Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Я попросил показать мне монету его страны, и он охотно удовлетворил моё любопытство. Золотая монета представляла собой тонкую пластинку овальной формы, с японскими иероглифами, диаметром около двух дюймов. Она оказалась из чистого золота, без каких-либо примесей, так что она легко изгибалась, как вам заблагорассудится. Их серебряные деньги квадратные, меньше, тоньше и легче, чем золотые; однако он уверял меня, что в Японии эти монеты ценятся дороже. Медная монета точно такая же, как у китайцев: она круглая и почти такого же размера, как два наших лиарда^[105], с квадратным отверстием посередине.

Я расспросил его о характере товара, который они спасли с места крушения, и из его ответа понял, что он состоял главным образом из чашек, тарелок, стаканов, покрытых тончайшей глазурью, и других товаров такого рода. Потом я узнал, что часть их продали на Камчатке.

Я надеюсь, мне простят это отступление от главной темы, так как рассказ об этих японцах поможет нам познакомиться с нацией, которую мы едва ли имеем возможность когда-нибудь увидеть.

Глава VI

Отправление из Нижнекамчатска – Встреча с Козловым – Нас настигает буря – Как камчадалы спят на снегу – Острог Озёрный – Острог Ука – Острог Хайлюля – Острог Ивашка – Острог Дранка – Острог Карага – Описание юрт – Одежда карагинских детей – Коряки снабжают нас оленями – О двух видах коряков – Знаменитая танцовщица – Пристрастие камчадалов к табаку.

Проведя три дня в Нижнекамчатске, я покинул его 12 февраля в час дня, чтобы встретиться с господином Козловым, которого я рассчитывал найти в Еловке. Некоторое время мой путь был таким же, каким я уже ехал, направляясь в Нижний, и рано вечером я прибыл в Щёку. В этом месте почти всегда дует сильный западный ветер. Это объясняется положением острога на реке, протекающей между двумя горными цепями, простирающимися вдоль её берегов на расстояние двадцати пяти вёрст.

Я переночевал в Камаках, а на следующее утро через несколько часов прибыл в острог Каменское, откуда поехал в Харчино. На своем пути я миновал три озера, последнее из которых было очень большим и не менее пяти лье в окружности^[106]. Я заночевал в этом остроге, который находится в сорока верстах от предыдущего и расположен на реке Харчинка^[107].

На рассвете я отправился в путь, и, несмотря на непогоду, продолжавшуюся весь день, проехал семьдесят вёрст, достигнув Еловки. Она находится на реке с тем же названием и окружена горами.

Господин Козлов был поражён моим путешествием. Я тщетно льстил себя надеждой, что момент нашей встречи будет моментом нашего отъезда далее, но дела его ещё не были закончены, и мы были вынуждены продлить наше пребывание. Он также надеялся, что скоро приедет господин Шмалев. Это бесплодное ожидание и дела господина Козлова задержали нас ещё на пять дней. Наконец он уступил моему нетерпению и согласился отправиться в путь 19-го числа, очень рано утром.

Мы проехали первые пятьдесят четыре версты довольно спокойно, но после полудня внезапно разразилась ужасная буря с запада и северо-запада. Местность была открытой, а порывы ветра так сильны, что двигаться дальше было невозможно. Видимость снизилась настолько, что наши проводники, несмотря на знание дороги, уже не могли обещать, что мы не заблудимся. Мы не могли уговорить их вести нас дальше, и в то же время было ужасно отдаваться на милость столь страшного урагана. Что касается меня, то признаюсь, что я уже очень замёрз, когда наши проводники предложили отвести нас в лес, который был недалеко и где мы могли найти хоть какое-нибудь укрытие. Мы не стали задерживаться ни минуты, но прежде чем сойти с дороги, нужно было дождаться, пока все наши сани соберутся вместе, иначе мы рисковали потерять друг друга и совсем заблудиться. Собравшись, мы добрались до леса, который, к счастью, находился на указанном расстоянии. Это произошла около двух часов дня.

