Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Система управления заслуживает не меньшего внимания, чем торговля. Во время моего пребывания на полуострове, суды которого, как я уже писал, находятся в подчинении охотских судов, я получил самые полные сведения по этому вопросу. Поэтому здесь мне осталось только внимательнее рассмотреть как поддерживается порядок в гарнизоне и устройство городской полиции – и то и другое весьма впечатлило меня.

Я ожидал увидеть, как это было раньше, распущенную солдатню, шайку свирепых казаков, разбойников по натуре, не признающих никаких законов, кроме своих желаний и интересов. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из них не дезертировал с оружием и амуницией, а их дерзкие банды часто грабили склады. Представители государя без всякого успеха проявляли строгость, чтобы положить конец этим дезертирствам и грабежам; совершенно бесполезно все преступники, которых удавалось поймать, подвергались «битью батогами», и другим наказаниям, применявшимся в русской армии. Эти отчаявшиеся люди были так ожесточены и неисправимы, что на следующий день учиняли очередное бесчинство; и самое суровое наказание не могло удержать ни их, ни других. Однако в настоящее время в гарнизоне установлена ещё более суровая дисциплина, и случаи неповиновения теперь редки. Великая похвала должна быть воздана реформаторам, чьё умение и настойчивость привели к таким хорошим результатам.

Не меньшее внимание уделялось и департаменту полиции, который было нелегко создать в городе, имеющем среди своих жителей значительное число ссыльных. Большинство из них несут на себе несмываемые клейма, которыми рука правосудия пометила их виновные головы, а остальные, осуждённые на галеры, непрестанно размышляют во время своих трудов в порту, как бы незаметно разорвать свои цепи. Иногда совершаются побеги, и горе тем, с кем повстречаются эти преступники! Но постоянная бдительность коменданта не позволяет им долго пользоваться их губительной свободой; вскоре их ловят и наказывают ещё более тяжёлыми цепями, восстанавливая общественную безопасность. Поведение господина Коха в этом случае показалось мне благоразумным и решительным; к духу умеренности, составляющему сущность его характера, присоединяется исключительная бескомпромиссность.

Ламуты, тунгусы и якуты не привлекаются к работе в администрации из-за постоянных жалоб на них и по причине частых неповиновений, особенно во время сбора налогов. Это ведомство вверено заботам господина Ловцова, старшего инспектора, который благодаря своей деятельности и благоразумию обладает искусством утихомиривать беспорядки, улаживать споры и исполнять указы своего государя без лишнего насилия. У меня была возможность судить, как все соперничающие стороны были полностью удовлетворены его решениями.

Таково было благополучное положение, в котором я нашёл эту область управления. Пусть свидетельство, которое я хочу дать в его пользу, противостоит моим первоначальным рассказам и защитит читателя от негодных предрассудков, которые, как считается, внушает ему вид прежнего ущербного правительства. Новые правители имеют право на такую справедливость, и если злоупотребления всё ещё преобладают, то, по крайней мере, они прилагают непрерывные усилия, чтобы положить им конец, как только такие беззакония становятся известны.

Недавно распространился слух, не знаю от какого ведомства, что есть намерение переселить жителей Охотска либо в Удское^[225], либо в какой-нибудь соседний посёлок. Если правительство действительно задумало такой проект, то оно должно было, я полагаю, иметь необходимость в более значительном город в этом краю, а выбор нового порта определится удобством, близостью и безопасностью места для него.

Я обещал читателю рассказать о поручении господина Биллингса. Я уже писал, что для него в Охотском доке строятся два корабля, но я был бы в значительной затруднении сказать, каково их назначение. Проникнуть в эту тайну невозможно, и всё, что я знаю, это то, что господин Биллингс, благодаря его репутации и таланту, проявленному в одном из путешествий его соотечественника капитана Кука, был приглашён в Россию и в чине капитана назначен командовать секретной экспедицией, цель которой, как предполагается, состоит в том, чтобы сделать какое-то открытие. Полномочия, предоставленные ему, по-видимому, безграничны; а материалы, рабочие, матросы и всё остальное присылается правительством в необходимом количестве.

