Пехота и лучники стали первыми гостями Мары. Регинские стрелы в невыгодном положении, им приходится бить снизу вверх. Пешие регинцы, обсыпанные стрелами лучниц, лишь испытали тэру на прочность и были довольно легко отбиты. И вот строится клиньями рыцарская конница.
Марэт и Ив ведут великолепного жеребца, на которого Гэрих пересядет в последний момент. Оруженосец неплохо защищен железом. От клинков кольчуга сохранит его почти наверняка, да и стрелу может удержать, если лучник не слишком близко. Ему страшно не за себя. Марэт уже сто раз сказал, что островитянка не иначе как приворожила его друга. Гэриху Ландскому не ведомо, что начатая им война переплела две судьбы. Пришпорив коня, призывая святого Фавентия, Молодой Герцог устремляется вперед.
Всадники движутся заостренными колоннами, поначалу медленно, лишь на последнем рывке пришпоривая коней. Скачут вспороть строй островитян. “Словно кинжалы, – сравнивает Алтим. – Словно зубастая волна”. Копье его уже полакомилось пешими, отправив кого-то в регинский рай. В крови бродит звериное исступление с животным страхом пополам. Инве непобедимый! Какие огромные кони! В набегах он привык иметь дело с крестьянами и теперь всей шкурой осознает разницу. И тем громче вместе со всеми орет:
– Стоять на месте!
Одни клинья меж тем опережают другие. Самые ярые вояки устремляются вперед, чтобы налететь на врага первыми, – тем самым, ослабляя общий удар.
– Они что, спятили???
– Славы ищут, – объясняет Норвин. – Стадо боевых баранов!
Ему, Алтиму и любому островитянину не понять: какая ж это слава – приказ нарушить! Если и есть среди регинцев человек, которому этого тоже не понять, то это Молодой Герцог. Он клянется шкуру спустить с героев, особенно с Карэла, который ему дорог.
Целой толпой льются с холма лучницы, бегут от леса и реки, со всех сторон с четкой миссией – целиться в лошадей. И в Молодого Герцога, если будет такая удача. Перед первой атакой женщины, сделав выстрел, со всех ног удирали от регинской пехоты. Теперь им велено не спешить.
– Не тратить стрелы зря! – орут Выбранные Главари. – Стоять! Подпустить этих тварей ближе!
Меда, Дэльфа, Виа, сестры Наэва, дочери Арлига – женщины медлят, сколько возможно, выпуская стрелу за стрелой. И Нела – конечно, и она здесь. Иначе и быть не могло. Мальчишеский наряд, кинжал и меч на поясе, натянутый лук – Ив не отличит ее от других тэру, даже если увидит. Сердце заглушает стук копыт, разум отказывается верить. “Нас сейчас затопчут!”. Всю жизнь приемыша Островов готовили к войне, но в белокурой головке не укладывается, что смерть в сотне шагов смотрит тысячей разъяренных лиц. Ее стрелы настигают чьих-то лошадей. Всадники летят на землю, и горе тем, кто оглушен и не может встать. Других пожирают ямы-ловушки, острые колья встречают провалившихся лошадей, а всадники становятся легкой мишенью. Мара не успевает повсюду, а Нела глохнет от стонов, ржания, клятв и проклятий.
– Так-то! Еще один! – визжит Дэльфа, упиваясь битвой. – Еще! Эх, жаль, Тины здесь нет!
Конечно, затопчут, Нела ведь знает, что заслужила это.
Первые всадники достигают холма, одни приносят смерть, других убивают. Не просто убить человека, скрытого под щитом и длинной кольчугой. Алтим в центре, он слышит вопль регинского торжества “Карэл!”, издали видит молодого рыцаря, который с горской воинов теснит правый фланг. Стрелы и ловушки потрепали регинскую атаку, но не свели ее на нет, вслед за первыми героями холм штурмуют остальные. Юноше в кошмарах будут сниться приближение железных людей, холодный пот и инстинкт спасаться. Кто побежит – тот трус, ничтожество, регинская девка! Кто побежит – тот мертвец, потому что сила воинов на холме в непробиваемом единстве. Алтима удерживает на месте не столько разум, сколько привычка исполнять приказы. Четырех-копытная лавина налетает на копья первого ряда, разбивается на поединки, где-то отступает, где-то прорывает стену и месит людей в кашу. Алтим хотел быть на гребне удара – он именно там, потому что тэру, стоявший впереди, упал под ноги регинской зверюге и теперь захлебывается кровью из раздавленной грудной клетки. Умирающее доказательство, что кольчуга не спасает от веса боевого коня. Рыцарь, успев сломать копье, орудует мечом, чудовище под ним лягается, кусается и топчет упавших. И, наконец, распоротое Мечом Волн, заливает воинов кровавой пеной, падает вместе с всадником. С воем, руганью и рычанием тэру добивают рыцаря, придавленного конем. В других местах сбитым и стащенным с седла всадникам иногда удается встать и даже выбраться.
