Девочки согласились. И тут, видимо, разбуженный шумом, из коридора притащился Рей, американский стаффордширский терьер – Софочкин любимец. Он громко вздохнул о тяжелой собачьей доле и уселся напротив стола, взглядом давая понять, что «маленькой» собачке не дают не только нормально выспаться, но и держат на голодном безколбасном пайке.
– Рей, скотина такая! – – Благодушно сказала София. – Ну-ка прекрати выпрашивать!
Собака потупилась и заиграла «бровками».
– Так всё, хватит цирк тут устраивать – иди на место.
И он пошел, вот только не на место, а на кухню, посмотреть, не упало ли чего со стола.
Афанасий Петрович Неподоба, жилец дома сто три по улице Первомайской проснулся ранним субботним ночером от того, что соседи делали тыц-тыц-тыц у него над головой.
Мужчина полчаса ворочался пытаясь уснуть, слушая, какой-то невозможный плейлист, в основном состоящий из тяжелого рока и композиций всем известного исполнителя Бориса Гробовщикова.
Сам, Афанасий Петрович, естественно предпочитал классическую музыку.
Снизу забарабанили по батарее.
– Только не говори мне, что этот панк доморощенный еще и на ложках играет. – Хохотнула Алиска.
– Не-е-ет, это – наш второй сосед, Афанасий Петрович. Местный поэт. – Она произнесла это с такой патетикой, что девчонки расхохотались.
– Так, народ развлекается тут как умеет, а мы чего сидим как сычихи? Давайте хоть потанцуем. – Предложила Наташка.
В половину первого ночи, дамы, раздавившие вторую бутылку вина пустились в пляс.
Музыку включать не стали, у Кости она была неплохая.
Через час приехала милиция, это местный поэт подсуетился.
Афанасию Петровичу надоело слушать тяжелый рок, сопровождаемый подвываниями и топотом соседок, отбивать по батарее ритм он тоже устал, поэтому понадеялся на доблестных работников в синей форме.
Звонок в дверь заставил наших дам поправить юбки и приосаниться. Софья пошла к двери на правах хозяйки.
– Кто?
– Откройте милиция.
– Так мы не вызывали.– Ответствовала Софья Арнольдовна, глядя в глазок.
– Понятное дело. Это к вам вызвали. Чего безобразничаете? У вас музыка? Открывайте.
Столпившиеся в коридоре женщины переглянулись, хихикнули.
– Давайте позовем тех, без кого не обходится ни один праздник. – Прошептала Алиска.
– Давайте.
–МИ-ЛИ-ЦИ-Я!!! – В три раза в полголоса проскандировали они и София распахнула входную дверь.
Судя по шуму в квартире, сквозняком захлопнуло кухонную.
Наталья поймала на себе взгляд одного из парней в форме, он смущенно поздоровался.
– Здравствуйте.
– Ой, здравствуйте. Саша, да?
– Саша.
– А что же вы Саша, в другой отдел перешли? Вы же обычно всё к нам наведываетесь?
– А я это… Товарища подменяю. Заболел он. Так это не вы шумите? – Спросил Саша, прислушавшись.
– Не мы, Саша. Не мы. Это сосед у нас.
– Саш, а может я сама схожу к Косте? – Примирительно поинтересовалась уже хорошо подвыпившая Софья Арнольдовна. – Он хороший парень, обычно раньше одиннадцати все выключает. А тут… Ну музыка-то хорошая. А вы пока перекусите, у нас тут стол накрыт, посидим, поболтаем.
Менты переглянулись.
– Если вызовов срочных нету. – Уточнила Наталья.
– А к Афанасию Петровичу зайдете на обратном пути? Скажете что он не прав? Ну честно достал уже всех.То ему то не так, то другое не эдак.
– Мы тут… Если только на полчаса зайдем… – Пробасил Саша, вваливаясь в квартиру.
