– …Ничего, великое и всепоглощающее Ничего!
– Мой повелитель! – раздался крик. Это не справился со своими эмоциями молодой воитель, летевший всю дорогу сзади и справа от Анэйэ с Эррамуэ. Наследник оглянулся и увидел, как глаза кричавшего юноши осветило фиолетовым всполохом молнии, – они были раскрыты широко, как у кота, которому наступили на хвост.
Нерайэ Уррэйва замолчал, но юный воитель не стал дожидаться разрешения заговорить вновь.
– Мой повелитель, это невозможно! – это слёзы заблестели на его щеках или капли от дождя? – Мой повелитель, мы же умрём! Кто бы ни влетел в Ничего, они все умирают! Мой повелитель, отец мой!
– Чего же ты согласился лететь добровольцем, если от одного призрака опасности готов сложить крылышки? – сплюнул слева от него другой воин, пожилой мужчина с длинными волосами, свисающими на лицо. Нерайэ Уррэйва запретил брать с собой всякое оружие, не то бы этот старик, конечно, пихнул запаниковавшего древком копья или боевого топора. – Разворачивайся и лети к мамочке под брюхо, девица нежная.
– Послушай старика Алаэ, юноша! – в голосе Нерайэ Уррэйва было весёлое презрение. – В последний миг запаниковать перед вступлением в бой со своим страхом – достойно львёнка, но не достойно льва. Ты львёнок, юноша, и ты можешь возвращаться в Хралуну, нам помощь детёныша без надобности! Как имя твоё?
Ещё один раскат грома последовал за очередной огненной вспышкой, вычертившей на лице молодого уррако отчаяние, сомнение и ужас. О, теперь ему остаётся только два выхода: назвать своё имя и навеки опозорить его в глазах Повелителя или не назвать и улететь молча, ослушавшись приказа. Или…
Склонив голову и зажмурившись, юноша резко пригнулся к холке своего льва, такого же мелкого, куцегривого и нервного, как его наездник.
– Отец мой! – прокричал молодой воитель и больше не сказал ни слова, однако и лев его не сдвинулся с места. Анэйэ с интересом вглядывался в темноту, но не мог рассмотреть лица юноши за шерстью его зверя. Видимо, позор страшил паникёра сильнее ужасной смерти в когтях отсутствия, и теперь он, пребывая одновременно в страхе за свою жизнь и за своё доброе имя, не решался вымолвить ни слова, онемев и полностью лишившись воли.
– Нет ли больше среди нас львят? – перекатывающийся в чёрных Небесах рык грома звучал выше, чем зычный рёв отца. – Если нет, тогда доверьте мне свои жизни! За мной и Айери Лэйо, не отставая, не отклоняясь вбок, не залетая вперёд, ни ниже, ни выше – лапа в лапу, морду в хвост! Врата Ничего будут открыты для нас ненадолго, они узки и коротки, будьте же осторожны!
«Врата Ничего, – повторил про себя Анэйэ. – Мой отец знает о мире так много. Откуда отец мой узнал о пути за Край?»
Однако то, что Нерайэ Уррэйва известны вещи, не известные доселе никому, давно уже стало обыденностью для воинов уррайо. Ответив нестройным, но смелым хором, они вцепились в гривы своих львов, готовясь к отчаянному рывку меж клыков смерти.
– Анэйэ, мальчик, выше нос! – обратился к нему отец перед тем, как махнуть рукой и молнией ринуться верхом на Властелине вперёд, сквозь вихрь и ливень. Эррамуэ немедленно послал следом их львицу. Крылья бедняги совершенно промокли, поднимались и опускались с трудом, и потому сперва мальчики здорово отстали. По бокам вокруг них в строю никого не было, однако пугливый юноша на куцегривом льве уже через несколько секунд догнал их справа.
Анэйэ увидел, что они летят прямо в огромное чёрное Ничего, в бездонную мёртвую Тьму пустоты; она нависла сверху, раздалась в стороны, разверзла гигантскую ненасытную пасть, и в ушах у Анэйэ зазвучал какой-то утробный низкий вой, хотя он был уверен, что издавать этот вой здесь было некому.