Первой заботой наших камчадалов было выкопать в снегу яму глубиной не менее шести футов, другие принесли дрова, быстро разожгли огонь и поставили чайник. Лёгкая трапеза и небольшая порция водки вскоре оживили нашу компанию. Когда наступила ночь, мы занялись тем, чтобы провести её наиболее удобно. Каждый сам готовил себе постель: моей стал мой возок, где я мог спокойно лежать, но кроме господина Козлова, больше ни у кого не было такого удобного экипажа. «Как же, – подумал я, – эти бедняги ухитрятся уснуть?» Вскоре я был избавлен от беспокойства по этому поводу. То, как они готовили свои постели, заслуживает особого внимания, хотя они и не соблюдали особых церемоний по этому поводу. Выкопав в снегу яму, они покрыли её дно мелкими ветвями деревьев; затем, завернувшись в кухлянки, с надвинутым на голову капюшоном, улеглись в свою постель, как ни в чём ни бывало. Что же касается наших собак, то они были распряжены и привязаны к деревьям неподалёку, где и провели ночь, как обычно.

Ещё до рассвета ветер значительно стих, и мы продолжили наше путешествие. До Озёрного^[108], где мы намеревались заночевать, оставалось тридцать вёрст. Мы приехали туда в десять часов утра, но наши собаки были так утомлены, что нам пришлось провести там остаток дня и даже ночь в надежде, что ветер, который днём начал дуть ещё сильнее, утихнет.

Острог получил свое название от озера, возле которого он находится. Возле деревни протекает небольшая река Озёрная. Тойон жил в единственной в остроге избе, которую я там увидел, и мне сказали, что мы больше не встретимся с подобными домами, пока не приедем в Гижигу. Кроме того, там было пятнадцать балаганов и две юрты. Я мог бы здесь описать эти подземные жилища, но так как они малы по сравнению с теми, которые я скоро буду исследовать, я пока что отложу свое описание.

Весь день 21 февраля мы провели в Озёрном в бесплодном ожидании сержанта свиты г-на Козлова, который был послан в Ниженекамчатск.

На следующий день мы доехали до деревни Ука^[109] довольно рано, так как расстояние до неё составляет всего двадцать шесть вёрст. Там мы снова ждали сержанта, которому было приказано присоединиться к нам в этом месте, но он так и не приехал.

В Уке только одна изба, вместе с дюжиной балаганов и двумя юртами. Для господина Козлова была убрана одна юрта, в которой мы и провели ночь.

На рассвете мы покинули эту деревню и по пути увидели несколько балаганов, в которых живут, как мне сказали, только в сезон рыбной ловли. Около этого места мы некоторое время ехали по берегу моря. Я был крайне огорчён тем, что не мог видеть, на каком расстоянии оно замёрзло и в каком направлении простирается берег этой части восточного побережья Камчатки. В этом нам мешал северный ветер, который с такой силой хлестал нас снегом, что всё наше внимание было поглощено защитой от него; туман, который простирался по морю на значительное расстояние, также почти полностью закрывал вид на него. Местные жители, которых я расспрашивал по этому поводу, сообщили мне, что мы залив этот не очень большой ширины, а море покрыто льдом на расстоянии тридцати вёрст от берега.

В Хайлюле^[110], остроге, расположенном на берегу моря в устье реки того же названия, в шестидесяти шести верстах от Уки, я нашёл только две юрты и с дюжину балаганов; и также имел удовольствие видеть кожаную байдару. Эта лодка была около пятнадцати футов в длину и четырёх в ширину; корпус сделан из довольно тонких досок, наложенных друг на друга с перехлёстом; длинный и толстый кусок дерева служил килем; деревянные части крепились между собой кожаными ремнями, и все это было покрыто моржовыми и тюленьими шкурами.

Я особенно восхитился тем, как были обработаны эти шкуры и как плотно они сшиты, чтобы вода не могла проникнуть в лодку. Обводы лодки несколько сходны с нашими, но менее округлы и потому менее изящны; концы её острые, а дно плоское. Это придаёт ей остойчивость, в отличие от обычных лёгких лодок, но делает байдару тяжелее. Для защиты от снега лодка эта находится под специальным навесом. Тойон уступил нам свою юрту, в которой мы заночевали, не имея возможности продолжать путь до следующего дня. С момента нашего прибытия ветер усилился и не стихал до середины ночи.

В десять часов утра на следующий день Хайлюля скрылась за поворотом дороги, и мы миновали старую деревню с таким же названием, которая была покинута из-за неудачного расположения. Далее мы встретили ещё несколько заброшенных жилищ, бывших прежде острогом Ивашка^[111], который по той же причине был перенесён на тридцать вёрст от своего прежнего положения. Мы снова вышли к морю и некоторое время ехали по восточному побережью. В этом месте оно образует ещё одну бухту, которую я хотел осмотреть, но, как и прежде, туман помешал мне это сделать. Я заметил, что туман рассеивался по мере того, как ветер поворачивал на северо-восток, который до сих пор был западным и северо-западным.

