Первый раз я попал на такой пленум в Тамбове, причём чуть не опоздал на поезд. Рассчитал, что буду на Павелецком за пять минут до отхода, но оказалось, что выход к вокзалу закрыт из-за ремонта, и пришлось бежать через дорогу, потом разбираться, с какой платформы отходит поезд, к вагону подбежал, когда состав уже двинулся. Выручили Илья с Юркой Хациевым – стояли в двери вагона, и дверь была открыта – успел заскочить.
Всё было по шаблону – пленарное заседание, посещение кафедр какого-то вуза, экскурсия по Тамбову и, конечно, банкет. На банкете поздравляли какого-то известного тамбовского учёного с юбилеем. Мы сидели рядом с Юркой Хациевым, он шепнул:
– Ты песню пел – «Бокалы наливаются…»?
– Было дело.
– Спой в конце «Сергей Михалыч дорогой».
– Мне одному сыкотно, давай вдвоём.
Выждав момент, когда гул в зале немного стих, мы с Юрой поднялись и заголосили:
– Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря…
Пропев до конца куплет и припев, мы, как положено, закончили:
– К нам приехал, к нам приехал Сергей Михайлович дорогой. Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, Серёжа, пей до дна, пей до дна, пей до дна, пей до дна.
Народ тамбовский сметливый – после того как мы три раза пропели «пей до дна», спохватились, нашли здоровенный фужер, налили в края водки, и Серёжа, которому исполнилось то ли семьдесят, то ли семьдесят пять, выдул его в три глотка.
Публика визжала, Антон был в восторге.
Гена Павлушкин защитился, защита прошла хорошо. Немного подпортило настроение Гене отсутствие Синякова – увы, очередной запой. Гена в своей заключительной речи, поблагодарив всех причастных к работе, нашёл добрые слова и для Юрия Ивановича:
– И большое спасибо научному руководителю за то, что не мешал проявлять творческую инициативу.
Я обратил внимание, что многие научные руководители в зале не одобрили такую вольность, но Учёный совет поддержал Гену.
Отмечали защиту на десятке.
Летом опять поехали шабашить, в июле мне надо было ехать со студентами на практику на ЛМК17, поэтому я с Володькой выехали на объект раньше бригады на неделю. Мы должны были построить щитовой дом для работника колхоза, место было определено – площадка размерами шесть на шесть метров или чуть больше на расстоянии пяти метров от забора на деревенском участке площадью соток восемь-десять. Невдалеке был утонувший в земле фундамент старого сельского дома, стоявшего когда-то на этом месте. Володя подвёл меня к нему.
– Смотри, старый фундамент – блоки известковые тёсаные, им лет двести, и ни одной трещины. Надо их использовать, когда будем строить. Ты попробуй сделать, что сможешь, откопай их. На следующей неделе в понедельник приедем. Выдернем их, расставим под новый фундамент. Ну, давай, до понедельника.
Володька уехал, а я стал думать, что можно сделать. Блоки были в форме куба с размером стороны около шестидесяти сантиметров, может, чуть больше. Откопал один с двух сторон, попытался его вытащить, но одному без приспособы это сделать было не под силу, стал думать. Как известно, Архимед сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Моя задача была проще – надо было извлечь хотя бы один блок из земли, то есть придумать способ их извлечения. Поскольку бывший у меня стальной лом оказался малоэффективен, я, вооружившись пилой и топором, пошёл в ближайший лесок и загубил три сосёнки – одну диаметром сантиметров двадцать у комля, вторую в десять сантиметров и третью – сантиметров пять. Самую большую я отпилил на длину метров пять, затесал на маленьком диаметре небольшую лыску на полдиаметра, следующую отпилил на два метра и последнюю – на семьдесят сантиметров. Две большие я осучковал, а на маленькой оставил одну толстую ветку у комля. Притащил всё это своё хозяйство на участок и приступил к натурному эксперименту. Метода у меня была простая: копал наклонную, градусов тридцать-сорок к горизонту, канавку, подходящую чуть ниже основания блока, заталкивал туда большое бревно и, используя его в качестве рычага, раскачивал блок снизу вверх. После того как блок отрывался от дна, залезал на бревно с сооружённой импровизированной стремянки в три ступеньки и, опираясь на двухметровый кол, раскачиваясь на бревне как на батуте, выдирал блок из земли, ставя бревно практически горизонтально. После этого, стоя на бревне, забивал рядом с комлем в землю колышек с боковым сучком так, чтобы сук фиксировал бревно в горизонтальном положении. Затем заваливал стенки ямки, в которой находился блок, и при необходимости подсыпал ещё земли. Со второго захода, подложив под бревно полено, блок я поднимал над уровнем земли, не залезая на бревно – не было необходимости. Не находясь в земле, он легко поднимался, опять фиксировал бревно палкой с сучком. Вывесив блок, я подсовывал под него пару досок, после чего кантовал его ломом, перемещая на место окончательного положения, используя в качестве дорожной подстилки доски, горбыль, палки и прочий древесный хлам, найденный на участке.
