Навстречу звезде

День двенадцатый, 30 августа

Проснулся рано утром. От журчания воды в реке очень хотелось в туалет, тело затекло, болело и замёрзло. Остатками воды я прополоскал рот и проглотил её, так как вчерашняя попойка давала о себе знать. Теперь у меня было направление движения, но было не ясно, как мне начать двигаться по нужному азимуту. Я подошёл к лодке, вёсел в ней не было. На дне лежал окровавленный булыжник. Так вот чем меня приложили. Я потрогал свою шишку, на ощупь всё было совсем не страшно. Мне ничего не оставалось, как сесть в лодку и плыть вниз по течению в надежде наткнуться на населённый пункт, из которого я смогу выдвинуться на север.

Я отломал самую длинную и прямую ветку от дерева, рассчитывая на то, что когда будет нужно, она послужит мне хоть каким-то орудием для управления лодкой. Положив свой рюкзак на дно лодки поперёк сидений и шест параллельно ему, я лёг в лодку. Выглядело это, наверное, как похороны аборигена северных народов древности. Оставалось только ждать огненной стрелы. Меня несло течением в неизведанное. Мимо проплывали радужные плёнки и пластиковые пакеты, следы человеческого благополучия на умирающей планете. Изредка были слышны голоса ворон и кваканье лягушек. Солнце иногда пробивалось сквозь затянутое тучами небо, освещая мой миниатюрный баркас.

Как же легко было просто плыть по реке, не видя эту копошащуюся в грязных мыслях в грязном городе жизнь. Качаться на волнах, высматривая постоянно меняющиеся образы в облаках. Колыбель, плывущая между землёй и небом, укачала меня. Я проснулся в разгаре дня от стука колёс мчащегося надо мной поезда. От неожиданности я резко встал и чуть не перевернул лодку. Надо мной был железнодорожный мост. «Вот этим транспортом-то я и воспользуюсь», – решил я. Осталось лишь доплыть до какой-нибудь станции.

Подумать только, я абсолютно выспался. Впервые за много дней я чувствовал в себе силы. Я не галлюцинировал, глядя в отражение в реке, не испытывал страха, закрывая глаза. Вот настоящее лекарство от всех болезней – путешествие. Побег от опротивевшего образа жизни, сводящего с ума.

Через полтора часа из-за поворота реки показались дома. Облезлые двухэтажные панельные дома, типичные для небольших посёлков при узловых станциях железной дороги.

Я поспешил опробовать свой шест, чтобы причалить. Первые минуты получалось не очень успешно. Я лишь раскачивал лодку на воде, не приближаясь к берегу. В этом деле, как оказалось, как и в любом другом, нужен был опыт. Лишь вспомнив картины с изображением старинного города, испещрённого каналами, я понял, как действовать, встал ближе к корме и довольно быстро посадил лодку на прибрежную отмель.

На берег я вышел подальше от посёлка, опасаясь того, что владелец лодки мог меня разыскивать. Направившись сразу через заваленные мусором луга к асфальтированной дороге, ведущей в посёлок, я усиленно растирал ссохшиеся от крови сосульки волос. Привлекать внимание местных не входило в мои планы. Посёлок был чист, в отличие от берега реки. Повсюду клумбы, выполненные из старых покрышек. Палисадники домов также украшали разноцветные поделки из мусора. Лебеди из тех же покрышек, грибы, ёжики и поросята, вырезанные из пластиковых бутылок, дорожки между цветами были выложены бутылочными крышками. Приспособленчество, наверное, самое яркое и уникальное качество человека. На улицах было пустынно, бредущие старики не обращали на меня внимания. Пара детей на старых велосипедах обернулись на меня и уехали прочь, жужжа примотанными к крыльям велосипедов отрезками пластика. Наконец я дошёл до центральной улицы посёлка. Она соединяла площадь перед зданием администрации и привокзальную площадь. Вдоль улицы были всё те же мусорные клумбы и редкие чахлые ёлки. По обеим сторонам размещались здания всех основных поселковых организаций: суд, прокуратура, полиция, почта и банк. Своего рода поселковый downtown. Я быстро прошёл вдоль всех этих зданий к вокзалу. На привокзальной площади стояли два автомобиля такси, в котором мужчины с суровыми лицами сосредоточенно грызли семена подсолнуха, изредка переговариваясь между собой в открытые окна. Вокзал, судя по состоянию кирпичной кладки, строился не менее двухсот лет назад. Его уже пора было относить к памятникам архитектуры. Выщербленные временем стены были густо выкрашены светло-зелёной краской. Тяжёлая дверь входа в вокзал поддалась мне со скрипом, эхом разнёсшимся по пустому зданию. Я поспешил в туалет, чтобы отмыться от сажи, крови и всего, что меня испачкало за прошедшие сутки. Освежившись и напившись железистой на вкус воды из-под крана, я устроился напротив большой выцветшей карты в углу вокзала. Мой желудок уже болезненно ёжился от голода. Я достал из рюкзака сыр и засохший уже хлеб. Дешёвый сыр показался мне каким-то невероятным изысканным деликатесом. Изучая карту с набитым ртом, я понял, что нахожусь на станции Тубан. Сюда железная дорога приходила с запада, а отсюда петляла на север до станции Мегрец. После на восток. Меня это весьма обрадовало: добравшись до нужной мне станции, я преодолею две трети намеченного маршрута. Намеченного пути к спасению.

