Он почти ощутил своей кожей, как мать попыталась укусить его взглядом. Но Элрис Арраксио только покачал головой:
– Но ты сын стайе. Твоя судьба не в моих руках. И твоё происхождение помешает тебе, юный Сарер. Лучше будет, если твои родители просто переселят тебя в другое место. Бес отцепится от тебя. Они привязываются к месту, не к людям.
– Извините, но что, если мой бес – не такой? – тихо спросил мальчик с внезапной уверенностью, что старик ошибается.
Войдош покачал головой. Неист Алвемандский заговорил вновь:
– Сарер, если всё так серьёзно, если это правда бес, то мы, конечно, позаботимся о том, чтобы ты стал спать в другой комнате. Прости меня, мой мальчик. Я действительно не верил тебе. Но, если господин Арраксио так уверен…
– Уверен, – пробормотал себе под нос Арраксио, словно бы погрузившись в свои думы.
– …то, конечно, мы попросим уважаемых небопочитателей с большим пристрастием отнестись к освящению твоей комнаты. Всё будет хорошо. Что бы ни поселилось в нашем тереме, что бы тебя ни пугало, мы с этим разберёмся. Слышишь меня, мой мальчик? Господин Арраксио, всё будет сделано.
Сейчас отцовские заверения не могли удовлетворить Сарера. Внезапный прилив сил, эмоций и давно позабытое, но вернувшееся теперь чувство уверенности в своих намерениях и возможностях – всё это заставило его, вскинув голову, приблизиться к Элрису Арраксио, переборов страх перед всё ещё болтавшимся в руке мужчины змеиным тельцем.
– Уважаемый господин Арраксио, – твёрдо произнёс он. – Позвольте мне попробовать. Пусть моя судьба будет в ваших руках!
Старик нахмурился, но Сарер горячо продолжал, пока его никто не успел перебить:
– Змей, который каждую ночь приходит ко мне, не отстанет, если я переберусь в другую комнату! Я знаю, он просто появится из другой стены. Я это точно знаю! Мне никогда не жить спокойно, пока он не будет уничтожен.
– Бесы привязываются к месту, а не к людям, – повторил Элрис Арраксио, но голос его звучал серьёзно, как будто Сарер был ему ровесником. – В былые годы уррайо могли насылать своих вестников на отдельно взятых людей, чтобы смутить лидеров твердынских армий, сломить волю князей и царей, чтобы… но времена уже не те, прости меня Светелица, тьфу-тьфу-тьфу. Если тебе снится один и тот же бес каждую ночь, это значит лишь то, что каким-то образом оказалась проклята твоя комната. Я могу убить беса и очистить это место… но войдош не может действовать без приказа. Стайе Алвемандский, всё зависит от вас.
Но отец не любил проблем. Войдошева охота, конечно, вызвала бы их немало. Да и весь люд бы разбежался в страхе.
– Мой мальчик, – успокаивающе, но виновато сказал Неист Алвемандский. – Мы поместим тебя в комнату Ранмиса. А тот пускай спит со своими братьями. Там тесно, но тебе понравится, что кровать стоит в углу. Окно выходит на деревню. Пройдёт время, к нам прибудет сын Хеона Тширекского, чтобы стать твоим ринтом. А в твоей комнатке наведут порядок господа небопочитатели.
Войдоши смотрели на него – все. Сарер упрямо сжал губы. Ему хотелось плакать, но он удержался перед этими людьми.
– Всё не так, – упрямо проговорил он. – Змей не отстанет от меня.
Видимо, то, что он продолжал настаивать на своём, привело Элриса Арраксио в уверенность, что не стоило говорить с мальчиком, как со взрослым. Он отвернулся от него и посмотрел в глаза Неиста Алвемандского.
– Обеспечьте ему другую комнату. Хотя бы так.
– Да, конечно, – бормотал Неист Алвемандский, всё ещё смущённый и растерянный. Выражение лица стейи Ринетты было, как у высеченной из белого камня девы-Правды – нечитаемое и суровое.
– Мама, – вдруг позвал Сарер – и остановился. Пока она не успела перевести на него взгляда, мальчик развернулся и быстро пошёл к выходу из залы.
