Он быстро шёл, минуя коридор за коридором. Приближался час занятий с наставником по боевому искусству. Обычно Анэйэ учился вместе с Эррамуэ, а айэ Алийерэ заходила понаблюдать за их успехами, порой и вовсе замещая старого учителя. Сегодня Алийерэ, как и внушительная часть двора Нерайэ, была занята поисками пропавшего уродца, и Эррамуэ тоже вряд ли собирался появляться на уроке. Предстояли очень скучные два часа одиночества и размышлений, которые, конечно, не собирались покидать голову наследника даже на время тренировки.
Ну что ж, он сделал всё, что мог в этой неприятной ситуации. Эламоно пропал – так даже лучше. А Эррамуэ, если не совсем безумец, уж найдёт способ пересилить себя и снова сдружиться с господином. Анэйэ и так ему помог, выставив себя тайным помощником его глупого братца. Вряд ли риндо, хорошенько подумав, рискнёт и дальше пребывать в образе оскорблённого совершенства, зная об отношениях между их отцами и о том, кем они приходятся друг другу. В конце концов, Анэйэ всегда найдёт способ вернуть его расположение, так или иначе.
…
Нерайэ Уррэйва ещё не говорил с сыном наедине с момента своего возвращения.
Отец был непростым человеком во всех смыслах. Вот и сейчас вместо того, чтобы просто сказать сыну что хотел, он подослал гонца с приказом для Анэйэ явиться к южному краю стольного облака и не брать с собой ничего. Анэйэ запахнул поплотнее полы своей котты, натянул воротник айише почти до носа и отправился в путь, проваливаясь в снег и задерживая дыхание, когда ледяной холод вгрызался в его кожу сотнями злых клычков.
Ему потребовалось не больше двадцати минут для того, чтобы достигнуть края облака. Кончался час Ночной Охоты, и без того медленная, неторопливая жизнь уррако замедляла свой ленивый бег. Чёрные крыла не тревожили Лунного спокойствия. Откуда-то издалека, с нижних облаков, слышался плач ребёнка. Детёныши – они и на Небесах детёныши. (Кстати, их стенания твердынцы обожают приписывать непокойным душам утопленников).
Бледные лучи вставали вдоль всей линии горизонта дымчато-голубыми знамениями. Анэйэ боялся подходить близко к краю Уррэйва. Он замер у небольшой поросли мёртвых кустарников, чьи белые, как поганки, корешки торчали во все стороны из-под снега, захваченные тонкими грибными плющами. Задумчиво пиная шляпки снежных грибов, Анэйэ стоял и ждал. Когда прошло три минуты, он устал бездействовать и присел на корточки, принявшись играть в одну из своих любимых уличных игр, не требовавших сильного умственного напряжения: лепить снежки и швыряться ими с края облака. Не подходя к самому обрыву, он всё равно умудрялся попадать в цель белыми комочками – в пустоту, которая разевала свою бледнеющую пасть в десяти прыжках от него.
За этим занятием его и застал отец. Он подошёл сзади и окликнул насмешливым голосом:
– Мой будущий повелитель, Вы готовитесь к атаке на Твердь земную?
Подскочив и оглянувшись, Анэйэ улыбнулся и поклонился, согнувшись пополам.
– Нет, отец. Просто игра.
Хмыкнув, Нерайэ Уррэйва подошёл к нему. Его тяжёлые руки легли на плечи Анэйэ двумя неподъёмными тучами. Никто не сопровождал Нерайэ Уррэйва. Уррайо не могут позволить себе такую роскошь, как всюду преследующий повелителей почётный конвой, как эвелламе, очень охочие до подобных развлечений. Кроме того, любому уррайо спокойнее наедине с собой, чем со стадом верных последователей. Да и что может грозить человеку в этой безжизненной тёмно-синей пустыне? Если что-то и может, то верный меч в умелых руках защитит любого уррайо надёжнее, чем сотня до зубов вооружённых солдат.