В кассе вокзала полудремала над газетой пожилая женщина. Я попросил её продать мне билет на ближайший поезд до нужной мне станции. Она, будто не выходя из своего состояния забытья, совершила несколько манипуляций на компьютере и выдала мне пластиковую карточку со штрих-кодом, номером маршрута и названиями начальной и конечной станций. Расплатившись, я направился к белоснежному терминалу, стоящему у входа в вокзал. Это устройство было как будто из другого измерения и совершенно не вписывалось в окружающий пейзаж. Этот разнобой в развитии науки и инфраструктуры всегда меня поражал. Технологически мы можем летать к другим планетам, опускаться на дно океанов, создать суперкомпьютер размером с игольное ушко. Но при этом большинство людей живут в бараках с выгребной ямой, а дети пинают на загаженном пустыре скомканные грязные пакеты вместо мяча, рискуя в любой момент проткнуть себе ногу использованной иглой от шприца или порезаться о битое стекло. Так и этот терминал гордо сверкал своим корпусом посреди разваливающегося здания, демонстрируя рационализм в освоении средств железнодорожных управлений. Подойдя к голубому экрану терминала, я вставил карту в считывающее устройство и моментально получил ответ.

– Ваш поезд находится в шести часах пути от станции Тубан. Опоздание от расписания составляет пять минут, в пути вам будет выдан комплект постельного белья и две порции чая. Время в пути по вашему маршруту составит пятьдесят три часа.

«Поразительный диссонанс», – подумал я, слушая эхо от терминальной оповещающей системы в старинном зале вокзала.

Шесть часов ожидания. Я прошёлся по периметру зала. На одном из сидений, расположенных вдоль стен, кто-то оставил местную газету с колонками памяти об усопших, рекламой и парой статей о бытности посёлка. Решил досконально изучить её, чтобы скоротать время. В первой статье говорилось о безуспешном поиске местной женщины, которая ушла в пятницу вечером на вечеринку. Там её все видели, а вот как она ушла и почему не добралась до дома, оставалось неизвестным. У неё дома остались маленькая дочь и престарелая мать, нуждающаяся в уходе. Вторая статья рассказывала о новом чудесном средстве от астмы – бича современного общества наряду с раком и СПИДом. Средство представляло собой аппарат, распыляющий некую жидкость. Его следовало поставить дома и включать на ночь. Далее следовали некрологи с молитвами за упокой души – очень странная рубрика многих газет. Для чего родные, близкие, рабочие коллективы платят газетам за такие колонки? Для кого? Последующие страницы газеты пестрели рекламой. Предложений было масса. Строительные материалы, услуги различных фирм, множество объявлений об установке суперновых окон с встроенной солнечной батареей, что позволяло на летний период отказаться от центрального энергоснабжения и экономило много денег. И это объявление вновь вызвало у меня сарказм. Вновь этот диссонанс. Ветхие довоенные бараки с инновационными окнами-батареями. Что может быть логичней для нашей системы? Разве что предлагать греющую стельку для дырявых осенних ботинок. В городах это безумие можно увидеть во всей красе. Когда мальчик, страдающий гиподинамическим ожирением, с улыбкой и хот-догом в руке летит по пешеходной дорожке на новеньком гироскутере, который родители купили ему, чтоб он не мучился от одышки. Или приобретение технологии умного дома, которая позволяет управлять всеми системами жилища с мобильного телефона. Включать или выключать свет, вентиляцию, воду и тому подобное, но всё это в радиусе пятидесяти метров от приёмника. Такая покупка полезна для инвалидов, но для здоровых физически людей – сумасшествие.