– Назад! – прозвучал сзади оклик старика. – Не обгонять…
Было поздно. Рябь пробежала, размывая границ предметов и искажая все звуки, по воздуху и плоти зверей и людей. Анэйэ почувствовал, как мельчайшие тычинки игл вонзаются единовременно по всей площади его тела, и львиные вопли ярости и боли вокруг говорили о том, что кошки тоже это почувствовали. Наследник сдержал крик, только стиснул покрепче зубы. Сам он бы не мог назвать это болью, это скорее ощущалось как змейки возбуждения, бегающие вдоль позвоночника и конечностей в те мгновения, когда необъяснимое счастье вдруг охватывает непредвиденно и спирает дыхание у кадыка. Только змейки эти были ядовиты и острозубы, и несли не счастье, а растерянность и страх. Они прошили его тело насквозь, напитав плоть ядом, вводя сознание в какое-то пограничное состояние между сном и явью, и глаза Анэйэ закатились к затылку, помешав ему увидеть, как нервный юноша верхом на худом вшивом льве, ослушавшийся приказа и обогнавший их с Эррамуэ, зацепился крылом своего зверя за вязкую хищную пустоту и исчез, растворился в мгновение, как капля крови в бездонном море.
…
Было темно и даже уютно.
Анэйэ с трудом приподнял голову, чувствуя, как его черепушка норовит расколоться на тысячи мелких костяшек. Болезненные тонкие клиночки прорезали его мозг раз и ещё раз, и ещё, – и вдруг исчезли, обернувшись пьянящей пустотой. Ему захотелось подумать о чём-то, о чём угодно. И он не смог. Ни мысли, ни чувства не тревожили его покоя, такого странного, тягучего, успокаивающе тёмного. Анэйэ не знал, сидит он, стоит или лежит, что находится вокруг него, кто рядом с ним, и ему вдруг всё это стало абсолютно неважно. Он будто шагнул навстречу древней бездне, следуя за сотнями, тысячами и миллионами чужих душ, слился с ними в единый бесцветный ток и растворился в забвении и упокоении. Его глаза не видели, уши не слышали, нос не чуял, сердце не билось. Он растворился в Ничём, он стал одним целым с Ничем.
«Анэйэ, постой, – сказала Алийерэ, схватив за руку шестилетнего мальчика. – Тебе пока что нельзя туда».
Он послушно остановился, но глаза его по-прежнему были обращены к узкой чёрной двери клиновидной формы, как будто изготовленной специально для того, чтобы манить своей таинственностью маленьких любознательных мальчиков.
«Почему, айэ?» – спросил он, жадно вглядываясь во мрак и отчаянно желая прикоснуться к гладкому камню, протолкнуть его внутрь, столкнуться с чем-то необыкновенным, удивительным.
«Там живут опасные животные, – твёрдо возразила двенадцатилетняя сестрица и крепче перехватила его пухлую детскую ручонку. – Съедят тебя, пикнуть не успеешь. Всё, маленький, пойдём отсюда, пойдём».
Анэйэ покорился и смиренно потопал за Алийерэ, едва поспевая. «Опасные животные» – звучит и впрямь угрожающе. Но почему тогда оттуда так приятно тянет чем-то неуловимо притягательным?
Эта дверь на первом этаже Тёмного замка многие годы спустя преследовала его сознание, как кошмар преследует твердынского неудачника, построившего жилище на бывшем кургане уррайо. Гладкость камня, морионовые стены, опасные животные. И почему сейчас, когда он не мог призвать в свой мозг ни единой мысли, именно эти воспоминания ожили в его душе?
Что-то зашевелилось под ногами и сбросило его с себя. Анэйэ вылетел из полного покоя, ударившись поясницей о что-то одновременно твёрдое и мягкое. Странность этого ощущения заставила его издать удивлённый звук, и будто в ответ ему мир вдруг зажёгся красками и запахами. Анэйэ словно прозрел и теперь оглядывался по сторонам, полулёжа на чём-то пушистом и изгибающемся неподвижными волнами.
