– А что там?
– Ну колледж… Туда довольно просто поступить, и есть информатика. В Арканзас тоже подадим. – Выпалил Джон, не давая ей возразить. – Мы сможем и учиться, и работать. Еще там довольно недорого.
Повисло молчание. Лиз думала о том, что Арканзас она, наверное потянет. Не слишком дорогой штат, учебное заведение с довольно низкими требованиями. Определенно, стоило хотя бы попробовать.
– Ты предлагаешь мне это только потому, что…
– Не глупи. – Перебил ее парень. – Я тебе это предлагаю, потому, что ты отлично решаешь задачки по математике. А еще, не хочу прослыть ботаном-заучкой.
Она засмеялась. Конечно, в ее присутствии любой казался бы нормальным.
– А еще, Лиз, ты… – он замялся – выбрала с кем пойдешь на выпускной?
– За мной просто очередь бегает из предлагающих.
– Хочешь пойти со мной?
– Хочу. – Она опустила глаза, признаваться было очень неловко. – Вот только у меня не будет платья. Да и одноклассники твой выбор явно не одобрят.
– По поводу платья, не волнуйся, я поговорил с Салли, она разрешила взять ее выпускной наряд. А мама сможет подогнать его по фигуре, она отлично шьет.
Лиз закусила губу.
– Не может быть, чтобы всё было так хорошо. – Забормотала она, стеклянея глазами. -Так не бывает, Джон. Так просто не бывает.
–Ага. Не бывает. Поэтому я испорчу тебе праздник.
Она непонимающе уставилась на Джона.
– У меня есть одно условие.
– Слушаю. – Было видно, как девушка вжала голову в плечи.
– Я хочу, чтобы ты в течение всего выпускного вечера и еще два дня после, ты воздержалась от драк, выпивки и марихуаны.
– Два последних– запросто! – Лиз щелкнула пальцами, показывая, как легко ей удастся выдержать запрет. – Но что, если ко мне полезет Мэри?
– Я постараюсь, чтобы этого не произошло.
– И дядя, скорее всего, опять надерется… будет вести себя как пьяная свинья. – Задумчиво проговорила она. – Что же, ты предлагаешь мне это терпеть?
– Знаешь, Лиз, у меня нет решения. Я мог бы начать геройствовать и трепаться… Но ничего не могу сделать. Просто попробуй не попадаться ему на глаза. Приходи ко мне. Я обещаю, что как только мы поступим в колледж, ты сможешь дышать спокойно. Не уподобляйся этому старому козлу. Хорошо?
Она кивнула, порылась в сумке, нашла початую пачку и закурила.
– Ты мне все легкие продымишь. – Недовольно сказал Джон, заметив, что сизый туман сносит ветром в его сторону.
– Прости. – Она села так, чтобы дым не попадал на него. – Ты возишься со мной из-за того случая?
– Которого из? – Парень хмыкнул, стараясь скрыть смущение. Он прекрасно понимал, о чем она говорит.
– Я сделала это потому, что хотела отплатить за хорошее отношение.
– Вот даже как? А наркотой закинулась, чтобы было не так противно? – Джон почти разозлился, но посмотрел на нее, и понял, что сердиться бесполезно. – Ты ничего не должна мне, Лиз. Я… – Он хотел бы сказать «Я с тобой.», но произнес другую фразу. – Я делаю это потому, что мне этого хочется.
– Снял с языка. Я хочу сказать, что ты не должен нянчиться со мной как с человеком, о котором некому позаботиться.
– А что, есть кому? – Тут оба хихикнули.
– Черт! Это странный разговор! – Вскочила, взмахнула руками, сделала три истеричных затяжки, почти до фильтра. – Переливание из пустого в порожнее! Ты мне ничего не должен, я тебе ничего не должна!
Она успокоилась, будто посадила батарейку, выбросила окурок, примостилась рядом и уперлась в него плечом.
Пузырьки волнения поднимались в груди Джона. Он не посмел обнять Лиз, только чуть подался вперед, чтобы ощущать тепло и запах ее шампуня.
