Петля
Теор долго продирался через лес куда глаза глядят, почти не видя ничего перед собой. “Они поверят мне. Они знают, на что ты способен”. Он так ясно представлял, как Наэв перед всеми показывает залитую кровью руку. И его, Теора, сначала объявляют чужим: “Он не брат нам и не один из нас!” – а после приговаривают к несправедливой казни. Если его найдут, убьют без лишних слов, тихо и скрытно, как опасного зверя. А Наэв перескажет свою ложь Ане, и она поверит, потому что ложь Наэва сильнее правды. Больше безвыходности Теора терзала несправедливость – видели боги, такого он не заслуживал!
В тот момент он лесного пожара бы не заметил, не услышал и регинцев. А потом все потемнело перед глазами от удара.
“Не мог же он поверить, что его казнят из-за царапины! Ну что бы я сказал? Никто нас в лесу не видел, только мое слово против его слова. Уж Совет бы дознался, что на самом деле произошло.”
Наэв давно хотел отомстить, унизить, избавиться от Теора, умевшего унижать даже похвалой. Мир был бы слишком безумен, если б люди осуществляли все, о чем мечтают втайне. “Явиться к Герцогу… Перебьют всех…” Звучало, как бред, – Теор едва ли сам верил. А ведь угадал, что незваными гостями в голову Наэва закрадываются мысли, за которые стыдно. Он, конечно, не собирался губить корабли, его желания были скромнее. Одна меткая стрела, один удар копья избавил бы его от соперника. На теле Наэва уже было несколько шрамов, Теора сталь обходила стороной. И мелькало страшное намерение – в хаосе боя подкрасться со спины.
Наэв умел скрывать чувства, тэру у костра так и не поняли, что он места себе не находит. Наступила ночь, Милитар злился все больше. Сидя у котла между другими, Наэв слушал чьи-то рассказы о давних походах и косился на лес. Теор исчез, не подобрав даже лука. Когда вернется, не похвалят его за потерю оружия. “Если вернется…”. В Ланде достаточно одного глупого шага – а когда этот сумасброд вспоминал об осторожности? Наэв смеялся и что-то отвечал на шутки, и молил богов, чтобы сын Алтимара вправду был неуязвим.
Теор, наконец, поверил, что связанные руки и регинская речь над головой, – это не сон. И все остальное тоже случилось наяву. Он, лучший из лучших, попался нелепо. Попался, едва прозвучала в лесу ложь Наэва, – словно регинский берег встал на его сторону и поспешил избавиться от Теора. Уже стемнело, вокруг была какая-то опушка, а мимо тянулась не плохая для глуши дорога. Пару раз тряхнув головой, он прогнал остатки головокружения и стал узнавать местность. За годы остановок в Рогатой Бухте островитяне излазили все вокруг. Он оказался довольно далеко от места, где его схватили. И в плену. Над Теором возвышались шесть человек, поодаль привязывали коней и отдавали приказы еще не более пятнадцати. Все вооруженные мечами и копьями, некоторые – очевидно, побогаче – в кольчугах, другие защищены лишь шлемами и щитами. Внушительный отряд для устрашения окрестных деревень. Экипажу двух кораблей проиграл бы с треском.
Теора резко поставили на ноги перед стариком-предводителем, и прозвучал вопрос, которого островитянин ждал:
– Где корабль?
Региния сравнивала разбойников с муравьями: где один, там и муравейник поблизости. Теор знал, что с ним сделают. Все его чувства сегодня уже побывали на дыбе. Преданность, что внушал Остров Леса, стала ложью, в тэру давно не видел братьев. Но упрямства и гордости ему хватало, на вопрос он рассмеялся:
– Твои слуги поседеют, прежде, чем узнают что-то от меня.
Понимал, что за ночь его в кровавое мясо превратят,подыскивал дерзкие ответы на корявом регинском, и едва ли верил до конца, что к утру будет мертв. Теор не умел бояться. Дрожь за свою шкуру считал уделом других, простых тэру, что не чета лучшему из лучших. Вместо страха за плечами маячила обида: "Братья даже не узнают!"
Старик пожал плечами и равнодушно отдал приказ:
– Повесить.
