью поддерживал. Ни в одну зарубежную поездку следователь не отправлялся один – повсюду вместе с ним находились полицейские инспектора распущенной ныне за ненадобностью группы KORUS. И когда после суда стало известно, что дело Михайлова стало самым дорогим процессом Европы в ХХ веке, швейцарский налогоплательщик задохнулся от негодования.

К тому моменту, когда судебному следователю Жоржу Зекшену поручили вести дело Михайлова, он проработал в этой должности всего шесть месяцев. И если швейцарские газетчики всячески превозносили «молодое дарование», то опытные юристы высказывали хоть и осторожное, но все же опасение, сомневаясь, что дело такого рода может оказаться Зекшену по плечу. Не сомневался лишь прокурор Кроше. Притязания этого господина на пост генерального прокурора Швейцарии известны всем юристам этой страны. Кроше нужен был громкий процесс, и бельгийская газета «Ле суар» со статьей о «крестном отце» русской мафии Михайлове подвернулась весьма кстати. Ко двору пришелся и молодой амбициозный следователь, который попросту не хотел даже думать о том, что русский может оказаться невиновным. Русский, да к тому же еще и богатый, – для Зекшена, мечтающего о собственном богатстве, он уже был врагом.

И все же партию первой скрипки в этом процессе вела генеральный прокурор Швейцарской Конфедерации госпожа Карла дель Понте. Свой высший юридический пост она получила как политическая выдвиженка. На посту генерального прокурора Карла дель Понте прославилась тем, что в самом начале своей карьеры ей удалось конфисковать со счетов брата короля Мексики 300 миллионов долларов и пополнить этими деньгами не только государственный бюджет, но и казну Министерства юстиции. Газеты превозносили новую юридическую звезду Швейцарии, и генеральный прокурор поняла, что тронуть сердца своих прижимистых по натуре сограждан проще всего именно подобными акциями по конфискации денег. Во всем же ином прокурор дель Понте славы себе не снискала, так как уже скоро и профессионалы, и наиболее искушенные в вопросах юриспруденции журналисты поняли, что она слишком скора на решения, которые глубиной исследований не отличаются, посему грешат множеством казусов и ошибок. К тому же и банкиры весьма скоро раскусили популистскую политику прокурора и во весь голос выражали свое возмущение тем, что ее действия, направленные на пополнение бюджета юстиции, наносят прямой вред банкам Швейцарии. Такого натиска Карла дель Понте не ожидала, кресло под ней зашаталось.

Конечно, заманчиво было подвести дело Сергея Михайлова к обвинительному приговору и конфисковать деньги богатого русского, размещенные в банках Швейцарии. Но даже не это стало главной целью генерального прокурора Карлы дель Понте. Статья 151, предусматривающая наказание за экономические преступления, чаще всего не срабатывала из-за того, что в соответствии с этой статьей бремя доказательства лежит на самом обвиняемом, а не на следствии и прокуратуре. Именно этот постулат, как правило, легко разбивали в судах адвокаты, справедливо доказывающие, что один-единственный пункт отдельно взятой статьи не может превалировать над такими незыблемыми юридическими «китами», как презумпция невиновности, права на молчание и защиту. Федеральный прокурор могла только злиться на суды, но сломать судебную практику ей все же было не по силам. Дело Михайлова могло превратиться именно в такой прецедент, который бы коренным образом изменил отношение, вернее, подход к статье 151, и тогда уже эта статья наверняка не осталась бы одним из пунктов уголовного кодекса, а носила бы имя дель Понте. К концу следствия генпрокурор прекрасно понимала, что ее расчет построен на песке, и она пошла даже на столь недопустимую меру, как давление на суд через сред-ства массовой информации. Буквально за несколько дней до суда генеральный прокурор в интервью заявила, что если все же суд признает господина Михайлова невиновным, то это будет прежде всего свидетельствовать о несовершенстве законов Швейцарии. Столь неприкрытая угроза могла бы подействовать на кого угодно, только не на Антуанетту Сталдер.

Нездоровый интерес к делу Михайлова не ослабевал все два года. И тому тоже есть объяснение. Именно в этот период весь мир заговорил с негодованием о деньгах и ценностях европейского еврейства, припрятанных после Второй мировой войны швейцарскими банками. Внешне безупречная репутация банкиров этой страны оборачивалась не просто неприглядной, а, по существу, преступной своей стороной. Борьба с «русской мафией» могла стать именно той акцией, которая вернула бы Швейцарии международный авторитет. Но вернула, разумеется, только в том случае, если бы была успешно завершена. Личные интересы Зекшена и Кроше совпали с не афишируемыми и тщательно скрываемыми интересами государства. Вот почему, несмотря на полное отсутствие у следствия доказательств вины Сергея Михайлова, его дело все же было передано в суд.

