Роза – стервоза. Повесть

После травмы, лёжа днями и ночами на ортопедической койке, я думала, какая умница моя сестра – сидит себе в бухгалтерии, в тепле, безопасности, стабильности. Теперь я глотаю на заднем плане пыль, когда другие танцуют ведущие партии, а Лайма – прима. Главбух по-ихнему. Ведёт отчётность крупного, процветающего предприятия. Приобрела в ипотеку двушку на Планерной и даже успела досрочно расплатиться с долгом.

Я горжусь своей сестрой. Горжусь настолько же, насколько презираю своё нынешнее положение.

Наша мать гордится нами обеими. Она слишком добра, чтобы осознавать, насколько жалким созданием выросла её младшая дочь. Жалким и одновременно злым, изворотливым. Мать не понимает этого, и в том её счастье.

Ещё её расстраивает отсутствие у нас с Лаймой семей с детьми. Она думает, нам не везёт с мужчинами, но это не так. На мужчин нам попросту наплевать, если они не помогают добиваться наших целей, а дети… Ни я, ни моя сестра не хотим детей.

– У вас было сложное детство, – увещевает нас мать, – но сейчас на дворе совсем другие времена. Да, и вы сами не в подвале живёте, обе имеете профессию, прилично зарабатываете. Уж одного-то ребёнка каждая из вас точно прокормит! В вашем возрасте я двух дочерей-школьниц одна растила и не имела десятой доли того, что есть у каждой из вас…

Мы молча выслушиваем её нотации и живём, как считаем нужным. Да, каждая из нас могла бы без проблем растить в одиночку ребёнка, а то и двух, но нам не надо. Знаете, чайлдфри – это часто на самом деле не те, кто ненавидит детей. Это люди, с трудом пережившие собственное детство.

Кстати, о детях. Ко мне почему-то в последние годы жутко тянется молодняк. Просят объяснить что-то, советуются, причём не только по рабочим вопросам, но и по личным. Я никогда с ними не сюсюкаю, не любезничаю и не улыбаюсь добренькой материнской улыбочкой, а они всё равно тянутся ко мне. Видимо, примы и корифеи всегда слишком заняты, а таким, как я, бедолажкам можно и голову поморочить.

Впрочем, не всем. Кордам, которые всегда были тем, что они есть, вопросов не задают. С ними и так всё ясно. Дело, видимо, в моём звёздном прошлом.

Знали бы вы, как тяжело в неполные тридцать лет говорить о нём в прошедшем времени! Если бы в заламывании рук и горьких восклицаниях был хоть какой-то толк, в мире давно перевелись бы несчастные и обездоленные.

– Илонка, тут опять твой приходил, яблоко тебе принёс! – Наперебой докладывали девочки, с которыми я делю гримёрку.

На моём гримёрном столике и впрямь лежит невероятно красивое яблоко. Умела бы рисовать, непременно изобразила бы его в цвете, но, чего нет, того нет.

«Яблоко раздора», – проклюнулась вдруг сквозь восхищение цветом и формой расхожая фраза. Я прогнала её как глупую и неуместную, а зря.

Дверь в гримёрку, скрипнув, приоткрылась, и на пороге показался Костенька, тот самый «мальчик из танцевалки», упомянутый Григорием в приснопамятном ночном разговоре с Митенькой. Правда, Григорий ляпнул и забыл, а мальчик-то и впрямь существует.

Трудно поверить в то, что он реально существует, глядя на его вытянутую, полупрозрачную фигурку, напоминающую призрак. Тем не менее – вот, он, живой, тёплый, яблочками тётю Илону подкармливает.

Костеньке двадцать два годика, но выглядит на все шестнадцать. Месяца полтора назад мне звонила его мамка и слёзно просила уступить ухаживаниям мальчика. Её сынуля не привык расстраиваться. Он привык с рождения получать всё, что хочет, на блюдечке с золотой каёмочкой. Папа Костеньки – владелец крупной сети супермаркетов, так что, сами понимаете, Илона Рихардовна…

Илона Рихардовна всё понимает. Она должна бережно взять сей драгоценный дар, обучить его всем любовно-постельным премудростям, а после, когда мальчик встретит настоящую любовь, молодую, красивую, богатую и плодовитую, тихо отойти в тень, а лучше застрелиться из арбалета, чтобы не напоминать отцу будущего счастливого семейства о своём никчёмном существовании. В противном случае Илона Рихардовна рискует вылететь к тем самым, портящим ауры тупых девочек, существам с работы и быть в Гугле забаненной и в бане загугленой.