Газета была мной прочитана. И я направился ещё раз насладиться акустикой зала и благами технологий у белоснежного терминала. До моего поезда оставалось ещё четыре часа. Когда я находился у информационного аппарата, в вокзальную дверь вошли двое патрульных. Осмотрев зал, они окинули меня презрительным взглядом. Двигались вальяжно и почти синхронно. Прошли к кассе и о чём-то разговаривали с кассиршей. Я уже уселся в углу помещения и, глядя на потолок высотой, наверное, метров двенадцать, гадал, как же его красили, как вдруг оба этих полицейских громко поздоровались со мной. От неожиданности я вздрогнул. И ответное моё «здравствуйте» получилось нелепо испуганным.

– Предъявите ваши документы, пожалуйста – сказал сержант полиции уже более мягким тоном.

Я полез в рюкзак и долго копошился, разыскивая папку с бумагами.

– По какому делу в Тубане? – не унимался патрульный.

Его напарник стоял чуть позади и весь вытянулся, пытаясь высмотреть содержимое моего рюкзака.

– Я биолог, еду по работе на Крайний Север, – выпалил я.

Эта легенда была заготовкой как раз на случай встречи с полицией, потому что я считал, что правда их не устроит и повлечёт за собой дополнительные расспросы. Наконец я достал папку и предоставил полицейским свой паспорт.

– Биолог? – недоверчиво переспросил сержант. – А что, ещё не всё нашли и разведали? Я думал, что это уже вымершая специальность.

– Вымирающая, – ответил я, печально выдохнув.

Мой паспорт просканировали на мобильном небольшом сканере, который проверял по базе данных наличие у гражданина каких-либо нестыковок с правопорядком. К счастью, в ответ на мой паспорт сканер выдал зелёную табличку с надписью «В розыске не числится».

– Всё в порядке, Винсент Лукьянович МакКлай. Хорошей работы. Будьте аккуратней, здесь неместных не любят, – с каким-то довольным лицом отрапортовал сержант и, вернув мне паспорт, направился с напарником к выходу.

Напарник уже у дверей еле слышно прошипел сержанту:

– Ну и имечко – Винсент Лукьянович МакКлай.

Убирая паспорт обратно в папку, я увидел в ней уже позабытый дневник и решил вписать в него всё, что произошло со мной за прошедшее время. За этим занятием и пролетело оставшееся до поезда время.

Нужный мне поезд прибыл на станцию с десятиминутным опозданием, в связи с этим остановку сократили до 5 минут. Кроме меня и полиции, на перроне никого не было. Найдя свой вагон, я заскочил в него и сразу пошёл в туалет переодеться и умыться. В купе кто-то уже спал. Я постарался не шуметь. Расстелил простынь и лёг спать.

Снилось мне, что плыву по реке из густой, дурно пахнущей, кроваво-коричневой жидкости. Навстречу далёкой, еле заметной, сияющей голубым светом точке. И сколько б я ни плыл, она оставалась неизменно крошечной. Когда же я попытался обернуться, мою шею пронзила страшная боль, будто застужен нерв. Но я успел увидеть, что уплываю от огромного чёрного трона из костей с сидящим на нём безобразным, иссушенным как мумия великаном.

Глава II

Одиночество – это независимость, его я хотел и его добился за долгие годы. Оно было холодным, как то холодное тихое пространство, где вращаются звёзды.

Герман Гессе

День тринадцатый, 31 августа

В окне поезда мелькали жухлые, желтеющие поля, редкие перелески и посадки. По тому, как гнулись верхушки деревьев и как надсадно махали крыльями вороны, угадывался порывистый ветер. Полузаброшенные деревушки с ржавыми табличками проносились мимо: Дубхе, Мерак…

В купе вместе со мной ехал пожилой высокий полный мужчина. Его классический чёрный костюм висел у выхода, сам он был одет в белую футболку и синие спортивные штаны с узкими красными лампасами. Лицо его было гладко выбрито и свежо. В своих руках он держал журнал «Невероятные факты науки», на столе лежало ещё несколько газет. «Хорошо, что интеллигент, – подумал я, – спокойно доедем».