Глава седьмая

СЛЕПОЙ СНЕГ

Женева, площадь Бург де Фур, Дворец правосудия, 30 ноября 1998 года. Утро – день.

В Женеве творились чудеса. На двух центральных улицах – Рю де Рон и Рю де Ри, идущих параллельно друг другу, была разная погода. На Рю де Рон шел противный дождь, а на Рю де Ри сыпал веселый сухой снежок. В витринах книжных магазинов и табачных лавок были выставлены утренние газеты.

Кричащие заголовки первых полос обещали швейцарцам скорую расправу с русской мафией. Газеты не скупились на комментарии и интервью. Обычно осторожные накануне процессов, юристы на сей раз изменили этому правилу. Даже генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте сочла возможным ответить на вопросы корреспондента «Трибюн де Женев». Отмечая в интервью, что следствие не сумело найти достаточных доказательств вины господина Михайлова, генпрокурор выражала все же уверенность в том, что приговор будет суровым, именно в этой суровости усматривала госпожа Карла дель Понте высшую справедливость. Более того, она отметила, что если суд признает господина Сергея Михайлова невиновным, то это станет лишь свидетельством несовершенства швейцарского законодательства и оно, это самое законодательство, нужно будет немедленно усовершенствовать. Надо полагать, читалось меж строк, усовершенствовать в пользу ужесточения. Подобных интервью в газетах было множество, мало кто из обозревателей или тех, кто отвечал на вопросы репортеров, выражал сомнение в том, что Михайлова ждет строгое наказание. Пролистав еще в гостинице пачку газет, я подумал: у несведущего человека может создаться впечатление, что процесс не начинается, а уже закончен.

У Дворца правосудия творилось настоящее столпотворение. Зал «3А», в котором должен был начаться, как его окрестили накануне швейцарские газеты, процесс века, был заполнен до предела. Даже в рядах с табличками «пресса» я не сумел найти ни одного местечка. Полицейский взглянул на мою аккредитационную карточку, оглядел придирчиво ряды и тут же согнал какого-то самозванца. Самозванец выглядел на сто процентов бывалым репортером, для вящей убеди-тельности держал в руках блокнот и роскошный «паркер», но место ему пришлось освободить. Собравшиеся в зале весело переговаривались, создавалось такое впечатление, что люди пришли не на судебное заседание, а на премьеру нашумевшей пьесы.

Облаченные в мантии адвокаты заняли свои места в том порядке, который потом не нарушался все две недели. Крайним слева уселся мэтр Сильвен Дрейфус, справа от него разместились бельгиец Ксавье Манье и женевцы Алек Реймон и Паскаль Маурер. За трибуной на возвышении появился прокурор Жан Луи Кроше. Шум в зале достиг своего апогея, когда все заглушающий резкий голос выкрикнул: «Даку!» («Суд») и к своему креслу быстро прошла Антуанетта Сталдер.

Антуанетта Сталдер считается в Швейцарии одним из самых опытных и бескомпромиссных судей. Всеведущие репортеры рассказывают, что она в равной степени является грозой и прокуроров, и преступников. Личностей для нее не существует. Если судья видит огрехи в обвинении, то разбивает его наголову. Но если прокурору удается аргументированно доказать вину подсудимого, то такому подсудимому от госпожи Сталдер пощады ждать не приходится. Известно, что накануне каждого процесса с участием жюри Антуанетта Сталдер собирает присяжных на совещание, где произносит примерно такую речь: «В тот момент, когда вы соберетесь для голосования, чтобы вынести вердикт, я не имею права навязывать вам какое бы то ни было решение. Но сейчас, когда я имею право к вам обратиться, я призываю вас произнести вердикт “Виновен” только в том случае, если у вас будет стопроцентная убежденность в виновности подсудимого. Любое, даже самое малейшее колебание вы должны обратить исключительно в пользу обвиняемого». Так говорит Антуанетта Сталдер, и знающие ее люди утверждают, что еще ни разу слова госпожи судьи не разошлись с делом.

Президент суда расположилась в своем высоком кожаном кресле, и только после этого полицейские ввели в зал Сергея Михайлова. Был он в черном костюме, строгом галстуке, повязанном на светлой сорочке. В руках Сергей держал папку зеленого цвета. Он за руку поздоровался с адвокатами, устроился на скамье, отгороженной барьером, по обе стороны от него расположились переводчики – официальная переводчица, назначенная прокурором и утвержденная судом, и Андрей Хазов, представитель адвокатов.