В ответ я расхохоталась смехом базарной торговки и заявила, что мне насрать на её сына, его отца и всё прочее в этом духе. На мою, с позволения сказать, работу насрать ещё сильнее… Кажется, я её убедила, и очень надеялась, что глупый мальчишка теперь отвяжется, но, нет. После того разговора в благородном семействе случился небывалый скандал, а Костенька никуда не делся. Всё так же стоит на пороге и тяжко вздыхает.

Ещё я жду со дня на день, когда меня придут увольнять. У самой не хватает решимости уволиться, так, может, подсобит кто! Пока охотников подсобить не нашлось, но мне предстоял не ординарный день, хотя начинался он вполне обыденно, а местами даже скучно.

– Можно вас? – Прошелестел полупрозрачный скелетон у порога.

– Кого, меня? – Бойко отозвалась Дианка.

Она у нас самая ленивая и неповоротливая. Думаю, дни её в балете сочтены. Конечно, кто бы говорил, но, тем не менее. Мы называем Дианку «Принцесса Дивана», потому что она вечно восседает на нём и умничает в духе королевы Марии Антуанетты. Та советовала тем, кто не имеет хлеба, есть пирожные, и Дианкины перлы почти все наподобие этого. Правда, вряд ли Диана помнит, что королева Мари, благодаря своей небывалой мудрости, лишилась головы на гильотине, но не суть. Суть в том, что мы с девчонками очень смешно троллим моего юного воздыхателя.

Я делаю вид, что не понимаю, к кому на самом деле пришёл полупрозрачный красавец, а девочки, дружно прикидываясь шлангами, по очереди спрашивают:

– Меня?

– Вы ко мне?

– К нам?

И так далее в том же духе.

Вот, и теперь я сосредоточенно завязывала ленты на своих пуантах, словно происходящее не касалось меня никаким боком, а близняшки Маша и Даша (В оригинальности их родителям, конечно, не откажешь!) спрашивали хором:

– Вы ко мне, Константин?

Личики они при этом изобразили уморительно глупые, а голосочки сделали писклявыми, словно у трёхлетних девочек. После нескольких минут подобной экзекуции Костик больше не был похож на призрак. Он напоминал теперь ярко-красный цветок на тоненькой, хрупкой ножке. Полыхая лицом и дрожа голосом, он, наконец, выдавил из себя:

– Илона, можно вас?

– Илона? – Удивлённо переспросила Принцесса Дивана, затеявшая эту весёлую игру. – А, кто это?

– Я! – Бодро откликнулась смуглая, большеглазая Эрика, по-военному выпятив грудь и делая гигантский шаг вперёд. – Я Илона! Что вы хотели, молодой человек?

– Хватит придуриваться! – Истерически выкрикнул наследник продуктово-хозтоварной империи.

– Ой… – Это снова Диана, притворно напуганная, с приложенной к правой стороне груди ладошкой. – У нас уже и слёзы в голосе… Больной, когда вам в последний раз вводили успокоительное?

Костик побагровел, но ничего не ответил.

– Дианочка, сердце слева, а не справа, – просветила сквозь смешки девочек диванную принцессу русская кореянка Ира.

Кожа у неё белая-белая, а лицо напоминает личико китайской фарфоровой куколки.

– Я знаю, – ответила Дианка. – Просто на левую руку я сейчас очень удобно опираюсь, и мне лень менять позу.

– Когда ты будешь выходить замуж, мы понесём тебя в ЗАГС вместе с диваном, – залилась смехом рыжеволосая, веснушчатая Любочка.

– Не дотащите, – мрачно пообещала Диана. – К тому времени, когда Костик решится, наконец, сделать мне предложение, я состарюсь и наберу пятьдесят кило. Может, хватит время тянуть, а, Зай? – Обратилась она к моему незадачливому ухажёру. – Давай уже жениться, а? У меня такое белое платье… моль в шкафу доедает!

