Масло
На четвертый день плавания Дэльфа взвизгнула: “Очнулся!”.
“Ага, регинец. Значит, ты решил, что достаточно отлежался, и готов заговорить с нами”.
Дельфина знала, что он давно не в таком глубоком забытье, как кажется. Очнувшись среди врагов, она тоже не спешила бы себя обнаружить. Лантис выбрался из шатра на корме, потом сумел встать на ноги. Страшно гордая открытием Дэльфа выросла перед ним, разглядывая, словно диковинного зверя. Регинец не обратил на девчонку внимания, пошатываясь, сделал несколько шагов и остановился, выжидая. Должно быть, палуба еще плыла перед его глазами, но левая рука привычно потянулась к ножнам – увы, их не было.
Темно-изумрудные глаза смотрели не затравленно, хотя было чего испугаться. Регинец понимал – или надеялся – что с ним так возились не затем, чтоб убить, но об островитянах ходили самые жуткие слухи. Он не знал, чего ждать, и ждал, чего угодно.
Дельфина выступила вперед ему навстречу. На самом деле, это ей было страшно.
– Кто главный среди вас, разбойники?
Мог бы и догадаться. Она ответила на медленном регинском:
– В этом рейде Выбранным Главарем объявили меня, Дельфину, дочь Цианы и Аквина.
Ее смерил оценивающий и недоверчивый взгляд. Что бы ни думал регинец о женщине–предводителе, свое мнение он оставил при себе. Он узнал разбойницу с Берега Зубов. Ничем этого не выдал, но она была уверена, что это так. И это пугало. Можно ли годами помнить лицо, что мельком видел в хаосе битвы?
– Мое имя Марк из Лантисии. Ты потопила наш корабль?
Жаль, Совет не слышит, ему бы понравилось. Ей еще предстояло объяснить Совету милосердный приказ – взять регинца с собой. Хорошо, что своих Дельфина бояться не умеет.
Он произнес без вызова, как тот, кто знает себе цену:
– В Регинии пленником считают лишь того, кого победили в битве. Если у вас, разбойников, есть уважение к этому обычаю, я готов сразиться с вашим…, – еще один насмешливый взгляд на Дельфину, – с тем, кого назовет ваш предводитель.
Она подумала: собственное бесстрашие, наверное, утешает, когда утешаться больше нечем. Острова тем и отличались от рыцарства, что не славили честный бой. Остров Леса объяснил Дельфине доходчиво, что в бою бывает победитель и побежденный – последний обычно мертв. Если б ей нужна была жизнь лантиса, она бы просто кивнула бы трем-четырем тэру покрепче. Он наверняка это знал.
– Мы сражаемся, – сказала Дельфина, – лишь ради ради добычи, а у тебя ничего нет, Марк из Лантисии. Пленники нам не нужны. Наш рейд был успешен, корабль побывает дома, а потом пойдет в Меркат. И там иди себе, куда хочешь.
Ответа она не ждала и не услышала, он сделал несколько шагов обратно и снова лег. Дельфина все же заметила – на миг в зеленых глазах полыхнуло облегчение. Ему совсем не хотелось, едва стоя на ногах, сражаться против целого корабля. А потом регинец вновь поднял голову, обернулся на Дельфину – не насмешливо, не признательно, а как-то… иначе. Словно, что-то решил для себя. Взгляд так и пригвоздил Дельфину – это решение касалось нее.
Если Марк из Лантисии надеялся, что его оставят в покое, то напрасно. Такая диковинка – регинский воин, враг! С ним можно было говорить, браниться, угрожать, хвастаться будущими победами – целое войско не защитило бы его от любопытства Дэльфы. Именно такие, как он, скоро будут удирать от нее, поджав хвост, – как же было не сообщить об этом первому недругу, который волей-неволей был вынужден ее слушать?
– Я Дэльфа, дочь Дельфины. А это – Нела.
Ей не хотелось называть сестренку Нела, Ничья Дочь. Та привыкла, что ее полное имя коротко и приготовилась ответить, почему не упоминает родителей. Но он спросил о Дэльфе:
– Где твой отец, девочка?
И она растерялась, что не часто с ней случалось. Дитя Обряда, она знала, что морской бог, прежде, чем стать ее отцом, вселился в тело Нана с Острова Рифов, но никто никогда ее об этом не расспрашивал.