Львица, скинувшая с себя наездника, валялась на боку неподалёку, её бока тяжело поднимались и опадали. Эррамуэ нигде не было видно. Но не это сейчас занимало Анэйэ. Он с удивлением смотрел на поверхность странной тверди, вздымавшейся под ним причудливыми гладкими буграми. Это напоминало землю, покрытую мягкой растительностью… или не растительностью? Анэйэ мог себе представить обыкновенную твердынскую землю, но в его голове она была коричневой и покрытой высокой зелёной травой. Сейчас же он был в полном недоумении, осторожно трогая пальцами мягкое пружинистое нечто, скрывавшее под собой поверхность этого места. Он не знал, что такое мох.
Наследник Тьмы медленно поднял голову.
«Это… пещера?» – подумалось ему. Пещера, как те, что тут и там встречаются на Тверди Каменной. Потолок смыкался где-то высоко, не освещённый ничем, однако Анэйэ отлично видел скалистые выступы, трещины, вьющиеся по стенам, и то, что ему не требовалась помощь звёзд, чтобы ориентироваться в полнейшей Тьме, ввергало его в полное недоумение.
Огромная пещера, чей пол зарос мягенькими маленькими травиночками. И это – легендарное Ничего?..
Чувствуя, как страх неумолимо отступает, он поднялся на ноги, слегка шатаясь. Долгий полёт, затем – чудесное чувство покоя, сковали его члены и расслабили сердце, и потому он покачнулся и едва не упал, вовремя успев выставить перед собой руки. Ему показалось, будто что-то мелькнуло совсем рядом, и мальчик резко поднял голову. На первый взгляд ничто не изменилось вокруг, и с обеих сторон по-прежнему уходил в никуда странный мрак, не мешавший разглядывать ближайшие предметы и стены пещеры. Только внимательно осмотревшись, Анэйэ понял, что исчезла его львица, которая прежде лежала рядом, тяжело дыша и слегка покачивая уставшими крылами.
Почему-то одиночество не испугало его. Ещё раз встав и обернувшись, он обнаружил, что картина вокруг опять поменялась. Своды пещеры слева не обрывались в бесконечно сгущающейся вдалеке Тьме. Там вычерчивались силуэты вполне реальных объектов: деревья, кусты, небольшие камни, видимо, отколовшиеся от стен и потолка. Анэйэ, не особо размышляя над своим поведением, отправился туда, в чудный пещерный лес, неизвестно каким образом образовавшийся в этом месте. Он ступил под кроны редкой тайги и шёл медленно, робко разгоняя мягкий бледный туман, едва заметно паривший у самых стволов сосен и елей.
Ему не было страшно. Мысли, посещавшие его, по-прежнему были медленны и глупы. Анэйэ опять вспомнилась та чёрная гладкая дверь и опасные животные. Затем он подумал о том, что, должно быть, отец уже был здесь когда-то. Ни одна из этих мыслей не задержалась в его голове дольше, чем на пару секунд.
Анэйэ поднял голову и увидел, что угольно-чёрные верхушки самых высоких хвойных деревьев не достают и до середины пещеры. Он с некоторым удивлением обнаружил сову, сидящую на одной из низких сосновых веток. Сова была неподвижна, только её круглые жёлтые глаза по-дурацки моргали: «Луп-луп».
Наследник шёл по лесу до тех пор, пока не наткнулся на озеро. Вода в нём была бледной и совершенно не прозрачной. Озеро уходило в никуда, смешиваясь с туманом, и проваливалось в бесцветную бездну, поглощавшую и своды пещеры, и водную гладь.
Всё так же не задумываясь о своих действиях, Анэйэ присел у самого берега, и, протянув руку, коснулся воды.
В тот же миг в его голове мелькнула вспышка. Его как будто отбросило назад и ударило спиной о ствол одного из деревьев, и при этом он ясно чувствовал, что в реальности оставался сидеть неподвижно.
…
Анэйэ вновь проснулся. На этот раз не было никакой пещеры, никакого леса, никаких видений. Он сидел, прислонившись спиной к пушистому львиному боку, и справа от него в такой же позе сидел Эррамуэ.
Они находились в большом помещении с низким потолком и слабым освещением, исходившим от пола, сделанного не то из кристалла, не то из стекла. Остальные львы лежали вокруг плотным кругом, и все наездники так же прислонялись к их бокам усталыми спинами – взрослые мужчины, старики и юноши. Их лица, как и лицо Эррамуэ, как и, наверное, лицо самого Анэйэ, были сосредоточенны, будто все они тщательно размышляли над чем-то.