Последние слова Диана произнесла, очень натурально изображая горестный плач, и они потонули в волнах просто сатанинского хохота.

Возюкаясь как можно дольше с обувью, я надеялась, что Костик убежит, но не на того я напала. Покончив с завязками и подняв глаза, я увидела тоненькую фигурку в дверном проёме. Губы мальчишки тряслись, на глаза навернулись слёзы, но упрямец словно прирос к полу. Я смилостивилась и вышла в полутёмный коридор, увлекая за собой Костика.

Глава 5

– Илона, я так больше не могу! – Горестно выдохнул хрупкий мальчик, когда девичий гогот был безжалостно обрублен стуком закрывающейся тяжеленной двери. – Сколько это ещё может продолжаться?

– Потерпи немного, – ласково отвечала я, гладя предплечье Костика и нежно заглядывая ему в глаза. – Скоро всё утрясётся… устаканится…

– Я к тому времени буду старым и толстым! – Невесело пошутил Костик, нагло сплагиатив недавние Дианкины слова.

– Её скоро здесь не будет, – пообещала я. – Принцессу Дивана скоро уволят из театра, и всем это хорошо известно. Недолго ей осталось над тобой издеваться.

– Ты об этом… – Досадливо поморщился мой юный воздыхатель. – Я совсем о другом! Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

– Я не могу сейчас уйти. Он убьёт меня, – уже сбилась со счёта, сколько раз я прибегала к этой палочке-выручалочке. – Он убьёт меня, тебя, истребит наши семьи… Гладышев страшный человек!

Мне стоило больших трудов сдержать смех. Мальчишка, похоже, верил всему, что бы я ни наплела. Если бы я знала тогда, к каким последствиям приведут мои слова, была бы осторожнее в высказываниях, но жизнь скучная, настроение так себе, будущее видится сплошь коричневым, и отнюдь не от шоколада…

В общем, я развлекалась, как умела, дразня разбалованного сынка богатых родителей. Тут ещё и классовая неприязнь примешивалась: мне родители в юношеские годы машин не покупали, по заграницам не возили, капризов не удовлетворяли. Мать трудилась день и ночь, как заведённая, и едва тянула нас с сестрой, а в свои двадцать два года я жила уже самостоятельно и голову никому не морочила!

– Вишневская! – Услышала я раскатистый, гневный голос, доносившийся с высоты ста восьмидесяти семи сантиметров.

Вообще-то, моя фамилия по отцу Винькеле. Этот пошатущий козёл ничего мне не дал, кроме самой дурацкой на свете фамилии. Достигнув совершеннолетия, я сменила её на нормальную, благозвучную фамилию, которую никто не переспрашивает по сто раз. Лайма взяла мамину девичью, и теперь они с мамкой Соловьёвы.

– Вы что-то хотели, Леонид Абрамович? – Вежливо поинтересовалась я, глядя прямо в глаза главному хореографу театра.

– Я хотел, чтобы ты прекратила опаздывать и закончила жевать сопли! – С места в карьер раскипятился наш главный. – Ты посмотри на себя! Пора идти в класс, а ты до сих пор не готова! Стоишь тут в шубе, вдобавок всё время жрёшь…

Здорово! Это я-то всё время опаздываю и жру?! Нашёл жрунью-опаздунью! Да, с чего он…

Тут до меня дошло, что я и впрямь не сняла шубу и к тому же за каким-то предметом держу в руках чёртово яблоко. Я его машинально схватила со стола, когда выходила из гримёрки. Такая уж у меня привычка – всё своё ношу с собою. Однажды в юности мне довелось прожить пару месяцев в таких притонах!.. Что выпустил из рук, то уже не твоё, можешь забыть.

Непроизвольно обернувшись на Костика, я обнаружила, что его уже и след простыл. Вот, она, цена словам и клятвам. Верь людям после этого! Впрочем, я не собиралась никому верить, особенно всяким с осени закормленным маменькиным сынкам.