Анэйэ смирно стоял, склонив голову, ожидая, когда отец решит заговорить. Ощущая макушкой, как пристально Нерайэ Уррэйва глядит на него, наследник чувствовал себя интересной картиной или забавной скульптурой, на которую хочется смотреть долго-долго, выискивая что-то – замысел автора, допустим, какой-то тайный посыл, хитроумно сокрытый в чём-то маленьком и на первый вид незначительном. В отцовских руках, под тяжёлым изучающим взглядом Повелителя он становился не просто беззащитным детёнышем, слабым и крошечным, а пёрышком, отданным безумному ветру, не имеющим своей воли, безвольной игрушкой в лапах мудрой и древней стихии. Ему диковинно было думать об этом – и странно, и легко, и унизительно.
– Анэйэ, мой Тёмный Повелитель, мой ночной ураган, мрак на дне колодца, песни козодоя в час Луны, – обращение к сыну плавно перетекло в цитату старой песенки. – Маленький Небесный царь. Любишь своего батюшку? Или боишься? Или прохладно уважаешь? Или считаешь старым козерогом и ждёшь не дождёшься, когда батюшка подохнет от кристальной хвори?
Анэйэ скованно улыбнулся, хотя ему захотелось посмеяться.
– Отец, я люблю Вас, и уважаю, и боюсь, конечно же.
Руки Нерайэ Уррэйва наконец отпустили плечи мальчика. Наследник Тьмы рискнул поднять взгляд, вздрогнув отчего-то перед этим, и увидел добродушную улыбку в изгибе губ под мягкой чёрной бородой отца.
Взрослый мужчина смотрел на него сверху вниз, и в прищуренном синем взгляде были любовь и змеиный интерес, как будто Анэйэ и впрямь был редкой картиной. «Зачем так смотреть?» – слегка затравленно подумал он, но ни один мускул на его лице не дёрнулся.
– Ты не представляешь, как ты важен, – серьёзно сказал Нерайэ Уррэйва, зрачки его по-кошачьи сузились. – Для меня и для всей нашей бедной страны, о маленький мрак. Облачко Тьмы на Небосводе. Да, Анэйэ. Уже очень скоро наши крылья разгонят мир над Твердью. Очень скоро Света лучи померкнут, и Лунные лучи, лучи сердца ночи воцарятся навеки. Можешь уделить своему старому отцу полчаса своего времени, маленький Повелитель? Великие свершения не ждут тебя?
– Не ждут, отец. Я готов уделить Вам всё своё время от заката до заката.
– Вежливость – порок, малыш мрак, вежливость всегда лжива, хоть и очаровательна, – сказал Нерайэ Уррэйва. – Но и порок – наше второе имя… – он широким небрежным жестом указал на край облака, и Анэйэ понял: отец хочет прогуляться с ним. Вдоль края. Очень неприятное обстоятельство, потому что придётся чувствовать, как захватывает дух и закладывает уши от воя ветра. Но ничего не оставалось, как подчиниться воле Повелителя. Они вдвоём двинулись мимо оскалившегося бледными Лунными лучами чистого ночного Неба. Хралуна чернел каменной злой глыбой справа от них, не так уж и далеко.
– Огонь Небесный – воевода, Вода Небесная – жрец-сказитель, Ветер – Повелитель Небес. Три льва, три вождя, три царя ночи. Эвелламе похитили у нас силы стихий, да сами же и забыли их, не научившись ими владеть или не захотев научиться. Не будешь против, мой мрак, если мы заговорим о твоей судьбе? – во вкрадчивом рокоте отцовского голоса порой темнела чудная игривость. – О судьбе Повелителя Ветров?
– Конечно нет, отец.
– Жизнь твоя пройдёт в величии. Сын мой, тебе не представить в твоём возрасте, чем поистине тебе предстоит править. Весь мир – это куда больше, чем кажется. Больше, чем Уррэйва. Больше, чем Небо.
Далёкий львиный рёв принёс беспокойную загадку в атмосферу происходящего.
– Править будут те, кому предназначено править. А власть всегда делилась на три доли, мой малыш.
– Я буду Повелителем Ветров, а Эррамуэ Лэйо будет Повелителем Дождей, – очень уж захотелось Анэйэ сказать это.
– Ты совершенно прав, сын мой, ты прав. А кто будет Повелителем Гроз?
Наследник молчал, отпихивая ногами в стороны груды снега.
– Мейорэ Иллийно, отец?
– Неверная догадка. Он страж, и дети его станут стражами.
– Тогда Нэньи с Крайнества?
– Опять неверно.