– Мой отец – Алтимар, Господин Морской.
Лантис согласился:
– Да, у тебя глаза дьяволенка, – и вдруг, улыбнувшись, добавил. – Но лицо матери. Вырастешь – красавицей будешь.
Марк из Лантисии смотрел в небо. Недавно небо спустилось ближе, склонилось над ним и впервые в жизни одарило видением, которое он почти не помнил, но никогда не забудет. Женское лицо, как солнце, сияло сквозь непогоду. Не синеглазое в обрамлении черного шелка волос – нет, разбойница была наяву. Выхаживала его – он это помнил отлично. Поила каким-то зельем, от которого голова трещала меньше. Не давала захлебнуться, когда его тошнило, и потом, когда он, наконец, смог есть, разжевывала еду. В первую ночь удар по голове был совсем свежий и было ему совсем паршиво. Кажется, не приснилось – она положила руку ему на лоб и пообещала: “Все пройдет, регинец. Рана чистая, скоро затянется. Кроме головы, все цело. Тебе очень повезло”. Давно же его никто не жалел! С детства, наверное. Женщиной из тумана была то ли его мать, которой уже нет в живых. То ли Святая Дева, хоть он и не достоин Ее милости. Видение оставило в его душе чувство удивительного покоя, будто пообещав: все, что происходит с тобой, – правильно.
Настолько странно было все случившееся, что он перестал удивляться. Он просил чуда и был готов к чуду. Если бы сам Господь пришел за ним по воде, если б демон Алтимар утянул его в ад, – он был готов. И встретить ту самую синеглазку казалось само собой разумеющимся. Морская Ведьма. Ну, конечно. Кем еще могла быть хозяйка колдовского говорящего меча? Видение свыше назвало ее ведьмой без обвинений, словно ему самому оставило судить. Она крепко спала, сидя рядом с ним, и лантис без помех ее разглядывал. Искал в мягких чертах знаки порока или обмана. Но она выглядела обычной усталой женщиной. Усталой, потому что была к нему очень добра.
Небо не слепило сегодня обжигающим зноем, как обычно летом. Оно колыхалось, как крашеное полотно и казалось легким и хрупким. Весь мир был приветливо-новым и таким щемяще красивым, каким он бывает только весной; только в юности, когда зарождается первая любви; и еще после смертельной опасности. Марк из Лантисии плыл неведомо куда на корабле заклятых врагов, возглавляемых Морской Ведьмой, – и не ощущал даже капли страха. Если б ему рассказали об этом приключении лет пятнадцать назад, он сбежал бы из дому еще раньше. А месяц назад сказал бы, что спокойствие его можно объяснить только ударом по голове. Ему действительно было все равно, где он теперь окажется. Даже боль в не зажившей ране встречал с радостью, потому что боль означала жизнь.
Он не стал спрашивать, зачем островитяне его спасли, догадываясь, что паренек из лодки сам не знает, что на него нашло. Марк тоже щадил раненных противников, когда мог. Дал себе зарок никогда больше не сражаться против островитян, и решил, что этого достаточно. Благодарить не собирался. Разбойники все равно оставались ему врагами, но теперь он готов был признать: морские дьяволы – люди. Пусть, язычники и грешники, проклятые Богом, но из плоти и крови, такие же, как регинцы. Ну, хотя бы девчонка, что сидела возле него и рассказывала о своих будущих победах над Регинией, – Марк так и не сумел на нее разозлиться.
И женщина, которую называют Дельфиной. Толпа сильных мужчин подчиняется ей беспрекословно. У нее есть дочь, но волосы не покрыты, как у девушки, ее считают супругой божества – то есть, дьявола. И она прелестна – никакая вражда не помешала бы Марку залюбоваться красивой женщиной. Видно, чары ее столь искусно сотканы, что опасности он не ощущает. Морская Ведьма – просто женщина. И разгорался озорной огонек, зрела шальная мысль: так ли уж отличается островитянка от регинок?
“Что за тревога во мне, Господин Морской? Не знаю, с чем сравнить, но не могу сравнить с Морем”.