Неист Алвемандский окликнул его, и все войдоши, должно быть, удивлённо пялились ему вслед. Сарер перешёл на бег и в дверях оттолкнул прочь возвращавшегося от встречи с тётей молодого воителя Айсигана. Он выбежал на кухню, оттуда по чёрному входу домчался до второго этажа. Около своей двери он увидел сестру.
– Братик! – возбуждённым шёпотом воскликнула она. – Няньки заставляют меня спать, но я сбежала. Что там с моей змеючкой?
– Проваливай со своей змеючкой! – прорычал Сарер и, как вихрь, залетел в свою комнату, заперся дрожащими руками и бросился на кровать.
Слёзы одна за одной скатывались по его лицу, и он спрятал их от мира и от себя в подушку с соснами. На улице уже стемнело, холод пробрался в дом. Нерастопленный очаг дышал зимой в левый бок Сареру.
…
Стейя Ринетта и войдоши с небопочитателями долго всеми правдами и неправдами пытались проникнуть в его комнату, чтобы «провести священные ритуалы», пока Неист Алвемандский не прогнал их. Сарер не открыл дверей ни отцу, ни матери с её отрядом шутов и заснул в той же позе, в которой швырнул себя на кровать ранним вечером. Проснулся на следующее утро на исходе часа Приветствия. Змей убивал его, раздавил его рёбра и проглотил его сердце, пока он сам, отчаянно крича, растворялся в чёрной глотке вместе с биением собственной жизни. Утром Сарер встал с кровати, поменял свою мятую одежду и вышел на свет немного другим человеком – злым и серьёзным. Если целому миру плевать, он обойдётся своими силами. Ни мать, ни отец, ни Мирлас, ни Арраксио – никто ему не помешает.
Глава 7. Юность будущего велле в лучах Солнца
Не считая первого перезвона, на столичных улицах было тихо, как и всегда перед закатом.
Белоснежные облака окрашивались алым, вместе с солнечным диском уползая через западный край мира, оставляя Твердь на милость Тёмных Небес. Край всё приближался, рассекая океан далеко внизу кроваво-красной по границам широкой полосой, и в глубинах его оранжевое, чёрное и белое смешивалось и скручивалось в беспорядочном танце вихрей, сумасшедших изгибов пространства. За Краем начиналось Ничто, а там, в Нигде, блуждал призраком неродившийся день, которому суждено было, как и тысячам, десяткам тысяч его предшественников, зацепившись за краешек Светлой столицы, явиться над Твердью со следующим восходом.
Каждый раз, проходя над горизонтом, Светелица едва ощутимо содрогалась. Дрожь эту ловили золотые колокола над башнями Небесного дворца Лучезара, – уже сейчас, когда до Края оставалось ещё минут пять, в вышине раздавалось пока что слабое, отрывистое «дон-дон»… «дон-дон»…
Лейиди Веллами, вцепившись в мраморные перила своего балкона, глядел вниз с такой пристальностью, будто ещё несколько секунд – и он туда спрыгнет.
С западного крыла дворца ежевечерние виды на Край открывались потрясающие, неповторимые – каждый закат не был похож на предыдущий, каждый раз узор из растворявшихся в чёрном Ничто розовых, красных и золотых облаков был иным, нежели день назад, и какие бы знаки ни виделись среди раскалённых добела и льдисто-чёрных, словно мёртвое сердце ночи, изломов границ Твердынского океана, какие бы чувства ни одолевали его от созерцания сумасшедшего хоровода красок, это всякий раз было просто великолепно.
Имелась одна неприятность – когда Светелица оказывалась прямо над Краем, для заглядевшегося на безумную пляску сталкивающихся миров эвелламе, не успевшего укрыться за стенами в своём жилище, закат, который он наблюдал, мог стать последним. Губительное дыхание Ничего вредно для всех жителей Небес, что Тёмных, что Светлых. Когда на Твердь приходит ночь, вся Светелица отправляется на боковую – охотников до ночных прогулок за редким числом самоубийц среди эвелламе не бывает.