За моими эквилибристическими упражнениями наблюдал дед, живущий напротив. Он приходил, садился недалеко, найдя какой-нибудь чурбачок, и, дымя «Беломором», комментировал мои действия:
– Эк ты на бревне-то скачешь, мотри, как бы оно тебе по яйцам не ё…ло. Как ты камень-то наладился выворачивать, как фершал-зубодёр? Ничё, подходяще мастыришь, эт где так учат?
Старика был уморительный, классный, рассказывал про себя всякие невероятные истории, как его менты «кололи» на признание в каком-то правонарушении, а он представлялся им:
– А фамилие моё – Жохов, Мохов и Горохов; Салов, Жаров, Жиров, Паров; Слабодрищенков и Тугосралов.
– Так на фронте меня поперву в кавалерийскую часть назначили – командир показыват, как шашкой рубиться – махнул шашкой и у коня своего кисточки на ушах подрубил, а я махнул два – пол-уха кобыле своей отхерачил. Он на стременах встал, шашкой вжик сбоку так, я тоже вжик – и полтора кило мяса у своей кобылы отрубил. Сняли меня с конницы, в пехоту поставили.
Завтракал я чаем и хлебом с колбасой, на обед гречневая каша с той же колбасой, на ужин как придётся.
В понедельник прибыли пацаны, все, кроме Сашки Тележникова – он был на практике со студентами и должен был приехать на следующей неделе. Павлов первым делом пошёл смотреть, что сделано, чтобы определиться с первоочередными задачами. Посмотрев на аккуратно сложенный фундамент, деловито поинтересовался:
– Нанимал кого-то, сколько заплатил?
– Да нет, обошёлся собственными силами.
Володька покрутил головой, искоса глянул на меня и, ничего не сказав, пошёл размещаться в избе. Я понял – не поверил, решил, что я нанял кого-то задёшево и поэтому просто пальцы гну. Ну а я и никого особенно не собирался убеждать – главное, дело сделано. Парни, поскольку не видели, что было на объекте неделю назад, вообще не заинтересовались, чем я неделю занимался – есть бугор, пусть он и разбирается, раз нет вопросов, значит, всё в порядке.
Когда подошло обеденное время, вернулись в избу и поняли, что жрать нечего, – поваром во всех наших поездках на заработки как правило был Сашка Тележников, но он, увы, должен был появиться через неделю. Отправляясь на шабашку, я взял с запасом краковской колбасы, каждый сделал себе по бутерброду и трескал его, глядя зверскими глазами на товарищей. Думаю, надо хоть чайку согреть. Подошёл к столу, взял чайник и услышал голос Павлова:
– Вот кто будет поваром до приезда Саньки.
– Охренел, что ли? Я готовить не умею совсем.
– А все не умеют.
– Но почему я-то?
– Ты первый подошёл к столу, – сказал Вова значительным голосом.
– Да я чайку только вскипятить.
– Конечно, но ты первый понял, что надо хотя бы чайку согреть. Давай, берись, сгоноши чего-нибудь на ужин, а мы пойдём трудиться.
Я растерянно озирался по сторонам, а эти подлецы глядели на меня исподлобья хитрыми нахально-весёлыми глазами. Готовить что-то серьёзное мне не приходилось, мог сварить гречневую кашу – знал пропорции воды и крупы, сварить или пожарить пельмени или сосиски, пожарить яичницу или картошку, на этом мои навыки в приготовлении пищи заканчивались.