Появлению Хазова в зале суда предшествовала целая история. Все два с лишним года, что шло предварительное следствие, Сергей Михайлов неоднократно обращался с жалобами на плохой перевод. Накануне суда он вынужден был обратиться к прокурору с подобной жалобой еще раз, справедливо аргументируя свою просьбу тем, что на суде слишком многое зависит от точного перевода. Но прокурор был неумолим, он отклонил и это ходатайство Михайлова. Тогда адвокаты обратились непосредственно к президенту судебного заседания, и госпожа Сталдер приняла соломоново решение: она оставила в качестве официального переводчика мадам Бийо, ту, что уже была утверждена, но адвокатам позволила ввести в процесс своего переводчика, так сказать, контролера за правильностью перевода со стороны защиты. Именно этим переводчиком и стал гражданин Швейцарии Андрей Хазов, близкий друг и компаньон цюрихского адвоката Сильвена Дрейфуса.

Президент суда поднялась со своего кресла и объявила, что приступает к жеребьевке присяжных.

– Но сначала я хочу задать присяжным вопрос, – сказала судья. – Не было ли у кого-то из них за последнее время каких-либо контактов со следователем, прокурором, работниками полиции или иных спецслужб? А если были, то о чем шел разговор во время этих контактов?

Кто-то выкрикнул:

– Госпожа президент, я несколько дней назад имел встречу с полицейскими, но речь шла о дорожном происшествии, в котором я был замешан.

Весь зал оглянулся на говорившего. Это был молодой парень, в потертых джинсах, с рыжеватыми волосами, заплетенными в довольно длинную косу, и с крупной серьгой в левом ухе. Выслушав его, судья удовлетворенно кивнула, нажала какую-то кнопку на установленном за ее спиной лототроне, и в специальный желоб покатились пронумерованные шары. Госпожа Сталдер называла в соответствии с номерами фамилии, и места сбоку от нее поочередно заняли сначала шесть человек, потом еще трое – запасные присяжные, которые участвовали бы в голосовании в случае болезни кого-то из основных присяжных или еще каких-то непредвиденных обстоятельств. В основном составе оказался и тот, с серьгой, кто недавно обратил на себя внимание зала.

– Остальные присяжные могут либо остаться в зале в качестве присутствующих, либо покинуть зал, – объявила Антуанетта Сталдер.

Однако из зала никто не вышел, и после небольшой паузы президент суда привела присяжных к присяге, а затем предоставила слово мэтру Паскалю Мауреру.

– Госпожа президент, господа присяжные, – начал свою речь адвокат, – я считаю, что в такой обстановке процесс вообще проводиться не может, и требую его отмены. Вот уже пятнадцать дней вся швейцарская пресса твердит о вине господина Михайлова, приводя в качестве аргументов высказывания полицейских чиновников и служащих прокуратуры, включая женевского прокурора Кроше и генерального прокурора Швейцарии госпожу Карлу дель Понте. О каком беспристрастии присяжных можно сегодня говорить, если еще до начала суда в их сознание вдалбливают информацию о несомненной вине подсудимого. Какое право имели высшие чины нашей юстиции делиться с прессой той самой информацией, которую они держали в секрете от обвиняемого и от его адвокатов? Если каких-то сведений нет в материалах дела, то откуда они взялись у господ журналистов? Обратите к тому же внимание, что происходит в самом Дворце правосудия. Откуда такое количество вооруженной охраны, почему на лестничных пролетах и на крыше сидят автоматчики, для чего небо над Дворцом правосудия постоянно барражирует полицейский вертолет? Все это напоминает мне плохой кинобоевик, когда отсутствие сюжета восполняется обилием спецэффектов. Я твердо убежден, что процесс в такой обстановке проводиться не может и не должен, – повторил Паскаль Маурер. – И я вношу протест с требованием отменить процесс.

Едва адвокат умолк, поднялся со своего места прокурор Жан Луи Кроше.

– Процесс еще даже не начался, господин адвокат не знаком с присяжными, а уже высказывает им свое недоверие, обвиняет их в предвзятости. Что же касается утечки информации в прессу, то я могу заверить, что не имею к этому никакой причастности. Конечно, журналисты не имели права предопределять решение суда, это противоречит принципам презумпции невиновности. Но, господа, я хочу подчеркнуть, что не только принципом презумпции невиновно-сти определяются достижения демократии, существуют еще свободы слова и печати, и никто не имеет права посягать на свободу нашей прессы. К тому же и сами адвокаты, насколько мне известно, не оченьто ограничивали свои контакты с прессой и даже провели несколько пресс-конференций по поводу дела господина Михайлова.