Оставалось ещё несколько минут до начала ночи. Но юный эвелламе Лейиди всё не мог заставить себя уйти с балкона, оторваться от этого зрелища. Ему казалось, что сердце его бьётся в такт взрывающимся там, далеко внизу, огненным волнам, что шум обрушающегося в Никуда океана веки вечные будет звучать в его голове. Это было настолько прекрасно, насколько может быть что-то прекрасно под взором этих Небес! День умирал – но он умирал красиво, неистово и завораживающе. Если уж и умирать – то только так. Чтобы, когда жизнь твоя иссякнет у западной межи, твой последний вздох, как первый звон закатных колоколов, прозвучал с величием!..
– Лейиди Веллами! – раздался сзади резкий возглас.
Закатный пейзаж тут же утратил для Лейиди всякую прелесть. Резко отвернувшись от балкона, он напряжёнными быстрыми шагами отправился к колышущимся на слабом ветру занавескам, скрывающим проход в покои. Отодвинув занавески и открыв дверь, изготовленную из чистого облачного хрусталя, прозрачного как слеза младенца, Лейиди вошёл в свою опочивальню и, не глядя по сторонам, принялся развязывать на груди узел, на котором держался его длинный тяжёлый плащ.
– Отлично, он теперь делает вид, что не видит меня. Пришёл потому, что я его позвала, но это не мешает ему меня не замечать! Святые Небеса, дайте мне сил, сил!
Оторвав взгляд от узла, Лейиди посмотрел в глубину комнаты. Кажется, на этот раз бабушка не в настроении. Маловероятно, что причиной тому было исключительно поведение внука. Впрочем, что бы ни скрывалось за порывом ветра, поднявшего эту бурю, разбушевавшейся стихии суждено смести именно его.
– Бабушка Азале, мы и есть святые Небеса, – заметил он, улыбнувшись. – Стало быть, помощи с дарованием сил ждать неоткуда.
«Бабушка Азале», пожилая женщина лет шестидесяти, которой почтенный возраст не мешал перекидывать через плечо пышную седую косу до талии длиной и говорить отрывисто, как генерал на поле боя, изобразила в ответ улыбку-оскал.
– Видишь сердце облака, Лейиди Веллами! – голос её по-прежнему не сулил ничего хорошего. – Но не видишь того, что тебе кладут на серебряном подносе прямо перед глазами. И упорно не слышишь моих слов. Ты или назло делаешь это, или просто дурак, ещё глупее своих отца и матери. Сколько раз я запрещала тебе соваться на улицу перед закатом? Сколько раз повторяла, как это опасно, что с тобой сотворит Ничто, если ты задержишься там хотя бы на несколько минут?
– Бабушка Азале, вы же знаете. Я тоже говорил вам не раз, что всегда осторожен и в нужный момент успеваю зайти домой. Мне ничто не грозит, вы всё выдумываете и преувеличиваете.
Старая женщина хрипло рассмеялась. Она сделала несколько резких шагов и сильным движением вырвала из рук Лейиди его плащ, который он только успел снять, затем бросила его в сторону кровати, как тряпку.
– Бабушка…
– Выдумываю и преувеличиваю! – она повторила его слова, растягивая гласные. – Конечно! Глупая бабка всё выдумывает. Ты-то всегда осторожен. Но какое дело до твоей осторожности тем, кто желает более всего на Свете, чтобы ты оступился?
Теперь она стояла очень близко, и Лейиди почти в упор смотрел в её метающие молнии светло-голубые глаза, что отнимало немалую долю самообладания. Он нашёл в себе силы не шагнуть назад, только опустил голову, как бывало прежде, не в силах вынести взгляда бабушки. «Эх… Опять у неё настроение меня поучать! Но я сам виноват, так глупо попался. Придётся терпеть!»
– Ты сидишь там, как птенчик на жёрдочке, и на тебя любуется вся Светелица! Все посетители дворца могут видеть тебя из окон главного зала! Когда мелли Алиньо слева и Зильвалли справа смотрят в свои окна, что же они видят – наследник Солнечного трона, будущий владыка Светлых Небес готовится рухнуть навстречу Краю, замечательная картина, несомненно греющая их гнилые душонки! – бабушка всё распалялась, но кулаков не сжимала и слюной не разбрасывалась – оставалась подобранной, как львица перед прыжком. – Сегодня у нас ночуют гости с Сизых облаков, их мелль сейчас дожидается владыку Света внизу, в главном зале. И, как думаешь, что они скажут, что они подумают, наглядевшись на тебя?