Бросив Теора на землю, регинцы столь же равнодушно и буднично отправились искать веревку и выбирать дерево.
"Что??!!"
Допроса не будет, враги не запомнят его смелости – вздернут, как простого вора, и пойдут дальше. Словно кто-то рассмеялся в лицо, напомнил, что якобы сын Алтимара – не бог, не легенда, всего лишь мальчишка из разбойничьего народа.
– Вы не можете! – кажется, он вслух это закричал, когда потащили к завязанной петле. Не мольба о пощаде – обвинение. Не регинцам, а Нере-Пряхе, глупой сказке Старух, что решила задушить его своей нитью. Посмела так решить – послать ему глупую смерть, до которой никому нет дела, даже врагам. Из-за Наэва, что вернется целым и невредимым и лет тридцать еще будет гордиться своей подлостью. Ради восьми десятков бывших тэру, с которыми этой горстке воинов все равно не справиться. Ради кораблей, которые… "давно уплыли!" Теор удивился, что не подумал об этом раньше. Милитар умен и осторожен, и конечно, не остался бы в Рогатой Бухте, зная, что кто-то может это место выдать. Милитар наверняка был рад избавиться от бунтаря и смутьяна, который сам мог бы быть Выбранным Главарем.
Странное облегчение нашло на Теора. Он рванулся из рук регинцев и теперь вправе был окликнуть старика, и сказать:
– Не убивайте, я расскажу…
И посмеялся мысленно своей хитрости. До Рогатой Бухты он сотню раз придумает, как сбежать.
– … после той деревушки Теор сам не свой, его надо было лишь подтолкнуть, – Наэв умолк на миг, а потом все же произнес это вслух: – Я хотел избавиться от него. Я заставил его сражаться, чтоб потом его изгнали. Я не собирался с ним мириться.
Выбранный Главарь Милитар выслушал молча. Вместо ответа вмазал кулаком под дых так, что у Наэва затрещали ребра. Тэру, кто еще не спал, выпучили глаза – Милитара не имел ни малейшего права кого-то бить. А Наэв был ему благодарен. Было бы намного хуже, если б Главарь словами сказал, как разочаровал его любимчик.
– Один безумен, второй – дурак, и оба, словно малые дети! – пробормотал старый воин, обращаясь к самому себе. – И что теперь делать?! – приказал: – Иди за мной! Расскажешь всем, что натворил. Не знаю, где его искать, но не бросать же его здесь!
Наэв еще хватал ртом воздух и не мог ответить, что сделает теперь все. И крики сначала принял за звон в ушах. Дозорные не подали сигнала, спящие тэру проснулись от первых воплей агонии.
Близился рассвет, Наэв слишком долго решался признаться.
Стрела
Если для Наэва худший рассвет в жизни начался со внезапной атаки, то для Теора битва в Рогатой Бухте началась еще раньше – с костра.
Он попался передовому отряду ландцев, властный старик оказался самим Герцогом. Это сын Тины понял слишком поздно, когда вернулись гонцы с подкреплением в сорок человек. Потом еще человек двадцать, и еще. К полуночи количество врагов стало под стать его тщеславию, и Теор сказал себе: "Тем легче будет улизнуть". Регинцы ведь не тэру, что воспитаны в железной дисциплине. Чем их больше – тем больше неразберихи.
– Каждый камень здесь покажешь! – сказали пленнику, и он не спорил. Руки у него были связаны, ноги свободны. Двое хмурых здоровяков шли по бокам, следя за каждым его шагом – думали, что двоим по силам его удержать. Теор посмеивался над ними. Покорно вел регинцев к Рогатой Бухте и верил в непроходимый регинский лес больше, чем в любое божество. Только оторваться, нырнуть в зелень, как в Пещеру его родного острова. Он уже понял, что уроженцы побережья совсем не знают местность. Самого Герцога оставить в дураках – в другой день Теор предвкушал бы, как вечером будет хвастаться перед тэру. Ложь Наэва делала бессмысленным все, даже подвиг.
Он не догадывался и никогда не узнал, что человек Герцога слышал и видел стычку на поляне. Предводитель Ланда знал, что странного светлоглазого островитянина чем-то очень обидели свои. Герцог умел использовать случайный шанс.