– Я не знаю. Имена древних повелителей Гроз не упоминаются в памяти Небес. Я не знаю, откуда они и кто они.
– Я рассчитывал на такой ответ, – сказал Нерайэ Уррэйва и на какое-то время замолчал. Анэйэ удивился, когда понял, что в этой паузе виновато не желание отца нагнать напряжения, а что-то иное, более неуверенное.
Тёмный Повелитель заговорил вновь, и теперь никакой ложной беспечности не звучало в его низком голосе.
– Их имя Нианорэ. Об этом знают многие. Но об этом не говорят. Потому что я запретил.
«Нианорэ», – спокойно повторил про себя Анэйэ. Звучало, как клубящийся ледяной воздух перед близкой грозой, как танец огненной пыли, осевшей на облаке после удара молнии.
– Почему о них не говорят? Почему я о них не знал? Они предали нас, как белый уродец, и их фамильное имя оскверняет язык того, кто поминает их?
– Они не предали, но сбежали.
Нерайэ Уррэйва остановился. Его взгляд задумчиво скользнул к Небу, а затем опустился параллельно горизонту. Тьма была непроглядной там, у Края, к которому их облако приближалось медленно-медленно.
– Последние из рода Нианорэ сбежали за десять лет до твоего рождения. Они сбежали от меня, и они сбежали туда, где их не достать ни человеку, ни зверю. В Никуда.
Никуда, Ничто, Нигде – отсутствие, бездна чернее ночи и белее дня. Там нет жизни уррайо, нет жизни эвелламе и твердынцу. Там нет Ничего.
– Как это возможно? – тихо спросил Анэйэ. – Как они смогли? Они же должны были умереть, едва вдохнув воздух Ничего.
– Но не умерли, сын мой. Ответов на твои вопросы у меня нет, но есть у них.
– Почему они сбежали от тебя?
– Потому что Айороно Нианорэ посчитал меня глупцом, – просто сказал отец. – Им я и был. Глупцом. До твоего рождения. И до… Впрочем, изменилось столь многое. Облака переменились, ветер ревёт громче и злее, и волчий вой слышен с Тверди. У меня есть теперь знания, к которым не останется равнодушен даже Нианорэ. А нам нужны все трое. Все три истинных Повелителя, чтобы у сердец, когда мы вернём их себе, были хозяева.
– Мы должны позвать Нианорэ обратно? – догадался Анэйэ. – Чтобы все три вождя Тьмы правили вместе?
– Можно сказать и так, – со смехом согласился Нерайэ Уррэйва. – Можно и так.
Ветер задул как-то яростнее, остервенело срывая накидку с плеч наследника. Анэйэ зажмурился, глядя себе под ноги.
– Повелитель должен завоёвывать любовь своего народа, а не требовать её, – проговорил отец. – И Ветер ведёт за собой Грозу. Однако раз в двенадцать столетий бывает и наоборот, – он слабо коснулся пальцами коротких волос на макушке сына. – Завтра я отправлюсь в Никуда, чтобы вернуться с молниями на хвосте. Нианорэ не ослушается меня в этот раз. Он возвратится на Тёмные Небеса, и его семья, и его люди.
А ты полетишь бок о бок со мной, мой маленький мрак. Поможешь мне вернуть верность моего брата по Тьме. Увидев тебя, мой маленький Повелитель, никто не посмеет усомниться в том, что зло не может не восторжествовать. Поговорив с тобой, услышав биение твоего сердца, Айороно Нианорэ вернётся под наши крылья. Ты, мой маленький мрак, моё сокровище, ты – моё победоносное знамение. Надеюсь, ты будешь помнить об этом всегда.
Глава 6. Маленький стайе из Края Соснового видит путь к спасению
Сарер ненавидел, когда наставник Мирлас называл его «шестайе», потому что у дворовых мальчишек было принято смеяться над этим титулом и заменять его пренеприятным словом «шест».
На самом деле, ничего отвратного в шестах нет. Да и «шестайе» ничего унизительного не означает, всего лишь синоним словосочетанию «маленький стайе». А до мнения дворовых мальчишек и их дразнилок будущему правителю Края Соснового и вовсе дела не должно быть. Он напоминал это себе, разворачиваясь резко, едва слыша знакомые выкрики бесстрашных заводил среди конюшат и юных псарей «гляньте, шест вылез!», и удаляясь под сень родной крыши с таким надменным и возвышенным видом, какой, помимо него, умела принимать одна только стейя Ринетта.