«С каждым из нас случились эти странные сны», – подумал наследник и перевёл взгляд чуть левее, туда, где возвышался силуэт единственного человека, который оставался на ногах. Это был Нерайэ Уррэйва.
– От имени Тёмного Неба я приветствую хозяина Гроз, – тихо произнёс отец.
Анэйэ увидел, как из-за кучи валяющихся на полу обессиленных крылатых львов выступил ещё один человеческий силуэт. Он был так же высок, как отцовский, только шире в плечах, и голос его прозвучал гораздо внушительнее:
– За каким дивом тебя снова сюда принесло, неугомонное ты бесово отродье?
Глава 9. Речная Твердь. Маленький стайе из Края Соснового распоряжается своей судьбой
Он улыбнулся, когда увидел, как на лице матери проскользнуло недоумение.
– Ты? Отправишься вслед ордену? – повторила она, смакуя эти вопросы и как будто обдумывая вселенскую глупость, заключавшуюся в них. – И станешь войдошем? Ты?
– Да, – степенно отвечал Сарер. Он стоял в самой серьёзной и суровой позе, которую сумел принять – пальцы рук скрещены на уровне пояса, подбородок вздёрнут, взгляд излучает превосходство. Если бы он был взрослым, он бы выглядел ещё внушительнее с бородой по грудь. Ему доставляли удовольствие мысли об этом. – Я думаю, что не просто войдошем. Я стану новым лидером после Элриса Арраксио.
– И почему же ты в этом так уверен? – стейя Ринетта даже не пыталась его переубедить. И будто бы совсем не злилась.
– Господин Элрис Арраксио или, как его называют в рядах воинов, старик Арраксио говорил мне при личной встрече, что из меня выйдет храбрый боец. Потому что я лучше многих знаком со страхом от кошмаров и беса. Я встречался с тем, с чем мы ведём войну.
Конечно же, змей никуда не делся. Мать организовала Сареру переезд в комнату этажом ниже. Поварёнок Ранмис хвастался на весь терем, что он теперь будет жить в «царских палатах» и сражаться с демонами, которые оказались не по зубам шесту. Он спал как убитый в подвергнутой тщательному опустошению господской опочивальне и утром рассказывал своим товарищам о том, как всю ночь воевал с полчищами черноликих солдат-покойников с зубами, растущими на черепушках. Сарер слушал, проходя мимо кухни, о его подвигах, и скрипел зубами, думая про себя: «Окажись у меня в руках пылающий меч, как у тебя, я бы не только орду покойников разнёс, я бы мир захватил. Но в моих, настоящих снах у меня не бывает с собой и ножика!» Он по-прежнему оставался один на один со змеем, засыпая в комнате слуги, которая была гораздо скромнее по размерам, чем его собственная. Просто тварь теперь, вылезая из стены, сразу попадала на его кровать.
Всё стало ещё хуже, чем было. Но встреча с войдошами вселила в сердце Сарера надежду на лучшее.
Послушав о планах сына относительно грядущей службы в рядах борцов с бесами, стейя Ринетта продемонстрировала злую рысью ухмылку, которая вкупе с её тонкими красивыми чертами лица смотрелась почти зловеще.
– Этот сумасшедший старик превратит тебя в мишень для насмешек, когда услышит твои заявления, а через месяц ты сбежишь оттуда сам. В войдоши идут простые люди – чернь, грязь земная, невоспитанные, необразованные, полузвери. Ты видел этого старика и его людей. Грязные, вонючие, он сам назвал их сыновьями служанок, крестьян и гулящих женщин. А теперь сам посмотри на себя, Сарер, – она махнула рукой в сторону сына, как будто он был её неудачной картиной. – С твоими хрупкими ручонками, такими слабенькими, что ты держать меч длиннее фвеся не в силах, чего ты добьёшься там? Наставник Тэанес рассказывал мне, как ты роняешь деревянную пику из рук, стоит лошади сделать резкий разворот. Не дури. Успокойся уже, будь взрослым человеком. У взрослого умного человека есть множество способов отличиться и показать себя, кроме как упиваться своим вечным противоречием приказам старших и здравому смыслу.