Стоя у борта и глядя в морское зеркало, Дельфина видела Мару. Многое вправе требовать богиня, из чьей крови создано Море, но Дельфине она не приказывала, а просила. Что именно – Дельфина еще не поняла, но начинала догадываться. Странная мысль сегодня не давала Дельфине покоя: она знала, что красива. Нан, ее первое воплощение Алтимара, не появлялся больше на Обрядах, навещал ее лишь, чтобы повидать дочь. Дряхлым Нан еще не выглядел, но, видно, решил, что для женщины в самом цвете он стар. На Полнолунном Мысу островитянку ласкали другие, вне мыса у нее не было мужчин – Дельфина даже не задумывалась, почему. Раньше не задумывалась. Она еще красива, еще молода. Она знала это прежде, но сегодня – через Дэльфу – услышала от регинца. И зачем-то особенно тщательно расчесала смоляные волосы, расправила складки туники. Неужели – для него? Женщина еще не готова была это признать.
К вечеру Марк из Лантисии снова поднялся, прошел по кораблю, с любопытством осматриваясь, сел на регинский сундук. Он ни с кем не заговорил, но Дельфина спиной чувствовала его взгляд. Все дни она сама меняла повязку на голове, знала, что ее руки умеют не причинить лишней боли, а теперь вдруг стала искать себе оправдания, чтобы не подходить к нему.
Но, все-таки приблизившись к регинцу, Дельфина встретила любопытство, а не враждебность.
– Я видел твой корабль в шторм, вы тоже чуть не утонули. Если ты ведьма, то неискусная.
Она криво усмехнулась. Поблагодарить что ли за такую похвалу? Занялась повязкой, но ловила себя на желании немедленно отдернуть руку, убежать. Интересно, удавалось ей хотя бы скрывать это? Наверное, не слишком. Когда, закончив, Дельфина хотела встать, он вдруг схватил ее за руку, удержал, и она позволила, что-то непреодолимое ощутив в его хватке. Что-то неизвестное ей, похожее на власть…
Лантис долго рассматривал ее, всматривался, словно пытаясь понять, потом спросил:
– Неужели это тебя боится берег?
Дельфина улыбнулась, понимая, что вблизи выглядит совсем не грозно. Хорошо все-таки, что она не похожа на матушку Маргару.
– Неужели, женщина, тебе не бывает страшно?
Она вспомнила шрамы на его теле, и тоже спросила:
– А тебе?
– Почему тебе нравится убивать нас?
Дельфина хотела сказать: “А тебе – нас?”, отбить неприятный вопрос, как щитом отбивают меч. Имела полное право так поступить – лантис и сам оборвал достаточно жизней. Но она вдруг так отчетливо вспомнила: разоренные деревни, ее выстрелы без промаха, перерезанные круды на Тихой Дороге… Она не сумела ответить.
Она убежала на другой конец корабля, чувствуя, что щеки горят, как у девчонки. Тэру радостно гребли, предвкушая дом, Дэльфа бойко препиралась с Ирисом (“Да послушай же, упрямая девчонка, что говорю!”), в воздухе витало ощущение скорой суши.
Дельфина вцепилась в борт, переводя дыхание. И почему ей понадобился чарующий взгляд этого регинца, чтоб так остро ощутить на себе кровь? Каждая ее стрела, попавшая в цель, – страшное преступление перед Дэей, матушкой всего живого.
Оправдывает ли ее то, что ни к кому, даже к гиганту, она не испытывала ненависти? Едва ли. Мертвому все равно, о чем думал убийца. Но Острова ведь никогда не давали Дельфине выбора, просто воспитали так же, как бабок и прабабок, – в этом она мало чем отличалась от женщин Побережья. Среди тэру были созданные для такой жизни, были и те, кому она совсем не подходила. Кокетка Меда охотно оставалась дома. Тихая послушная Нела неужели научится убивать? И Теор – ведь и он тоже, хотя мало кто это понимал, особенно он сам. Родиться бы ему в Регинии, не сыном рыцаря, сыном пастуха, и никогда не прикасаться к оружию. Да и сама Дельфина предпочла бы ловить рыбу и растить детей. Но на Островах не было иной судьбы, кроме рейдов и набегов. Может, надо было проиграть Посвящение, как Акора? Мысль не показалась кощунственной – видно, совсем с ума сошла.