Не отводя глаз от лица главного, я молча сунула в карман злосчастное яблоко и стянула с себя шубку, представ перед Молостовским в гимнастическом купальнике, трико и пуантах, в общем, полностью готовой к репетиции. Однако это не успокоило, а ещё сильнее разозлило вредного дядьку:

– Что ты себе позволяешь? Кем ты себя вообразила, несчастная? Ты давай, бросай, свои звёздные замашки! Неровён час, без работы останешься. Вообще, без всякой! Думаешь, я не в курсе, что тебя не приняли в театр эстрадного танца? Навострила лыжи, понимаешь, думала, там будешь звездить, ан, нет!..

Молостовский ещё долго не умолкал, но я уже почти ничего не слышала. Кровь бросилась мне в голову, зашуршала в ушах и перекрыла без того слабый коридорный свет моим глазам.

Дело в том, что в конце лета я и впрямь ходила на показ в театр эстрадного танца, и меня туда не приняли. Не приняли не из-за моих профессиональных данных, а из-за роста. Из-за моих несчастных, мать их, ста пятидесяти пяти сантиметров. На эстраде высокие девушки нужны, а папаша, который, между прочим, наполовину прибалт, не соизволил нас с Лаймой им наградить. Даже несчастных генов роста ему для нас оказалось жаль!

Я никому не рассказывала о своём неудачном походе, но какая-то сволочь, по-видимому, из комиссии, доложила. Спасибо ей огромное.

Ещё я поняла, что против меня всё же развёрнута полноценная война на истребление. Тут, возможно, Костькина мать подкузьмила, либо кое-кто из нынешних прим устал ловить на себе мой сочувственный взгляд, потому что не по Сеньке шапка. Всякое возможно, но результат будет один: меня выживут из театра. Я перевидала косой десяток подобных историй за время своей учёбы и карьеры, заканчиваются они всегда одинаково.

Правда, у объекта травли всегда есть выбор способа реагирования на ситуацию. Он может:

– плакать и бросаться начальству в ноги;

– найти богатых и могущественных покровителей, чтобы те усмирили гнев руководства, разумеется, на время, до следующей массированной атаки;

– уйти, гордо хлопнув дверью себе по заднице;

– игнорировать неприятности ровно до того момента, как будет вывешен приказ об увольнении по причине несоответствия занимаемой должности;

– жаловаться в вышестоящие инстанции и судиться-судиться-судиться до тех пор, пока не закончатся ресурсы, либо время пенсии не подойдёт.

Я не хочу тратить драгоценное время своей жизни на суды и пересуды. Несмотря на все тяготы, я люблю жизнь и хочу наслаждаться ею, а не брезговать. К тому же, данный способ реагирования стоит немалых денег. Да, у нас в стране трудовые иски рассматриваются бесплатно, но, у того, кто сам себе адвокат, клиент, как известно, дурак. Ещё я не собираюсь тратить на суды свои сбережения, а просить денег на это дерьмо у Григория не собираюсь ещё сильнее. Я вообще ничего ему рассказывать о своих сложностях не собираюсь. Наши с ним дни сочтены.

Мы скоро расстанемся, и этот факт тоже нельзя игнорировать, ибо я не намерена ждать, когда Гладышев сам отвесит мне смачного пенделя. Я не намерена ждать, собирая на себя плевки начальства и коллег, когда мне наподдадут под зад в театре. Я не мусорный пакет и не плевательница, поэтому игнорировать травлю – не мой вариант.

Гордо уйти под оскорбления и улюлюканье… В чём тут гордость?

Можно, конечно, нажаловаться мамке, и она обязательно что-нибудь придумает, но я не хочу жаловаться. Не хочу расстраивать свою не такую уж молодую мать, которая только в последние лет десять начала жить жизнью, похожей на человеческую.

Плакать и бросаться в ноги однажды мне приходилось. Подействовало. Правда, тогда я ещё не окончила училище. Я из него попросту сбежала на два месяца.

Глава 6

В свои неполные пятнадцать лет я сбежала с любимым парнем Юрасиком, насквозь криминальным и невероятно харизматичным элементом, из города. Мы с ним отправились в нелегально-гастрольный тур по стране.

Не поверите, но наше знакомство произошло в университетской библиотеке. Меня туда направил преподаватель народного танца, седовласый дедок возрастом немного за восемьдесят. Он попросил сделать ксерокопии нескольких страниц одной редкой книги, которая хранилась в читальном зале и не выдавалась на дом ни студентам, ни преподавателям. Сам дедулька идти в библиотеку боялся: той весной почти до самых майских праздников свирепствовал гололёд.