– Мама, – сказал Сарер, чувствуя себя уязвлённым её словами про хрупкие ручонки. – Главное не то, кто я сейчас. Я чувствую в себе решимость и уверенность. Я смогу доказать Элрису Арраксио, что я лучше всех этих необразованных крестьян, что я…
– Да? – подняла брови стейя Ринетта. – Этим людям ты ничего не докажешь. Они косточки твои пережуют, сплюнут и забудут. Простой народ доказательств не принимает, только грубую силу. Кроме того, я вижу, ты продолжаешь упорствовать. Тебе не пора к Мирласу?
– Не пора, – упрямо сказал Сарер, намереваясь идти до конца. – Мама…
– Ты останешься здесь, в этом тереме, и станешь достойной заменой не лысому уроду, а своему отцу, – начиная злиться, отрезала стейя Ринетта. – Ты единственный сын и наследник. Пожалей свою бедную мать, я не потяну ещё одного ребёнка и не смогу гарантировать, что на Свет появится мальчик. Начинай уже думать головой, Сарер, и думай о чём-то кроме своих глупых прихотей. Ты будущий стайе Края Соснового.
– Пусть Ольтена будет стайе Края Соснового! – разозлившись первым, прошипел Сарер. – Вы все её любите больше, чем меня, она производит на людей впечатление…
– Сарер.
– …смеётся, как дурочка, а народу нравятся такие как она!
– Сарер!
– Она любит твои вонючие краски, и даже Элрису Арраксио она сразу понравилась! Вот пусть она и представляет всюду нашу семью, пусть очаровывает всех и улыбается, а я пойду куда хочу.
– Ты не пойдёшь куда хочешь, – низким голосом сказала мать. – Ты пойдёшь – сейчас же – к господину Мирласу и передашь ему мой приказ. Я приказываю, чтобы сегодня ты занимался в два раза дольше. Чтобы не тревожить старого человека, пускай он оставит тебе задание, а если не выполнишь то, что он скажет, то я прикажу тебя отдать под кнут.
Сарер сразу закрыл рот, хотя уже был готов дальше препираться с матерью. Стейя Ринетта часто отчитывала его, но никогда не угрожала физическим наказанием.
– Если ещё раз так повысишь на меня голос, я без предупреждения позову сюда конюха с его кнутом. Ты совсем от рук отбился. Наверное, это из-за того, что теперь ты живёшь бок о бок со служивыми мальчишками. Они тоже отправятся на порку, если я услышу о том, что ты водишься с ними.
Сарер развернулся и быстро зашагал прочь.
– Я тебя не отпускала, – крикнула вдруг стейя Ринетта.
«Ну и пусть. Ну и пусть!» Не побежит же она за ним.
Обида и горечь обжигали ему глаза слезами. Он отчаянно рвался оказаться где-нибудь за пределами терема, пропитанного страхом, давно превратившегося в его темницу. Сейчас он ощущал это невероятно отчётливо. Он всё равно убежит и всё равно станет войдошем. Он не послушается матери. Просто возьмёт и сбежит! Предсказание брата Энрида не сбудется, он не будет покорно ждать десять лет, как стейя ждёт своего мужа у окна, развлекаясь одной только сменой времён года и спицами, уныло качающимися в холодных пальцах.
В коридоре у лестницы Сарер налетел на своего отца. Неист Алвемандский как раз возвращался с весенней охоты, и на его лице была взволнованно-счастливая улыбка. Врезавшись в огромный отцовский живот, мальчик отскочил и тут же учтиво поприветствовал родителя:
– Отец, – и склонил голову.
– О мальчик мой! Твоя мать там? – он махнул рукой в сторону женской части терема и, дождавшись подтверждающего кивка, заговорил с почти детским нетерпением и жаждой поделиться с кем-то своим восторгом. – Сарер, тебе пора выезжать на охоту с нами. Мы загнали тура, такого гигантского и свирепого, что собаки в страхе разбегались от одного только движения его рогов. Рога, рога! Эти рога отлично будут смотреться вместо тех, надоевших, оленьих. Хочешь глянуть? Почему такой хмурый? Ты плакал, мой мальчик? Опять этот поганый бес?