Ночь была не кромешной, но достаточно темной даже, когда дева Нат разгоняла тучи и открывала в небесном окне щелку. Регинцы погасили факелы, чтоб не выдать себя, шли, едва видя на четыре шага вперед, то и дело спотыкались и глухо проклинали лес. Местом своего спасения Теор назначил овражек, достаточно глубокий и заросший. Регинцы не подозревали о его существовании, его даже днем легко было принять за обычную ровную землю. Деревья, что нашли себе место в его глубине и на склонах, походили на толпу людей разного роста. Со стороны казались единым массивом, не отличимым от зарослей вокруг. На дне трухлявые пни чередовались с гниющими стволами, трава цеплялась за ноги, как рыбачья сеть, а под тонким слоем всего этого своей вечной жизнью жила скала с коварными камнями и трещинами. Теор отсчитывал шаги. Чуть приостановился – стражи не заметили, луна уползла за очередное облако. Еще не более сотни ударов сердца – и овраг будет по правую руку. И он метнется прочь, сбив одного из стражей. Скатится вниз. Регинцы, что кинутся следом, может, и не все переломают ноги, но в темноте уж точно его потеряют. Теор умел скользить, как тень, а в чаще беглеца можно искать вечно.
Могло получиться. Не даром его называли лучшим из лучших. До исполнения своего плана он не дошел десяток шагов – и увидел огонь. Костер одного из дозорных на скале, верный знак, что корабли остались на месте. Рогатая Бухта считалась настолько уединенной, что островитяне не боялись выдать себя столбом дыма. Всякая мысль в его голове растаяла, ноги стали подкашиваться. Огонь мерцал, будто смеясь над ним, связанным и трясущимся. “Почему…? Как так…?” Хотел закричать, предупредить тэру – петля, накинутая сзади, сжала горло быстрее, чем он успел хотя бы выдохнуть. Регинцы были наготове.
Стрелы в то утро срывались, как гончие с привязи. Герцог заставил пленника рассказать о каждой кочке Рогатой Бухты и умело использовал каждую. Перед господином Ланда не даром трепетали враги.
– Спасайте корабли!
Крики накрыли берег. Сжечь корабли на чужом берегу – все равно, что отрубить противнику ноги, регинцы это понимают. Отлично вооруженный отряд выныривает из леса с южной стороны бухты, отрезает спавших на песке тэру от тех, кто спал прямо на борту или в тени судна. Пять-шесть человек стрелы пригвождают к пляжу раньше, чем они проснулись. К "Шторму" и "Урагану" теперь надо пробиваться сквозь регинские копья. Но застать врасплох – еще не значит победить.
– Инве! Алтимар! Арида!
Каждый тэру выдрессирован, как хороший конь, каждый знает свое место в боевом построении. Строятся они мигом почти без приказов Милитара. Чью-то грудь находит стрела, пока развязывал промасленный мешок с кольчугой. Другой кольчугу успел натянуть, и стрела сражает его в глаз. Многие – и Наэв тоже – кидаются вперед, подхватив только оружие, призывают богов и верят, что щит и Инве уберегут не хуже железа. Кто-то не успел и до щита дотянуться. От кораблей их отделил отряд человек в шестьдесят. Регинцы – даже рыцари – сегодня пешие, островитяне пешие всегда. Берег топчет более сотни ног, песок поднимается пылью и оседает алыми комками. Снизу вверх летят копья и камни из пращей, сверху вниз сыпятся стрелы. Один лучник срывается и бьется на земле с переломанными конечностями, пока его не затаптывают – враги или свои, не разобрать в толпе напирающих друг на друга тел. То одного, то другого бьет стрела, настигает разбойника и следом невезучего ландца, который с ним сражался, – в мешанине лучник ошибся.
Милитар рычит: "Уберите их!"
Стрелы – не самые верные слуги Мары, в битвах они чаще находят землю, чем противника. Да и кольчугу пробивает не каждая. Сегодня все иначе. Лучники, те, что шли с Теором, встали на утесе над самыми кораблями, и поливают берег, словно кипящей смолой со стены замка. Высота на их стороне.