Оформив пропуск, я шла по коридорам храма книг, поражаясь его красоте и величию. Шедший навстречу двоечник-прогульщик с юридического факультета Юра Бердников был зеленоглазым, темноволосым симпатягой. Он не испытывал в тот момент никаких чувств, кроме скуки.

Позже Юра говорил, что приметил меня сразу, и ему понравилось наблюдать за мной. Он всегда восторгался миниатюрными девушками, вдобавок мои движения и походка… Спасибо хореографическому училищу, за наше счастливое детство!

Я задержалась тем пасмурно-тягучим тягучим днём в библиотеке почти до закрытия, потому что увлеклась своей спонтанной экскурсией и просмотром редких книг. Юра полдня ходил за мной, как приклеенный, и подошёл знакомиться уже в гардеробе.

Я отнеслась к взрослому парню настороженно, но было в его облике, словах и манерах что-то невероятно располагающее. Я позволила симпатяге проводить меня до ворот училища, и мы подходили к ним уже добрыми друзьями. На второй встрече я влюбилась по уши, а на третьей окончательно потеряла голову. Лето и осень прошли в любовной горячке. После Нового года мы решили бежать.

Шло начало нулевых, и последние организованные преступные группировки вяло достреливали друг друга под грустно-оптимистичные выпуски новостей и композиции Ин Грид. Мы с Юркой мыкались по разным городам, кое-что подворовывали, кое-кого обманывали. Мы легко добывали деньги и так же легко спускали их. Юрочка играл с денежными лохами в карты, а я танцевала стриптиз.

Мы останавливались на хатах, где нас могли ободрать, как липку, либо, наоборот, можно было разжиться чем-то ценным. Это уж, как повезёт. Насколько ты фартовый.

Юрасик слыл фартовым. Он обыгрывал всех, с кем бы ни садился играть. Мой парень, несмотря на возраст, был опытным шулером, он меня обучил многому. Ему почти никогда не приходилось мошенничать за игрой по-крупному: Юрику реально «пёрло». Покойный отчим обучал его с детского возраста. Кажется, после смерти Юры дар побеждать за ломберным столом перешёл мне, однако узнала я об этом далеко не сразу.

Ещё у Юры был Голос. Он пел при мне только два раза в жизни, и оба раза я плакала. Мальчиком любимый пел на свадьбах, но, когда подрос, счёл пение занятием бесперспективным.

– У меня нет связей, где надо. Без них соваться в шоу-бизнес глупо, – говорил он. – Карты – совсем другое дело. На этом подняться можно. Ну, или проиграться в прах.

Юру застрелили на одной из криминальных хат, где шла в ту ночь большая игра. Целью был вовсе не он, а один крупный вор в законе. Мой парень просто попал под раздачу.

Меня в тот момент там не было. Я по предварительной договорённости выступала в мутном, но жутко популярном у богатого молодняка клубе, изображая известную эстрадную звездюлину. Внешне мы с ней очень похожи, двигаться, как она, я без труда обучилась, а «пела», конечно же, под фонограмму. Выступление прошло на «ура», и меня даже не очень сильно накололи с гонораром. Я возвращалась в предутренней дымке на хату счастливая, с полными карманами денег, а там…

Дом оцеплен, работают несколько бригад «Скорой», милиции и спасателей, во дворе жмутся жильцы в верхней одежде, второпях наброшенной на ночное бельё. Всё в лучших традициях. Я впала в ступор.

Очнулась оттого, что кто-то теребил мою руку и бормотал на ухо какие-то слова. Я повернула голову в сторону раздражителя и увидела рядом с собой нелепую, кособокую бабку в серо-буро-малиновом пальтище и чёрном с розами платке.

– Пойдём отсюда. Тебе туда не надо идти, – произнесла вдруг бабка голосом Серёги, смотрящего той самой хаты.

Я повиновалась.

По дороге на автовокзал криминальный приятель рассказал мне, что случилось в ту ночь на его хате, и посоветовал убираться из города в любую сторону, главное – подальше. Я расплакалась.