– Нет, – мрачно отрезал Сарер. Он не говорил отцу и матери, что бес продолжает навещать его даже в комнате Ранмиса, потому что не хотел появления новых поводов для ссор со стейей Ринеттой и боялся её ледяного негодования даже сильнее, чем засыпать. Но теперь, когда она угрожала ему кнутом, чего же ещё оставалось бояться? Рассудив так, мальчик пробормотал: – Я никогда не плачу из-за своего кошмара, – пусть отец считает его храбрым, – не бойся за меня, папа.
Странно, но со своей просьбой отпустить его к войдошам Сарер даже не попытался обратиться к отцу. Наверное, он знал, что этот вопрос немедленно отправится на рассмотрение к Ринетте Алвемандской, а та будет ещё в большем гневе, когда поймёт, что первым делом сын пошёл не к ней. И тогда риск провала будет просто катастрофическим.
Впрочем, провал уже произошёл.
Шелест юбок доносился сзади. Надо было бежать. Как ночью.
– Сарер! – звала его мать.
Он не мог обогнуть отца. Мальчик увидел, как медленно в морщинах лица стайе вычерчивается суровое недовольство. Поймав сына за руку, Неист Алвемандский спросил у жены:
– Он убегал от тебя?
– Убегал. Маленький негодяй. Он нахамил мне и, не дослушав до конца моих слов, просто взял и убежал, – с каждым её словом взгляд отца становился всё более мрачным, и Сарер мог лишь устало опустить голову, чтобы не видеть конечной стадии этой метаморфозы. – Мой стайе, мы потеряем этого ребёнка. Он не просто невоспитанный и своенравный, он уже наполовину потерян. Я никогда не видела таких надменных и вместе с тем бестолковых детей. Я просто не знаю, что делать с Сарером. Ему нужно твоё мужское воспитание. Нужно, чтобы кто-то показал ему, что значит быть мужчиной.
– Ну конечно, – отвечал Неист Алвемандский. – Моя стейя, учи его, но не говори в присутствии мальчика о нём таких слов. Ни один мальчик не превратился в мужчину, слушая из женских уст о себе слово «бестолковый».
– Ты отец, тебе лучше знать, что с ним делать, – было почти слышно, как стейя Ринетта скрипела зубами. Кажется, она была готова разозлиться и на мужа: – Из Ольтены я сумею сделать достойную женщину, и при всей её несобранности я в том уверена. Но я не знаю, что получится из этого… этого ребёнка. Неист, я предлагаю, чтобы он отведал кнута.
– Кнута? – стайе явно удивился. Его сильная рука всё ещё сжимала предплечье Сарера: – Мой мальчик, что ты натворил? – строго спросил он, заглядывая в глаза сыну. – Что ты такое натворил, чтобы мать захотела подвергнуть тебя такому наказанию?
Сарер не успел и рта раскрыть. Стейя Ринетта его опередила:
– Он собрался стать лидером отряда войдошей. Желает проситься в ученики к Элрису Арраксио. Уверен, что там его примут с распростёртыми объятиями и на блюдце преподнесут высокий чин. Он заигрался с этой глупой шуткой про беса. Он готов на всё, лишь бы извести меня и не учиться нормально.
Сарер закрыл глаза. Это звучало жалко. Он вдруг вспомнил войдошей, высоких, бородатых, сильных и – что главное – таких спокойных и уверенных. Он подумал о том, что никто из них никогда не подвергался такому позору. Ни о ком из них мать не говорила таким голосом.
Неист Алвемандский, услышав про намерения Сарера, почти неожиданно встал на его сторону:
– Послушай, моя шеле, быть может, это важно для него? Навряд ли про беса – это глупая шутка. Я склонен доверять словам войдошей. Кроме того, Сарер бы не стал бояться собственных фантазий. Так, мальчик?
Сарер поднял голову. Он не хотел никому ничего доказывать больше. Не хотел быть ребёнком или собственностью. Он хотел спасения и свободы.
– Я стану войдошем, – проговорил он твёрдо, часто моргая, чтобы осушить слёзы. – Я всё продумал. Сотня Элриса Арраксио через два дня возвращается с острова Горгулий через Эгинковый бор. Это недалеко, я легко доберусь туда верхом с несколькими сопровождающими. Там я так же легко найду войдошей. Он примет меня. Я знаю. Я…
– Видишь, Неист? – перебила его мать. – Видишь, как он обнаглел? Говорит так, будто нас с тобой тут нет!