– Саэр, Глор, Рувмар! – Милитар называет десять ближайших воинов. – Немедленно наверх! Уберите к Маре лучников!
Наэва не назвал, хотя тот рядом. Десять человек выбираются из схватки и бегут к лесу, не спрашивая, как им одолеть резервы регинцев, которые, наверняка, где-то припрятаны и попадутся им на пути. Самих лучников человек двадцать или больше. Десяток тэру едва ли их перебьют, но отвлекут на время. И тут стрела разит самого Милитара. Многие голоса горестно выкрикивают его имя, а он падает молча и, похоже, умирает без страданий. Рядом с Наэвом – тот несколько раз оступается на грузном теле Выбранного Главаря. Щитом Наэв отбрасывает врага, копьем пригвождает. Едва успевает поднять щит, накрыться от стрел. Его толкают, и древко копья ломается о некстати попавшийся камень. Обломком копья он протыкает чью-то ногу, регинец валится на него, закрывает на миг от следующего удара. По телу там и тут струятся ручейки – пота, крови, своей, чужой. Весь в песке, Наэв успевает достать меч и отсекает занесенную на ним руку. Вскакивает, цел или нет – выяснять некогда, но стоять еще может. Выбранный Главарь под ногами, регинцы и свои то и дело наступают на него. Хочется помочь – но Милитар бы строго-настрого запретил тащить его тело в безопасность в надежде на чудо. Наэв и еще два десятка тэру рядом с телом подчиняются этому невысказанному приказу.
Прибой качает чью-то голову, чье-то тело свешивается с борта. Немногие защитники "Шторма" и "Урагана" продержались, сколько могли, и это было не дольше, чем тысяча ударов сердца. Первые регинцы устремляются на борт одиноких кораблей, пару человек в обход основной схватки кидаются им помешать. Падают, не добежав. Регинец рубит мачту. Она валится с глухим стоном, свалив кого-то в воду, словно "Шторм" решил защищаться. Регинец пробивает борт. Его товарищи стоят из последних сил, островитяне в отчаяние напирают.
И тут помощь утеса своим иссякла. Наверху потасовка, вместо стрел вниз летят тела и проклятья.
Корабли уже не спасти, но разбойники рвутся вперед и, наконец, ломают строй – и регинцев, и собственный. Бой рассыпается на отдельные стычки.
Против Наэва молодой ландец в длинной добротной кольчуге, копьем не дает к себе приблизиться. Не такого отлично вооруженного и выученного противника Наэв хотел бы встретить сейчас, когда сам прикрыт лишь трещащим щитом. К молодому кидается еще один на подмогу, но скользит на песке. Одним выпадом Наэв его убивает, одновременно уворачивается от удара щита. Щит у юноши в половину больше того, которым прикрывается островитянин – щит всадника. У разбойника особого выбора у него нет, только наступать. Удар за ударом он теснит регинца в воду, не давая ему опомниться, но и не в силах нанести серьезный вред. Оба еще не выдохлись. Человек на берегу – тот, которому Наэв отрубил руку – катается по песку и что-то кричит юноше. Или просто орет от боли. В схватке он постоянно видел этого воина рядом с молодым регинцем, должно быть, он приставлен беречь господина. Корабли кто-то успел поджечь, островитянин и ландец в Море по колено, и коварные водоросли скользят под ногами у обоих. Пот льет градом, застилая глаза, летят брызги неточных ударов. Одной силой и выучкой регинца явно не одолеть. Наэв вдруг соображает, что не случайно этот знатный паренек на него набросился. Хочет отомстить за своего человека – тем лучше. Между взмахами Наэв ухмыляется, собирает регинские слова:
– Кто научил тебя промахиваться, дитя? Вон тот что ли, безрукий?