Марк из Лантисии, регинец…
Смущение – вот что испытывала Дельфина, прикасаясь к нему. Неведомое прежде чувство. Месяцы на корабле с мужчинами не располагали к стыдливости, а ее лекарское искусство – тем более. Всех тэру она действительно считала братьями, даже Нана, от которого родила. Но Марк – он совсем другой…
“Я приглянулась ему”. Жрица отлично понимала, как он на нее смотрит. “Словно уже раздевает”. Если кто-нибудь и смотрел так раньше, она не замечала. Она легко могла бы сказать, что она сейчас для человека, успевшего проститься с жизнью в крушении. Дельфине самой было известно это сладостное чувство минувшей опасности, это торжество – жив! Значит, Море по колено, и нет запретного и невозможного, и саму жизнь хочется обнять за то, что продолжается. Так почему бы не обнять прелестную разбойницу, загадочное существо, женщину-врага? Все равно что чашу до дна за свою победу. Его Дельфина понимала – а себя? Отчего не спокойна, как вода, а тает, как масло на солнце?
– Удивительно, Морская Ведьма, что хвалю злейшего врага моей земли. Но я еще с виланского берега хотел тебе сказать: ты достойно сражалась.
Марк откуда-то появился у нее за спиной – с каких пор к ней, Выбранному Главарю, воину Островов, можно приблизиться незаметно? Дельфина не решилась обернуться и снова на него взглянуть, иначе выдала бы себя с головой. А, впрочем, со ста шагов можно было разглядеть, как она трепещет.
– С Бартом трое мужчин бы не справились, но ты не отступила перед ним. И победила.
Она растеряно, как девочка, спросила:
– Это… хорошо?
Куда, во имя Инве, ей было отступать тогда? Разбойница всегда признавала, что особой храбрости ей не дано. Барт, стало быть, – вот как звали громилу. Дельфина на всякий случай уточнила:
– Он ведь не был твоим другом? – и зачем-то стала оправдываться: – Он не оставил мне выбора…
На Острове Леса учили скрывать от врага слабость – сегодня она забыла все, чему учили. Саму себя забыла, будто околдованная. Регинец снова коснулся ее, покрыл ее лежащую на борту руку своей, словно имел на это право, и Дельфина не отпрянула – а значит, дала ему все права. Вот так в битве отступают и признают поражение – самое время просить пощады.
“Алтимар… о… Алтимар…”
Не ответит ей сегодня Море. Каждый мужчина, что коснется Жрицы, будет лишь воплощением бога – Тина, пока была молода, помнила эту мудрость и редко спала одна. Старухи не доискивались, служит ли она богу или услаждает себя. Но она-то не Тина. И Марк из Лантисии – кто угодно, но не Господин Морской в человеческом облике, не часть ритуала. Совсем не то, что Дельфина выбрала на всю жизнь. Как мало понадобилось ей, чтобы первый в жизни раз заглядеться на мужчину земного, из плоти и крови! Всего-то – человек, не похожий на тэру. И воля Мары. “Судьбу свою оставь себе”, – говорил ей когда-то Морской Господин. И бесполезно уверять себя, что это безумие.
Над Морем сомкнулась ночь.
– Когда корабль доберется до Островов?
– К рассвету, – ответила Дельфина, сидя рядом с ним. Она сама пришла на корму, а, значит, сдалась окончательно.
– А когда соберутся в Меркат?
– Когда скажет Совет.
– Каков на вид твой дом, Морская Ведьма? Я должен узнать его среди других, потому что меня туда пригласили.
Дэльфа, конечно. Нашла себе игрушку!
– Я не прогоню, – сказала Дельфина.
Это было все равно, что сказать “да”. В начале плаванья женщина подложила ему под голову свой плащ вместо подушки – плащу предстояло сослужить еще одну службу. Марк накрыл им Дельфину, оградив от всего мира, притянул ее к себе.
– У тебя нет мужа, островитянка?
– Есть.
– Где он?
– Повсюду, – сказала она. – Но только не здесь и не сейчас.
Под ними волны притихли, замерев, над ними ветер перестал надувать парус, не смея вмешиваться. Море, взявшее столько жертв, его отпустило и теперь благословляло. Мара смотрела издали, как короной, увенчивала – жизнью, наградой, Дельфиной.