Попив чайку, все отправились заниматься погрузкой-разгрузкой, а я пошёл договариваться с председателем, как нам получить мясо. Председателя не было, но в конторе мне без всяких проволочек выдали квиток на его получение. В телятнике крупная молодуха выдала топор, указав на стоящего у ограды из толстых жердин телёнка.
– Забьёшь – разруби на части, топор принесёшь мне, освежуем сами.
Я подошёл к телёнку – он поглядел на меня грустными карими глазами, и я понял, что эта задача мне не под силу. Вернул топор.
– Вы знаете, не могу.
– Ох уж, москвичи. Ну, ждите, если скотник придёт – с утра ждём, болтается где-то.
Вернувшись, я стал помогать разгружать щиты. Павлов, увидев меня, спросил:
– А что с мясом?
– Забить телёнка некому – я не могу. А бабам в телятнике не до нас.
Услышав наш разговор, Сашка Буряк удивился:
– Ты чего, телёнка зарубить не можешь?
– Не могу.
– Да это минутное дело.
– Сделай.
Бурикело, сбросив рукавицы, решительно направился в сторону телятника. Появился минут через двадцать, какой-то притихший, ничего не говоря, натянул перчатки и стал таскать доски.
– Ну чего, когда за мясом идти?
– Бабы сказали – часа через полтора.
– Забил?
Саня остановился, посмотрел на меня такими же грустными карими глазами, какими глядел на меня телёнок.
– Не смог.
– Чего? Минутное дело ж.
– Он такими глазами на меня посмотрел, что у меня рука не поднялась.
Сварив парням кашу на ужин, я пошёл за мясом. Мне предложили полтуши, я взял, отказавшись от ливера, – не представлял, что с ним делать. Придя домой, срезал до полуночи мясо с костей – набил им ведро с верхом, накрыл тряпкой, в которую мне завернули его в телятнике с наказом прополоскать и вернуть, и сунул на ночь в печь, которую закрыл заслонкой – это было самое прохладное и малодоступное место в доме, помыл посуду и лег спать.
Утром, накормив пацанов гречневой кашей с колбасой и чаем, пошёл по деревне поговорить с бабками, что мне делать с мясом, чтобы оно не протухло. Дело оказалось непростым – все как вымерли, видно, разбрелись по огородам, но одну сыскал, подошёл.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, милок.
– Вы знаете, мы вчера мясо получили в телятнике.
– А как же, знаю. Рубить у вас никто не могёт.
– Ну да, мяса много, а как сохранить, не знаем, не подскажете?
– А чего не подсказать? Ты, милок, возьми ведро чистое, нарви жёголки поболе, настели по дну и соли крупной насыпь, каждый кусок солью натирай и укладывай по боковушке ведра жёгалку, рядок мяса уложишь, потом крупной солью, потом жёгалкой, потом солью, и так до верха. Поверху солью погуще, а по соли жёгалки не жалея, и досочку чистую, чтобы жёгалка не топорщилась, и камушек. Сверху тряпочкой закрой, выкопай ямку на два ведра глубины, только подальше от сральни. Ведро в ямку поставишь, сверху жёголки побольше, и присыпь землёй.
– А как же нам в готовку? Надо же каждый день доставать.
– Ну что ж, ничё, достанете.
– А что такое жёгалка?
Бабуля посмотрела на меня, не скрывая удивления.
– Трава такая.
– А как она выглядит?
Бабка поняла, что разговаривает с идиотом.
– Ну, трава такая, везде, у заборов растёт.
Оглядевшись по сторонам, но не обнаружив искомую траву, старушка повернулась и засеменила по своим делам. Я, понимая, что ценный источник информации уходит, стал лихорадочно срывать траву, растущую у забора, подбегать к ней, каждый раз спрашивая:
– Это жёгалка, это жёгалка?