Распаренное лицо парня перецветает в багровое, он кидается вперед, не дав себе время перевести дух, – копье сталкивается с мечом, древко разрублено. Регинец пятится, выхватывает меч, явно злясь на себя. До сих пор он не совершал ошибок, но точность дружит с холодной головой. С издевательской усмешкой Наэв приглашает его: вот он я! Подходи! Ловит удар меча измученным щитом. Делает шаг назад в ответ на выпад, а в следующий миг швыряет щит ему под ноги – тот, спотыкаясь, судорожно прикрывает тело собственным щитом, меч рубит воздух. Вложив всю силу в удар, Наэв обрушивает меч на голову. Шлем погнулся, по лицу регинца льет кровь. Он оглушен, да и у разбойника все плывет перед глазами от жары и напряжения. Берег кричит десятками новых голосов. Инве знает, что там творится, пару мгновений Наэв не понимает, где суша, где Море. Встряхивается, готов перерезать парню горло и искать следующего противника. И тут его находит стрела. Впивается в бок, поначалу даже не больно.
Маре одной известно, где тэру, которые бились с лучниками, но лучники живы. По крайней мере, некоторые. Один из них только что спас жизнь молодому господину.
Наэв сделал еще пару шагов прочь, прежде, чем земля властно потянула к себе. Погружаясь в воду, почувствовал, наконец, как устали руки, как хороша прохладная вода. Понимал, что захлебывается, и было все равно. Смешно разве что – захлебнуться в воде по колено, в десяти шагах от берега. Регинец, захлебываясь рядом, не добил его. Потом регинца кто-то вытащил – Наэв смутно слышал шелест голосов и воды. Этот второй Наэва тоже не добил. Должно быть, тот преданный воин нашел в себе силы встать. Без руки и с оглушенным господином ему было не разбойника.
На тэру между тем с тыла налетел небольшой отряд, который Герцог сберег для этого часа. Удар с тыла стал последней каплей. Силы островитян были на исходе, теперь не осталось и надежды, их окружили и добивали. Им было нечего терять, и много еще ландцев заплатили жизнями за конец разбойничьего логова. Жрица Хона первая решилась скоротать время. Рассмеялась и пронзила себя мечом. Остатки тэру тут же последовали за ней, словно услышав приказ. Между Марой и лапами Герцога они даже не выбирали. Теор очнулся как раз вовремя, что б увидеть конец разгрома. Он был на утесе, будто кто-то позаботился, чтоб ему было хорошо видно. Лучники связали его, но в сумятице боя мало за ним следили. Мог бы и сбежать.
– Их не должно быть здесь! – кричал Теор незнамо кому. – Корабли должны были уйти!
Ландцы, если и слушали, не поняли причитаний на языке Островов. Тот, кто привык видеть себя лучшим, не пытался освободиться. Даже не думал об этом. Корабли-близнецы полыхали дружным заревом, Рогатую Бухту заполнили мертвые тела, которые тут и останутся, и, наверное, дадут этому месту название Бухта Скелетов. Теор смотрел с утеса и плакал, как ребенок.
Наэв цеплялся за шелково-нежный песок мелководья и жадно хватал ртом воздух. Выполз и даже кровью пока не истек – ложный камень Инве, видно, все же его хранил. Он не разобрался еще, застряла стрела в животе или в ребрах, смутно понимал, что и то, и другое скорее всего смерть. Так же смутно чувствовал боль при каждом движении. Но выполз, потому что помнил, что так надо. Стебли жесткой прибрежной травы скрыли его наполовину. Как и многие на Островах, Наэв о Герцоге привык думать как об упыре с длинными когтями, что лично разрывает пленников на куски. В полу-сознании он, как наяву, слышал истории о стальных шипах и бичах, которыми они пугали друг друга в детстве. На Острове Леса, когда они четверо шептались ночами, Наэв все надеялся, что Ана в ужасе прижмется к нему. И боялся, что она прижмется к другому. Но она слушала, не бледнея. Он впился зубами в песок, хватая реальность так же судорожно, как воздух, – только не засыпать! Регинцы обходили берег в поисках живых и троих уже нашли. Алтив, Алэд и Фалмар – следует благодарить судьбу, что регинцам не достались женщины. Наэв знал, что пленников потащат в замок, где расправятся празднично и жестоко. Знал, что скоро найдут и его. Инве уберег ему с тем издевательским смехом богов, что преследовал Наэва всю жизнь, – дал выжить и стать пленником.