Два человека в Зеленой Долине уверены, что битву им не пережить. Это Нела, ждущая кары богов, и Луэс Норлитский. Это предчувствие, о котором знает лишь исповедник старого сеньора, вроде вести свыше – час пробил. В разгар боя не до предчувствий, и смерти он, в отличие от Нелы, не боится. Пусть смерть боится его. Стрелы обошли стороной, противник повис на его копье, не достав своим. Оставив позади немалый урон, Луэс невредимым скачет за прикрытие пехотинцев, передохнуть и сменить коня. Чувствует и уязвимость врага, и уважение к врагу – морские дьяволы и даже их женщины держатся достойно. Жаль, что это сплошь язычники, которым гореть в аду. Жаль, что между Островами и Регинией возможна только война.
Женщины бежали с направления удара в последний момент, но продолжают сыпать стрелами от реки – благо, вязкий берег для конницы не подходит. Долго стрелять им не дает подоспевшая регинская пехота. Нела, к ужасу своему, оказалась среди лучниц, что слишком далеко ушли от холма и теперь вынуждены обнажить мечи. Лицом к лицу она еще никогда не убивала! Через секунду девушка на земле, и кто-то намерен пригвоздить ее копьем. Не помня себя, она визжит, зовет Ива, а голова ее противника меж тем неестественно клонится набок, из шеи льет поток. Он падает, в последний миг хватая Нелу мертвыми руками.
– Вставай, регинка, – над Нелой не Ив, а Сильвира, старшая дочь Арлига и Выбранный Главарь лучниц. Регинкой назвала вроде бы беззлобно. У девочки из Лусинии нет выбора – только вставать спина к спине с сестрами и отбиваться.
Прежде, чем лучницы прорвутся на холм, она первый раз зарубит человека.
– Итак, – подвела итог Тина, – нас оставили на закуску. После победы им нужна будет красивая казнь. А кого-то приберегут, чтобы повесить в Регинии. Не меня, конечно, не для того кинжал храню. Что приуныли, сестры? Вы, что, мечтали умереть от старости?
Теор наедине с бочкой вина. “Как всегда”, – скажет Эдар Монвульский. Сеньор медлит покончить с ним только потому, что видел морского дьявола в деле. Такой способен пять – шесть воинов положить прежде, чем будет убит. Слишком большая цена за ничтожную жизнь. Люди сеньора не мешают островитянину заливаться вином, что приготовлено ко дню святого Фавентия. Пьяного надеются легко одолеть. Теору смешно, а на благоразумие плевать. Он осушил до дна чашу, потом вторую – залпом, словно воду. Третью. Всю жизнь вино действовало на него невозможно медленно, сегодня это некстати. Уже двенадцать лет некстати. Ему осталось поквитаться с Наэвом и Дельфину спасти, даже против ее воли. И пусть регинцы делают с ним, что угодно.
Бывшая сестренка готова умереть за Острова – иного он и не ждал, и все-таки чувствует себя брошенным, как ребенок. Эта сумасшедшая выбрала даже не смерть, а какую-то надежду! А что предпочла бы Ана, будь она здесь? Теор слишком любил Ану, чтобы ее недооценивать, он понимал: швырнула бы ему в лицо его пощаду и его любовь, отправилась бы в петлю вместе с Наэвом. Тысячу раз выбрала бы Наэва, а не его. Четвертая чаша. “За тебя, Ана!”. Изгнанник надеялся, что душа ее вспоминает о нем хотя бы с ненавистью. Если б явилась хоть во сне, упрекнула! Но Теору давно уже не снились сны, спал он все меньше и меньше. Ночная тьма – словно песок, на котором воображение рисует картины. Детство, юность, его невозможная жизнь бродяги, наемника, потом разбойника, главаря безжалостной шайки. Наэв, предательство, месть – и так по кругу. Давно пора сойти с ума – регинцы и считают его безумцем, и, наверное, правы.