– Вот и хорошо! Девочки доставайте бокалы. Я сейчас. – Софья Арнольдовна сунула ноги в сапоги и поднялась к Косте.
– Костя, привет.
– Софья Арнольдовна, здравствуйте.
– Выключай музыку, Кость.
– Ой, а времени-то уже! Простите, Софья Арнольдовна, я щас. – Парень исчез в квартире, музыка стала значительно тише.
– Там менты приехали, так что ты это…
– Петрович что ли вызвал? Вот козел!
– Ага… Кость, ты извини меня… Все равно не лег еще. Может спустишься, поможешь, у нас там дверь заклинило, и Рейка один на кухне остался. Я боюсь всю ночь орать будет.
– Да не вопрос, СофаРнольдовна, что-ж Рейку не выручить? Ящик с инструментами возьму и спущусь к вам.
Доблестные работники полиции доели пиццу, и когда Софья Арнольдовна вошла в квартиру, кто-то из четверых печально протянул:
– Да… Без музыки как-то не то.
Пискнул сотовый. Ребят снова потащили на вызов.
– Ну поедем, Наталья Петровна? Вызов.
– Конечно, Саш, только к Афанасию Петрович загляните, хорошо? А то, может ты оставайся…
– Нет, пойду я…
– Ну ладно, поезжайте. Хорошего вечера. – Попрощалась Софья Арнольдовна.
– Спасибо.– Нестройный хор голосов…
Мужчины в синей форме спустились на этаж ниже и начали звонить в дверь.
Стены в старом доме тонкие, поэтому дамы прекрасно слышали, дребезжание допотопного звонка.
– А наш поэт-то надел беруши и спать пошел. – Хихикнула София. – Ща Костик придёт, погодите.
Через несколько минут вернулся Саша.
– Это, Наталья Петровна… Кажется сосед ваш… того…
– Может и не того, конечно, но скорую бы вызвать.
– Так пусть ребята едут, а я скорую подожду. Вот и оформим тело…
– Оставайся Саш, оставайся.
Спустился Костик, выпустил радостно заскакавшего по всей квартире соскучившегося по вниманию Рея. На кухне оставалась непочатая бутылка мартини.
Костя с Сашей выпили за знакомство, а дамы – за освобождение собачки.
Приехала скорая, остановилась под окнами, завывая сиренами.
– Пойдемте, дамы. Сейчас замок срежем, будете понятыми. – Сказал Саша, выходя на лестничную площадку. Он еще позвонил пару раз и Костя помог ему срезать замок.
В квартиру первыми вошли Алиса и Саша, увидели тело Афанасия Петровича, лежащее в темноте ничком на тахте, и пригласили медицинских работников.
Включили свет.
Афанасий Петрович спал кре-е-епко.
Вошел врач, зыркнул на Сашу, подошел, неприветливо протянул ему руку для рукопожатия. Саша демонстративно отвернулся. Доктор скривился и пошел обследовать больного, проверил пульс.
А Афанасий Петрович спал кре-е-е-епко.
– Ань, – обратился врач к медсестре, – пульс есть, сознания нет. Давай фонарик.
– Вить, может приступ? – Спросила женщина, роясь в сумке.
– Да не, не похоже… – Ответил доктор, проверяя цвет ногтей.– Инсульт скорее.
А Афанасий Петрович, как вы уже догадались, спал крепко.
Витя взял фонарик, приподнял правое веко пациента и посветил в глаз.
Вот тут-то Афанасий Петрович и проснулся. Проснулся и как заорет!
– ААААААААААААААААААААААААААА!
Беруши звук глушат, он мало что слышит, но голосить продолжает.
– Саша, держи ему руки! Буйный он, не видишь? Аня, давай успокоина двойную дозу. А вы что стоите? Дурку вызывайте. Не наш это пациент.
Софья Арнольдовна, смеясь в кулачок вызвала подмогу.
Укололи. Успокоин немного путал сознание, но приводил пациента в исключительно радостное расположение духа.