Не заходи за черту
– Ну что ты на меня так смотришь?
– Как?
– Вот так. – она скривилась – Терпеть не могу!
Он молча смотрел на дорогу, а машина неслась по трассе, освещаемая только включившимися желтыми фонарями. Синие сумерки опустились на землю, остужая ее, нагретую летним зноем. Воздух, такой упоительный летний воздух, с запахом трав и стрекотом кузнечиков волновал и будоражил.
Долго молчали.
– Ты чего пропадал-то? Сколько мы не виделись? Пять лет? Семь?
– Восемь. – он ухмыльнулся своим мыслям – Куда пропадал, да так… Взрослая жизнь.
– То, что женился, знаю. Дети наверное появились? Почему не звонил?
– Нет. Детей нет. Знаешь, же, я псих.
– Хотел уйти? Опять?
В ее голове понеслись воспоминания – вот ей тринадцать, он старше, в истерике она звонит сначала ему много-много раз, потом– его папе.
«Пожалуйста! Ваш сын, он решил… Вытащите его из ванной.»
Это она не забудет никогда.
Как гуляла с собакой, сжимая телефон в руке, слушала плеер и не знала жив он, или надеяться уже не на что. Помнит, как переключился трек– «но если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уже плохо…», как вытащила очередную, последнюю, и с улыбкой затянулась, уверенная в том, что он дышит, что все не так уж плохо.
– Не опять, а снова. – мелкие морщинки разбежались вокруг его глаз-льдинок, коротко стриженые виски блеснули в свете фар проезжающего мимо фольцвагена, сивая щетина на чуть помятой коже нервно дернулась в горькой ухмылке.
– Дебила кусок!
– Ага. – бросил он.
– Мог бы позвонить, ну или в конце концов приехать, по скайпу бы пообщались, по телефону.
– Мог бы, а смысл?
Действительно, редкие встречи никогда не добавляли их отношениям ясности. Что это было, дружба, влюбленность, нервное расстройство? Никто не мог бы дать точного ответа.
Просто однажды в древней аське к нему постучалась девочка, совсем еще ребенок. Дурацкий треп о погоде перерос во что-то большее. Во что-то что, трижды спасло ему жизнь и однажды – репутацию.
Он вспомнил, как тогда, после ее звонка, отец вышиб дверь в ванную, где он уже лежал в красной воде. Сознание уходило, но боли не было. Истома, тошнотворный запах крови и страх. Его руки, мат, пара затрещин, больница.
– И тишина, – протянула девушка – и мертвые с козами стоят. Музло хоть включи.
– Помирать так с музыкой?
Чудовищный клубняк распорол ночную тишину. Педаль в пол, сердце колотит, отсчитывая секунды, в глазах пляшет синий огонь безумия. А она что? Она ничего– сидит, ногти рассматривает. Будто и не страшно, будто и не беспокоит ее перспектива быть размазанной где-то на трассе между пунктами А и Б.
– Наиграешься, пусти за руль.
Скорость резко упала. Ей не нравится. Ее бесит.
Он вырубил музыку.
– Права-то хоть есть?
– Купила в прошлом году. – тусклый, безразличный голос, приправленный издевкой – Ну так что, сменить тебя?
Затормозил на обочине, вышел и закурил.
– Садись, коли не шутишь.
Вышла, хлопнула дверью, выдернула сигарету из его тонких холодных и довольно ухоженных пальцев, затянулась, поймав на себе его хитрый взгляд взгляд.
– Одну на двоих. Как тогда.
– Как тогда.– повторил он эхом.
Тогда все было значительно проще. У нее – не сданная сессия, у него – очередной провальный роман. Одна сигарета на двоих и целая ночь болтовни. Вторая встреча в реале. Тогда он начал играть для нее.
– У тебя синт с собой?
– Ага.
Она улыбнулась. Впервые за два с половиной часа улыбнулась по-настоящему.
– Поиграешь мне дома? – примостилась на переднем сидении, отрегулировала его под свой рост и завела машину– Кстати, почему он нас сегодня позвал?