Достаточно было одного его слова, чтобы этих хулиганов выпороли и подвесили за шкирки у частокола над воротами. Они обзывались только тогда, когда рядом не было никого, кто бы мог защитить Сарера, но проучить этих забавников чужими руками маленькому стайе не составило бы труда. Вот только он знал, что, даже если дворовые мальчишки после хорошего нагоняя его больше не тронут и в сторону его не глянут, между собой ещё долго будут обсуждать, как трус и подлец Сарер Алвемандский вместо того, чтобы разобраться с ними с глазу на глаз, нажаловался взрослым, как обиженная девчонка.
Он мог бы спуститься с лестницы, подойти к этим необразованным, грязным, вонючим детям, спросить со спокойной улыбкой: «Ну, вы смеётесь надо мной и называете «шестом», что дальше? Я ничего вам не делал и не делаю. Не будет ли наша с вами жизнь спокойнее и приятнее, если ничем не обоснованные ваши насмешки в мою сторону и моё к вам равнодушие заменятся взаимным дружелюбием?»
Но вместо этого он разворачивался и уходил.
Сарер был хорош в рассуждениях, когда оставался сам с собой наедине. Но диалоги с людьми, особенно со взрослыми, почти никогда не складывались для него благополучно.
– Небесные почитатели прибудут нынче не одни, – рассказывал отец за едой. Вся семья была в сборе, немногочисленных слуг они отпустили и наслаждались обществом друг друга. – С ними будет отряд войдошей. Если память мне не изменяет, сотня из Черногривого Океана. А, быть может, Огненные Лебеди.
– Тебе следует перед сном есть те орехи, о которых говорил целитель, – произнесла стейя Ринетта ледяным тоном, будто в очередной раз кого-то отчитывала. – Мой шеле, ты уже в преклонном возрасте, память просто обязана изменять тебе. Судя по всему, она тебе изменяет со мной, потому что я отлично помню то, что помнить обязан ты. К нам прибывает сотня Черногривого Океана под предводительством Элриса Арраксио, а орехи, помогающие поддерживать остроту ума старикам, хранятся в нижнем ящике справа от нашего ложа.
Неист Алвемандский, едва стейя Ринетта закончила свою речь, громко рассмеялся, обрушив кулак на стол.
– Дорогая моя шеле, никто не способен меня укорить в такой манере, в какой это выходит у тебя! Ты права, пять тысяч бесов, милая моя шеле! Ты права!
– Конечно, – прохладно согласилась мать.
Пока отец смеялся, Сарер всё думал: открывать ему рот или нет. В конце концов он всё же угрюмо заговорил, едва дождавшись паузы в разговоре родителей:
– Ничего не значит, что придут эти дурацкие небопочитатели. Они знают о бесах и Тьме не больше нас. Они только кажутся умными, а на самом деле не умеют ничего.
У него было право говорить такие вопиюще богохульственные вещи. Умей эти выряженные идиоты в видлогах, исписанных по краям священными письменами, призывать в дома чистую силу и даровать Небесные благословения, тогда ему бы не пришлось каждую ночь сгорать в собственном страхе.
– Сарер, – сказала стейя Ринетта. Всего лишь начало её речи, а он уже догадывался, что последует дальше. – Во-первых, что за слово ты произнёс? Слово «дурацкий»? Ты впервые находишься в обществе, Сарер?
– Нет, – вздохнул мальчик. Решился высказаться – получай по заслугам.
– После трапезы мы поговорим с тобой об этом слове, – слегка звенящим от гнева голосом говорила мать, как будто кидалась острыми ледышками. – Меня куда более возмутили твои утверждения, нежели твоя лексика. Сарер, ты слушаешь меня? Гляди мне в глаза. В глаза! Неист, скажи ему.
– Гляди в глаза матери, когда она учит тебя, мальчик, – хмуро проговорил стайе Алвемандский, сам в это время разглядывая свою тарелку.
Сарер покорно приподнял голову. Он постарался, чтобы взгляд его был по меньшей мере страшен.
– Небопочитатели – единственное, что соединяет нас с небожителями эвелламе, только через их песни Небеса диктуют нам свою волю…
«Если так, то Небеса слепы и беспомощны».