– А вы знаете, я поэт. – Сказал радостно сияющий Афанасий Петрович своему вынужденному эскорту – Да-да! Поэт. Неподоба. Не знаете?
Окружающие тихо покачали головами. До приезда скорой психиатрической оставалось полчаса.
– Ну так я вам сейчас почитаю. На подготовку времени мало, поэтому буду говорить не думая. Экспромт так сказать.
– Ты изменила мне два раза… Твоей несносной красоты… Волчица мерзкая, зараза! Все это ты, и ты, и ты! – Монотонно завыл поэт Неподоба, кажется, цитируя куда более известного Васисуалия Лоханкина.
Саша покраснел. Потом побледнел, видно проняло его стихотворение, затронуло так сказать, глубинные струны души.
Он подошел к Виктору, со скучающей физиономией сидящему рядом с пациентом и в эту физиономию молча ему врезал.
– Это тебе Вить, за Машку!
– Эээ! – Витя покачнулся на стуле, потом встал, вмазал в ответ и тихо сказал:
– Слышь, Санек, ну проехали же.
– Ничего не проехали. – Еще удар в челюсть.
– Кость, звони кому-нибудь! – Взвизгнула Софья Петровна.
– Кому звонить, теть Сонь? Милиция тут, скорая– тут, психиатричка – щас будет.
– Не знаю, Костя! Звони!
Константин набрал номер.
– Алло девушка!
– У вас пожар?
– Нет, у меня тут врач с милиционером дерутся. Не знаю кому позвонить.
– Выезжаем.
А над этим всем неслись стихи.
Действительно, поэзия должна волновать кровь, пробуждать чувства, вызывать в людях отклик. Только тогда это искусство с большой буквы, а не хрен, понимаешь, на палочке.
Моя армия
– Пип! Пип! Пи-и-ип! – Сказал вечно подключенный к сети аппарат, оповестил меня о том, что московское время, как впрочем и всегда шесть часов, ноль минут и разорвал утреннюю тишину воплями гимна.
Обычно я просыпаюсь к началу новостей, но не в этот раз.
Я уснул и мне приснился известный козлобородый певец в бандане и цветных очочках, дребезжащим голосом выблеивающий «Россия священная наша держава» под музыку льющуюся из динамиков. А потом он заткнулся взглянул на меня и сказал что-то очень важное.
Я распахнул глаза под бубнежку утренних новостей и начисто забыл эту фразу.
Ну и потом закрутилось-завертелось. Дела, взрослая жизнь и прочая бытовуха.
Сходил на рынок за смесителем. Старый проржавел настолько, что проще сменить, чем в сотый раз перечитывать.
А потом на треню.
Треня это хорошо.
Мозги прочищает лучше всего остального.
Спортзал. Лето. Жара. Множество мужских и женских тел, растянуты на тренажерах как на дыбах, мучительно исторгающие тонны пота, и нескромные с точки зрения окружающих стоны.
Потом – бассейн. Затхлый влажный воздух голубой хлорированной лагуны, сморщенные пятки проплывающей мимо пенсионерки, все это одновременно раздражало и успокаивало.
После я окунулся в раскаленный воздух улицы, поправил набитый шмотками рюкзак, из которого хромированным хоботом торчал душевой шланг. Купил его вместе со смесителем, просто не мог упустить скидку. Вдохнул городскую пыль, закашлялся и зашагал к трамвайной остановке.
Тень от навеса хоть немного спасает от проникающей всюду жары.
Я сидел и ждал. Кажется, если бы рядом приземлился агент Купер со своей отстранено-благостной улыбкой, я бы заметил его краем глаза, мы бы кивнули друг-другу и продолжили сидеть неподвижно.
В сигаретном киоске вещало радио, облезлая трехцветная кошка сидела в теньке и увлеченно трепала хворостину рогоза, чуть поодаль общалось на своем языке южно-загорелое семейство. Я просто был.