Герцог оказался высоким и седовласым, прямым и величественным, несмотря на годы. Он лично возглавил отряд, что ударил в тыл и решил исход боя. Наэв вроде даже ощутил к нему уважение. Пленникам, которых бросили к его ногам, Герцог ничего не сказал, даже насмешки. Эти смертельно опасные для Ланда паразиты были почти мертвы, а, значит, не интересовали его больше. Очень давно разбойники чуть не оставили Ланд без господина, и Наэв почему-то ждал увидеть на его лице страшный шрам от той раны. Ничего подобного не было. Рядом со стариком островитянин узнал воина, которого одолел с таким трудом. Теперь без шлема рассмотрел его лучше. Да, совсем юный, года на три моложе Наэва. Он сидел на песке, выглядел, будто сейчас упадет, а посреди светлых волосах кровь запеклась кусками. Кольчугу с него тоже сняли в поисках ран на теле. Под кольчугой оказалась алая и наверняка дорогая туника. "Сын Герцога!" – догадался Наэв, заметив сходство. По летам мог бы быть и внуком. Оба белокурые, у обоих черты лица резкие, тонкие, этакие ястребиные. Среди регинцев мало сохранилось таких лиц, чуждых югу, как их далекие северные предки. Наследник Ланда сокрушенно кивал и похоже выслушивал от отца упреки. А Наэв признал, что сражался парень отлично, и победить такого воина – большая честь. "Вот старик мне и воздаст. За его разбитую голову, наверное, новую казнь изобретет".
Люди Герцога притащили еще одного пленника и спросили, что делать с ним.
Разумеется, Наэв его узнал.
А ведь еще мгновение назад казалось, что хуже быть не может…
Отныне бывший побратим Теора знал, что они не просто попались регинцам. Что это его, Наэва, Господин Морской наказывает с жестокостью, которая Герцогу и не снилась.
Сын Тины все еще что-то шептал сам себе и не сопротивлялся. Попытался наклониться к телу Милитара – его грубо толкнули вперед.
– Что ж, – сказал Герцог. – Ты нас не обманул.
Алтив первым произнес слово "предатель". Теор замер и словно резко проснулся. Что-то очень страшное вспыхнуло в его пустом взгляде.
– Что?
– Убийца своих братьев!
Алтив был ранен в шею, говорил, сплевывая кровь, и голос звучал как бульканье сквозь розовые пузыри на губах. Теор сделал шаг к нему. Что-то ломалось в нем, руки тряслись, как у спившегося, губы шептали "Нет…". Он закричал "нет" вслух – Морю, скалам. Не Алтиву, а всему, чему Алтив до последнего вздоха будет верен. Булькающим обвинениям глубин, проклятиям Жриц, всему, что чтил народ Островов, – не его народ отныне. "Ложь! Вы же сами…," – голос прерывался, слов было не разобрать. Милитару, Отцам-Старейшинам, Островам он пытался кричать, что они не смеют с него спрашивать, – и никто не слышал. И Море смеялось от имени его якобы отца Алтимара.
– Убийца своих! – повторил Алтив, и Теор вцепился ему в горло.
Герцог сделал знак не вмешиваться. Руки разбойника были связаны, но ослабшие веревки не удержали его ярость. Бывший лучший из лучших и не заметил, как парой движений управился с путами, а регинцы в ужасе дивились его силе.
– НЕТ НИКАКИХ БРАТЬЕВ… ТОЛЬКО ЛОЖЬ… ПОЧЕМУ ВЫ ОСТАЛИСЬ В БУХТЕ? ПОЧЕМУ?…
Некому было остановить Теора, как во время ссор с Наэвом. Всей мощью он вдавил полуживого Алтива в землю и задушил слово "предатель". Задушил и Алтива, но понял это слишком поздно. Он резко отпустил руки, шарахнулся от тела назад. Смотрел, как когда-то на Посвящении, медленно понимая, что натворил. Кошмарные сны стали явью, а обвинения Алтива – правдой: Теор убил своего. Смотрел долго, отрицая и принимая. Запинаясь, произнес свое обвинение Островам: "Но вы же сами убийцы… И растили убийцами нас". И рухнул на песок.