– … если бы не благородные жрецы, не только Край Сосновый, но и наш дом стал бы одним большим урром, превратился бы в пристанище нечисти. Сейчас грязные лапы бесов не могут дотянуться до нас с тобой исключительно благодаря их стараниям!
«Их старания не стоят и кончика змеиного хвоста».
– Проявляя безосновательное неуважение к жрецам Небес, ты проявляешь неуважение к самому Небу.
«Небу нет до меня дела, – Сарер сузил глаза, внутренне содрогнувшись от обиды и злости. – Эвелламе меня ненавидят. Я не стану уважать тех, кто плевать на меня хотел!»
– Впрочем, я прекрасно понимаю, – в материнском голосе проскользнула тень иронии. – В тебе говорит возраст. Сарер, как бы ни хотелось бежать навстречу ветру и демонстрировать всюду свой крутой норов, прислушивайся к совести в те мгновения, когда тебе захочется ещё раз сказать хоть слово о Небесах и небопочитателях. Ты навлечёшь беду на всех нас, если прогневаешь повелителя Света. Не говори, что не учил историю и не знаешь, чем может обернуться неверие и невежество…
– Я знаю, – равнодушно проговорил Сарер. – Когда люди на Твердыни взбунтовались против власти мудрых эвелламе, Владыка Небесный сразил царя Каменного, велль-воевода сразил князя Огненного, жрец-сказитель сразил князя Речного, и пребывал весь народ земной в великой скорби. Было это три сотни лет назад.
Гнев стейи Ринетты поутих, тёмные глаза прекратили метать молнии. Впрочем, Сарер всегда старался не воспринимать близко к сердцу её гнев, иначе жить было бы невозможно.
– Отлично, что хоть это ты не подвергаешь сомнению. Будь так добр, принеси свои извинения.
– Кому? Тут нет ни одного небопочитателя.
– Сарер! – повысил голос отец.
Мальчик посмотрел ему в глаза.
– Извиняюсь перед Небом за то, что проявил невежество. Извиняюсь перед жрецами Небес за то, что проявил неуважение.
На этом все успокоились. Ничего, кроме подпорченного настроения, Сарер не получил, высказавшись насчёт небопочитателей. Так оно бывает в нашем мире. Знаешь побольше многих, а молчать заставляют тебя.
Дальше курс материнского недовольства сместился, когда Ольтена начала шалить. Не доев свою порцию (он очень редко доедал до конца, даже если еда была вкусной), Сарер попросился выйти и отправился в свою комнату ждать Мирласа и материнского нагоняя за слово «дурацкий».
Сегодня ему нужно было выучить ещё одну былину и потренироваться в чтении вслух Слова о Морях и Ручьях – любимый философский трактат в срединных землях о положении Воды между стихийных сил… Сегодня обещало быть полной копией вчера и позавчера – уныние, страх, тоскливое ожидание.
Сарер жил перепуганным зверёнышем, недолюбливая человеческое присутствие, боясь одиночества, скрываясь от теней и брезгливо отворачиваясь от солнечных пятен. Детство его не было голодным, он не был вынужден от рассвета до заката пахать в поле, пасти и доить овец или возить каменные груды от шахт через горные хребты, однако и более радостным оно от того не делалось. Выслушивая насмешки бедных ребятишек, Сарер мог думать только о том, что за возможность каждую ночь засыпать спокойно он отдал бы и своё наследство, и титул, и всё что ни было у него под этим Солнцем. Он бы бегал среди крестьян и детей слуг, смеялся и швырял грязными комьями под ноги лошадям знатных господ, а потом нёсся прочь сверкая пятками, чтобы не попасть под удар кнута; длинными зимними ночами, как Лефантрокэ-освободитель из «Саги о восстании», сидел бы среди братьев и сестёр, слушал бабушкины сказки и знал только то, что завтра его ждёт тяжёлая работа, а сегодня – спокойный сон человека, не заботящегося в силу своего отсутствующего образования ничем, кроме предстоящей сборки урожая да стрижки овец.
Родиться бы другим человеком – и не бояться никогда!
Сарер не знал, почему это проклятие пало именно на него. Он не имел ни малейшего представления, чем он мог так прогневать Небеса, что они однажды просто решили: «Нам следует превратить в кошмар жизнь этого мальчика».