– Да кто его, старика, разберет? Поиграю. Чтобы ты хотела?
– На твой вкус.
Глубокая синяя ночь опустилась на них, накрыла, сковала тишиной и прохладой. За городом всегда холоднее, мурашки на плечах, ноги мерзнут в открытых туфлях.
Ей очень нравился его отец. Надежный, добрый, теплый. Всегда хотелось иметь такого же, а досталось то, что досталось. Иногда она представляла себя его сестрой – жизнь в хорошей семье, в своем загородном доме. С нормальными, боже, какое приятное слово, родителями.
А не вот это всё…
Сама, всё сама, от и до.
Ему на двадцать первый день рождения подарили Ауди, а ей плюшевую собаку и две тысячи. О чем тут вообще можно говорить?
– Поговори со мной. – шепнула она.
– Боишься уснуть?
– Боюсь проснуться.
– Эк тебя, мать, на философию-то понесло. Ну давай поговорим. Почему ты сорвалась и поехала? Тебе завтра на работу вообще-то.
– Приятно быть нужной. У меня ведь почти никого не осталось. Только мать. Последние три года… Слишком многие ушли за последние три года. Слишком многих потеряла.
– И меня.
– Да, дорогой. И тебя. Но я не в обиде, честно. Просто, иногда так тошно становилось, хоть волком… А ты даже с фейсбука удалился. Мать на успокоительных сидела, а я просто держалась. Потом перестала. Но когда некого ждать, как-то и не ждется уже, и выживается.
– Чувствую себя предателем, когда ты так говоришь.
– Да, нет, все хорошо. Я бы раскисла. А дела кому-то нужно было тянуть. Вот я и тянула. Расскажи, как ты провел эти восемь лет?
– Ну, я женился. Сначала это было окей, а потом… потом как-то резко наскучило.
– Она не выдержала твоего перфекционизма? Помню-помню бутылки с мартини в холодильнике стояли по росту.
– Я ее не выдержал. Нудела, гундела… Сам конечно виноват. Она ребенка хотела, а я не мог ей этого дать. Не стоило ей жизнь портить.
– Так ты…?
– Нет, я просто не хочу. Зачем в это дерьмо еще и детей втягивать?
– Действительно, незачем. Чем еще занимался?
– Тушил лесные пожары в области, прыгал в карьер на тарзанке, был добровольцем в хосписе, путешествовал.
– Искал смысл?
– Типа того.
– Не нашел?
– Нет, но по крайней мере понял, что смерть – не лучший выход.
– Сколько тебе еще потребовалось попыток?
– Две.
– Ты что-то увидел там, за краем?
– И да, и нет. Давай спишем это на больное воображение умирающего от гипоксии мозга?
– Расскажешь?
– Не хотелось бы. Но расскажу. Меня как будто заперли в чулане и он начал сужаться, так странно и страшно. Нет тела, но что-то давит со всех сторон и понимаешь, что никуда не уйти. Понимаешь, то это навсегда. – его передернуло – Я теперь даже в лифте не езжу.
– А к мозгоправу не хочешь?
– Дались мне они. Вон отец сколько раз таскал– и в психушку и к частникам– без толку.
– Сменишь меня? Сейчас в город въедем. Сто лет тут не была, уже не знаю, где что и как.
– Давай.
Вышли оба. Толкнула в плечо.
– Я скучала.
– Тоже. Только давай без обнимашек.
– Опасаешься за честь и достоинство?
– Опасаюсь. Садись уже.
Погрузились.
Усталость брала свое, накатывала тяжелой волной и путала мысли. Вроде и не было этих восьми лет в молоко, вроде и молодые они, и бОрзые, и все дороги открыты и лежат у ног. Можно мечтать о великом будущем, стать например рок-звездой или великим ученым, или поехать добровольцем в горячую точку…
Только сухая кожа ладоней да здоровый, не подростковый уже пофигизм говорили о том, что это не так. Но размышлять об этом совсем не хотелось.
Город встретил их пустой, тихий, немой, бесшумный. Небо только начинало светлеть, когда он остановил машину у дома.
Вышел.