– Нет! – Предостерегающе вскинул руку Сергей. В своём костюме бабки он выглядел настолько нелепо и, в то же время, натурально… Нет ничего печальнее и уродливее старости. Я смерти не боюсь. Смерть – это часть жизни, её логическое завершение. Я боюсь старости. Старость – это когда ты выпадаешь из жизни, и неважно, в каком возрасте это происходит. – Не смей сейчас реветь! Потом. Всё потом.

– Что же мне делать? – Спросила я горестно.

– Я тебе уже сказал!

– Я прекрасно слышала, что ты сказал. Конечно, я уберусь из города, иначе и быть не может. Дальше-то мне делать что?

Раньше я прекрасно знала, что мне делать: заниматься у станка до тех пор, пока не сойдёт сто восемь потов, сдавать зачёты и показы, проходить медосмотры, вживаться в роли воздушных и нежных, либо уродливых и злых героинь, а в перерывах отдыхать с книжкой на подоконнике. В последний год у меня появился новый вид досуга – побеги к любимому. Это было ужас, как романтично.

Патроны Юрика не одобрили его любви. Именно поэтому мой юный гангстер предложил бежать. В неполные два месяца наших странствий Юра говорил мне, что делать, и я беспрекословно слушалась…

Теперь его больше нет. Некому повиноваться. Некого любить. Не для кого жить и улыбаться.

Свистящая, чёрная пустота затопила всё моё существо. Я перестала думать. Видеть. Слышать. Существовать…

Не помню, что ответил Серёга на мой вопрос и ответил ли. Я даже не заметила, как и когда он исчез. Не знаю, сколько времени я провела в оцепенении за столиком грязноватого привокзального кафетерия. Никакого кафетерия, как и вокзала, и Привокзальной площади с памятником Железному Феликсу посередине, больше не существовало. Времени тоже.

– Девушка, вам нехорошо?

Из оцепенения меня вывел даже не вопрос сидящего напротив коротко стриженного блондина с карими глазами, а ощущение тепла на левой руке.

– Руки ледяные, – констатировал парень, которому на вид было никак не больше двадцати лет.

– Это неважно, – отозвалась я.

– А, что важно? – Спросил блондин, и в тёмных глазах его засветились весёлые искорки.

Я довольно долго молчала, а после выдала неожиданно даже для себя самой:

– Тебе приходилось сталкиваться со смертью? Ты знаешь, что это такое?

– Я сталкиваюсь со смертью каждый день, – буднично сообщил мне случайный собеседник. – В морге работаю, – пояснил он с усталым вздохом.

– В морге… – Эхом повторила я. – Как странно… Мой парень… Его убили… Убили!

Я повторила это слово раз десять, и до меня постепенно начал доходить его жуткий смысл. Убили. Не дали жизни прийти к её логическому завершению естественным образом. Пресекли путь. Оборвали полёт.

Сидящий напротив молодой человек говорил и говорил что-то успокоительное, поглаживая меня по руке. Хорошо умничать, когда тебя не касается. Сил злиться, однако, не было.

– Меня зовут Вадим, – представился собеседник, выжидательно глядя на меня.

– Илона, – откликнулась я, и мой новый знакомый саркастически усмехнулся.

– Не хочешь, значит, имя говорить… Что ж, не хочешь, не надо.

Похоже, парень всерьёз обиделся и собрался уходить. Мне вдруг стало стыдно. Хороший человек пытается помочь, а я… Что, собственно, я? Неужели я виновата в том, что в придачу к идиотской фамилии мне ещё и имечко досталось, словно в насмешку!

– Вадим! – Окликнула я парня, и он сразу вернулся на прежнее место. – Меня правда Илона зовут. Я в хореографическом училище учусь. В Москве.

– А, тогда понятно, – одобрил Вадим и приступил к подробнейшему допросу. Я ещё в первый день приезда заметила, что люди здесь крайне любопытны, и задавать друг другу вопросы – самое популярное их развлечение. Дело было в Саратове.

Я сама не поняла, как выложила парню всё. Он внимательно слушал. Мне как-то даже не пришло в голову, что он может сдать меня, куда следует. Впрочем, Вадим не собирался этого делать. Он собирался задавать вопросы. Бесчисленное множество вопросов.

– Что ты теперь собираешься делать? – Спросил Вадим, когда моё печальное повествование подошло к концу.