– Подумают, что мне нравится смотреть на закат, – пожал плечами Лейиди. – Что же они ещё могут подумать, милая бабушка?
Он знал, что отвечать это – да и отвечать в принципе – было ошибкой, но не сдержался. Колокола трезвонили завершающие аккорды – резко потемнело, последние огненные отблески плясали на белоснежных стенах опочивальни.
– Они подумают, что ты идиот, который жизнь свою не бережёт! Они подумают, что воспитанием твоим занимался один лишь ветер, Лейиди Веллами, и даю тебе слово, они найдут, как бы использовать против нас твою самоуверенность, твою глупость! Святые Небеса…
– Не могут они ничего нам сделать, зная лишь то, что я смотрю на закат. Да и насчёт ветра это… почти правда, не так ли?
Бабушка не мигая уставилась на него, затем отступила, жёстко усмехнувшись. Лейиди был выше её, но, когда Азалелла Веллами так усмехалась, вскидывая подбородок, ему казалось, что он провинившийся пятилетка, которому до неё не дорасти никогда.
– Бедные твои родители, даже будь они живы, ничего бы не сделали с тобой, если я не смогла, если твои наставники не смогли. Тебя и впрямь воспитывал ветер, Лейиди Веллами, а я не уследила, слишком многое тебе позволяла. О Святые Небеса, ты с раннего детства был таким… невыносимым. А теперь уже поздно делать из тебя что-то достойное.
Пусть гнев порой одолевал её, зато, частично обуздав свои чувства, бабушка умела говорить так, что Лейиди при всём старании не мог воспринимать эти слова отстранённо.
Она уловила острым взглядом бледных глаз мельчайшие изменения в выражении лица внука, и её суровая улыбка растянулась чуть шире. Лейиди покачал головой, Азалелла Веллами бросила резко:
– Будет очень поздно, когда ты поймёшь, что прислушиваться к словам старших было бы не лишним. Что ж, дело твоё, однако, пока эти Небеса подчиняются моей песне, я оставлю за собой право положить конец забавам глупого ребёнка когда угодно! Отныне, стоит мне узнать о том, что ты снова перед закатом торчишь там, – она махнула рукой в сторону балкона, – и я тут же заселю в твои покои одного из Зильвалли, – чтобы противный старикашка подавился собственными потомками, – а ты будешь жить в облаке вместе с презренными ммиредами!
Было чуть легче, когда она угрожала и злилась, чем когда вспоминала родителей и говорила с ядовитым укором. Лейиди склонил голову в некотором облегчении, надеясь, что сейчас бабушка уйдёт. «Ну как она не может понять, что я умру, если пропущу хотя бы один закат в своей жизни?»
– Я понял, бабушка Азале, – проговорил он тихо, не поднимая головы. – Меня ждёт суровое наказание, если душа моя по-прежнему будет стремиться к красоте…
– Твоё Солнце ещё не взошло, рано слагать красивые словечки для песенок своих, – она возвысила голос. – Моего внимания жаждут гости с Сизых облаков, а я трачу своё драгоценное время в попытках увещевать того, кто меня и слышать не желает. Но когда-нибудь ты обязательно пожалеешь о своём своеволии, Лейиди Веллами, обещаю тебе.
С этими словами, прозвучавшими внушительно и грозно – как и всё, что когда-либо слетало с уст этой женщины, – единоличная правительница Светлых Небес Азалелла Веллами развернулась, взмахнув толстой косой, и удалилась быстро и величественно, как львица, покидающая поле боя, на котором весь животный мир в очередной раз признал её своей Владычицей.
Лейиди достиг совершеннолетия уже более месяца назад и уже более месяца мог по закону Небес считаться полноправным повелителем Света… Однако так вышло, что, хотя шестнадцатилетие старшего мужчины рода Веллами праздновало с песнями и восхитительной красоты обрядами всё Небо, ни через день, ни через неделю, ни через месяц после этого события ни одна живая душа среди облачных зыбей не позволила себе задать вслух вопроса: «Так где же церемония передачи власти регентом законному наследнику?» Вероятно, никто не заботился этой проблемой потому, что она была из тех, в которые выгоднее носа не совать, чем всё-таки осмелиться сунуть и после оказаться очень глубоко внизу.