Позвонил.
Услышал шаги.
– Пап, мы приехали. Открывай!
Newerland newer more
Часть 1
Вэнди сорок.
На самом деле она, конечно, никакая не Вэнди, а обычная Галина Петровна, ну или Мария Ивановна. Но для автора она – одинокая девочка, однажды грустно покинувшая страну Нетинебудет. Она ушла оттуда потому, что выросла, потому, что устала как собака. Устала играть на два фронта, разрываться надвое, натрое, быть разбитой на множество осколков, каждый раз объяснять маленькой дочке, возвращаясь под утро, почему она опять не ночевала дома.
К черту! К черту этот гребанный Неверленд! Такой сладкий, запретный, манящий, где ты всегда молодая, яркая, умная, хитрая, сильная и почти мертвая. Летишь над землей, ходишь по лезвию, а снизу в тебя целятся и хотят сбить.
Сейчас усталая после тяжелого рабочего дня женщина, разменявшая уже четвертый десяток, уходит из своего унылого офиса и направляется домой, где ждет ее Дженни. Нет, конечно, на самом деле дочку зовут Настенька или Леночка, но… Ну, вы поняли.
Вэнди садится в кредитный оранжевый Порш, прогревает его, пытается завести и в сердцах бьет по рулю.
«Чертова зима! Чертово зажигание!»
Наконец авто завелось, и Вэнди аккуратно ведет его по темным, освещенным желтыми фонарями улицам. Она включает радио и старается максимально сосредоточиться на дороге, отвлекая себя от неприятных мыслей.
Шея затекла, поясница побаливала, глаза немного слезились. Обычно Вэнди списывала это на сидячую работу за компьютером и на отсутствие передышки. Но сегодня она корила себя и пеняла на возраст.
«Старая колода, – говорила она, растирая переносицу. – Старая, никому не нужная уродина с серым цветом лица, раздавшимися бедрами и огромными синяками под глазами».
Еще полтора часа по пробкам, и она будет дома.
Дочке четырнадцать, и девочка, скорее всего, снова зависает за компьютером. В квартире не прибрано, еда не приготовлена, в дневнике одни тройки. Вот современные дети! Лишь бы в своем контакте сидеть.
Вэнди вспомнила свое детство, неспешно входя в поворот и привычно поглядывая на знаки. «Да уж, пусть лучше за компьютером.» По крыше автомобиля застучали хлопья таявшего на лету снега.
«Ну что за зима!»
Зима действительно выдалась теплой и от того ничуть не менее противной: каша на дорогах то таяла, то сменялась наледью, небо было серым и постоянно роняло то снежную труху, то мелкий противный дождь.
Питер – ну вы же понимаете, что никакой он не Питер, а самый настоящий Петька. Да-да, тот самый хрестоматийный Петька, который прошел за своим Василь Иванычем Пустоту, Огонь, Воду и Медные Трубы. И которого на работе по ошибке или вследствие дезинформации зовут Петром Николаевичем, а может быть даже Афанасием Никитичем.
Знакомьтесь, Петька.
Он же Питер Паркер, он же Питер Пен.
Так вот, Питер, постаревший, но не повзрослевший, выходит на балкон с курительной трубкой – он хотел бы с подзорной трубой, но взрослым полагается курить трубку. Мужчина худощав, белокож и сероглаз. Питеру пятьдесят: харизматичные, жесткие, статные пятьдесят. Он даст фору любому молодому: красив, умен, работает каким-то айтишником, но это все понарошку.
Главное, что у него есть – его Неверленд. Его чудесная, волшебная, идеальная страна Нетинебудет. Он курит, глядя в смог и туман Города. «Какого города?», – спросите вы. Может быть, это Москва, может быть великий и непокоренный Санкт-Петербург, а может, это ваш родной город, дорогой читатель…
Город дышит смогом и субботним перегаром. Он медленно шевелится, как заспанная неповоротливая змея, но Питер смотрит вглубь. Туда, где под припорошенной выпавшим снегом и чешуйчатой кожей Города бьется сердце. Огненный Неверленд. Адское пламя азарта, перекачивающее по широким артериям алые потоки денег.