А рядом сидел воображаемый агент Купер.
Дейл Купер слегка качнул головой будто бы говоря, что трамвай скоро подойдет, встал, попрощался, поправил пиджак и растворился.
Рельсы напряженно загудели.
Полупустой.
Я забрался по ступенькам и уселся у окна. Рядом со мной плюхнулся Двенадцатый доктор, поймал мой взгляд, растянул губы в улыбке, которая могла бы означать что угодно, одеревенел лицом и тоже уставился в окно.
Считается, что воображаемые друзья должны появляться в раннем детстве и исчезать в юности. В моем случае– все наоборот.
Я не псих. Я знаю, что – они плод моего воображения. Часть меня. Фрейд называл такое снами наяву.
Ладно, давай по порядку, первый воображаемый друг появился у меня лет в двенадцать, это был Аллан Куотермейн.
Летние каникулы, в них время как ирис кис-кис тягучее, и все никак не хочет заканчиваться. В память врезался желтый песок футбольной площадки, где мы с ребятами ловили стрекоз и огромных зеленых жуков с блестящими спинками.
Тогда я начал читать Хаггарда.
Мне представлялось, что старый Аллан – единственный, кому есть что мне рассказать.
Это с ним я делился планами побега из дома, завоевания мира и сердца соседки-старшеклассницы, придуманными и настоящими приключениями. Он сидел у собственноручно разведенного костра, кивал седой головой, и слушал. Иногда глубокомысленно вздыхал и говорил «хм…».
Потом появился Гэндальф из фильма и Конан Дойловский Шерлок.
Сейчас в моей голове их трое БиБиСишный кудряшка всех ненавидит стреляет в стену, Холмс-Ливанов белой рубашке злословит и корпит над очередным экспериментом, а мой личный, внутренний Шерлок ругает их обоих идиотами и беззлобно по-английски приподнимает бровь, набивая трубку.
Они втроем курят за меня. Я – давно бросил.
В комнате где дымят целых три Шерлока Ватсону нет места.
Джон Ватсон – скромный небогатый военный врач. Просто одинокий человек, который при виде дерьма и крови особенным образом складывает губы, резко выдыхает, на секунду прикрывая глаза, а после закатывает рукава, надевает резиновые перчатки и берется за работу.
За любую, пусть даже самую грязную.
Стойкий оловянный солдатик, который до соплей пьет с полковником Мораном, на чем свет костерит британское правительство и прочее мироустройство.
Еще у меня есть комната людей икс. Осталась от юношеского увлечения комиксами. Росомаха, доктор Ксавье, Магнето, Феникс, Икс двадцать три. Уж кто-кто, а эти ребята точно знают что и физическую и душевную боль можно обратить во благо.
Росомаха и старый боксер Роки отправлялись со мной на пробежки.
Ксавье и Магнето – помогали с математикой и шахматами.
К Гэндальфу я приходил с философскими вопросами.
Просыпался ночью осознавая весь ужас собственной смертности, и шел к нему.
Он говорил, что да, жизнь конечна, что даже если ты белый маг, не всегда знаешь что там за краем, а еще он говорил, что смерть – последнее и самое загадочное путешествие.
Я верил ему.
Я почти ее не боюсь.
Двенадцатый улыбается и спрашивает.
– Едешь к Сереге?
Я отвечаю. Мысленно конечно. Что я дурак, сам с собой в трамвае разговаривать?
– Yes, sir!
– Не сэр, а доктор. The доктор.
– Yes, sir. Doctor, sir. Боже, какая лажа у меня в голове, доктор. Выпиши мне что-нибудь, чтобы прошло.
– Красную или синюю?
– Может сыграешь?
Двенадцатый жмет плечами, достает из-за спины гитару и наигрывает соло. Струны послушно дрожат. Умелые сухие пальцы держатся за гриф. Я прикрываю глаза, вслушиваясь в мелодию, звучащую в голове. Nothing else matters. Чуть не пропустил остановку.