Сам же истинный наследник реагировал на ущемление своих законных прав весьма просто: никак. Причины у него на то имелись, и «если воспротивлюсь, бабушка будет недовольна» была лишь одной из нескольких.
Подождав некоторое время после того, как гул шагов Азалеллы Веллами затих снаружи в сводах коридоров, Лейиди поднял с пола роскошный белоснежный плащ из гривы облачного льва, который бабушка швырнула в сторону кровати, аккуратно повесил его на выгнутую спинку стула, изукрашенную огранёнными алмазами, затем опёрся рукой о кроватную стойку и рассмеялся, прикрыв рот ладонью.
– Я чувствовал себя, как чайка под острием топора, – признался он невидимому слушателю. – И всё думал: куда же вы спрятались? Признаться, я и сейчас не могу догадаться. Неужто под кровать?
В ответ ему под кроватью действительно началось копошение, и через минуту, раздвинув полы балдахина, на свет выбрались трое: два мальчика лет десяти крайне перепуганного вида, а чуть спустя – женщина с хмурым лицом. Мальчишки были одеты как последние из ммиредов – прислуга без капли рода в крови, – простые инеевые портянки, выцветшие рубашонки с белыми в золотую крапинку рукавицами, пришитыми к опястьям. Наряд женщины сложно было охарактеризовать как-то определённо – платье из качественной дорогой ткани было столь безвкусно украшено странными шитыми символами и торчащими тут и там узелками, бантиками и приштопанными бусинками. Любому, взглянувшему на это всё впервые, становилось интересно не положение женщины в светлом обществе, а причины бездействия местных лекарей, специализирующихся на душевных болезнях.
Лейиди помог мальчикам подняться на ноги, приложил палец к губам и махнул рукой, указывая, что они могут разместиться в этой комнате где угодно, только шум не поднимать. Женщина же, отряхнув своё чудо-платье, схватила за запястье юного наследника Светлого трона.
– Ты бы хоть предупредил, что Её Светлейшество может ворваться в твои покои без спросу, – приглушённо прошипела она. – Сам вышел полюбоваться на свой закат, а нас оставил одних. Мы едва успели куда-то деться, услышав шаги вдалеке, прежде чем Её Светлейшество влетела сюда и заорала твоё имя так, что стены задрожали…
– Тётя Лоринда, извини меня, – Лейиди вырвался и присел, заглядывая под кровать. – Вам там не было неудобно? А подарки вы куда спрятали?
– Парни всё умяли, пока вы с Её Светлейшеством препирались. Ни крошки не оставили, бедняги. И не думаю, что им могло показаться неудобным подземелье твоих сиятельных покоев после условий, в которых они привыкли жить. Кстати, Лейиди, – женщина нахмурила свой лоб, и без того усеянный морщинами, из-за чего выражение её лица стало ещё более недружелюбным, – слава Небесам, внешность не всегда говорит всю истину о человеке. – И какая чайка тянула тебя за язык всю дорогу? Как будто ты не знаешь, как нужно говорить с Её Светлейшеством. Ты и себе хуже делаешь, с Ней споря, а в этот раз ещё и тянул время. А если бы мы с парнями не под кроватью расслаблялись, а на люстре покачивались?
Лейиди фыркнул, сдержав смех.
– Ну, это невозможно.
– Я говорю серьёзно.
– Люстра бы не выдержала. Что до моих с бабушкой Азале споров… Мне самому неприятно, правда! – признался он, глядя в глаза собеседнице. – Ты бы знала, сколько я сдерживаю всего, что мог бы сказать! Бабушка… говорит иногда такое, что жизнь немила становится. И потому я всегда рад закончить подобный разговор. Но молчать в ответ на всё просто не имею сил…
Тётя Лоринда покачала головой и вздохнула:
– Надо набираться сил, Лейиди. Ты слишком похож на свою мать, видят Небеса, и её Светлейшество ничего тебе не сделает. Но её воля на всё. Однажды, быть может, память подведёт её. Ты же сам понимаешь, о чём я толкую и чего она хочет от тебя.