Понимая, что она беседовала с умалишённым, старуха стала озираться по сторонам, чтобы призвать на помощь, и, не увидев никого, прибавила ходу, оглядываясь на меня глазами, полными сочувствия и страха, – кто ж его разберёт, возьмёт и ткнёт в глаз пальцем. Понимая, что мне её не догнать, я поплёлся назад, размышляя, что же такое ЖЁГАЛКА.
Думая, как понять, что это за трава, я задумался: а откуда у неё такое странное название – жёгалка, и ответ пришёл сразу: наверно, жжётся, а что это за трава, растущая у каждого забора, и вдобавок жжётся? Так это ж крапива. Огорчаясь своей тугодумости, нарвал ворох крапивы, выполнил всё, что велела сделать славная старушка, прикопал ведро в тенёчке, оставив немного мясца на пару дней кормёжки ребят.
Не очень представляя, что и как готовить, я просто резал его узкими брусочками и жарил на сковородке, добавляя все специи, которые у нас были. Были у нас соль, аджика и хмели-сунели. Ели нормально, понимали: недовольный встанет на место повара, а желающих что-то не было.
Помыться толком не было возможности, брали воду из колодца, сливали друг другу. Весёлый дед, увидев наше бедственное положение, пригласил нас к себе – попариться и помыться в бане. Впервые в жизни я парился в чёрной бане – топящейся по-чёрному, вдобавок в ней были земляные полы, и находиться в ней, то есть и мыться, и париться, надо было или сидя на корточках, или полусогнувшись. Это был интересный опыт, непростой, но ничего, зато, отпарившись, отмылись.
В последний день перед приездом Тележникова я, уже считающий себя большим кулинаром, решил подать к обеду здоровенный кусок, полагая, что так будет красиво. Подобрав соответствующий по размеру ломоть, нашпиговал его чесноком и, не мудрствуя лукаво, начал жарить его на сковороде. По ходу процесса жарки стали происходить интереснейшие вещи. Первым делом жарящийся кусок стал стрелять во все стороны дольками чеснока, которые я старательно в него напихал. Когда весь чеснок улетел, из куска стремительно полезли опарыши, которые в изрядном количестве стали покидать своё временное пристанище. Опарыши, вылезая на поверхность, моментально зажаривались, скручиваясь в завиточки. Этот факт меня удивил, но не очень расстроил, стало понятно, что или я не очень тщательно выполнил все рекомендации бабульки по хранению мяса, или сама технология предполагает, что возможны такие эксцессы. Я прикинул: ну что такое опарыши – тот же белок, прожарю получше, и всё будет в порядке. Так и сделал.
А что до чувства брезгливости – когда ты месяц проживаешь, мягко говоря, в весьма некомфортных условиях, когда вкалываешь по десять часов в день, зачастую выполняя неимоверно тяжёлую работу, все чувства притупляются, нежели когда ты в костюме, белой рубашке и галстуке, дожидаясь в профессорско-преподавательской столовой, когда официантка принесет тебе заказанное блюдо, обсуждаешь с коллегой, как влияет первый инвариант тензора напряжений на наступление пластического состояния в квазигомогенных транстропных средах.
Чтобы народ не забастовал, счистил ножом трупы опарышей и подал к столу. Мясо было жестковатым, но народ уплетал – а куда деваться, больше ничего не было, даже колбаса кончилась.
Чуть-чуть я не спалился – Игорь Дубакин, разглядывая какую-то часть своего куска, с удивлением произнёс:
– А это что такое?
Видно, где-то я проглядел – не счистил опарышей, но сидящий рядом Павлов, моментально всё просчитавший, своим ножом смахнул то, что я не заметил, произнеся:
– Да это хмели-сунели, ешь, всё нормально.
Щедро сыпанул при этом ему в тарелку на мясо этих самых хмели-сунели, надо сказать, что скрюченные палочки какой-то травы в этой специи в самом деле напоминали жареных опарышей, и Игорь то ли успокоился, то ли принял правила игры, но обед продолжился. Остальные не обратили на диалог никакого внимания.
На следующий день приехал Саня и стал разбираться с мясом и прочими делами.