Чтобы не терять времени, г-н Биллингс разделил своих людей и послал часть их в Охотск под начальством г-на Холла, своего лейтенанта, чтобы построить два судна, а сам вместе с остальными отправился в Ледовитый океан на прочных шлюпах и других судах, спешно построенных на реке Колыме.

Задача этой экспедиции до сих пор остаётся тайной, и по этому поводу строятся различные предположения. Самые умные люди сошлись во мнении, что он должен обогнуть эту часть Азии, мыс Восточный^[226] и попытаться вернуться в Охотск по Камчатскому морю. Если таков был его план, то, вероятно, он столкнулся с какими-то непреодолимыми препятствиями в его осуществлении, так как после трёхмесячного плавания вернулся на Колыму и оттуда отправился в Якутск.

Оснащение судов под руководством господина Холла было приостановлено на значительную часть зимы, но во время моего пребывания в Охотске оно возобновилось и продолжалось с большой энергией. Корпус одного судна был уже готов, а киль другого лежал в доке. Такелажники, кузнецы, плотники, парусники, конопатчики^[227] – все имели отдельные мастерские. Усердие рабочих оживлялось постоянным присутствием надзирателей. Несмотря на эту активность, которой я был свидетелем, я сомневаюсь, что корабли эти будут готовы для плавания в течение следующих двух лет.

Река Охота всегда освобождалась ото льда до 20 мая, но к большому удивлению жителей, в этом году ледоход начался только 26-го числа пополудни. Это было зрелище для всего города, и меня пригласили на него, как на увеселительное представление. Полагая, что оно должно быть похоже на то, что я видел в Петербурге, я не обнаружил особого желания или любопытства. Но меня так настойчиво приглашали, что я в конце концов отправился к реке. Толпа уже собралась, все хором восклицали при виде огромных ледяных глыб, несущихся по реке. Они с шумом вставали на дыбы, переворачивались и наваливались друг на друга. В следующее мгновение до моих ушей донеслись громкие стенания. Я попытался выяснить, откуда они доносятся, и увидел множество мужчин и женщин, с отчаянными криками бегущих по берегу. Я направился к ним, уверенный, что какому-нибудь несчастному ребёнку грозит опасность утонуть, но тут понял, что ошибся.

Причиной плача была стая примерно из дюжины собак, плывущих на льдине. Их хозяева дружно оплакивали судьбу этих несчастных животных, гибель которых казалась неизбежной. Те спокойно сидели на льду и с удивлением смотрели на собравшуюся на берегу толпу, но призывные крики и знаки не могли сдвинуть их с места. Двоих только инстинкт заставил попытаться спастись, и они с трудом выбрались на противоположный берег; остальные через несколько минут скрылись из виду; унесённые в море, где они неминуемо погибнут.

Эти собаки были единственными жертвами ледохода, но иногда его последствия настолько ужасны, что приводят к разрушению всех домов вблизи реки^[228]. Разбросанные по берегу руины свидетельствуют об этих драматических событиях; мне рассказали, что за несколько лет город потерял почти четверть своих домов.

А пока жители с нетерпением ждут, когда река вновь войдёт в свои берега, настанет сезон рыбной ловли и избавит их от голода, который уже начинает давать себя знать. Запас рыбы, добытый прошлым летом, и так скудный, почти истощился. Другой еды также осталось немного, и та была так дорога, что простым людям она была не по карману. Добросердие господина Коха дала о себе знать и в этом. В казённых складах имелся запас ржаной муки, и он распределял её среди неимущих слоёв населения. Это принесло им некоторое облегчение, но ненадолго. Г-н Кох, принимавший за своим столом много гостей, был вынужден прибегнуть к съестным припасам, которые остались ещё с прошлых лет. Наконец и у нас не осталось ничего, кроме вяленой говядины. Чтобы раздобыть запас свежей провизии, майор несколько раз отправлял солдат охотиться на оленей и горных баранов, но им посчастливилось только однажды.