– Не знаю, – ответила я. – Честно, не знаю. Ты не обижайся только!

– Я не из обидчивых, – сообщил парень на полном серьёзе. – Думаю, завязывать тебе надо с криминалом и всем таким прочим.

«Всё такое прочее» – одно из любимых выражений Вадима. Я заметила, что он не ругается матом. Странно. Люди его возраста и социального положения редко обходятся без крепких словечек. К концу того невероятного дня я поняла, почему речь Вадима столь правильна и чиста, а пока оставалось лишь недоумевать.

– Пошли! – Скомандовал вдруг Вадим после довольно долгого нашего с ним молчания.

Я в это время сидела, уставившись в столешницу с покрытием под мрамор, досконально изучая её поддельную структуру, а Вадим копался в своём телефоне. Кажется, обменивался с кем-то смс-ками.

– Куда? – Устало поинтересовалась я.

– В больницу, – ответил Вадим. – Сегодня не моё дежурство, но у меня есть одна идея… К тому же, Харон занят по уши… Там сегодня криминальных привезли косой десяток… Ты чего?! Илонка! Ты мне это брось!

Последние слова парень произнёс, заботливо подхватывая меня под спину. Я не имею обыкновения, чуть что, грохаться в обмороки, картинно закатывая глаза, но в тот момент вся обстановка кафетерия почему-то резко скосилась набок, а в ушах моих многократно усилился шум крови.

«Криминальных привезли»… Это, ведь, как раз тех криминальных, которые…

Из-за прилавка прибежала пышнотелая блондинка лет сорока со стаканом воды.

– Бедненькая! – Причитала она. – Худенькая-то какая! Вы, молодёжь, совсем ничего не едите, вот, и… Мож, скорую вызвать?

– Не надо, – отозвался Вадим. – Я сам медик. Мы сейчас с ней в больницу поедем. Не беспокойтесь.

Их слова доносились до меня, как сквозь вату. Зубы стучали о стакан. Я подумала, что у этой женщины могут быть дети примерно нашего с Вадимом возраста, и вспомнила о мамке. Как она там? Почему я снова забыла о ней подумать, когда сбегала из училища и из города в обнимку с ненаглядным Юрасиком? Конечно, я ей посылала время от времени сообщения с чужих номеров, но что они могли значить в сравнении с пропажей дочери?

А что теперь будет с несчастной, издёрганной матерью Юры? Он о ней подумал? Мы оба ни секунды не думали о своих матерях, когда за два часа спланировали и осуществили свой нелепый, насквозь идиотский, с какой стороны ни посмотри, побег. Почему мы все такие сволочи и эгоисты?!

– Соберись, Илонка! – Буквально упрашивал Вадим. – Мы сейчас сядем на тралик и моментально домчим до больницы. Всё будет хорошо. Я уже всё придумал.

Его голос успокаивал и внушал надежду, а рука приятно согревала.

– Порозовела! – Удовлетворённо констатировала буфетчица. – Вам, мож, такси позвать? У меня тут брат двоюродный подрабатывает, таксует…

– Нет, спасибо, – отозвался Вадим, – нам недалеко. И, вообще, Илонка у нас крепкий парень! Да, Илонка? – Поинтересовался он с наигранным весельем.

Я выдавила улыбку и кивнула. Пышнотелая и пышноволосая спасительница посмеялась над его «парнем» и отошла обратно к прилавку, где уже минуты три переминался с ноги на ногу потрёпанный мужичок в грязноватой коричневой куртке.

Глава 7

– Вы пакет забыли! – Услышали мы за спиной пронзительный женский крик, едва отойдя метров на десять от кафетерия.

На его пороге стояла давешняя сердобольная буфетчица, сжимая в руке пакет с изображённым на нём букетом сирени. Я узнала этот пакет, и у меня подкосились ноги. Вадим подбежал к женщине, забрал его из её полных, белых рук, поблагодарил, что-то ещё произнёс, от чего буфетчица буквально покатилась со смеху…

Я не разбирала его слов.

Я вообще слабо соображала в то утро.

Я тупо смотрела на то, как яростный мартовский ветер треплет пергидрольные пряди женщины, отчаянно пытаясь сорвать священный талисман всех буфетчиц – белую, крахмальную наколку.