– Понимаю, – улыбнулся Лейиди. – Я дам бабушке Азале то, что ей нужно, и тогда ей придётся позволить мне то, чего я желаю больше всего на свете.
– Наивное дитя, – сказала тётя Лоринда. – Впрочем, каждый сам выбирает свой путь, – она тряхнула головой. – Что же, мой велле, решай, как нам быть дальше! Пареньки наелись досыта, – она махнула рукой на мальчишек-ммиредов, которые сейчас молча глазели на высокие напольные часы, как на величайшее чудо на Свете. – Желудки их будут полны до завтрашнего утра. Но затем? Что затем – будешь ежедневно водить их в царский дворец путями крыс и воров, поселишь их у себя под кроватью? И, раз уж твоя идея не ограничивается благословением парочки-другой несчастных под этим Солнцем, то каким же образом ты выручишь всех остальных ммиредов? Прикажешь дворянам и меллям самим готовить себе пищу, чистить зверинцы и подметать полы, пока их слуги делят меж собой облачные сердца?
– Тогда дворяне и мелли обеспечат мне будущее на плахе, не дожидаясь моего воцарения, – усмехнулся Лейиди. – Нет, тётя Лоринда. Я знаю, что не смогу загнать в львятни меллей. И не смогу отобрать у дворян их привилегии. Но участь ммиредов я смогу облегчить. Может, не сразу, может, по шажочку, но я сделаю их счастливее.
– Святые Небеса, – тётя Лоринда изначально относилась к этому всему, как к развлечению, и теперь как будто просто потешалась. – Ты будто не понимаешь, что ты один заинтересован в том, чтобы прислуга жила счастливее. Бабушку свою ты уже совсем не боишься.
– Всё хорошо, тётя! И не мне одному это нужно. Бабушка Азале увидит, что народ счастлив моим действиям. Даже она знает, что чем счастливее люди, тем легче ими править. Она, конечно, будет долго ругать меня и пообещает сослать в облако, но потом поймёт, что в итоге никому из нас не становится хуже от моих поступков. Богатств в нашем дворце много, слишком много, нам незачем копить столько. Одной десятой хватит, чтобы улучшить жизнь беднякам. К тому же, я же говорил: бабушка получит от меня то, что хочет, но в ответ я буду просить только одного, и отказать мне она не сможет.
– В чём же она не сможет тебе отказать? – с ехидством спросила тётя Лоринда.
– Я пытаюсь сделать мир чуточку справедливее, – Лейиди слегка понизил голос, и его слова прозвучали с искренностью, которая может быть лишь в голосе человека шестнадцати лет от роду. – В этом желании мне не откажет ни бес, ни Небесный див, поскольку оно живёт в каждом. Бабушка Азале не помешает мне, и этого довольно.
Тётя Лоринда промолчала – верный знак того, что она посчитала сказанное чушью волчьей.
– Всё идёт, как и должно идти, – проговорила она. – Но Лейиди, у юноши твоего возраста должны быть другие увлечения.
Лейиди улыбнулся, потупив взгляд.
– Может быть, я это перерасту, – он тихо рассмеялся. – Или нет. Узнаем! Сейчас план такой: вывести парней обратно и не помешать бабушкиному банкету с меллями Сизых Облаков. Поможешь мне, тётя Лоринда?
– А куда я денусь? – фыркнула та. – Командуйте, мой велле.