Когда ледоход закончился, он приказал немедленно начать ловлю неводом. Я присутствовал на такой общественной рыбалке, и это зрелище, по моему мнению, было гораздо лучше всего, на что меня приглашали ранее. Не выразить того удовольствия, того взрыва эмоций многочисленной толпы зрителей когда невод вытащили первый раз. Было поймано огромное количество мелкой рыбы, похожей на корюшку или селёдку. Весь улов этого удачного начала был отдан самым голодным. Я не мог сдержать слез, глядя на этих несчастных; целыми семьями набросились они на рыбу, которую поедали прямо сырой.

После рыболовной кампании, которая с каждым днём становились все более успешной благодаря лососю^[229] и другой крупной рыбе, поднимавшейся вверх по реке, горожане переключились на охоту на водоплавающую дичь^[230], которой было столько, что она сплошь покрывала поверхность водоёмов: это стало их новым средством существования.

Тем временем наступил сезон дождей и частые туманы, но время от времени наступали погожие дни. Они были тем более приятны на фоне того, что ночью 29 мая выпал снег глубиной в два дюйма, а температура упала до одного градуса ниже нуля. Вода постепенно спадала, но растительности пока нигде не было видно. Редкие стебли прошлогодней травы, печальный плод последних усилий природы, были единственной пищей, которую земля могла предложить лошадям до возвращения благодатной весны.

Мне уже не терпелось ехать, и хотя я не мог обманывать себя относительно жалкого состояния этих животных, я попросил господина Коха распорядиться, чтобы те, которые были назначены для меня, были собраны в городе, решив выехать из Охотска не позднее 6 июня. Его распоряжения были исполнены, и благодаря его заботам, доброте госпожи Козловой и щедрости многих друзей, которых я обрёл в этом поселении, я сразу же оказался обеспечен хлебом и сухарями. Если бы не память о голоде, я бы почувствовал себя польщенным этими подарками; но мысль о том, что я буду поддерживать себя жертвами их дружбы, ранила мои чувства, и не без душевных сомнений я был вынужден принять то, что никакие отказы не могли заставить их взять обратно.

Вечер перед отъездом был посвящён прощанию. Я имел удовольствие узнать, что господин Ловцов намеревался сопровождать меня в Мундукан и что лейтенант Холл, вызванный туда же по каким-то делам, связанным с оснащением находящихся под его опекой судов, должен был отправиться вместе с нами. Я не ожидал увидеть ещё и третьего спутника, но господин Аллегретти сообщил мне, что он тоже приготовил все необходимое, чтобы проводить меня до Юдомского Креста. Как велико было моё удивление и благодарность, когда я понял, что личная приязнь была единственным мотивом его поездки! Из двух моих солдат меня сопровождал только Голиков; Недорезов остался в Охотске, но я взял его отца служить мне лоцманом на реке Юдома. Несколько рабочих, как я и договаривался с майором, должны были немедленно отправиться вслед за мной, чтобы починить те лодки, которые потребуют ремонта, чтобы я не подвергался новым опасностям и задержкам.

Глава XV

Отъезд – О наших несчастных лошадях – Подробности путешествия – О наших стоянках – Еда якутов – Встреча с караваном купцов – Чуть не утонул! – Уракское Плотбище – Обычай, соблюдаемый якутами, когда они оставляют лошадь на дороге – Несчастный случай с Голиковым.

Наконец, все мои приготовления закончены, и я вырвался из объятий господина Коха. Несколько жителей оказали мне честь, проводив до ворот города, где нас ждали лошади и где после взаимных повторений добрых пожеланий мы расстались. Мои хозяева, я надеюсь, понимали, что для человека, которого они так принимали в своём доме, долг остался превыше всего.