Теор отшвырнул чашу, в который раз опустевшую, словно та больше всех была перед ним виновата. От вина начинало мутить, но он все еще был отвратительно трезв.
Ну вот. А теперь пора сны наяву сделать правдой.
Пока Гэрих был в лагере, пленников запирали в домах, но Эдар Монвульский нарушил его приказ. Велел на улице вбить крепкие столбы и намертво привязать к ним двоих оставшихся мужчин. Эдар охотно перебрался в освобожденный дом вместе с личной охраной, слугами и островитянкой Урсой для утех. Столбы были вбиты ровно на том месте, где стоял прежде Малый Каэ, словно в насмешку. Хотя регинцы едва ли понимали, что эта поляна символизирует для жителей деревни свободу. Перед Теором двое оставшихся тэру – Наэв и еще один намного моложе. Сын Тины знал его ребенком, но имени не вспомнил. Регинцы приготовились к интересному зрелищу.
Теперь только изгнанник разглядел, как мало осталось от двадцатилетнего Наэва, которого он помнил. Перед ним связанный человек, измученный ожиданием, не спавший боги знают сколько суток. Старый. Даже волосы местами уже побелели – а ведь Наэву чуть больше тридцати. Он молчит и смотрит в землю. Молчит и Теор, улыбаясь страшной улыбкой. Молодой пленник не выдержал первым:
– Что тебе надо?
Бывший тэру взглянул на него равнодушно:
– От тебя – ничего. Ты доживешь до казни в Ланде.
Наэв, помнится, всегда обладал терпением охотящейся кошки. Нарывался на ссору, но перед Выбранным Главарем всегда оказывался не он, а Теор виноват. И вот Теор стоит и ждет, хватит ли бывшему приятелю выдержки теперь. Задаст ли вопрос.
Не хватило.
– Что ты сделал с моими детьми, зверь?
“Зверь, значит. Что ж, бывший братец, добро пожаловать в ад”.
– Задушил! – рассмеялся изгнанник, и глаза вспыхнули безумием. – Как щенков паршивой шавки. Вот этими руками переломил шейки твоих мальчишек. А теперь спроси, что я сделал с твоей женой и дочкой, я расскажу.
Наэв почему-то не пытается вскочить, как Теор ожидал, наоборот, замирает. Прижимается к столбу, словно его пригвоздили колом в грудь. Срывающимся голосом произносит:
– Ты врешь…
– Что принести тебе в доказательство? Голову? Ручонку? Старшего или младшего? Ты же не ждал от меня милости! Мы друзьями не были, никогда – ты это сказал в лесу, – за волосы отдергивает назад голову связанного, будто собираясь перерезать горло. Достает кинжал, но лишь оставляет на шее Наэва кровящую полосу. Хохочет: – Думаешь, убью тебя теперь? Ну давай, проси убить. Знаешь, как сеньоры мстят тем, кого по-настоящему ненавидят? Выкалывают глаза и отпускают. И скитайся веки вечные по Регинии, как выброшенный пес!
Он отходит назад и видит, наконец, то, что хотел увидеть.
Как Наэв беспомощно рвется из веревок.
Как ломается и сдается, и умоляет сказать, что это ложь.
Теор повернулся и пошел прочь.
Он все знал про отчаяние – упиваться бы мыслью, что враг его испытает это чувство сполна. Торжество Теор ощущал, радость – нет. Наэв вдребезги разбил его жизнь, этого не исправить, можно лишь растоптать осколки.
Бывший островитянин не понимал, зачем понадобилось ему опережать события. Говорить раньше времени, что дети мертвы. Его шайка в Монланде чего только не творила, но собственноручно ему еще не приходилось убивать ребенка. Мог бы, конечно. Наэв, Гэрих и сам Теор в этом не сомневались. Молодой Герцог верил, что разбойник только и ждет удобного случая свернуть шеи его сыновьям. Морской дьявол подначивал его страх. А мальчишки Теора обожали, прибегали к нему, обходя любой запрет. Господам Ланда он казался упрямей мула, а мальчикам стоило лишь попросить вырезать им дудочку или рассказать про битву – и он охотно сдавался. Потому что только эти трое не смотрели на него, как на чудовище.