Ивашка находится в сорока верстах от Хайлюли на берегу моря. Она состоит из двух юрт и шести балаганов и расположена на небольшой реке того же названия, которая была полностью замёрзшей, как и та, которую мы только что миновали.

Мы заночевали в этой деревне и провели там значительную часть следующего дня, опасаясь урагана, который нам предсказывали. Наконец, хотя было уже довольно поздно, мы решились ехать дальше и достигли деревни Дранка^[112], до которой было тридцать вёрст. Расположение этого острога аналогично предыдущему. Здесь мы нашли русского офицера Гауса^[113]: он приехал из Тигиля и привез господину Козлову всякие предметы палеонтологии.

Мы оставили Дранку на рассвете 27 февраля, а после полудня пересекли залив размерами пятнадцать на двадцать пять вёрст, вход в него был не шире пяти вёрст^[114]. У него низкие берега, и мне показалось, что к западу-северо-западу от входа в него, в направлении Караги^[115], суда могут спокойно встать на якорь и укрыться от всех ветров, кроме восточного. К югу от входа в залив нет такой хорошей гавани – говорят, там песчаные отмели; я был вынужден довериться этим сообщениям, так как лёд и снег мешали мне получить более точные сведения.

Мы проехали в этот день семьдесят вёрст и вечером прибыли в острог Карага, который стоит на возвышенности и откуда открывается вид на море. В нём всего три юрты и двенадцать балаганов, рядом – река Карага. Эта река впадает в море на расстоянии нескольких ружейных выстрелов от острога, который является последним в Камчатском округе; деревушка в ста верстах далее, в которой живут несколько камчадалов, уже не входит в его пределы.

Здесь мы были вынуждены ожидать, когда прибудет сушёная рыба для корма нашим собакам в тундре, которую нам теперь предстоит пересечь, и я воспользуюсь этой возможностью, чтобы привести в порядок свои записи, сделанные в этой и предыдущих деревнях. Они не будут расположены в том же порядке, в каком были написаны; как вы понимаете, быстрота, с которой мы путешествовали, часто не оставляла мне выбора в этом отношении^[116].

Сначала я расскажу о юртах, которые я ещё не описал и которые заслуживают особого внимания. Как я уже писал, эти странные дома утоплены в землю, а то, что возвышается над землёй, похоже на усечённый конус. Чтобы составить себе правильное представление о них, представьте себе большую квадратную яму со стороной двенадцать-четырнадцать ярдов и восьми футов глубиной; четыре стороны ее выложены брусом или досками, а промежутки между этими стенами заполнены землёй, соломой или сухой травой и камнями. На дне ямы закреплены несколько столбов, поддерживающих поперечные балки, на которые опирается крыша. Крыша начинается на одном уровне с землёй и с плавным наклоном поднимается на четыре фута над ней; толщиной она два фута и сделана также, как и стены. Наверху есть квадратное отверстие размером три-четыре фута, которое служит дымоходом и входом в юрту для мужчин и женщин, куда входят и выходят с помощью своеобразной лестницы в виде бревна со ступеньками, которое поднимается на уровень с этим отверстием. С одной стороне юрты есть ещё один очень узкий вход, но пользоваться им считается своего рода позором^[117]. Я закончу описание внешней части этих жилищ, добавив, что они окружены довольно высокими частоколами, несомненно, для защиты от порывов ветра или снегопадов; говорят, однако, что эти ограды раньше служили крепостными стенами для защиты от врагов.

Едва мы спустились в это туземное жилище, как тут же пожелали выйти, вид и запах внутри были отвратительны. Внутренняя часть юрты состоит из одной комнаты высотой около десяти футов. Вдоль стены по кругу – скамья шириной в пять футов, покрытая полуизношенными шкурами. Эта скамейка находится всего в футе от земли^[118] и обычно служит кроватью для нескольких семей. Я насчитал в одном юрте более двадцати человек мужчин, женщин и детей. Они едят, пьют и спят вместе, удовлетворяют все требования природы без стеснения и скромности и никогда не жалуются на ядовитый воздух, царящий в юрте. Огонь в жилище горит почти непрерывно. Очаг обычно находится в середине юрты. Вечером угли сгребаются в кучу, а вход в юрту закрывают; таким образом, тепло сохраняется в течение всей ночи. При свете тусклой лампы, ужасный запах которой я уже описывал, мы рассмотрели в углу юрты^[119] убогий образ какого-то святого, блестящий от жира и почерневший от дыма. Именно этим иконам камчадалы поклоняются и возносят молитвы. Остальная мебель состоит из сидений и нескольких сундуков из дерева или коры. Кухонная утварь сделана из меди или железа, но вся она отвратительно грязна. По жилищу разбросаны остатки сушёной рыбы, и женщины и дети постоянно жарят куски лососёвой кожи, которая является одним из их любимых блюд.

Необычность детской одежды особенно привлекла моё внимание; говорят, что на самом деле это одежда коряков. Она состоит из единственной оленьей шкуры, которая покрывает всё тело и так плотно подогнано, что дети кажутся полностью зашитыми в шкуру. Отверстия внизу – впереди и сзади – даёт возможность очищать ребёнка. Это отверстие покрыто полоской шкуры, которая может отстёгиваться; она поддерживает между ногами ребёнка пучок мха^[120], который по необходимости обновляется. Кроме обычных рукавов, к одежде подвешены ещё два других, чтобы поместить в них руки ребёнка, когда он замёрзнет; с одной стороны они зашиты и выстланы изнутри мхом. К платью прикрёплен капюшон, также из оленьей шкуры; в юртах головы детей почти всегда обнажены, а капюшон висит у них за плечами. Кроме всего этого, они подпоясаны своего рода кушаком из оленьей кожи. Женщины носят своих детей на спине с помощью кожаного пояса, который проходит вокруг лба матери и под ягодицами ребёнка.

Тойон Караги, в доме которого мы жили, был старый смутьян. Его с трудом заставили исполнять его обязанности, кроме того, он доставил нам некоторое беспокойство своим решительным отказом снабдить нас рыбой.

Нравы жителей этого острога очень похожи на нравы их соседей коряков. Похожесть эта очевидна и в языке, и в одежде их детей. У меня была возможность отметить это на следующий день после нашего приезда.

Зная, что недалеко находятся два племени кочевых коряков, мы немедленно послали к ним гонца с просьбой продать нам часть своих животных. Они охотно согласились и в тот же день привели нам двух живых оленей. Это было очень вовремя, к облегчению наших людей, которые уже начали ощущать нехватку провизии. Тем временем нашим собакам грозил ещё больший голод, так как сушёная рыба ещё не была доставлена. Одного оленя убили тотчас же, но когда мы захотели узнать его цену, нам было очень трудно договориться с продавцами: они не говорили ни по-русски, ни по-камчадальски, и мы никогда не поняли бы друг друга, если бы нам не посчастливилось найти в Караге жителя, который послужил переводчиком.

Есть два вида коряков: те, кого называют собственно коряками, имеют постоянное место жительства; другие – кочевники, и известны под именем оленных коряков^[121]. Их стада очень многочисленны, они кормят их, перегоняя по местам, которые изобилуют мхом. Когда одни пастбища истощаются, они ищут другие. Таким образом, они беспрестанно кочуют, живут в шатрах из шкур и питаются своими оленями.

Эти животные так же пригодны в качестве ездовых, как собаки у камчадалов. Сани, на которых к нам приехали коряки, были запряжены двумя оленями. Способ запрягания и управления ими, а также форма саней должны быть описаны, но я думаю, что лучше отложить это до тех пор, пока я не начну путешествовать с этими людьми – тогда я смогу быть более точным.

Долгожданная провизия прибыла, наконец, 29-го вечером. Она была доставлена тем сержантом, которого мы ожидали. Мы приготовили всё к отъезду на следующее утро, но ночью поднялся очень сильный северо-северо-западный ветер. Шторм этот сопровождался таким обильным снегопадом, что мы были вынуждены ещё продлить наше пребывание в остроге. Ничто, кроме этой плохой погоды, нас не задерживало, а прибытие провизии только усилило наше нетерпение. Припасы были невелики, а наша нужда столь настоятельна, что нам пришлось немедленно приступить к ним. Поэтому мы были заинтересованы в том, чтобы двигаться как можно быстрее, чтобы наши запасы не были израсходованы до того, как мы минуем тундру.

К утру ветер стих, но снег продолжал идти, и небо, казалось, грозило нам ещё одной бурей до конца дня. Она началась около двух часов дня и продолжалась до самого вечера.

Чтобы развлечь нас, нам было предложено познакомиться с талантом знаменитой танцовщицы, она была камчадалкой и жила в этом остроге. Похвалы, которыми осыпали её способности, возбудили наше любопытство, и мы послали за ней, но то ли из каприза, то ли из-за плохого настроения она отказалась танцевать и игнорировала наше приглашение. Напрасно ей говорили, что её отказ был неуважением к начальству, никакие убеждения не могли заставить её подчиниться. К счастью, у нас было немного водки, и пара стаканов изменили её настроение. По нашей просьбе один камчадал начал танцевать перед ней, побуждая её словами и жестами. Постепенно глаза её заблестели, по лицу пробежала дрожь, и всё тело затряслось. На призывы и песню танцовщика она отвечала теми же словами, отбивая такт покачиванием головы. Наконец, движения её стали такими быстрыми, что, не в силах больше сдерживаться, она вскочила со своего места и, в свою очередь, бросила вызов мужчине ещё более экстравагантными конвульсивными движениями и воплями. Абсурдность её танца была неописуема. Все её конечности, казалось, были разъединены; она двигала ими всеми с равной силой и проворством; она рвала свою одежду и прижимала руки к груди с такой яростью, как будто хотела разорвать и её. Эти причудливые движения сопровождались ещё более противоестественными позами; короче говоря, это была уже не женщина, а фурия. В слепом неистовстве она бросилась бы в огонь, разожжённый посреди комнаты, если бы её муж не поставил перед ней скамью, чтобы помешать ей, а во время танца старался держаться поближе к ней. Когда он увидел, что она совершенно потеряла чувство реальности, что её шатает во все стороны, и не может больше держаться на ногах, не опираясь на своего партнёра по танцу, он взял её на руки и положил на скамью, где она затихла, как неодушевлённый предмет, обессиленная и без чувств. В таком положении она оставалась ещё минут пять. Между тем камчадал, гордый своим превосходством, продолжал петь и плясать. Очнувшись от обморока, женщина услышала его и вдруг, несмотря на слабость, приподнялась, издала какой-то нечленораздельный возглас и хотела было снова начать это утомительное состязание. Муж удержал её, но победитель, видимо, считая себя неутомимым, продолжал насмехаться и подтрунивать над ней, так что нам пришлось успокоить и его. Несмотря на похвалы, расточаемые талантам этих актёров, представление, признаюсь, не доставила мне никакого удовольствия, а, напротив, вызывала изрядное отвращение.

Все обитатели этих мест, как мужчины, так и женщины, курят и жуют табак. Для «улучшения», которое я не могу объяснить, они смешивают табак с пеплом, чтобы сделать его крепче. Мы дали им нюхательный табак, но они поднесли его не к носу, а сунули в рот. Я осмотрел их трубки: они такой же формы, как у китайцев, сделаны из кости и очень маленькие. Когда они курят, то не выпускают дым изо рта, а вдыхают его с большим удовольствием.

Все тойоны разных острогов, мимо которых мы проезжали по дороге из Озёрного, из уважения к господину Козлову провожали нас до Караги. На второй день после нашего прибытия они распрощались с нами и вернулись в свои вотчины. Прощание их было очень тёплым. После бесконечных извинений за то, что не смогли оказать ему ещё лучшего приёма, они выказывали крайнее сожаление по поводу того, что оставляют его, как будто ему грозят самые неминуемые опасности, и, не зная другого способа засвидетельствовать свою привязанность, предлагали ему все, что у них было. Ко мне они обращались таким же манером и настойчиво просили меня принять от них что-нибудь. Возражать было бесполезно; мои отказы только делали их ещё более настойчивыми, и, чтобы удовлетворить их, я был вынужден принять их подарки.

Позвольте мне здесь вернуть свой долг всем камчадалам за ту любезность, с которой они обращались со мной. Я уже упоминал об их мягком и гостеприимном характере, но не рассказал достаточно о том расположении, которое эти добрые люди оказывали мне, и с удовольствием вспоминаю о том, как по-доброму меня принимали. Не было, я думаю, ни одного вождя какого-нибудь острога, который не сделал бы мне какого-нибудь хотя бы небольшого подарка. Иногда это была соболья или лисья шкура, а иногда плоды или рыба, и другие предметы, которые, как они представляли, были бы мне наиболее приятны. Можно было подумать, что своим вниманием ко мне они решили исправить ту несправедливость, которую так долго совершали по отношению к французским именам. Они часто благодарили меня за то, что я разрешил их заблуждение по этому поводу, иногда сокрушались, что больше не увидят меня, и что мои соотечественники редко посещают их полуостров.