При виде лошади, на которую мне предстояло сесть, я с ужасом и состраданием отпрянул назад. Я никогда ещё не видел такого жалкого животного! Его бока были тощими и впалыми, так что можно было пересчитать все рёбра, ягодицы узкими и заострёнными, голова обессиленно качалась между ног, бедра дряблые и слабые. Таково точное описание моего коня. Вы можете судить о других, среди которых мой считался одним из лучших. Седла были очень похожи на наши французские. Те, что предназначались для багажа, были поменьше и сделаны из кусков дерева; сверху были прикреплены крест-накрест две палки, на которых подвешивался груз^[231], с таким расчётом, однако, чтобы вес был одинаковым с обеих сторон, так как при малейшей диспропорции животные неминуемо потеряли бы равновесие.

Вот в таком жалком состоянии был наш караван. Чтобы утешить себя за медленный темп нашего путешествия, каждый из нас отпускал шуточки насчёт своего «скакуна». В двенадцати верстах от Охотска мне показали довольно большую солеварню на берегу моря, все занятые на ней были каторжниками. Затем мы оставили море слева от себя и некоторое время ехали вдоль Охоты.

Если разливы этой реки вызывают такую тревогу у жителей города, то и для её окрестностей они не менее губительны. Поднимаясь над берегами, вода не только заливает всё вокруг, но и несётся потоком, набирающим силу по мере своего продвижения. Утверждают, что видели, как вода поднимались на два фута выше самых высоких деревьев. Можно предположить, что опустошения от этого были ужасны, и я действительно видел в лесах овраги поразительной глубины, которые, как говорят, были результатом этих наводнений.

На небольшом расстоянии от Медвежьей Головы подо мной упал конь, к счастью, я успел выскочить из седла и потому остался невредим, но заставить его снова встать я не смог. Мы оставили его в этом месте^[232], где он, несомненно, через некоторое время скончался. У нас оставалось ещё одиннадцать лошадей; я сел на одну них, и мы добрался до деревни без происшествий.

На следующий день, в девять часов утра, мы перешли вброд реку Охоту, теперь нам предстоит идти не по её берегу. Тут и там я замечал якутские юрты. Они почти всегда были на значительном расстоянии друг от друга, редко можно было видеть их вместе.

Склонность якутских семей жить таким изолированным образом проистекает из жизненной необходимости. Лошади всегда были их главным богатством, и если бы владельцы стад (некоторые из которых числом более тысячи) строили свои жилища ближе друг к другу, то как бы лошади могли добывать себе пищу? Пастбища поблизости скоро бы истощились, и пришлось бы посылать их пастись на значительное расстояние, но сколько неудобств возникло бы тогда из-за нерадивости или нечестности пастухов!

Прибыв в Мундукан, мы провели там ночь и весь следующий день 8 июня, так как наши лошади сильно устали. Я уже писал, что эта деревня находится в двадцати верстах от Медвежьей Головы; она получила свое название от реки, на которой находится.

На рассвете я расстался с господами Холлом и Ловцовым, которые должны были остаться здесь. Вскоре мы поднялись на высокую гору под названием Урак^[233], вершина которой всё ещё была покрыта снегом; он доходил до брюха наших лошадей, которым было очень тяжело на этом подъёме.

У подножия горы протекает одноимённая река. Она широкая, глубокая и быстрая, на её берегу есть юрта, в которой живут лодочники. В это время их не было, вероятно, ушли на охоту, незапертые двери их дома указывали на то, что они уехали недавно.

Устав звать и ждать их, мы нашли несколько вёсел и спустили на воду наименее повреждённую из лодок, которые были привязаны к берегу. Затем разгрузили и расседлали лошадей, погрузили багаж в лодку и переехали на другой берег. Наши кони всё ещё оставались на месте, и я волновался, опасаясь, что они не смогут переплыть реку. Беспечность моих якутов в этом отношении казалась мне невероятной, они загнали их в воду кнутами, лодка поплыла впереди, чтобы вести их, и один из наших проводников остался на берегу, чтобы бросать в них камнями и пугать криками, чтобы они не повернули назад. Примерно через полчаса все они благополучно добрались до нас, их немедленно оседлали и загрузили^[234], и мы продолжили наше путешествие.