Когда каждую ночь на протяжении долгих лет ты думаешь только о том, как бы убежать от своей смерти, ты просто не можешь расти обыкновенным ребёнком. Матери этого было не понять, и она без конца сравнивала Сарера с сыновьями соседних стайе, которые в десятилетнем возрасте уже были искусными мечниками, наездниками, стихотворцами и менестрелями. «Тебе не до чего нет дела, ты как животное – только и ждёшь, чтобы поесть или поспать». Сарер и впрямь нередко просился спать днём, зная, что его тогда ничто не потревожит, но в глазах стейи Ринетты причины этому были совсем другие. Она всегда находила повод обвинить в чём-нибудь своего сына так, чтобы он почувствовал себя ещё более слабым и глупым, чем являлся на самом деле.
Как бы горделиво ни отказывался себе признаться в этом Сарер, он свою мать тоже боялся. Они не были друзьями, между ними не было доверия. Стейя Ринетта тщательно следила за образованием Сарера и волновалась о его будущем, она ещё пять лет назад руками Неиста Алвемандского вынудила Тширекского стайе дать согласие на то, чтобы его младший сын стал ринтом Сарера по достижению совершеннолетия. Юный шестайе Алвемандский знал: он должен благодарить мать за то, что она занималась всем этим, что она подыскала ему Мирласа, и противный старик каждый день делает из него человека. В том, что он ещё не запустил себя и не превратился в лежебоку-иждивенца, спящего днями напролёт, как великовозрастный душевнобольной сынок господина Плеойского, была только её заслуга. И тем не менее он не мог полюбить её за это.
Пять лет назад он подошёл к ней при двух небопочитателях из Святумана и спросил: «Почему эти люди у нас освятили небесной крошкой все углы, а бесы из моей комнаты никуда не делись?» Мать лишь холодно пообещала жрецам разобраться с проблемой и извинилась, а потом, вечером, отвела сына в сторону и долго отчитывала его, пятилетнего и перепуганного до смерти, за то, что он прилюдно оскорбил и её, и вестников Небесных, когда фактически заявил, что они не выполняют свою работу. Стейя Ринетта ни на миг не поверила в то, что Сарер действительно видел что-то, чего не видела она, и что ему было страшно. Ей больше верилось в то, что её пятилетний сын преследовал цель опозорить свою семью глупым вопросом.
С тех пор он не заговаривал ни с ней о своём кошмаре, ни с кем-либо ещё. Вот, недавно попытался с отцом. Но тот лишь посмеялся.
Сегодня придут эти лживые святоши со своими небесно-голубыми шутовскими ленточками, сделают вид, что своими обрядами призовут благословенье эвелламе на терем Алвемандский, возьмут традиционную свою дань – восторг толпы, благодарности стайе и несколько мешков чистого золота на восстановление древних святынь, и пойдут дальше водить за нос честной люд по Тверди земной. А он, Сарер, десятилетний мальчик, может выйти в любой момент вперёд и заявить: «Вы все лжецы, все до единого! Ваши благоухающие белые хлопья – простой лебяжий пух, надушенный цветами, ваши молитвы – пустая болтовня без капли смысла. Вы ничего не знаете, вы ничего не делаете, в вас нет совсем никакого смысла». Но кто же ему поверит?
Впрочем, сам он не ранее как несколько дней назад поверил небопочитателю. «Через десять лет вы забудете о своём страхе». Тогда Сарер спросил о своём будущем пожилого жреца, испытывая сразу несколько чувств – недоверие, страх, надежда. Он никогда не доверял небопочитателям; он боялся, что брат Энрид скажет: «Этот кошмар останется с тобой навсегда»; он надеялся, что в предсказании будет что-то вроде: «Ещё несколько месяцев – и всё закончится». Десять лет. Не так плохо, но и не хорошо. Навряд ли брат Энрид и впрямь разглядел его будущее. Судя по его сосредоточенной физиономии и неестественно закатившимся глазам, когда он пустил руку мальчика, жрец действительно попытался сотворить какое-то заклинание и заглянуть в сокрытое от обычных глаз. Тем не менее, он также явно не совсем понял, что именно происходит с Сарером. Вероятно, брат Энрид даже не понял, что это за «страх», прозвучавший из его уст. Но главное, что сам Сарер всё понял и всё услышал.