Мерное покачивание поезда и стук колёс убаюкивали меня. Сквозь дрему я слышал названия станций. На станции Фекда в наше купе ворвался зловонный, сильно пьяный мужик.

– Эй, мужики. Привет. Это какой вагон? Мне тринадцатый нужен.

– Это восьмой, – толкая его в бок, дальше в хвост поезда, прошипел второй такой же пассажир.

От давления пьяный провалился в наше купе. Упав на живот, залил пол водкой из, видимо, не закрытой бутылки во внутреннем кармане куртки. Встав с красноречивым матом, он поправил содержимое кармана и в ускоренном темпе, шатаясь последовал за уже ушедшим товарищем.

После того как он закрыл дверь нашего купе, запах его перегара с нотками мочи, дешёвого табака и разлитой водки долго ещё висел в воздухе. Букет этих ароматов подействовал на меня как нашатырь. Сон как рукой сняло. Поймав на себе взгляд тучного мужчины, зажавшего нос рукой, я, скривившись от зловония, спросил:

– Как вы думаете, в чём причина упадка некоторых людей? В чём причина их деградации?

– Ну, очевидно, в их слабости. Возможно, в негативных обстоятельствах: безденежье, домашнее насилие, пьющие родители…

– Да? А я думаю, что многие из них попались, наоборот, на удочку собственной силы и бунтарства. А некоторые, возможно, сознательно встали на путь саморазрушения, дабы не быть системными. Быть вне мира рабов и феодалов. Наслаждаются свободой и, так же как мы смотрим с отвращением на них, смотрят на нас.

Те же, что оказались и взрастали сильными, вероятно, пустили свою жизнь под откос в результате принципа «запретный плод сладок», либо чем сильнее возбраняется то или иное, тем больше хочется сильным и борзым это сделать. И получается, что ненавидим и презираем мы не полулюдей, сломленных давлением жизни, а зачастую философов и сильных мира сего, выбравших для самореализации своих амбиций и воззрений отречение и саморазрушение соответственно.

– Ну, я не знаю. Не знаю. Я не вижу в этих людях великие умы или brave-heart-овщину. Ха-ха.

– А вы общались хоть с одним бомжом?

– Да что-то не тянет.

– А видите ли вы в инвалидах-колясочниках, поражённых букетами болезней, Стивенов Хоккингов?

– Нет, но их и нет, он один.

– Он не один, знаем мы одного, и тут так же, только знаний меньше, чем об инвалидах. Инвалидам мы сострадаем и гордимся, а не гнушаемся общением с ними. А бомжи, алкаши и наркоманы – нереализованный в плане анализа пласт жизненного опыта и человеческой природы.

– Я начинаю сомневаться в вашем психологическом здоровье.

– А я глубоко убедился в вашей меднолобости.

– По-вашему, если мы скажем всем, что наркотики, алкоголь и курение не есть зло, то эти пороки исчезнут сами по себе? Вздор!

– Нет. Но я хочу сказать, что, если мы не будем относиться к этим вещам как к угрозе, то больше употребляющих не станет. Их станет меньше на ту часть, которая относится к brave-heart-овцам, как вы выразились, которым не нужно будет пробовать яблоко системной Евы.

Сколько детей начали курить по подъездам и подвалам, от того что им это запрещали? Сколько из-за этого дошли до наркотиков и смерти? И все эти дети, вероятнее всего, обладали выдающимися лидерскими качествами и могли стать великими. Но их победил их протест на наше нельзя.

– Теперь мне стал понятнее ваш speech. Как говорится – дошло. Но сомневаюсь, что трибуны когда-нибудь дойдут до этого. Ведь они выбраны людьми – массами, а те не думают, те живут по заветам отцов и выбирают себе подобных. Круговорот ошибок в обществе.

– Да вы тоже зафилософствовали?

– Давайте уже познакомимся. Я Севастьян Никитич.

– Меня зовут Винсент, очень приятно.

– Я, знаете, не силён в философских рассуждениях. Я приверженец точных наук. Всю жизнь я посвятил физике, математике, и мне проще было бы спорить с вами о научных загадках, а не о социологии, даже в такой бытовой форме.