Наэв смотрел, и руки холодели не только от потери крови. Тысячу раз успел повторить: "Если б не я, этого бы не случилось". Одна подлость на лесной поляне. Восемь десятков жизней, Милитар, корабли, Теор, что был ему братом… Теору тоже конец. Если не регинцы повесят, то отомстят свои. Если руки на себе не наложит, то уж точно рехнется. Не важно теперь, по своей воле или нет он выдал Бухту. Давно в лучшем из лучших было что-то на грани, и вот надломилось. Тысячу раз Наэв признал: "Я в ответе". Отныне он знал, почему Инве сберег его. Знал, что не сдастся регинцам, – нельзя же, стольких погубив, спрятаться у Мары. За преступления судит Большой Совет, от Совета его отделяло Море и люди Герцога. Наэв отлично понимал, что должен делать.
Путь к бегству был один – обратно в Море. Меч разбойник сохранил – впрочем, сильно покореженный от удара по шлему. Улизнуть незаметно у него шансов не было, и он решил лежать, как труп, пока регинцы шли к нему, шевеля настоящие трупы. Врагов было двое, оба опасливо косились на мертвую Хону, словно ждали козней от ее духа. Наэв казался одним из многих тел, к нему шли без опаски. Один склонился – и Наэв всадил ему в горло кинжал. Толкнул умирающего под ноги второму и бросился в волны. Вода скрыла его, закружила. Мара кусала и лизала рану, довольно причмокивая, и бок страшно жгло от ее зубов. Но он должен был выжить, и не поддавался боли. Лес, этот друг и хранитель всех беглецов, обступал Бухту со всех сторон, словно стремясь удержать песчаный пляж в раз и навсегда отведенных границах. Выбраться и исчезнуть – вот только Наэв плохо понимал, в какой стороне берег. Обескровленное и лишенное воздуха тело едва шевелилось, голова отказывалась думать. Легкие так и норовили предать и затянуть воду. Об утоплении морской народ знал все. Знал, как оно начинается: с непроизвольного вдоха под водой. Легкие горели. Но он помнил, что должен выжить.
Волна швырнула его на камни, как дохлую рыбу, стрела надломилась. Он закричал и воды все-таки нахлебался, но берег был под боком. Подводные камни встретили его стеной кинжалов, исцарапали руки в кровь, корни елей плескались в воде, как спасительная веревка, которую кто-то бросил очень вовремя. Арида, должно быть, – она приходит, когда зовут. Наэв рванулся вверх и, наконец, вдохнул. Горло жгло теперь не меньше, чем рану. Откашливаясь и отплевываясь, он слышал регинскую речь, знал, что ищут по всему подлеску. Прижался к скале, наслаждаясь мигом: можно лежать и больше не шевелиться. Но это, конечно, была ложь.
Он сказал себе, что не увидит больше Ану, если сейчас не встанет. Не помогло. Сказал, что его раны – царапины в сравнении с тем, что ждет Алэда и Фалмара. И это не помогло. Тело его, казалось, уже стало частью скалы и больше не двинется. Но на Острове Леса их научили не ждать помощи, когда есть приказ. Наэв встал.
Он прошел расстояние, равное двадцати перелетам стрелы или больше, и отдохнуть себе позволил только у ручья. Не рухнул без чувств, а выбрал сухое место, где до воды можно дотянуться рукой и деревья укрывают от солнца. Еще на мгновение соврал себе – вот теперь можно не шевелиться. Потом приподнялся и занялся, наконец, раной. Если стрела пробила кишки или желудок – это смерть, да такая, что лучше заранее вскрыть вены. Но это был не самый меткий выстрел лучника. Страшную слабость и боль Наэв чувствовал, но кровавой тошноты не было, внутренности вроде остались целы. Как-то раз стрелу из его тела уже вынимали. Тогда это умелыми руками сделала Хона, напоив его меркатской смолой. Не так уж и больно. Предстояло сделать то же самое самому, да без дурмана снадобий. Что ж, Наэв отлично помнил, что не вправе себя жалеть.