В этот момент Сарер понял, что он не в силах больше этого выносить.
Обнаглел. Он обнаглел. Действительно! Конечно, его же никто не слушает!
Он глубоко вздохнул, справляясь со стыдом. Потом твёрдо сцепил зубы, глотая слёзы, развернулся и, резко вырвавшись из отцовской хватки, побежал прочь.
– Сарер! – ударил в спину дуэт родительских голосов.
– Отстаньте от меня! – прорычал он на бегу, не заботясь о том, какое придётся принять наказание. Этот день должен был изменить его жизнь, должен был. Сегодня он перестанет быть послушным мальчиком. Он сам изменит свою судьбу! Он сам решит за свою жизнь! Он сам!..
…
День спустя всё было готово для отъезда.
Видя детскую ярость сына, слыша негодование в его срывающемся голосе, Неист Алвемандский, сохраняя спокойствие и понимающее выражение лица, сказал за вечерним столом только: «Хорошо, мальчик». Сарер позднее думал о том, что заставило отца согласиться. Стыд за то, что он не уберёг сына от кошмара и пренебрегал его словами? Усталость и нежелание сопротивляться холодной и чистой ненависти десятилетнего ребёнка ко всему, что стоит между ним и его прихотью? Или вера в то, что Сарер скоро вернётся домой, получив жизненный урок и повзрослев? Стейя Ринетта же стояла на своём ровно до тех пор, пока не услышала решение мужа. После этого ледяной огонь злобы потух в её глазах, лицо расслабилось, и она сквозь зубы проговорила: «Все мои старания потрачены зря», и больше не произнесла в тот вечер ни слова. Сарер тогда задумался, о чём она тоскует, глядя поверх его головы тёмными глазами – о деньгах, потраченных на Мирласа и его занятия, о бессонных ночах, проведённых рядом с без конца орущим младенцем? Сарер был отвратительным ребёнком, как ему часто рассказывали. Пока ему не исполнилось года, он рыдал и вопил сутки напролёт. Пока ему не исполнилось шести лет, он капризничал и хныкал сутки напролёт. В шесть лет он впервые встретился со змеем. С шести лет он стал просто невыносим.
Но теперь его прежняя жизнь должна была завершиться. Никаких больше долгих часов, посвящённых Мирласу и его странным представлениям о воспитании маленьких стайе. Никаких материнских упрёков. Никаких назойливых сестриц. И… что же будет с его кошмаром? Будет ли змей так же бесстыдно вползать в его сны, зная о том, что Сарер готовится убивать таких как он? Быть может, когда Элрис Арраксио закалит его дух, когда его тело и воля окрепнут, чтобы принимать вызовы страха этого мира, тогда и змей сам собой пропадёт, исчезнет навсегда, опасаясь трогать сильного, храброго мужчину, в которого превратится запуганный мальчишка? Нет, этого Сарер не желал. Он мечтал сам убить змея. Преодолеть страх, взять дело в свои руки, однажды вместо того, чтобы убегать и кричать, просто развернуться и прикончить врага. Пускай эта тварь увидит торжество в его глазах. Пускай поймёт перед своей гибелью, что отныне Сарер сам – властелин своих снов. Пускай страх смерти расцветёт в её длинном уродливом теле кровавыми лепестками! Да!
Как он уже давно узнал от кухарки Зайханы, Элрис Арраксио возвращался на материк на исходе месяца Ночной Охоты, и путь его пролегал через самую крупную деревню в Эгинковом бору – Пегель. Эта деревня была куда больше Алвемандской, и жила за счёт торговли елью и сосной со стайеньем Йотенсу. Сам Святуман закупал дерево у пегельских лесников. Речушка Эгенка, берущая начало в болотах к западу от Пегели, была притоком Резца, исток которого под названием Сетенру, в свою очередь, впадал в Матерь Рек, огромное озеро, дававшее жизнь могучим рекам, на чьих берегах четыре столетия назад выросла славная столица Речного княжества. Причин для того, чтобы деревня, в которой намеревался остановиться Элрис Арраксио, процветала и здравствовала, было полным-полно. Некоторые называли Пегель городом, однако её жители до сих пор не привыкли к такому званию, так что на всех картах на северном берегу Эгенки значилась лишь небольшая чёрная капелька – крупная деревенька.