– Вы знаете, мне как раз тут вспомнилась одна непонятная деталь. Я работал в газетном киоске и в связи с этим читал множество статей, в том числе научной направленности. Может, это не совсем ваш профиль, но объясните мне. Всегда, когда в статье пишут о каких-нибудь палеонтологических или геологических открытиях, упоминают возраст Земли ~4,6 млрд лет. А откуда он известен? Откуда такая точность?

Этот вопрос напомнила мне обложка его журнала с изображением Земли в разрезе, где, словно годовые кольца на дереве, были нарисованы земные слои.

– Ну, вы знаете, – протянул он, собираясь с мыслями, – я не специалист в этой области, но ответить вам постараюсь.

– Буду рад.

– Это число, ~4,6 млрд лет, появилось путем определения возраста древнейших каменных пород на Земле. И возраста древнейших найденных метеоритов, упавших на нашу планету.

– Но ведь получается, что возраст планеты тогда ограничен только степенью наших изысканий и возможностей.

– Да. Как и всё в науке. Нет ни начала, ни конца. Есть только постоянный поиск загадок. А их разгадывание плодит ещё больше тайн – Он говорил воодушевленно. Тема разговора явно ему нравилась. – И более того, наука, скажу я вам, совершенно не знает возраста Земли. Наша земная твердь как бы плавает на расплавленном материале мантии. И этот расплав растворяет литосферу снизу – так называемый анатексис. В это же время на некоторых участках дна Мирового океана рождается новая литосфера, этот процесс называется spreading, из выходящей на поверхность магмы, подталкивая старую литосферу под континент, где та тоже плавится, это – subduction. И становится совершенно очевидно, что наиболее древние участки земной коры уже расплавлены и нам не доступны. И что было до этих ~4,6 млрд лет, навсегда сокрыто.

– Это дает приятную почву для мечтаний о том, что когда-то, 5 млрд лет назад, было что-то сказочно прекрасное на этой земле. Муравьи размером со слонов или летающие киты…

– Видите, как приятны дыры в науке, – ухмыльнувшись сказал Севастьян.

– Наука похожа на систему борьбы с преступностью, – заметил я с иронией, – которой, для того чтобы существовать, необходимо поддерживать преступность на определённом уровне, а не ликвидировать её. Наука сохраняет количество неразгаданных тайн, изредка крича о своих открытиях.

– Весьма критичный у вас, Винсент, взгляд. На это можно смотреть и совсем по-другому. Многие учёные с удовольствием разгадывают подкинутые им тайны и находят новые не из-за старания обеспечить себя работой, а потому что для них это как наркотик. Вечная интригующая головоломка.

– Быть может, вы и правы, Севастьян Никитич. Не одолжите ваш журнал?

– Конечно-конечно, берите. Я, пожалуй, поужинаю. – Он достал из пакета традиционную курицу в фольге и прочие дорожные радости.

Я спустя некоторое время тоже решил набить желудок и заварил себе какую-то соево-яичную бурду, обещающую полный суточный комплекс витаминов и минералов. За окном начал накрапывать дождь, отчего пейзажи становились будто написанными маслом. И в душу закралась какая-то приятная тоска, согласная с прощанием природы с летом.

В чтении малопонятных мне статей журнала и разглядывании проносящихся в окне пейзажей прошёл остаток дня. Я и не заметил, как уснул.

Меня разбудил свет из открытой двери купе. За окном была ночь, поезд всё так же мерно покачивался и стремился вперёд. В дверном проёме стоял невысокий человек во всем чёрном. Лица не было видно. В руках он держал небольшую дорожную сумку. Весь этот чёрный образ напомнил мои сны. Мурашки пробежали по телу. Сон сняло как рукой, как уколом эфедрина в сердце. Чёрный силуэт зашёл и закрыл за собой дверь, растворившись во тьме. Мой ужас нарастал, я вдавился в свою койку и боялся даже дышать. Пролежав так минут десять и слушая шуршание под своей верхней полкой, я начал осознавать, что это всего лишь очередной пассажир. Когда шуршание прекратилось и глаза привыкли к темноте, я осмелился посмотреть на лежащего подо мной человека. Я разглядел, что он уже был не в чёрном одеянии, а в белой майке. У него была бородка и худощавое морщинистое лицо. На вид ему лет пятьдесят. Меня немного успокоила его благовидность и какой-то еле уловимый покой на его лице. Последнюю ночь я не спал, а скорее дремал, представляя себе оставленый город с его постоянно куда-то бредущими жителями. И радовался, что покинул этот кошмар.