Кипящим был прибой в Полнолунные ночи, жаркими руки Нана и других, что ласкали ее, как воду, и она, как вода, поддавалась и ускользала. Неземными были волны Алтимара, что обнимал ее руками Моря. Водой была ее любовь, огня она прежде не знала. Марк из Лантисии, данный ей штормом, чужой всему, что было ей родное. Гореть, и сгорать, и сжигать – этого раньше Дельфина не знала. Жизнь всесильная, победившая, ложе, где не умер, – что как не алтарь Жизни?
“Смотри, Мара! Это воля твоя, и приношение мое тебе – на алтаре Жизни”.
Он называл ее самой красивой на свете, клялся ей и благословлял бурю. Все так говорят, лаская, и Дельфина знала, что от Марка из Лантисии слышит эти слова не первой, не последней. Пусть – разве жаль солнцу своего сияния? Разве нынешний миг перечеркнут сотни других мгновений? Дельфина отдавать создана, не отнимать, не разрушать – и потому ее не убить, не разрушить.
Растерянные тэру подталкивали друг друга, обмениваясь единственным словом – “Смотри”. Тех, кто спал, разбудили. Кто-то огрызнулся на Лана: “Так значит, один регинец не опасен?!!!”. Жрице Алтимара никто не указ, кроме Старших Жриц, и, когда под утро Дельфина – растрепанная, взмокшая, счастливая – выбралась из шатра, ее встретило лишь натянутое молчание. Она даже не заметила. Как впервые, увидела тихое Море, темно-изумрудное, и темно-изумрудное небо. Новый мир, ее мир. Спасибо тебе, Мара…
А впереди уже маячил Остров Кораблей, которому предстояло великое изумление.
Уголь
– Остров Кораблей, – показал Теор на грубом рисунке, что начертил углем на куске полотна. – На Островах почти всюду неудобное дно, Гавань всего одна, там же верфи и склады, – он помнил имена всех судов разбойничьего флота, но никогда раньше не задумывался, сколько кораблей у Островов. Оказалось, более двух сотен. – Охрана? В Гавани ее нет, разумеется. От кого им охранять собственные корабли? Остров мало заселен, рыбных мест поблизости от причала нет. Если твои люди, господин, высадятся ночью, вы успеете поджечь Гавань прежде, чем разбойники проснутся. Вот Остров Совета, – рука переместилась по рисунку к северо-западу. – Здесь сокровищница, сюда попадает летняя добыча. Стража там стоит лишь ради обычая. Остров Обрядов к югу от Острова Кораблей. Там нет никого, кроме сумасшедших баб, уверенных, что с ними говорят боги. А деревянная палка-Дэя увешана золотом.
– Не поверю, – всплеснул руками Луэс Норлитский, седовласый вассал и соратник Герцога, – что среди разбойников еще не было охотников украсть все эти сокровища, лежащие без охраны!
Теор посмотрел на него, как на глупого ребенка:
– Господин, у Совета много ушей и глаз. Любой, кто живет не по слову Старейшин, внезапно умирает так, что и тела не найти. А все будут говорить, что произошел несчастный случай.
Это было разумное объяснение, в которое верили регинцы, и Теор верил. У Совета есть доносчики и палачи – эту половину правды он охотно признавал. Вторая половина заключалась в том, что тэру действительно очень редко нарушают закон. На совести самых закоренелых возмутителей спокойствия – вроде Тины – десятки проступков, но ни одного преступления.
Совещание происходило в личных покоях Герцога. В центре комнаты соорудили временный стол, положив доску на козлы. Обычно здесь толклись слуги и пажи, они даже ночевали на полу в комнате господина. Сейчас все лишние уши прогнали прочь. Рядом с сеньором стоял огромный детина – не воин, как ни странно, а прославленный аскезой и добродетелью брат Элэз из обители Святого Фавентия. Господин Ланда сделал его своим духовником, подолгу беседовал с ним о вечном и допускал на все советы. Герцог восседал на удобном резном кресле, остальные – трое приближенных и Гэрих размещались на табуретах. Островитянин рисовал карту, стоя. Старому Луэсу господин доверял, как самому себе; Даберту, сеньору Вермии, не доверял вовсе, но не мог обойтись без поддержки самого могущественного из своих вассалов. Даберт, в свою очередь, не выносил Карэла Сильвийского и всех сильвийских выскочек, включая юную Герцогиню Маду. Он охотно напомнил бы, что был против союза с Сильвом, который закрепили браком ландского наследника с этой девицей. Еще охотней Даберт – хитрец, но не бог весть какой воитель – уклонился бы от похода, оставив морских чертей дьяволу. Благо, его земли далеки от Побережья. Но открыто идти против своего сеньора он не смел. Карэл, один их бесчисленных сыновей сильвийского герцога и брат Герцогини Мады, готов был Даберту словом или мечом доказать, что какой-то вермийской барон не смеет презирать Сильв. Не смотря на все прежние трения между Сильвом и Ландом.