После он три дня отлеживался у ручья, шепча все заклинания с именем Ариды, какие помнил. Ручей был тот самый, что видел стычку на поляне, его воды текли ядовитой памятью. Наэв отлеживался и думал об Ане. О сыне или дочери в ее животе – застряв на враждебной земле, он не сомневался, что ребенок его. Ана не унизилась бы до измены. Он повторял имена убитых, загибая пальцы, насчитал семь десятков и еще восемь. Он думал об Отцах-Старейшинах, которым все расскажет, и о своих родителях, которые, к счастью, не дожили. Наэв часами лежал, неподвижный, как полено, и лягушки принимали его за часть местности. Иногда ему удавалось поймать доверчивую лягушку и съесть живьем. Целебных трав, известных Жрицам, разбойник не знал, и все равно не смог бы собрать. Он лежал и ждал, как раненное животное, а рана затягивалась и не гноилась, потому что добрая колдунья Арида услышала его. Или же потому, что ему было двадцать лет, и выносливость его, закаленная Островом Леса, была упорней и покорней вола.
На третий день Наэв скорей почувствовал, чем услышал, шаги в зарослях. Потянулся к мечу, хотя сейчас не одолел бы и кролика. Кто-то шел через лес короткими рывками, очень тихо, часто замирая и явно решая, куда лучше наступить. Слух, менее подозрительный, принял бы его за обычные звуки чащи. Если это регинец, у него были причины идти, крадучись, если же это Теор…
Человек тоже почувствовал чье-то присутствие и остановился, наверняка, тоже достал оружие. Вышел из-за ветвей.
– Наэв!
– Глор!
Один из тэру, что пытались отвлечь лучников. Семь десятков и еще семь убитых – семь, не восемь! Глор, сын Аруты и Элната, был родом с Берега Чаек, с Наэвом вырос рядом, но друзьями они не были. Теперь обнялись, как братья.
– Жив еще, значит, не умру, – ответил Наэв на вопрос о ране. – Есть еда?
Глор с трогательной готовностью отдал ему припрятанную за пазухой лепешку. Не спросил, как выбрался Наэв, зато рассказал собственную историю спасения. То была история с рукопашной схваткой, выдавленными глазами и откушенными пальцами. Глор рассказал раз, потом снова и снова. Он резко дернулся, когда тэру положил ему руку на плечо:
– Мы здесь, брат. Все, что было, уже позади.
Глор растерянно кивнул, видно, только сейчас понял, что повторяет одно и то же. Стал рассказывать, как погибли другие. Увидеть ему довелось еще больше, чем Наэву, поэтому он говорил и говорил, сбиваясь и путаясь, временами забывая, что не сам с собой говорит, как все эти дни в одиночестве. Наэв уже понял, что думать должен за двоих, хоть второй выживший старше его и здоров.
– Нам нужно охотиться, – сказал он, когда повесть о кошмаре, наконец, выдохлась. – У тебя нет лука?
Глор обреченно покачал головой, а Наэв поспешно перебил историю о том, что сталось с оружием:
– У меня тоже только меч. Это ничего, главное, сами живы, – заговорил медленно и размеренно, будто обращаясь к ребенку, и с удивлением увидел, что это действует. Глор ловил каждое слово. – Поднимись по течению ручья. Если нам повезет, там все еще лежит лук со стрелами. Ни о чем не спрашивай, просто иди и найди его.
Лук Теора на Наэва наверняка затаил злобу, но не на Глора – тот сможет им пользоваться. Для любого островитянина или регинца забыть оружие было так же немыслимо, как забыть собственную руку. Но, если Наэв хоть сколько-нибудь понимал бывшего брата, мог поклясться – лук лежит там, где потерян, и хозяин не придет за ним, даже, если жив. Жив ли? Наэв долго не решался спросить.
– Его не убили! – жарко заверил Глор. – Я видел, как регинцы уходили. Убили стольких, а его просто бросили и пошли прочь. Почему? Не в награду же за предательство! Если он им еще нужен, почему отпустили?
Наэв, увы, догадывался, и боялся, что оставить Теора во владениях хитрого Герцога – еще аукнется Островам недобрым. Старик своего не упустит, и похоже, многое понял о новоявленном изгнаннике. Наэв заговорил снова, подбирая слова: