Старым косматым шаром опускалось за деревню солнце. Таким оно будет, наверное, через миллиард лет, когда остынет, и жизнь умрёт. Непонятная, ненужная, ни к чему не приведшая. Жека ненавидел закат – холодное солнце накрывало его тоской и бессмысленными вопросами о цели всего.

Ветка вожгалась в кресле, вздыхала, теребила платье, заплетала пальцы и косо поглядывала на Евгения. Где-то рядом с солнцем поднималась дымка. Тёплый запах травы и отчаянные тихие вскрики погибающего дня убаюкивали и утешали. Может быть, первый раз в жизни он наслаждался одиночеством. Странный и сладкий мир. Наверное, он устал. День не погибал, он просто ложился спать.

– Там река?

Ветка встрепенулась и, покрутив головой. Уставилась на дымку.

– Да, да там речка, ты хочешь поплавать?

Речка оказалась маленькая и неглубокая. Ручеёк. Зато уж прогрелась так, что вода была…

– Как парное молоко, – вздохнула Веточка и зажмурилась.

Евгений плюхнулся в речку, как в горячую ванну, полежал немного, потом поплавал вдоль берега, почти доставая руками дно. Веточка так и стояла по колено в воде неподвижная и задумчивая.

– Эй, ты почему не купаешься? – осторожно (кто её знает?) окликнул Жека.

– Наверное, я была маленькая, – сделала она вывод из каких-то своих мыслей.

– А вдруг речка стала меньше?

– Чёрный ворон, – неожиданно запела она,-

Чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной,

Ты добычи не дождёшься,

Чёрный ворон, я не твой…

Пела она грустно и нежно, совсем не так, как поют эту песню – с грубым трагизмом. Звонкий чистый её голосочек, наоборот, вызывал отчаянную надежду и полёт, полёт куда-то вверх, на свободу. Вспархивали иногда завитушки волос с её щёк…

– Ты очень красиво… – прошептал Жека.

– Мама любила эту песню.

Она выбежала на берег, поднимая бурю брызг, пала на колени и заплакала. Жека обнял её тихонько и почему-то не стал успокаивать. Так они и сидели – плачущая дура и крутой разработчик провальных проектов.

Когда слёзы закончились, Ветка вскочила на ноги и, пританцовывая вокруг Евгения, загорланила с «иками»:

– Ой, со вечёра да с полуночи,

Ой, со вечёра да с полуночи,

Голова болела, голова болела…

Мы всегда с мамой пели…

Ой, да головушка моя болела,

Гулять захотела, гулять захотела!

А вы пели?

– Нет, – усмехнулся Евгений, уже ничему не удивляясь.

Ветка остановилась и нахмурилась.

– Тебя папа не любил?

– Да нет, любил. Правда, я думал иначе. А потом понял, что всё не так.

– Когда понял?

– Случай был один. Поссорились мы с другом моим Сегой Петровым. Смертно поссорились, подрались даже. Вот он и решил мне отомстить. Подкараулил нас с отцом – мы утром обычно вместе выходили – и сказал ему, что я курю.

– А ты курил?

– Нет, так, пробовал – отца боялся, да и не надо было мне кому-то что-то доказывать, я и так… Не важно. Словом, ждал Сега, что отец тут же и отлупит меня. А он схватил его за грудки и говорит: «Ты, поганец, сам куришь», – достал у него из кармана сигареты, бросил на землю и растоптал. «Если, – говорит, – ещё поймаю, отучу тебя от курева, получишь по полной программе!»

– А тебя не побил?

– Нет, даже не спросил. Сказал: « Ненавижу, когда друзей предают».

– Не поверил?

– Не это главное.

Ветка обдумала всё и решила:

– Он любит тебя.

– Наверное, это я – эгоист. Только не сложилось у нас доверительных отношений. Сейчас даже не знаю, где он. Нашёл, может быть, очередную пассию…

– У тебя ещё мама была?

Жека засмеялся: «ещё мама» – смешно.

– Я помню, когда отец первый раз женился, я услышал от соседских тёток «мачеха», и я её сразу возненавидел. Я представил себя Золушкой, которую мачеха будет заставлять работать день и ночь, а так как я мальчик и Принц мне не светил, то я понял, что спасать меня будет некому.

– И что, она заставляла тебя работать?

– Нет, конечно. Даже сказки на ночь читала. Но я всё равно относился к ней как-то… настороженно – постоянно ждал подвоха. Отец с ней быстро развёлся, так что привыкнуть друг к другу мы не успели. А потом были другие.

– И ни с кем не подружился?

– У-у! Они мелькали с такой скоростью, что я не у всех и имена помню. Как говорится: входили в двери и выходили в окно. Не до дружбы.

– Бедненький, – пожалела Ветка, не разделяя веселье Жеки, – как ты плохо жил.

– Я плохо жил? У меня было почти всё, что я хотел: акустика, гитара, секции-кружки, одежда, лагеря всякие, санатории, море…

– Я ведь не об этом…

– Я знаю, прости.

– А теперь я тебя буду любить, я же сестра. Всё будет хорошо.

– Ладно, договорились. Всё будет хорошо.

– Хочешь, вместе споём? Ты знаешь песни?

– Что-то знаю.

– А такую?

Выйду на улицу, солнца нема,

Девки молодые свели меня с ума.