И Дельфина не видела в нем зверя, говоря: “Я знаю тебя”. Дельфина – единственный человек на Островах, который его не проклинает. Юродивая дурочка, что видит лишь свои мечты, верит тому, чему хочет верить. Она в доме Наэва, месть свершится на ее глазах.
Он резко тряхнул головой. Ему ли, безжалостному убийце, сомневаться?
Теор бегом преодолел расстояние до бывшего дома Наэва, вошел. Намерения читались на его лице, женщины резко вскочили. С кровати на него указала совсем юная женщина с перевязанной ногой, вскрикнула клекотом раненой чайки. Узнала? Теор не помнил ее в битве за деревню, а вот ей, похоже, было, что вспомнить. Перед дверью прямо под ногами у него оказался двухлетний малыш – он с любопытством уставился наверх, не ощущая опасности. Сын Наэва? А может, и нет. Теор до сих мало разглядывал пленников, демоны знают, сколько среди них детей и чьих. Или это уже не имеет значения? Тина меж тем метнулась вперед, отпихнула ребенка, встала между сыном и Тэрэссой:
– Пока я жива, ты их не тронешь!
Рядом с ней – и почти одного роста с коротышкой – встала старшая девочка Наэва. И даже монландка за их спинами вся подобралась для борьбы, прижала отчаянно вопящего младенца. По лицу было видно, что детей из ее рук выдрать можно только вместе с руками. Теора ее жалкая решимость забавляла. Нашел же Наэв, кем заменить Ану! Раненная пленница, наверное, не понимала, что делает, но попыталась сползти с кровати и тоже защищать малышей. Ее мягко удержала Дельфина. Сама же Дельфина – единственная, кто могла бы ему дать хоть какой-то ему отпор – плечом к плечу с другим не встала, даже не взглянула на бывшего близнеца. И он не решался поднять глаза на бывшую сестренку.
Теор не признал бы, что растерялся в час долгожданной мести. Что теперь? Меч вынимать или задушить, как обещал? Когда Тина выхватит кинжал и будет за чужих детей драться насмерть – ему, конечно, ничего не стоит ее оглушить. Но ударить собственную мать, уже старуху… Лучший из лучших против женщин, которых он сильнее втрое даже всех вместе. Настолько нелепо и мерзко это выглядело, что не верилось. “Вот сестренка и не верит…”.
Теор перевел взгляд на девочку, которая явно собиралась подкатиться ему под ноги, как только он сделает шаг. А потом – боги знают, на что она потом надеялась. Укусить? Вцепиться в волосы? В гениталии? Оружия у нее не было. Совсем малявка, но Остров Леса знает свое дело. “Значит, умрет первой…”, – решил он с сожалением, будто кто-то решал за него. Дочь Наэва, сомнений быть не могло. Даже амулет на шее тот, что Наэв носил.
Словно кинжал в спину, Теора настигла мысль: монландка слишком молода, чтобы быть матерью этой девочки! Он почувствовал, что задыхается. Не своим голосом приказал:
– Подойди.
И тогда, сбоку от себя, услышал голос Дельфины:
– Ана, милая, делай, как он велит.
За часы, минувшие со смерти Санды, Ана не произнесла и пяти слов, но совершенно преобразилась. До Посвящения она не имела права одеваться в женское, поэтому сегодня сняла мальчишеский наряд впервые. Взамен нашла лучшее из того, что не унесли регинцы, – рубаху Тэрэссы и нежно-зеленую шерстяную тунику матери. Волосы тщательно расчесала и украсила ожерельем из ракушек. Когда Тина спросила, для кого это она старается, для встречи с Алтимаром что ли, девочка (убедившись, что Тэрэсса спит), серьезно ответила: “Да”.
Ана очень смутно знала, кто такой Теор, но не удивилась, что он указал именно на нее. Сделала шаг вперед, остановилась перед ним. Он приказал:
– Назови свое имя, – хотя уже знал ответ.
– Ана, дочь Аны и Наэва.
Дети и взрослые в доме перестали существовать для изгнанника, осталась только девочка. Почему же она не боится?! Неужели, как Санда, верит, что ее судьба – лишь воля богов? Как верила в каждом рейде ее мать. Будь он проклят, Остров Леса! Растерянно и беспомощно Теор произнес:
– Ты не можешь быть ее дочерью! Ана была… светлой… совсем другой. А ты похожа на вороненка!
Девочка ответила отчетливо и без всякого выражения:
– Если б матушка была здесь, тебя бы настигла ее стрела.
– Да. Она не промахивалась…
– И я не промахнусь, когда лук добуду.
Теор наклонился к ней, тихо спросил:
– Тебе говорили, как она умерла? Я был там… случайно. Я отдал ее тело волнам. Просто… хотел тебе об этом рассказать.
Развернулся и выбежал, оставив потрясенных женщин. Стражи у двери пожали плечами: безумен, а Ана едва слышно повторила: “На вороненка???”
Ее дочь! Теору почему-то и в голову не приходило, что у Аны мог остаться ребенок. Что это меняет?
Убегая от самого себя, он метнулся в ближайшее строение – сарай с рухнувшей крышей. Прижался пылающим лицом к сырым деревянным стенам. Расправиться с мальчишками, а девочку не трогать? Дитя Аны, последняя память о ней. Голос демона внутри – удивительно похожий на голос Дельфины – напомнил: “Она и Наэва дитя. Пополам ее разрежешь?”. Ничего на свете предатель не боялся, кроме сомнений. Двенадцать лет вытравливал в себе любое чувство, кроме готовности идти до конца, колебания хуже пытки. Будь она проклята, девчонка!
Он резко оторвался от стены. Все, что было у Теора священного, – это память о любимой. Но к чему память, которая причиняет боль? Ана сама выбрала это ничтожество, этого труса, сама отвергла лучшего – и при жизни, и после смерти. Словно давая клятву, Теор произнес вслух: “Если б жива была – мне досталась бы силой”. Мир от его слов не рухнул, да он знал давно: мир удивительно прочен, любое зло и любое горе на себе носит. Дети Наэва не виноваты – а что плохого сделали Островам крестьяне с разоренного Побережья? Сколько таких неповинных на счету каждого из тэру, даже Дельфины! Острова сами когда-то приказали ему убивать, а жалеть запретили. Для себя разбойник давно решил, что совесть – она вроде женщины, и невинность теряет один раз. И кто потом укажет, где граница между злом дозволенным и зверством? Аны нет, но живет плод ее ошибки. “Скольким регинцам девочка придется по вкусу? У тебя на глазах, Наэв!”. Будто с кем-то споря, Теор возразил: “Но она же совсем дитя, даже Белых Лент еще не носит”. И рассмеялся: “А какое дело регинцам до этих белых тряпок? И монландка его сгодится для забавы. А потом принесу ему головы сыновей”. А почему же нет?! Теора, словно регинского дьявола, устали проклинать. Его совесть давным-давно шлюха, сбившаяся со счета, и у всех его врагов и союзников – не чище. Если боги и существуют, они не вмешаются, как не вмешивались никогда. Нет ему достойного противника, никто не остановит – так что же может ему помешать? Наэва он ненавидел так же сильно, как самого себя, и мстил сразу обоим.
Теор вышел наружу, сделал пару шагов к дому Наэва. И без всякой внятной причины замер, словно сама земля вцепилась в ноги: “Я знаю тебя…”. То ли камни, то ли Море – наверное, он и вправду с ума сходит или слишком давно не спал. “…лучше, чем ты сам себя знаешь…”. Эхо подхватывает: “…лучше…лучше…”. Как чужие, услышал свои мысли и намерения – и ужаснулся. Как впервые, увидел разоренную деревню, виселицы, регинское войско. Берег Чаек в руках заклятых врагов. Себя, готового растерзать все, что еще не уничтожено. Закрыл глаза, зажмурился. Открыл. Регинцы не исчезли. Теор отступил назад, как загнанный зверь, вжался в стену сарая.
– Что же я натворил?…
Чудо
Стена на холме трещит по швам. Грызет страх, берут свое усталость и потери. Сказывается и разница в вооружении, ведь рыцари прикрыты щитом от шеи лошади до бедра всадника, а щиты островитян меньше в половину. Гэрих бросает в бой то конных, то пеших, не давая тэру передышки, в то время как его воины могут перевести дух и сменить коней. И Гэриху, и Арлигу ясно, на чьей стороне перевес.
Позади мужчин, в относительной безопасности, Нела закрывает лицо руками:
– Больше не могу!
Плачется она Дэльфе, остальные не станут слушать. Дэльфа здесь, Меда и Виа здесь. А где же Сильвира? Подняв заплаканные глаза, Нела видит трех дочерей Арлига вокруг Отца-Старейшины, разговора не слышит, но все ясно по их лицам.
– Нет…
Лучницам просто сообщают, что Сильвиру заменит следующая по старшинству сестра Рисмара.
– Нас перебьют, – прижимается Нела к Дэльфе горячим лбом. – Я знаю, что перебьют…
Дельфина говорила ей, что страх – это просто желание жить, и стыдиться здесь нечего. Но она не смеет поднять глаза даже на Дэльфу, которая жалеет ее и рвется в бой. На Дэльфу, которая, как и Алтим, видела гибель родных и по-прежнему ничего не знает о матери и об Ирисе. Даже самой Дэльфе вряд ли ведомо, что она чувствует сейчас, кроме жажды рисковать головой.
– Рано или поздно нас рассеют и изрубят по частям, – говорит Арлиг помощникам, и голос его почти не выдает, что одной дочери больше нет. – Это только вопрос времени. Я вижу лишь один выход…
На противоположной стороне долины чествуют Карэла, ставшего героем. Молодой Герцог бранит его на чем свет стоит, тот лишь смеется.
– Где прячется их господин? – вопрошает он, переполненный лихим азартом. – Что за честь рубить это отребье, которое даже псам моим не ровня? Раз нет у них рыцарей, пусть выходит против меня Арлиг или хотя бы его сыновья!
– У него шесть дочерей, упрямый глупец!
Карэл неистово хохочет. Дочери? Тем лучше. Пусть выходят все шесть сразу. Воины слышат его и смеются, хлопают себя по причинным местам, обещая каждую морскую сучку насадить на копье. Пришпорив коня, Карэл вылетает на открытое место – всем лучницам мишень – и зовет на бой главаря разбойников. И Морскую Ведьму. И дьявола Алтимара, который ее бережет. Монладнец со шрамом в задних рядах войска крестится и дрожит от страха, армия выкрикивает славу сильвийскому рыцарю. Гэрих с трудом сдерживается, чтобы не пустить в ход кулаки. Клянется повесить как предателя любого, кто еще раз нарушит порядок.
– И тебя тоже, родственник! Понял меня?
Карэл ничего не понял, а Гэриху известно, как быстро погибают горячие юнцы.
У Арлига теперь пять дочерей, и три из них в Зеленой Долине.
– Я вижу лишь один выход, – говорит он помощникам. – Мы не можем просто отступить, потому что нас перебьют, едва сдвинемся с места. Поэтому приказываю выбрать пять сотен мужчин и сотню лучниц – и пусть задержат регинцев, сколько смогут. Да будут эти сотни жизней жертвой Маре за всех своих братьев.
О жизни самого Арлига не может быть и речи – он уйдет с основными силами и Островам еще послужит.
– Бросьте жребий, – велит он растерявшимся помощникам. – Сами решите, кто из вас останется здесь. – Он произносит как можно громче, чтобы слышали тэру: – Все мои дочери пусть будут среди выбранных лучниц!
Регинцы видят какое-то оживление на холме и гадают, что там происходит. Слова Арлига быстро облетают войско, Главари отбирают людей, некоторые – как Алтим – вызываются добровольно, но у большинства нет выбора. Проходя мимо Нелы, Рисмара безнадежно качает головой, и Дэльфе, сколько бы та ни просилась, отказывает. Норвин и многие из тех, кому предстоит отступать, лихорадочно стягивают кольчуги, чтобы отдать их лучницам. Многие – как Дэльфа – клянутся быть поблизости и прийти на помощь тем, кто выживет.
В последний раз ряды тэру оглашаются кличем “Алтимар!”.
“Алтимар, Господин бескрайнего…”
Гэрих может клясться и грозить, но порядка в его войске несравнимо меньше, чем у противника. Дисциплина исчезает, когда толпа островитян устремляется с холма на регинцев. Никакой слаженности действий. Приказов Молодого Герцога никто не слушает, да он и не понимает толком, что происходит. Как могут разбойники добровольно покинуть позицию и атаковать? Рождается и мигом расходится слух, что к островитянам явилось подкрепление, даже Гэрих верит поначалу. Тэру выбрали момент, когда всадники отдыхали, а пехотинцы только готовились к атаке – ошеломленные, они сразу и не разобрали, что противостоят им всего несколько сотен. Часть пеших отступила назад, а горячие головы, вроде Карэла, бросились в битву напролом сквозь своих же бегущих. Паника и неразбериха, минутного преимущества островитян достаточно, чтобы Карэла стащили с коня и проткнули. И над всем этим ликующий вопль “Алтимар!”. Затея Арлига удалась полностью, сотни выиграли время для тысяч.
А потом Мара явилась забрать свое.
“… Господин просторов и далей, Господин мой! Я, твоя Жрица, я слышу зов моего меча, слышу слезы моей дочери. Я заперта и никому не могу помочь – это так. Но это не так! Не правда! Я принадлежу Островам, Общине, тебе, я жива – и прошу жизни. Многих жизней прошу у твоей матушки, которая за каждым придет в его время. Алтимар, да свершится чудо!”
– Мертвецки пьян, – докладывают барону Эдару. – Он свалился возле частокола, и даже труба архангела его сейчас не разбудит.
Очень хорошо. Морской дьявол Теор больше не станет раздражать сеньоров.
– Зарежьте, как свинью, – приказывает Эдар своим людям. – Каждый предатель пусть найдет такую смерть.
Зеленая Долина заслужила название Алой.
Разбойники, что прикрыли отход остальных, сражались, как те, кому нечего терять. Регинцы бились, как бьются в шаге от победы.
Дурацкие мысли порой закрадываются в голову Луэса Норлитского. Теперь, когда избиение окончено, он думает, что в любой битве побеждают вороны, волки и бродячие псы. Думает, как странно видеть в луже крови Карэла, которому жить да жить, а себя, старика, – невредимым. Смерть сегодня много раз заигрывала с ним. Он был отрезан от свиты, сбит на землю, поднялся и сражался, как в лучшие свои годы, сумел вновь вскочить в седло. Когда все уже позади, возраст Луэса напоминает о себе. В рощице, скрывшей от врагов и своих, он дает себе передышку, снимает шлем, откидывает кольчужный капюшон. Осеняет себя крестным знамением. И обнаруживает вдруг, что вырезаны не все разбойники. В пяти шагах от него, забившись под дерево, плачет морская сучка. Ровесница его младшей дочери, черные волосы неровно срезаны, не по размеру кольчуга и пронзительно синие глаза. Такие, говорят, у Морской Ведьмы. Она не бежит, а Луэс наставляет на нее копье, но медлит заколоть.
– Я не хотела целиться в лошадей! – всхлипывает девушка, словно не понимая, что говорит с врагом. – Регинцев я убиваю охотно, но так жалко лошадей…
Она кажется слегка не в себе. В том ступоре после опасности, когда уже все равно. Луэс насмотрелся сегодня на островитянок, знает, чего стоят их стрелы. Но, Господи, как же он, поседевший в битвах рыцарь, пронзит заплаканную деву шестнадцати лет! Думает: ее и без него прикончат не сегодня, так завтра, и это будет правильно, ведь всякое семя дьявольского народа – враг, а живая душа. Все предки Луэса и он сам так считали. Но и ей, девушке с другого берега, твердили с рождения: регинец – это просто мишень для стрел. Одних лет с его дочерью и тоже чья-нибудь дочь.
– Беги, дурочка. Своему отцу передай, что он безумен, раз отпустил тебя сюда.
– Мой отец – Господин Морской, – шепчет Дэльфа вслед старому воину. Она, как и обещала, вернулась искать друзей. Резню она видела во всех подробностях.
Луэс шагом едет прочь и думает, что он совсем стар и глуп, раз жалеет девчонку. Его мысли прерывает стрела сзади, в голову – напрасно он снял капюшон. Падая с коня, он еще успевает представить, как островитянка опускает лук и улыбается сквозь слезы.
– Как исчез?! – орет Эдар Монвульский. – Как он мог исчезнуть?!
Воины виновато опускают глаза, сами гадают, что произошло. Теора, которого они собирались убить, нет в лагере.
“Я прошу у тебя чуда, Господин мой. Я прошу у тебя надежду”.
Остаток дня разбитое войско идет через лес в сторону Западного Берега. Идут разрозненными отрядами, многие отстали, и не сосчитать, велики ли потери. Нела намеренно потерялась, но некому ее хватиться.
– Вестник, Отец-Старейшина!
Один из тэру, переживших избиение в Зеленой Долине, – из шестисот выбралось меньше пятидесяти. Взгляд измученного человека так и вскипает при виде Старейшины, так и жжет невысказанным укором: “Разве это было необходимо???”.
– Теперь у тебя лишь две дочери, – кратко сообщает посланец, имея в виду двух самых младших на Острове Леса. Рисмары, что недолго пробыла Главарем, кудрявой Эльты, четырнадцатилетней Имы, прошедшей Посвящение этим летом, нет между выжившими. Гонцу и остаткам свиты хватает ума ненадолго оставить Арлига в одиночестве.
В Зеленой Долине оруженосец медлит, прежде, чем принести Гэриху Ландскому печальную весть, уже не первую за сегодня.
– Карэла нашли, господин. Он жив пока, но лекарь говорит, задето легкое…
Герцогиня Мада любит младшего брата, Гэрих всегда тепло относился к этому юноше, которому на поле боя уютней, чем среди придворных интриг. Луэса Норлитского Гэрих почетал почти, как отца. Дорого его войску дался успех. Хоронить убитых, кроме самых знатных, придется на земле Островов, и могилы будут осквернены, как только отчалит регинский флот.
Ив опять куда-то подевался, подле Молодого Герцога другой юноша, заменивший Рэна.
– Господин, разбойников видели поблизости. Они ждут возможности вернуться за ранеными. Благородный сеньор Даберт приказал своим людям оставаться на поле битвы всю ночь, чтобы любой живой разбойник достался только воронам.
Гэрих кивает молча и устало. До самого заката регинцы будут искать на поле битвы товарищей и добивать противников – едва ли разбойники найдут кого-то живым к ночи. Но они придут, и будут обходить воинов Даберта или биться с ними в темноте, и утром в Долине станет больше трупов. Островитяне никогда не бросают своих.
Армия Молодого Герцога оставалась в Зеленой Долине еще двое суток, слишком усталая, чтобы идти дальше. Пленных допросили и умертвили в день святого Фавентия, оставив солдатам лишь немногих женщин.
А чудо, о котором молилась Дельфина, все же произошло. Ночью, накануне праздника святого Фавентия, среди мертвой долины.
Алтима нет между теми, кого пронзили, зарубили, растоптали, кого найдут слишком поздно. То ли Меч Волн его хранит, то ли Алтимар, в честь которого он назван, – но Алтим из тех пятидесяти, что живы и вернулись помочь другим. Битва обошлась ему лишь в несколько легких ран. Он слишком молод, слишком измучен всем, что видел, и потому не считает пока, что повезло. Над телом каждого убитого друга Алтиму кажется, что боги смеются, а не милуют. Должно пройти лет двадцать, должны родиться и вырасти его дети, чтобы однажды по-настоящему ощутил: жизни могло и не быть.
Чудо настигает юношу, когда он и не надеялся уже найти кого-то живым. Груда тел шевелится и окликает его:
– Брат…
Голос женский, почти детский. Он шепотом уверяет тэру, что теперь-то все хорошо, стаскивает с нее трупы, отбрасывает сломанный лук. Видит сначала руку, судорожно сжавшую кинжал, потом ее – щуплую девочку-подростка, дождавшуюся спасения. Она в сознании, а, значит, помнит о самом главном:
– Ко мне можно прикасаться, брат. Я не ношу Белые Ленты. Еще не ношу, – признается она со стыдом. – Но я прошла Посвящение!