Сейчас Сарер и сопровождавшие его двое солдат из личной дружины Неиста Алвемандского были готовы к отправлению в Пегель. Сарер сидел на покладистой старой кобыле Стойке, единственной лошади из отцовских конюшен, которая была настолько спокойна и равнодушна ко всему под этим Небом, что могла безропотно терпеть неумелую езду маленького стайе. Двое крупных жеребцов тащили за собой повозку, где была собрана одежда, провизия на два дня пути и любимые книги Сарера. Никто не собирал его, он приготовил всё сам. Он много раз видел, как отец отправлялся в дальние путешествия для встречи с каким-нибудь стайе или князем, и потому чувствовал себя совсем взрослым, когда по родительскому подобию раскладывал на своей кровати одежду – кафтаны, рубашки, свиты и штаны из пестряди и шерсти – на разные случаи. Он очень ответственно подошёл к выбору и был доволен собой, в одиночку таская переполненные сундуки к выходу из терема. Он чувствовал на себе взгляды Ранмиса, Фатриса и других мальчишек, которые те бросали из кухни, из-под лестницы и из окон, и почти твёрдо знал, что на него глядят с уважением. Он и сам себя зауважал – как же это было приятно.
Стейя Ринетта попрощалась с ним в своём обычае – весьма просто. Она вышла посмотреть, как воины помогают Сареру аккуратно погрузить сундуки в повозку. Мальчик заметил это и какое-то время намеренно держался спиной к терему. Затем, когда прошло достаточно времени, он якобы случайно обернулся – и обнаружил, что матери уже на крыльце не было.
Неист Алвемандский поцеловал сына в обе щёки, и когда Сарер посмотрел на него, ему даже почудились слезинки в уголках его глаз.
– Небо сохранит тебя, мальчик, – прошептал он низко, ласково. – Помни, что ты всегда можешь вернуться. Я не могу запретить тебе выбирать свой путь, но не бойся вспомнить, что ты всё же пока ещё ребёнок. В возвращении не будет ничего постыдного, – улыбку отца омрачал налёт смущения, как будто он ещё винил себя за всё, что происходило с его сыном.
Сарер снисходительно поглядел на Неиста Алвемандского снизу вверх. «Поздно уже это говорить, папа, – подумал он, в душе вздохнув. – Я навсегда покидаю вас».
– Бррратик! – месяц назад выучившаяся произносить букву «р», Ольтена теперь просто обожала все слова, которые отныне стали доступны её языку. В том числе имя брата. – Бррратик Саррреррр! Подожди! Подожди!
– Что ещё? – хмыкнул мальчик, поглаживая по плечу Стойку, которая отзывалась на его неуклюжую ласку полным безучастием.
– Я хочу пррризнаться тебе! Только чтобы никто не слышал!
– Твои крики слышат и на Небесах, – закатил глаза Сарер.
Неист Алвемандский усмехнулся и махнул рукой, отворачиваясь. Мальчик склонился, чтобы его голова была на уровне сестриных глаз.
– Давай, признавайся.
Ольтена зачем-то встала на цыпочки и громко прошептала на ухо брату:
– Помнишь змеючку, которую мама запррретила? Я её нашла. Вот она!
Её ручки, которые до этого заговорщицки были спрятаны за спиной, вдруг дёрнулись вперёд. Только сейчас Сарер заметил, как странно стояла сестра – стараясь повернуться спиной и к нему, и к отцу. Он подскочил, как ужаленный, когда увидел, как бронзой полыхнула чешуя маленького ужика в нескольких крысиных хвостах от его лица. После этого он тут же рухнул в снег. Ольтена рассмеялась, и не было понятно, предвидела ли она такую реакцию или нет.
– Ольтена! – взревел Сарер. – Ольтена, убирайся от меня! Отойди!
Неист Алвемандский, охая и ахая, подхватил дочь на руки, вытряхнув из её хватки животное, которое рухнуло в мартовский снег и тут же скукожилось от холода.