Выйду на улицу, гляну на село…

Веточка заплясала вокруг Жеки, подбадривая его руками.

– … Девки гуляют, и мне весело, – подхватил Жека, с трудом преодолевая стеснительность. Но с каждой новой строчкой входил всё в больший раж. А потом плюнул на всё и закружился с Веткой по берегу, выдавая залихватские кренделя и горланя во всю глотку. Они долго дурачились, пытаясь поймать друг друга на незнании какой-либо песни (Жека проигрывал, переходил на современные, Ветка знала и их), плясали и смеялись и совсем обессиленные пали на траву.

– Ой, какие звёзды огромные! – зачарованно затихла Ветка.

Жека вдруг вспомнил гаишника, не удержался и захохотал.

– Что ты смеёшься? – подпрыгнула Веточка.

– Так, вспомнил.

– Расскажи, расскажи!

– Дяденька, какие звёздочки красивые, подарите, подарите, – передразнил он Ветку и «прижал язык», испугавшись, что она обидится, но она подхватила:

– Дяденька, подарите! Хочу звёздочки! – она смешно напрыгивала на Жеку и теребила ему плечи. – Дяденька, Дяденька! А как он рванул от нас!!! – изображая больше какую-то каракатицу, сильно утрируя все движения, Ветка побегала вдоль берега и вернулась. – Ой, какая пакость, какая пакость! Я заражусь! – запричитала она, стряхивая с себя и Жеки «пакость», – Жека давился он смеха.

– Стой! Так ты специально так себя вела?! – поймал он её руки.

– Ты что, тоже с ума сошёл? Как я могу специально так себя вести! – она изобразила подобный с зеркалом танец, но с машиной и более энергичный, – Отпусти меня! Отпусти меня! Хочу звёздочки! Хочу звёздочки! А-а-а! – бросилась на сиденье, хлопнула дверкой и застыла.

Жека постоял немного, обдумывая осенившую его догадку, и тоже сел, пощёлкал пальцами у её глаз – всё, полный ступор.

– Странная ты какая-то. Сумасшедшие такими не бывают.

Не шелохнувшись и даже, кажется, не открывая рта, она спросила:

– Ты много сумасшедших видел?

– Честно говоря, ни одного. В кино только.

Ветка молчала.

– Так то кино, – ответил за неё Жека.

Всю ночь они спали легко и безмятежно. Жеке снилось море – чистое и прозрачное, каким не бывает Чёрное. Он собирал со дна ракушки и давал их маме. Живые крабики расползались, утаскивая за собой свои домики, а мама смеялась и вытирала Жеку большущим махровым полотенцем с косматым солнцем на рисунке. Ветка кричала от восторга, бегая за крабиками по мокрому песку, и брызги блестели у неё на волосах. А отец шёл к ним с огромным арбузом и пел: «А тяжела ты ноша моя сирыя-а»… Арбуз упал и треснул. Они сидели все вместе вокруг него и руками доставали большие куски спелой мякоти. Ветка измазала щёки, строила смешные рожицы… Так весело и вкусно не было никогда в его жизни!

Ни на яву, ни во сне.

С утра попытались снова достучаться.

Веточка нервничала от ожидания. Услышала что-то за дверями и бросилась к замочной скважине.

– Открывает! Открывает! – запрыгала она.

В дверях стояла древняя старуха. Худая и обвисшая. Щурясь, разглядывала гостей, но, похоже, ничего не видела. Глаза были мутные и пустые.

– Вы кто? – Евгений ожидал, соизмеряя с её обликом, что голос будет дребезжащий и скрипучий, но она спросила мягко и приветливо.

Веточка очнулась от оцепенения и стала, крадучись, забираться за Евгения.

– Мы ищем Лёлю, – он протянул ей фотографию.

Старуха долго изучала изображение и вдруг скривилась вся, заплакала и стала наступать на Жеку, протягивая к нему свои тощие кривые руки. От неожиданности он было отступил, но за ним пряталась Веточка.

– Вы от Веронички?! – схватилась старуха за пиджак Жеки.

– Это моя мама.

– Веточка! – старуха оживилась и, отталкивая, Жеку, попыталась добраться до его спины. Веточка завизжала и бросилась бежать.

– Мне не догнать её, – затосковала старуха, наблюдая, как та пытается забраться в закрытую машину, наконец, она залезла под капот и замерла. – Я и есть Лёля, – пояснила старуха Жеке, – А Вы, наверное, Евгений? Я знаю про Вас всё, Вероничка писала, – махнула Лёля рукой, – так и не поправилась Веточка. Бедная девочка.

– А Вы ей кто будете?

– Я-то, так бабушка её.

– Бабушка? – пришло время цепенеть Жеке.

– Да, помирать уже пора. Я Вероничку-то поздно родила. На 43-ем годочке уж. Не живучи были другие-то. А ей повезло.

Евгений разглядывал бабушку, которой у него никогда не было, и о которой он всегда мечтал в детстве. А теперь он её нашёл. И что?

– Ветка, иди сюда немедленно, это Лёля! – крикнул он оборачиваясь.

– Это не Лёля, это не Лёля. Это не Лёля, – завелась Веточка, но из-под машины вылезла и осторожно подошла.

– Лёля это, постарела только. Понимаешь?

Веточка ещё некоторое время посомневалась, разглядывая старуху, и кинулась ей на шею.