…
Быть может, в стародавние времена эвелламе и были Небесными защитниками Тверди, мудрыми наставниками для детей земных, но потому те времена и зовутся стародавними, что никто толком не помнит, что там было или не было, а зато для фантазии какой простор! Рассказывай что пожелаешь, и никто не уличит тебя во лжи, потому что проверить некому. Если бы в 431-м году от Кары Небесной кому-то взбрело в голову спросить любого из эвелламе: «Живёшь ли ты, чтобы оберегать и направлять народ Тверди?», в ответ ему прозвучало бы искреннее: «Что?» Возможно, кому-то на земле и верится, что дворец на облаке и крылатый лев вместо клячи делает из человека бога, но это неправда. Абсолютно точно…
Места на облаках не так и много, народ эвелламе издревле был немногочислен, как и уррако. Но среди неполного миллиона небожителей за сотни прошедших лет успешно образовалась иерархия, вполне знакомая твердынцам – сиятельному Повелителю, меллям и купцам, разбогатевшим на облачном шёлке и редчайшем слёзном хрустале, подчиняется великое множество ммиредов… Ммиреды – эвелламе, лишённые рода. Их родители были слугами и служанок, охотниками, львиноводами, стряпничими, уборщиками, садоводами, ремесленниками и прочими трудягами, – такими же будут и их дети. Их родители прожили большую часть жизни в унылых трудах, не находя время для наблюдений за играми Солнца, – то же ждёт и их детей. Пастухи ветра добывали облачные сердца, а отдавали их своим господам, оставаясь без возможности подчинять себе крылатых львов и летать наперегонки со штормами, в восемьдесят лет выглядеть на двадцать, говорить на языке дождей и видеть сны, в которых исполняются самые смелые мечты. Разве не было это несправедливо? Народ – один, кровь – одна, но жизнь пастуха так не похожа на жизнь мелля, как жизнь твердынского крестьянина – на жизнь Повелителя Света.
Лейиди Веллами уже лет в шесть-семь был ребёнком восторженным и легко поддавался очарованию, и красота Родины, необъятных Небесных просторов, пленила его ещё в том возрасте, в каком прочие мальчишки из знати увлекаются в основном фехтованием и львиными гонками. Он рано потерял родителей, рос, почти не имея возможности общаться со сверстниками, в обществе одной лишь царственной бабушки да немногочисленных наставников. Как это всегда бывает у детей, сперва всякое слово Азалеллы Веллами представлялось ему нерушимой истиной, которую не поколебать ни буре, ни дождю, ни всем ветрам Небес, однако бабушка слишком мало времени находила на воспитание своего единственного наследника, перепоручив обучение внука приближённым. Таким образом, была некоторая её вина в том, что Лейиди по истечению раннего детства нашёл себе другие авторитеты помимо старшей родственницы.
Наставник его по воинскому искусству, Гордион Алиньо, половину своей жизни потратил на то, чтобы облегчить участь потомственных должников, вынужденных всю жизнь отдавать службе господам своих предков. Большинство ммиредов на Небесах принадлежит к их числу. Условия их проживания, откровенно говоря, отвратны, и Гордион Алиньо, придя несколько раз в ужас после визитов в должницкие места жительства в облачных глубинах, принялся тратить своё немаленькое состояние на помощь несчастным в расплате со своими господами и начинании новой жизни, достойной эвелламе.
Дворецкая сказительница, Лоринда Ледвейго, обучала Лейиди памяти Светлых Небес, письму и чтению, но сама она была родом из тех самых облачных трущоб, которые в своё время так потрясли наставника по воинскому искусству. Когда-то предыдущая сказительница разглядела в безродной девочке талант и приказала взять её во дворец, где юная провидица подружилась с матерью Лейиди. Тем не менее, Лоринда Ледвейго навсегда сохранила память о ранних годах жизни и нередко рассказывала воспитаннику о своём невесёлом детстве.
Проводя юность в обществе этих людей, наследник престола просто не мог оставаться безучастным к судьбам простого народа. Слушая истории про жизнь за пределами дворца, он не мог принять в первую очередь того, что, обитая в сердце Небес, имея возможность первыми во всём мире встречать рассвет, обладая тем, что никогда не получит ни один житель Тверди – свободой полёта, храня в своей душе память о неистовой красе закатов, народ эвелламе спокойно живёт с тем, что их соотечественники, их братья и сёстры по крови рождаются и умирают, лишённые биения облачных сердец, тратя жизнь на служение тем, кому повезло родиться в семье с именем. Получив по праву рождения жизнь в достатке и довольстве, утопающее в солнечном свете будущее, Лейиди – возможно, унаследовавший склад характера от мягкой, доброй своей матери, возможно, просто уродившийся таким странным, – не мог в полной мере насладиться дарами судьбы, зная, что кому-то под этим Солнцем от них не достанется и крошки.