Напротив Теора сидели три столпа интриг, от которых голова шла кругом. Наука улыбаться врагу и помнить о выгоде была совершенно не по силам разбойнику с Островов. Ему было почти жаль Герцога, что вынужден править этой псарней вассалов. Для вечного изгоя все было проще – его ненавидели всегда и все, от Гэриха до последней дворни. Чужак и враг, которого приходится терпеть. Задира, для которого нет законов. Непредсказуем, не управляем, как адское пламя на воле. Челядь боялась Теора, Гэрих понимал, почему такого прогнали свои же. Легко верилось, что он вправду сын дьявола Алтимара, хотя сам Теор говорил об этом, смеясь. Он даже не смеялся, как все люди, а заходился безумным хохотом и не мог остановиться. Замковый капеллан уверял, что этим человеком владеет злой дух. Гэрих полагал, что дело в крепком вине, к которому островитянин прикладывался слишком часто. И сегодня успел нализаться.
Гэрих заставил себя думать о походе. Чего ждать от Совета, когда на его землю вторгнется враг? Из слов Теора выходило, что на Островах власть принадлежит трем Старейшинам, которые всегда единодушны в решениях. То есть, достаточно умны, чтобы прилюдно не спорить. Да еще в каждой деревне есть уважаемый человек, руководящий местной жизнью. На воинственных Островах, оказывается, нет единого военного предводителя – отличная новость для захватчика, который сумеет застать Острова врасплох. Гэриху Ландскому предстояло сделать это, как только будет готов первый регинский флот. По всему побережью Ланда рубили тысячи деревьев в жертву будущей войне.
– Сколько человек на Островах?
Изгнанник развел руками:
– Никто не считал.
– Ты не считал! А Совет ваш отлично знает, сколько народу посылает в набеги и сколько припасов закупает в Меркате.
Разбойник мог приблизительно сказать, каково население его деревни и сколько всего деревень на Большем. Чуть подсчитав, Гэрих решил, что на Островах наберется менее 30 тысяч человек. Это около 8 тысяч воинов, если учесть женщин, – а Теор очень не советовал о них забывать. Даже в лучшем случае войско Ланда будет уступать островитянам в численности. Внезапность – великая сила. Но ландские воины не привычны к Морю, большинство укачает, и одному Богу известно, как они будут сражаться сразу же после многих дней пути. “Островитяне привыкли к вылазкам, а не к войне, – утешал себя Гэрих. – И они – пешие”. Разбойники всякий раз бегут от рыцарской конницы Ланда, это и есть главный козырь его армии. Вот только перевезти на судах столько лошадей – если не безумие, то все равно не малая авантюра. Гэрих слышал о завоевателе, которому удавалось подобное, но тому, кажется, не было нужды плыть так далеко.
– Расскажи про Меркат, – приказал Герцог. – Разбойники торгуют с ним. Насколько Меркат с ними дружен?
– Хочешь знать, – ухмыльнулся Теор, – придут ли они на помощь? Захотят ли богатеи оторваться от своих любовниц и любовников ради Островов? Меркатцы любят шелка, вино и заумные речи, а в бою словно разодетая шлюха.
– Тогда почему Меркат до сих пор не завоеван?
Теор пожал плечами. Об этом он раньше не задумывался и впредь не собирался.
– Вы не сможете захватить Острова, – сказал он, – но вы можете их разорить. Вы должны прийти осенью, когда корабли уже укрыты в сараях, поля засеяны, а амбары полны награбленного. Сожгите все, что горит, разрушьте все, что построено, – провел рукой по рисунку, размазывая уголь, будто предрекая Островам судьбу. – Сожгите корабли – без них эти клочки суши станут ловушкой. Здесь, – указал он на Гавань, – вся их жизнь, душа морского разбоя. Уничтожьте ее.