В зале после этих слов прокурора раздался шум, из ложи прессы выскочили несколько репортеров вечерних изданий и устремились к выходу. Они торопились к телефонам. Сенсация первого дня судебного процесса была обеспечена: прокурор во всеуслышание заявил, что для него есть принципы более важные, чем принцип презумпции невиновности. А президент суда тем временем объявила перерыв для принятия решения по поводу ходатайства адвоката об отмене процесса.

Напротив женевского Дворца правосудия приютились с десяток кафе и маленьких ресторанчиков. Журналисты проследили, в каком из них облюбуют себе место адвокаты, и направились следом. Самые нетерпеливые из репортеров уже по дороге атаковали вопросами Маурера, но ответил за всех Ксавье Манье:

– Господа журналисты, вы слышали тот упрек, который бросил в наш адрес господин прокурор: он обвинил нас в утечке информации. Поэтому мы решили до конца процесса не давать никаких интервью. Не обижайтесь, господа, так будет лучше. Мы не хотим влиять на ваше мнение. Но я обещаю, что после окончания процесса мы ответим на все ваши вопросы, если к тому времени они у вас еще останутся.

Не очень-то обескураженные журналисты заняли места за своими столиками, приготовившись к долгой осаде. Каждый сделал заказ сообразно собственному вкусу. Большинство предпочли горячее вино – напиток, столь любимый швейцарцами в слякотную погоду. Дешев, неплохо тонизирует да к тому же еще и согревает. Все активно обсуждали заявление Маурера и сошлись во мнении, что это был лишь хорошо продуманный тактический ход и после перерыва судья продолжит слушание дела. Так оно и произошло, Антуанетта Сталдер отклонила ходатайство адвоката и продолжила заседание.

* * *

Женева, площадь Бург де Фур, Дворец правосудия, 30 ноября 1998 года. День – вечер.

На вечернем заседании народу явно поубавилось, и я более внимательно оглядел зал суда. Просторный, вмещающий, наверное, не менее двухсот человек. Ряды справа от входа отведены для прессы. Кроме того, журналисты занимали и находящуюся на некотором возвышении ложу.

– А там кто сидит, элита? – спросил я находившегося рядом собкора «Комсомольской правды» в Женеве Леонида Тимофеева, с которым успел познакомиться еще утром.

– Действительно элита, – подтвердил Тимофеев. – В общих рядах прессы отведены места для всех, кто аккредитовался на процессе, а в ложе сидят швейцарцы, которые в своих изданиях и на телевидении специализируются на криминальной тематике. Там же сидят художники – фотографировать-то в зале нельзя, а рисовать можно, так что смотри завтрашние газеты, увидишь «знакомые все лица».

За разговорами мы чуть не прозевали начало конфликта, который был связан непосредственно с нашим коллегой Игорем Седых, аккредитованным в Женеве корреспондентом РИА «Новости». Игорь поднялся и, отвечая на вопросы обратившейся непосредственно к нему судьи, подтвердил, что именно он является российским журналистом и что его имя Игорь Седых.

– Господин Седых, вы значитесь в списках свидетелей обвинения и вы подтвердили свою готовность выступить в этом качестве. Так ли это? – продолжала спрашивать президент суда.

– Да, я согласился выступить в суде в качестве свидетеля обвинения, – подтвердил Игорь.

– В таком случае, господин Седых, я прошу вас покинуть зал. Как свидетель, вы не имеете права присутствовать в зале до тех пор, пока не будете опрошены.

Седых вынужден был покинуть зал, а со своего места поднялся Ксавье Манье. В своей полуторачасовой речи адвокат в основном говорил о тех нарушениях прав личности, которые за время предварительного следствия были допущены в отношении его подзащитного. Заявив, что уже обратился и будет еще обращаться в Страсбургский суд по правам человека, Манье потребовал переноса судебного слушания дела. Судья объявила, что решение по этому вопросу она огласит завтра утром, и завершила на этом первый день судебного заседания.

Женева, отель «Амбасадор», 30 ноября 1998 года. Вечер.