Он старался не задумываться о том, что рано или поздно придёт его пора занять Светлый престол, потому что знал, что предшествовать этому событию обязательно будет что-то очень неприятное. Он не хотел тратить жизнь на общение с благородными эвелламе, не хотел всё своё время отдавать бесконечным соборам, судам и разборкам меллей, не знающих, чем занять себя, кроме как ещё раз поссориться с давними врагами своего облака. Лейиди Веллами хотел прожить жизнь человека, которого спустя столетия вспоминали бы с теплом и благодарностью. Если он бы он всего себя посвятил другим людям, это было бы высшей наградой!
Начинать всегда нужно с малого. Сейчас он всего-то принялся кормить детей ммиредов и раздавать им осколки светлых сердец, чуть продлевая молодость. Но пройдёт время, мелли Светлых Небес увидят, что люди с гораздо большим усердием готовы служить тому господину, который делится с ними своим сердцем.
Дальше – больше: рано или поздно, вдохновлённые его примером, другие молодые мелли и вельможи, некоторые из соображений выгоды, другие – из пробудившегося сочувствия, тоже неизбежно озаботятся созданием более благоприятных условий для своих подчинённых… Потихоньку-потихоньку, минуют года, и жизнь на Светлых Небесах станет лучше для всех! Забудутся глупые традиции, сотрутся границы, отпадёт нужда в меллях – зачем каждому крупному облаку свой родовитый военачальник, если войн давно уже нет? Да Небесные торгаши тоже исчезнут, если благословенные блага будут принадлежать всем! Богатства и сердец местным владыкам не занимать, стоит чуть равномернее это всё распределить, и тогда Рай перестанет быть Раем на одних только словах.
Конечно, ограничиваться Небесами Лейиди Веллами не собирался. Ему было бесконечно стыдно за своих современников, за предков, за всех тех эвелламе, что столько лет ничего не делали для своих младших братьев с земли, не помогали им в их бесконечных конфликтах, не давали советов, ничего не давали. Небесный Владыка – Ветер; Небесный Велль-Воевода – Гром; Небесный Жрец-Сказитель – Дождь; сколько лет назад твердынцы в последний раз слышали их голоса среди облаков? Сколько лет назад были утеряны те священные знания, что подчиняли Небесному народу первозданную силу, таящуюся в лучах солнца и перьях облаков? Как давно забыли эвелламе секрет управления сердцами стихий?.. Эвелламе и твердынцы отдалялись друг от друга столетие за столетием, но, пока первые теряли божественную свою сущность, последние продолжали и продолжают слепо верить в то, что когда-нибудь к ним придёт помощь. Что они не одни в полном несправедливости мире, что, если долго звать и отчаянно верить, Небеса откликнутся. Пришла пора Небесам откликнуться, думал Лейиди Веллами. Для того ему не обязательно было становиться Повелителем Света и вынуждать свою бабушку оставить трон… Лейиди был бы вполне удовлетворён и званием велля – светлого воеводы.
Сперва Светлое Небо станет Раем, затем придёт пора Тверди. А потом, конечно, обязательно нужно будет заглянуть на Тёмные облака. Не от хорошей же жизни уррайо только и думают, что о мировом господстве и повсеместном воцарении зла!
Естественно, все его масштабные планы, стремления, которые он и не старался скрывать от окружения, получали одобрение лишь в его облачных снах, а в реальности вызывали чаще всего в ответ только улыбки и добродушные смешки. Тётя Лоринда, которую он считал своим самым близким другом под Солнцем, принципиально не верила, что когда-нибудь жизнь станет лучше, чем сейчас, но не отзывалась о мечтах Лейиди с презрением, сдерживала слова. Гордион Алиньо, любимый его наставник, вполне серьёзно выслушивал восторженные речи ученика, с лёгким сомнением покачивал седой головой, хотя не говорил ни слова против. Риндо Аденн – четырнадцатилетний мальчишка, – может, и считал всё это чушью собачьей, но положение не позволяло ему заявить подобное вслух. А бабушка Азале смеялась над внуком с упоением. Лейиди прощал ей её веселье, зная, что разубеждать её в чём-либо бесполезно.