– Приехали, доктор. Выходим. – Срываюсь с места, спрыгиваю с подножки, не оборачиваясь выхожу в проулок, знаю, он идет следом.
– Эй, а каково это не иметь имени? – Спрашиваю я.
– А как это иметь имя, равное сотням других? – Он поравнялся со мной и посмотрел из-под очков невидящими глазами. – И такую же жизнь.
Ускоряю шаг, еще два квартала, и будет нужный дом. Тридцатый по улице Матросской, белая кирпичная малоэтажка хрущевских времен.
Там живет Серега, в облупленной, требующей ремонта двушке, пропахшей… Чем пахнет старая квартира? Обойным клеем, закрутками на зиму, немного канифолью, стираным бельем и чем-то еще неуловимым.
Поднимаюсь по лестнице, вдавливаю пальцем затертую коричневую кнопку звонка. Дурацкий звук слышно аж на лестничной клетке.
– Ну Серега. Ну! Открывай давай!
Шлепки босых ног по линолеуму. Сергей Ипатьев, собственной персоной пошел проверять, кто стучится в его скромное жилище с утра пораньше, то есть ближе к обеду.
Перед моим носом распахнулась дверь.
– Ну Сере-е-ега! – Тяну я вместо приветствия, рассматривая этого деятельного товарища. – Ну! Как-так то?
Товарищ еле стоит на ногах после вчерашних возлияний. Несет от него безбожно.
– Мы ж договаривались.
– А-а-а-а… – Издает он нечленораздельный звук, переступая босыми ногами. Тощие волосатые конечности торчат из безразмерных полосатых труселей, доходящих ему чуть ли не до колена. Где вообще он взял эту дедушкину радость?
– Зайду? – Спрашиваю я вслух, чувствую что ко то теребит мою штанину. Это Пеппи, рыжая, в желтом хлопковом платье со сползающими гармошкой с ног разноцветными кхм… Это сложно назвать чулками, но пусть будут они.
– Пойдем отсюда. – Ее серые глаза смотрят серьезно и настойчиво. – Пойдем. Ты все равно от него ничего не добьешься.
– Я… – Серега собирается в кучу. – Я не один, извини.
Прощаюсь, сбегаю по лестнице, стараясь не даже мельком представлять себе любительницу крепкой выпивки и семейных трусов в полоску. Нет, нет, нет! Главное не думать об этом.
– Она наверное курит трубку и носит черные сетчатые колготки. – Задумчиво произносит Пеппи.
Мы идем по улице. Безветренность держит в янтаре время, наркотический аромат жасминов такой плотный, что я кажется даже могу его видеть.
– Моя бабушка курит трубку. – Задумчиво произносит известный козлобородый певец в розовых очках.
– Это же не твоя песня. – Фамильярно обращаюсь к нему на «ты». – Прекрати.
– Ну так запрети мне! – Он мурлычет что-то про музыку регги и продолжает петь о бабушке.
Я злюсь.
Была бы у меня эта дурная привычка – сел бы и закурил.
– Иду, курю… – Блеет мой спутник.
– Борис Борисыч! – Я укоризненно качаю головой. – Здесь же дети.
– Извиняйте дядьку! – Победно рапортует он.
– Кажется у меня новый воображаемый друг. – Почти вслух думаю я.
– Эт Серега у тебя – друг воображаемый. А мы, настоящие. Верно дитя?
Пеппи согласно кивает.
Вот так я и иду по жизни.
Во главе собственной маленькой, но очень стойкой армии. Со мной Сократ и Сафо, Сенека и Аристотель, Сей Сенагон и Гипатия.
Малефисента изредка одалживает мне черные крылья, а Эовин – коня, меч и зеленое знамя Рохана.
Гэндальф и Борис Борисыч стоят за моей спиной, ворчат и помогают советом.
Хель, Грилла и Баба Яга ткут мои сны.
Моя армия умещается на острие швейной иглы.