В небольшой гостинице «Амбасадор» я остановился потому, что этот район Женевы мне уже был достаточно хорошо известен. Приезжая сюда на заседания Обвинительной палаты, я чаще всего останавливался в расположенном по соседству отеле «Долев», но сейчас все номера здесь оказались заняты, и мне пришлось переместиться метров на двести ближе к Женевскому озеру. Возвратившись в «Амбасадор» после вечернего заседания, я увидел в холле толстого от-дувающегося человека, который таскал к лифту компьютеры, принтеры, толстенные кляссеры с бумагами. Признав в нем давешнего переводчика Хазова, я предложил свою помощь. Он распрямился, с видимым удовольствием прервав свою работу, и с любопытством посмотрел на незнакомого человека. Я поспешил представиться.

– Как же, как же, читал, – сказал он и протянул мне свою огромную ладонь. – Андрей Хазов. Могу вам быть чем-нибудь полезен?

– Можете, господин Хазов.

По его лицу пробежала тень неудовольствия. Замечательная писательница Виктория Токарева считает, что зануда – это человек, который на вопрос «как дела?» рассказывает, как его дела. Зануд не любит никто, даже такие добродушные толстяки, как Хазов.

– Так какой же вы ждете от меня помощи? – спросил он, все еще не торопясь возвращаться к своим такелажным обязанностям.

– Понимаете, Андрей, вы сегодня весь день находились рядом с Михайловым. А мне чрезвычайно важно знать его реакцию на все происходящее в зале суда. Я с Михайловым не знаком, а мне бы очень хотелось понять, что он за человек, как будет реагировать на выступления адвокатов, прокурора, свидетелей, замечания судьи, ну и все такое прочее.

– Ну хорошо, загляну к вам попозже, как только освобожусь немного. В каком вы номере?..

Это попозже произошло лишь часов в двенадцать вечера. Андрей удобно расположился в кресле, закурил крепкие французские сигареты «жетан», от предложенных крепких напитков отказался, зато с удовольствием потягивал томатный сок.

– Вы, видимо, не очень давно живете в Швейцарии – говорите на русском совершенно без акцента, – начал я.

– Ну если учесть, что мне уже за пятьдесят, а родился я во Франции, учился в Цюрихе и уже больше двадцати лет живу в Швейцарии, то мне очень приятно слышать комплимент про мой русский без акцента.

Заметив мое удивление, Хазов рассказал историю своей жизни. Его родители бежали из большевистской России в Париж в 1918 году. Отец был крупным инженером, специалистом по строительству мостов, и сыну чуть ли не с первого года жизни внушал мысль о том, что это единственное стоящее дело. Молодой Хазов окончил цюрихскую Технологическую школу – один из престиж-нейших технических вузов Европы, много ездил, языки ему давались легко, и он достаточно свободно говорит на семи языках, хотя родными почитает русский и французский.

В середине 1970-х Хазов занялся бизнесом и довольно быстро преуспел на новом поприще. Он решил попробовать завязать деловые отношения и с Советским Союзом, отправил несколько контейнеров с продуктами, а затем и сам поехал в Москву. Ровно неделю он наслаждался жизнью в советской столице, вдыхая воздух неведомой ему доселе родины предков и поражаясь дешевизной такси, ресторанов и валютных проституток, атаковавших у дверей гостиницы каждого входящего и выходящего иностранца. Через неделю его арестовали и обвинили в шпионаже. На допросах Хазов угощал следователей КГБ американскими сигаретами, пил с ними водку и пытался логически доказать, что приехал в Москву только по делам своего бизнеса и к спецслужбам Запада никакого отношения не имеет. Освободили его так же внезапно, как и арестовали. Позже Андрей узнал, что Леонид Брежнев собирался ехать во Францию, изобличенный в шпионской деятельности французский гражданин мог бы стать неплохим аргументом в переговорах с неуступчивыми французами, но просто арестованный французский гражданин, чья вина не доказана, мог тем же самым переговорам только помешать. А поскольку до начала визита убедить Хазова в том, что он шпион, не удалось, его и отправили восвояси.

С адвокатом Сильвеном Дрейфусом Андрей Хазов познакомился, переехав в Цюрих, много лет они дружны. Начав работать по делу Михайлова, Дрейфус предложил Андрею Хазову стать переводчиком-консультантом.

– Сильвен считает, что ему может пригодиться не только мое знание русского языка, но и понимание русской психологии, что весьма немаловажно при защите, – поделился Андрей. – О Михайлове столько писали в прессе, что я почти без колебаний согласился. Мне было любопытно познакомиться с этим человеком, и после первого же его посещения в тюрьме я понял, что Сергей – на самом деле человек очень незаурядный.