Слабость наших лошадей вынудила нас остановиться в двадцати пяти верстах от Мундукана, в месте, где было хорошее пастбище и где, как нам показалось, почти не было следов медведей. Легко представить себе, насколько страшен аппетит этих зверей после шестимесячной спячки. Покинув свои логова, они рыщут в поисках пищи и из-за недостатка рыбы, которой в реках ещё немного, нападают на любых встречных животных, особенно на лошадей. Мы были вынуждены принять меры предосторожности также и для нашей собственной безопасности. Из следующего описания читатель сможет составить себе представление о характере наших стоянок.

Расположившись на выбранном месте, мы разгрузили лошадей и отпустили их пастись. Затем на равном расстоянии вокруг нашего маленького лагеря мы развели костры, а я несколько раз выстрелил из мушкета в надежде, что звук выстрела и запах пороха испугают и прогонят медведей. На рассвете мы собираем лошадей; если кто-нибудь из них и ушёл далеко, то они прибегают на крик моих якутов, которые в этом отношении столь же умелы, что и коряки со своими оленями.

Увидев пучки конских волос, развешенные по ветвям деревьев, я поинтересовался о причине этого, и мне ответили, что это подношения местных жителей духам лесов и дорог. У моих проводников были свои любимые места, где они благочестиво подносили подобные дары. Это суеверие, по крайней мере, имеют одно полезное свойство – они служат хорошими указателями пути для путешественников.

В предыдущие дня мы пересекли множество притоков реки Урак, но ни один из них не заставил нас задержаться. Но 11-го числа, около пяти часов пополудни, мы снова встретились с притоком этой реки, ширина которого была не очень велика, и, если бы не прошедший накануне дождь, который переполнил реку, то мы бы без колебаний перешли её вброд, как это было в предыдущих случаях. Мой главный проводник определил её как опасную; но так как меня предупредили, что если я буду прислушиваться к их советам, то они будут заставлять меня останавливаться даже в полдень, чтобы отдохнуть самим, а не для отдыха лошадей, то я решил, по крайней мере, проверить глубину. Однако проверка эта убедил меня, что проводник был прав. Человек, которому я приказал войти в реку, был вынужден быстро вернуться, так как его лошадь потеряла опору уже в нескольких шагах от берега. Нам пришлось разбить в этом месте лагерь^[235], а наши лошади, к счастью, нашли что-то съестное.

Чтобы не терять времени, я ограничился одной вечерней трапезой, довольствуясь в течение дня ржаными сухарями. Но я также попросил моих людей сообщать мне, если они увидят какую-нибудь дичь^[236], и мы некоторое время жили плодами моих охотничьих успехов. Необходимость – хороший учитель, а обычай восполняет недостаток мастерства.

Если мне случалось подстрелить белок, то они попадали на стол моих якутов, кроме шкурок, которые они возвращали мне. По рассказам Голикова вкус этих грызунов отвратительный. Однако однажды, соблазнившись видом варёного мяса этого маленького зверька, я съел кусочек: он имел привкус хвои, но вовсе не ужасный, как мне внушили. В голодное время я бы счёл их вполне съедобными и вполне понимаю якутов за их пристрастие к ним.

Их основная пища, которую они называют «бурдук», вызывала у меня ужасное отвращение. Это что-то вроде густой каши, приготовленной из ржаной муки^[237] и воды, в которую после того, как снимают с огня, наливают рыбий жир. Количество этого кушанья, которое они могут съесть, поражает меня. Мне говорили, что вообще они не очень много едят; однако прибавили, что когда в качестве угощения им готовят лошадь, то очень небольшое число гостей уничтожают её за несколько часов, при этом внутренности животного считаются отнюдь не самой плохой пищей. Кто бы мог подумать, что люди с таким ненасытным аппетитом в иное время могут быть воздержаны на грани сохранения жизни, а часто могут и вовсе обходиться без пищи несколько дней?

Рано утром меня разбудили проводники, сообщившие, что за ночь река значительно спа́ла. Пока они седлали и грузили лошадей, с той стороны реки переправилось несколько всадников, которых таким же образом задержал высокий уровень реки; они переправились без всякого риска, что внушило нам ещё большую уверенность.

Люди эти были разорившимися купцами, решившими попытать счастья в качестве агентов состоятельного человека, чьи торговые операции получили одобрение правительства и у которого были все необходимые для этого разрешения. Его целью была торговля мехами, в основном соболями, которых добывали коряки и чукчи. Эти агенты должны были расстаться в устье реки Пенжины и разъехаться по стране. Им было отпущено на это четыре-пять лет, и они намеревались не только скупать меха, но и сами охотиться на пушного зверя. Они не предвидели никаких препятствий, кроме тех, которые могли бы быть вызваны туземцами; чтобы отражать их нападения, у них было оружие и боеприпасы.

Прощаясь с нами, они с жалостью смотрели на наших бедных животных, а мы, напротив, с завистью наблюдали за их сильными и упитанными. Пришедшие из окрестностей Якутска, где нет недостатка в зимней провизии, их лошади представляли собой совершенный контраст с нашими, которые от этого сравнения казались ещё более несчастными.

Когда мы переправились через реку, я спросил проводников, можно ли надеяться, что это будет наша последняя переправа. Они ответили отрицательно, сообщив, что в течение дня нам предстоит ещё три. Из их слов я заключил, что это, должно быть, другие притоки Урака. Как бы то ни было, мои опасения всё увеличивались, и мысль о том, что лошадь может упасть вместе с моей шкатулкой, заставляла меня содрогаться.

Выйдя из густого леса, мы оказались на берегу стремительного потока шириной не менее двухсот ярдов; на некотором расстоянии он впадал в Урак. Мы решили, что он пригоден для переправы, и с этой уверенностью я пришпорил коня, заставляя его спуститься в воду. На середине реки я почувствовал, как у него задрожали ноги. Я подхлестнул его, и он пошёл дальше, и вода теперь доходила мне только до колена. Ободрённый, я поплотнее устроился в седле, так как вид течения вызывает у меня головокружение. Я уже подходил к противоположному берегу, как подъем на него потребовал новых испытаний. Чтобы подняться на него, нужно было преодолеть ледяной припай, который все ещё оставался у берега. Склон был крутым, но лучшего места вблизи всё равно не было. Решение было принято, и я направил коня к рискованному подъёму. Он уже упёрся передними ногами и готов был переступить задними, но тут потерял равновесие и упал навзничь в воду. Я не удержался в седле и плыл теперь отдельно от лошади. Вода была глубока, а моя громоздкая одежда сковывала движения, и я начал выбиваться из сил. Неистовое течение неумолимо несло нас, и мы уже приближались к тому месту, где сливались два потока, как вдруг в моей голове явственно прозвучало: «Хватайся за уздечку коня, или тебе конец!» Этот голос и грозящая опасность вывели меня из замешательства, я изо всех сил рванулся вперёд, протянул руку и схватил поводья. Провидение, несомненно, позаботилось о моем спасении, потому что в тот же миг мой конь почувствовал под ногами дно и остановился. Я скользнул рукой к верхнему концу уздечки и крепко обвил руками шею животного. Так я и остался висеть как бы между жизнью и смертью, не смея пошевелиться и громко взывая о помощи. Спустя мгновение чья-то сильная рука схватила лошадь под уздцы и вытащила её на берег!.. Оказалось, что это мой верный Голиков всё время следовал за мной, но слабая его лошадь не могла догнать мою, это именно он прокричал мне спасительный совет схватиться за лошадь и как только сумел взобраться на берег, поспешил ко мне на помощь – и всё это за какие-то минуты!

Моей первой заботой, не считая благодарного объятия моего избавителя, было снять кожаную сумку, прикреплённую к моему поясу. Несмотря на клеёнку, в которую были завёрнуты бумаги, вода проникла внутрь, и я опасался за состояние двух важных пакетов, на которые граф де Лаперуз особенно обратил моё внимание. Я с удовольствием обнаружил, что они почти не пострадали.