И теперь, хотел он того или нет, ему верилось – вера эта сама собой укоренилась в нём. «Десять лет». Это не значило, что спустя десять лет он наконец будет свободен. Скорее всего, ему требовалось достигать своей свободы, добиваться её. Он точно не мог спастись от змея, продолжая день за днём просто покорно ждать своей смерти, как боров под топором мясника! Что бы ему ни было написано на роду, целью его жизни точно не было подчиняться Мирласу и матери, возиться с сестрёнкой, время от времени приветливо улыбаться небесным жуликам, которые не просто спустя рукава делали своё дело, а ещё и брали за это немалую сумму. Во всяком случае, сегодня терпеть это унижение и чувствовать себя мальчиком на побегушках из бродячего театра он не станет. Есть много способов избежать сегодняшней встречи с небопочитателями, и одним из них он точно воспользуется…
Отмучавшись под предводительством Мирласа два с половиной часа, Сарер заслужил полчаса отдыха. Он спустился по лестнице, обдумывая побег от грядущего торжества по поводу прибытия небопочитательской братии. Внизу, у самого входа, кухарка Зайхана подгоняла двух мальчишек, размахивая чепчиком в толстой руке и шипя приглушённо, чтобы не привлекать внимание:
– Всё на кухню, тащите всё на кухню! Фатрис, не забудь копчёного лосося! Бекон и масло, Ранмис-душечка, масло обязательно… Сегодня у нас будут обедать не только достопочтеннейшие небожрецы, но и ребята старика Арраксио из Океанской, уж им-то не пожалей масла для поросёнка!
Как всегда, простые люди были осведомлены куда сильнее, чем сын стайе.
– Зайхана, – окликнул кухарку Сарер. – А расскажи-ка, будь добра, что за старик будет у нас сегодня обедать.
Заметив своего юного господина, Зайхана охнула и быстро поклонилась.
– О, мой шестайе, я Вас совсем не увидела! Прошу прощения за мой вид, – её некогда белоснежный фартук был весь в рыжем жире и золотых масляных пятнах, – но сегодня у нас с мальчиками дел невпроворот, столько народу кормить! Я имела в виду, у нас-то гостит Элрис Арраксио и его сотня, не сочтите за невежество, но те ребята, что знают его, называют «стариком Арраксио»… Он не возражает, право, он…
– А, – сказал Сарер. – Это он лидер отряда войдошей, которые прибудут вместе с небопочитателями?
– Он, он! Он душечка, замечательной души человек, мой шестайе! Я-то с ним не говорила, но мой племянник под его началом уже третий год держит меч. Айсиган говорит, что старик-то… прошу прощения… достопочтеннейший Элрис Арраксио не только главный в отряде Черногривого Океана, а ещё и сильнейший… – кухарка воздела палец к потолку, – сильнейший из борцов с нежитью с проклятой! Мало их осталось нынче, войдошей… но из тех, что есть, старик Арраксио – самый сильный!
– Самый сильный… – как ручной ворон, повторил Сарер. – Можете не извиняться. Благодарю, занимайтесь своей работой.
Кухарка всё же ещё раз извинилась и, прикрикивая на поварят, исчезла в части терема, предназначавшейся для слуг.
Сарер передумал сбегать с сегодняшнего обеда. Свои полчаса отдыха он провёл, стоя у лестницы, прислонившись лопатками к выступавшей из перил деревянной рысьей голове. Мимо пробегали туда-сюда поварята, шныряли хозяйские люди, заглянул конюх спросить об укрывшемся пёс знает где конюшонке. Время шло к часу Дневной Охоты. Когда скрип мирласовых возмущений долетел откуда-то сверху, Сарер почти равнодушно побрёл вверх по лестнице, размышляя о том, как себя вести на предстоящей встрече с гостями и какие вопросы задать.
Если небопочитатели были в большинстве своём шарлатанами, не умевшими или не хотевшими исполнять свои законные обязанности, можно ли было то же самое сказать о войдошах?..