Питер набирает номер.
Три вежливых гудка.
– Да? – Хриплый после сна голос Вэнди напоминает шорох страниц.
– Венди, милая, поможешь мне?
– Я выросла.
Конечно, она сказала, что сегодня не сможет, потому что стоит помочь дочке с уроками, потому что на носу зимние каникулы, а она еще не решила, как их проведет. Конечно, она сказала, что у ее родителей обострились болячки: у мамы – артрит, у отца – псориаз, и ей сейчас совсем не до игр в мафию. Но Питер услышал: «Я выросла».
– Послушай, мне очень надо. Давай я отвезу твою поршевку в сервис, а дочку подброшу к репетитору. Есть у меня знакомый, он отлично доносит до подростков физику и химию.
– Нам бы информатику подтянуть…
– Да я сам могу позаниматься, – задорно предложил мужчина. – Ну, что?
– Ладно. Но только это в последний раз.
Питер нажал отбой, довольно хмыкнул и пошел одеваться. Сегодня он хотел бы надеть треуголку с пером, прошествовать Наполеоном до своего Форда, но, во-первых, Питер был слишком высок, чтобы прикидываться императором Франции, а во-вторых, взрослые так не делают. Он выбрал костюм от одной известной фирмы и ярко-алую рубашку, которую его матушка ласково величала цыганской размахайкой. Улыбнулся себе в зеркале, прищелкнул каблуками дорогих ботинок, накинул пальто и спустился по лестнице.
Субботнее утро встретило его сильным порывом влажного ветра, сдутый с веток деревьев снег мелкими комьями упал за воротник темно-серого пальто.
Часть 2
Очередной воскресный вечер.
Можно было бы сказать, что он обычный, но сердце Венди то гулко выдает дробь, то отплясывает чечетку.
В Неверленд! Сегодня она снова окунется с головой в свои невозможные приключения.
– Джинни, посидишь вечером с дядей Питером, он обещал помочь с информатикой.
– Да, мам. А ты куда? – обеспокоенно спрашивает дочь.
– Я… – Вэнди потупила глаза; ей никогда не перестанет быть стыдно – По делам. Постараюсь вернуться пораньше, но если что, ложись без меня.
– Ну ма-а-а-ам! Ты обещала!
– А ты обещала не приносить троек по информатике! Без разговоров!
Венди оставляет Джинни дуться и доедать обед за кухонным столом, а сама уходит в комнату одевается, глядя в зеркало на свою расплывшуюся за годы стабильности фигуру.
Красота вторична, уверяет она себя, главное – настрой. Женщина старается убедить себя в том, что она спокойна, собрана, внимательна, а к тому же молода и красива. Почти получается.
Помада цвета пыльной розы гармонирует с серой блузой, маленькие золотые серьги придают изящества ее квадратному лицу, кое-где прорезанному сеткой мелких морщин.
Она готова.
Осталось вспомнить правила волшебной страны.
Говорят, что женщина и покер несовместимы.
Враньё!
Чтобы играть, нужно быть прежде всего азартным математиком, аналитиком и психологом. Венди в совершенстве владеет всеми этими навыками.
Главное настрой.
Забыть всё. Забыть, что я мать, финансовый аналитик… Забыть, что я обещала себе не садиться за стол с зеленым сукном.
Это обещание было очередным самообманом.
Она просто не могла не играть – изредка участвовала в онлайн турнирах с очень небольшими банками и не бралась за крупные ставки.
Если ты игрок, это навсегда.
Никто не покинет Неверленд.
Она набрасывает плащ, повязывает шарф, спускается по лестнице, садится в машину, врубает музыку.
Отключает голову.
Игра начинается задолго до того, как ты сядешь за стол.
Покер – игра для людей, умеющих переключать внимание и не идти на поводу у эмоций. Венди старается.
Венди выключает вину, грусть, вечную усталость.
Улыбка загорается электрической лампочкой, радостно освещая путь.
Если мечтаешь о выигрыше – обязательно продуешь.