Свою шкатулку я оставил на другой стороне реки; моё беспокойство по поводу нее было вскоре развеяно появлением господина Аллегретти и других, которые привезли её мне. Они всё ещё были взволнованы той неприятность, в которую я попал, и считали чудом, что я сумел спастись. Я только что видел смерть слишком близко, чтобы не быть того же мнения.

Мы снова оседлали лошадей и поехали, но, признаюсь, меня охватил ужас, когда мы приблизились к очередной переправе через реку. Впоследствии я стал посылать кого-нибудь из проводников вперёд, и не успокаивался, пока он не подавал мне знак с противоположного берега.

В этот день, как и во все предыдущие, начиная с нашего отъезда из Охотска, мы всё время ехали по лесу или по берегам рек. В лесу деревья^[238] вдоль дороги невелики, но ветвисты и так густо поросли кустарником, что моим якутам часто приходилось расчищать дорогу тесаками^[239], что ещё больше замедляло наше передвижение, так что мы никогда не ехали быстрее, чем пешком.

В Уракское Плотбище^[240] мы прибыли довольно рано. Это было первое поселение, которое мы видели после юрт лодочников, мы провели там остаток дня. Деревушка эта стоит на берегу Урака; жителей в ней всего пять солдат, каждый живёт в своей избе. Они назначены охранять склад для казённых грузов, прибывающих из Охотска или Якутска. Иногда они сопровождают товары до устья Урака; но на этой реке столько препятствий – отмелей и порогов, а суда такие непрочные, что плавание здесь весьма утомительно и опасно.

На следующее утро, то есть 13 июня, мы переправились на лодке через реку; она берет свое начало недалеко от большого озера^[241], где мы остановились в тот же вечер. Озеро расположено на возвышенности, имеет около семи вёрст в окружности и, как говорят, изобилует рыбой.

Не могу не рассказать о сцене, происшедшей в тот день с моими проводниками, которым пришлось оставить на дороге лошадь. Они остановились и стали совещаться вокруг животного. Сгорая от нетерпения и не видя конца их дискуссии, я уже готов был выразить свое недовольство, но они опередили меня, прося прощения за задержку, которую они создали. Обычно, когда они теряют лошадь, случайно или от чрезмерной усталости, то обычно отрезают у неё хвост и уши, которые они обязаны предъявить владельцу, чтобы оправдаться или оплатить потерю. Но сейчас спор шёл о том, должны ли они положить конец бедному умирающему животному. Это потребовало некоторого времени, а я был не в том настроении, чтобы жертвовать им, и поэтому заявил им несколько сердито, что есть более простой, быстрый и менее жестокий способ достижения этой цели. Я обещал им засвидетельствовать потерю и вместо обычных доказательств взять на себя вину за гибель лошади. Они без колебаний согласились на моё предложение, и это, как мне сказали, было немалым доказательством их уважения.

В надежде, что мы поедем быстрее, я поручил наш багаж заботам старшего Недорезова, а сам отправился вперёд с господином Аллегретти, Голиковым и одним якутом. Нам встретилась небольшое болотце, глубиной около фута. Я поехал по нему вместе с господином Аллегретти, а Голиков последовал за нами, держа мою шкатулку на седле. Но не успела его лошадь сделать и десяти шагов, как споткнулась и сбросила седока; более заботясь о порученном ему грузе, чем о собственной сохранности, он упал, не выпуская шкатулки из рук. Я тут же соскочил и прибежал к нему на помощь; но он упал в мягкую трясину и не получил никаких повреждений. Больше всего его беспокоило то, что шкатулка была мокрой, но я утешил его, показав, что вода не проникла внутрь.

Наши лошади так устали, что нам пришлось спешиться и вести их под уздцы, а якут подгонял их ударами сзади. Так мы ехали весь день, отдыхая каждые полчаса там, где уже начинала появляться свежая трава^[242], чтобы в какой-то мере накормить наших бедных животных.