Это был тот самый пакет, в котором хранились все наши с Юрасиком «капиталы», как он их шутливо называл: деньги, которые мы так легко добывали и спускали. Ещё там лежала маленькая коричневая сумочка из затёртой замши, в которой любимый хранил пару-тройку ценных для него вещей. Я не знала, что это за вещи.

Скоро узнаю, если не произойдёт ещё чего-нибудь гадкого. Хотя, что может быть гаже того, что уже произошло? Самое удивительное, что я продолжаю существовать, и мир никуда не делся. Солнце по-прежнему пытается светить сквозь неплотную завесу облаков, а ветер так же резвится в волосах и носит по площади прошлогодние листья и унесённые откуда-то пакеты и бумажки.

– Маша-растеряша! – Шутливо попрекнул меня новый знакомый, и в глазах его при этом так и скакали весёлые искорки. – Теперь я понесу твои вещи, а то опять забудешь где-нибудь, и…

– Нет! – Резко возразила я. – Дай мне. Там очень ценные для меня вещи!

– А что ты ими тогда разбрасываешься, раз ценные? – Снова обиделся Вадим. – Хотя, в твоём состоянии… – Сменил он гнев на милость. – Ладно, побежали! Вон, наш троллейбус стоит!

Троллейбус одиноко скучал на конечной в ожидании пассажиров. Я была очень рада, что в нём есть свободные места, потому что неожиданно поняла, что ноги мои не просто гудят, а буквально отваливаются. Забылось как-то, что этой ночью я отмотала концерт.

– Вадим… – Обратилась я к своему спутнику. – Ты сказал, к вам в морг сегодня привезли криминальных…

– Ты хочешь попрощаться со своим парнем? – Чутко угадал моё намерение ушлый медбрат, и я торопливо кивнула. – Выбрось из головы! – Обрубил он и отвернулся к окну.

Несмотря на жуткую усталость, я завелась с полуоборота. Да, кто он такой, чтобы распоряжаться моими чувствами и желаниями?!..

Хм… Кто… Тот, кто может провести меня в морг, вот, кто.

Я погасила накатившую волну гнева и почти спокойно спросила:

– Почему?.. Почему ты так говоришь?

– Потому что твоего парня больше нет и…

– …то, что я увижу – пустая оболочка, а душа его сейчас на небе…

– Брось! – Оборвал Вадим. – Не надо этих разговоров про оболочки. Человек жив, пока он дышит, чувствует, передвигается, разговаривает… После смерти это труп. Просто труп. Через неделю он превратится в такое… Лучше тебе никогда этого не знать и не видеть!

Он устало махнул рукой и отвернулся к окну. Я озадаченно молчала, любуясь затылком Вадика. Конечно, он знает о смерти гораздо больше, чем я или любой другой человек, далёкий от медицины, но всё же…

– Его больше нет, – повторил Вадим, неожиданно повернувшись ко мне лицом. – То, что ты, возможно, увидишь на столе в прозекторской – уже не он. Это просто кусок мяса, тронутого разложением. Ему всё равно, придёшь ты проститься с ним или нет. Ему вообще всё равно.

– А как же души? – Жалко спросила я. – Они, ведь, где-то есть, всё видят, понимают…

– Кто тебе это сказал? – Усталый взгляд, полный вселенской мудрости, на таком молодом, симпатичном лице… Какой контраст!

– Ну, все так говорят.

– Как?

– Что у человека помимо тела есть душа, и она вылетает после смерти, чтобы продолжить жизнь в…

– Те, кто так говорит, видели это?

– Этого никто не видел! – Горячо заверила я Вадима, чувствуя себя первоклашкой, несущей у доски чушь вместо заданного урока.

– И чего тогда языком молоть, раз не видели? – Вадим усмехнулся и покачал головой. – Люди… Они, похоже, неисправимы!

Хотела что-то возразить, но возражать по большому счёту было нечего. Я сама, как и все остальные, ничего не знала и не знаю об устройстве мира, в котором мы живём и о том, что происходит после смерти с психикой, душой или чем-то ещё в этом роде. За сутки, проведённые тогда в обществе необычного парня по имени Вадим, я полностью утратила желание заниматься эзотерикой, либо шаманить каким-то ещё способом.