Теор бросил взгляд на узкую полоску окна, сквозь которую просвечивало серое небо. Сейчас тоже осень, и Гавань, может быть, в этот самый момент радостно встречает “Славу Инве” или “Скакуна”. Бывший тэру отошел от стола, забился от всех подальше. Будь пол земляным – начал бы всаживать в него кинжал между пальцами. Разговор сеньоров бродил вокруг какой-то осиротевшей наследницы и туманного договора с Сильвом. Теор едва слушал, как господа перебрасываются упреками. Всадить в кого-нибудь кинжал отчаянно хотелось. Пол, усыпанный сухими лилиями и ирисами, сочился слабым запахом мяты. То была новая прихоть старика – застилать пол не только камышом, но и благоуханными травами. Мята непрошено напоминала о прошлом. Платья и волосы сестренки пропахли травами, как и руки Маргары. И даже стены в доме Тины всегда увешены сухими пучками. В Гавани сейчас друзья и родные обнимают друг друга. Принесут жертвы Алтимару, устроят пир. А его, дитя Островов, лучшего из лучших, даже не вспомнят! Ни повзрослевшие, когда-то влюбленные в него девчонки, ни родная мать, ни Наэв, сделавший его изгнанником. Этот, наверное, уже нашел новую жену. У Теора все темнело перед глазами от ненависти, от одного воспоминания – Наэв. Тот, кому когда-то он бесконечно верил, должен не просто умереть. Тот, кто все отнял, должен потерять все, а потом уже сдохнуть. Или остаться жить – это еще хуже, изгнанник точно знал. Его воображение изощрялось в поисках мести. Он насмотрелся всякого, пока был наемником и разбойником, очень много натворил и жалеть разучился. Когда-то лучший из лучших не желал убивать, теперь же выдумывал казни одна другой страшнее – для бывшего брата и всех, кого он любит.
Карэл, как обычно, клянчил помощи для незадачливого батюшки, хотя тот сам обещал помогать походу. За Сильв Теору довелось повоевать, ему многое хотелось сказать о Кристэне Длинном, как его называют.
– Глупый осел сильвийский…
Лицо Карэла вспыхнуло всеми оттенками бешенства:
– Да как ты смеешь, морское отродье…
Разбойник вскочил, а потом уже сообразил, в чем виноват. Он говорил на языке Островов, но языки похожи, сын Кристэна его понял. Схватка – так схватка, так даже лучше. Теору было все равно, сколько вооруженных слуг на него набросится, лопнет терпение сеньоров сегодня или завтра. На Карэла он посмотрел с тем непреклонным вызовом, который еще Главаря Милитара приводил в ярость.
– Победа вашего проклятого Ланда зависит от меня. Я все смею.
Если играть – то только с огнем, если дразнить – то дракона. Изгнанник с иступленным азартом проверял, как далеко может зайти, а Новый Замок, всплескивая руками, прощал ему одну выходку за другой, чтобы однажды припомнить все сразу. Оскорбить второго по могуществу феодала Регинии – неужели слишком мало? Герцог продолжал изучать рисунок, лишь жестом дал понять, что перебранка ему мешает. Гэрих давно мечтал повесить разбойника, но и он вынужден был запрятать подальше ярость. Прикрикнул на Теора, как на слугу. Обратился к Карэлу, стал убеждать, что пьяный дурак не стоит его злости. А все потому, что Теор прав – от него в значительной степени зависит успех похода. И поможет упрямый дьявол только добровольно, если решит молчать – никакие пытки не сломят. Этому сумасброду позволено куражиться, сколько угодно, лишь бы вырыл Островам достаточно глубокую могилу. Никогда не поздно и его туда столкнуть.
Демонстративно вложив Зуб в ножны, Теор сел. Он действительно был пьян, но не достаточно. Даже, когда он ночью валится на лежанку и уже не чувствует, как его женщина стаскивает с него башмаки, – все равно не достаточно. Во всей Регинии не хватит вина, чтобы забыть обо всем.
Тихо, сквозь зубы Теор повторил на родном языке:
– Сожгите душу Островов. Так же, как Острова сожгли мою душу…