Этот старинный орден в былые времена был основан, как отряд единственных на всей Тверди, кто был способен противостоять бесам с Тёмных Небес, отряд храбрых мужей, не боящихся взглянуть в глаза первородному ужасу, который насылали на земные княжества уррайо, опутывая своими заклинаниями сны и умы невинных твердынцев. В отряд принимали только тех, кто знал на что шёл. Кто был готов пожертвовать не только телом, но и душой на страшной войне со страхом во плоти. Благодаря стараниям войдошей и помощи со Светлых Небес уррайо перестали беспокоить Твердь своими набегами, оставив, правда, на Тверди своё тёмное наследие. Возня с наследием этим – с проклятой энергией, пропитывающей воздух и жизнь вокруг тех мест, где некогда сходили с Небес уррайо, с мелкими бесами, плодящимися вокруг этих же заражённых Тьмой участков – легла на плечи войдошей, которые теперь не сражались с уррако напрямую, но очищали Твердь от остатков их давнего разгула. Орден не распался и не перестал быть нужным. Урров – участков, где когда-то давным-давно уррайо спускались на своих тёмных облаках, чтобы заливать кровью всё на своём пути – слишком много ещё оставалось под Солнцем и Луной. Там, где некогда Тьма коснулась Тверди, спокойной жизни места не было. Чтобы разрушить старинные проклятия, очистить повреждённую землю от влияния давно покинувшего её зла, сразиться с без конца и причины появлявшимися там злыми духами и позволить крестьянам опять работать, выращивать зерно и пасти скот, требовалась помощь тех, кто был достаточно отважен, чтобы встретиться лицом к лицу не только со своими страхами, но и со Страхом вообще. Урров было полным-полно по всей Тверди, хотя вблизи Алвеманда их водилось не так много.
В общем, войдоши до сих пор жили и здравствовали. Причин обвинять их в некомпетентности у Сарера не было, хотя бы потому, что они на его памяти ни разу не появлялись в Крае Сосновом. Небопочитатели «призывали благословения» своими молитвами и пафосными речами и являлись чисто фикцией, призванной успокоить души богатых землевладетелей и продемонстрировать крестьянам высоконравственность их господ, пользующихся услугами жрецов. Орден войдошей же использовал куда более наглядные методы – меч и колдовство, дарованное Светом.
Сарер сам не понимал почему, но слова кухарки о старике Арраксио принесли ему странное успокоение. Если он так хорош, что считается сильнейшим в своём ордене, тогда, быть может, он выслушает и поймёт Сарера? Он не может назвать его страх чушью и посмеяться над ним.
Мирлас издевался над своим юным подопечным недолго. Спустя меньше, чем час, начиналась торжественная церемония встречи, и старый бездельник был вынужден отпустить Сарера с миром. Мальчик зашёл в свою комнату, чтобы поменять обычную одежду на более представительную. В Алвемандском теремке слуг водилось очень немного, и его благородные обитатели самостоятельно справлялись с такими трудностями, как переодевание, раскладывание своей постели перед сном и прочее, с чем иным господам Поднебесья справиться не под силу. В некоторые дни Сарера это злило, он был бы не прочь, если бы кто-нибудь услужливый сам занимался стягиванием с него длинной рубахи и прикреплением к сапожкам блестящих и звенящих серебряных цепочек.
Но в основном он был даже доволен тем, что за неимением большого числа слуг ему предоставляется больше времени одиночества… Одиночество пугало его и тянуло одновременно. Для него не было ничего приятнее, чем закрыть дверь, дёрнув за круглую ручку тяжёлый железный замок, и, оставшись сам с собой наедине в тихой спокойной комнате, ощутить себя самым свободным живым существом в мире. Эта свобода настолько же приятна, насколько обжигающе ужасными оказывались те мгновения, когда он, вскочив поутру с постели, первым делом мчался в одной ночной рубашке вниз, здороваясь с каждым встречным на пути, надеясь, что чужое присутствие смоет с души липкий страх, отскребёт цепкие репья не успевших растаять в свете Солнца кошмаров. Сейчас, днём, оказавшись в одиночестве в своей комнате, Сарер мог не бояться. Без сомнения, Змей видит его и сейчас. Это знание отравляло каждый вздох, но он давным-давно привык к этому яду. Поэтому только бросил один короткий взгляд на стену между шкафом и дверью. Там, конечно, ничего и никого не было, только матовая тень уныло бледнела призраком рано умиравшего дневного света.