Саня, как человек, родившийся и проживший до окончания школы в Грузии, готовил только грузинские блюда, как правило, чанахи и оджахури на первое и второе, и готовил вполне умело. Поскольку родился он в русской семье или сам не был большим любителем острых блюд, на мой вкус они были пресноватыми, поскольку я большой любитель острой, перчёной пищи, но лопал я тогда Санькину готовку – будь здоров, уплетал за обе щеки, и не только я. Наши упражнения на свежем воздухе этому способствовали.
Каркас дома мы собрали за два дня, стали устанавливать щиты. По чертежам выходило так, что на фасадной части нет окна – мы так и собрали. Мы с Буряком стелили полы, Володька с парнями устанавливали стропила, когда заявился спохватившийся дед сосед с делегацией старух. Вызвав нашего бригадира, дед завопил:
– Володя, не позорь деревню!
Вовка, глядя ошалевшими глазами, спросил:
– Что случилось-то?
– Володя, сделай окно на улицу, не позорь деревню.
Вовка пошёл в дом, принёс чертежи, стал показывать.
– Ну, вот видите, по плану здесь окна нет.
Но старики были не лыком шиты и, указав на окна, смотрящие во двор, дружно заголосили:
– А вот тут два окна – одно переставь.
Павлов отказал, старики отправились к председателю и через полчаса явились вместе с ним. Мы тоже все, отложив работу, вышли посмотреть, чем закончится эта дуэль. Председатель обратился к нам:
– Ребята, старики просят – надо уважить. Да и в самом деле как-то неприглядно выглядит, глухая стена на улицу.
– А почему сразу-то не сказали? Мы ж сборку первого этажа закончили, это ещё на день работы.
– Ну, надо сделать.
– Тогда давайте обсуждать цену вопроса.
– Да тут делов-то на пять минут.
– Так присылай своих, пусть сделают за пять минут.
К возникшей дискуссии присоединился какой-то потёртый мужичок, не согласный жить в доме без окна на проезжую часть.
Препирались с полчаса, председатель никак не соглашался добавить денег на переделку, Володька – исправлять бесплатно. В итоге, плюнув, Володька сказал:
– Ладно, переделаем. Но если щиты потрещат, мы отвечать не будем, а теперь не мешайте работать.
Старики с председателем ушли, мы приступили к переделке – переделали часа за три. Отжали верхнюю обвязку, выдернули щиты и переставили. Щиты, конечно, пострадали, но не сильно – потрескались доски в месте примыкания к обвязке.
Будущий хозяин дома – тридцатилетний пьющий мужик, женатый, живущий с родителями, – категорически не хотел переезжать в новый дом – его устраивала его жизнь, и постоянно изыскивал причины, позволяющие остаться в небольшой избе, где, кроме родителей, проживала многодетная семья его сестры. Как оказалось, это был тот самый козёл, которого не устраивало расположение окон в доме.
Одновременно с домом рядом строили погреб. Строили капитально – стены погреба возвели кирпичной кладкой, крыша – профнастил, сверху полтора метра грунта, перед входом утеплённый тамбур из бруса. Явившийся будущий владелец осмотрел погреб и заявил:
– А как же я зимой? Чо ж я, в майке по холоду буду шастать, если мне картошечки захочется? Не буду переезжать.
Нам-то было наплевать, будет он переезжать или нет, так как договор на строительство дома у нас был не с ним и даже не с его председателем, а со Старицким ПМК, но Вовка, изнемогая, сказал:
– Режем в полу люк, копаем подвал – маленький.
Вырезали люк, выкопали подвальчик – малюсенький.
За две недели собрали щитовой дом, вставили рамы, настелили полы, накрыли шифером, построили рядом подвал – объект был готов, но время для отдыха не наступило – мы ж в отпуске, а кто ж отдыхает во время отпуска? И Зрелов, не мешкая, перевёз нас на другой объект.
Новым объектом оказался телятник, который возводила бригада армян. Не знаю, какой прораб вёл объект, но после отъезда строителей всплыла масса косяков, и нашей задачей было все косяки исправить, попутно настроив в телятнике загончики для телят.
Заселив нас в пустующую избу, Зрелов провёл нас по объекту, показал, Что нужно сделать заново и что исправить: в телятнике не работала канализация, построенная армянами, нужно было найти засор и прочистить. Для реализации сего плана нам было выдано устройство для прочистки канализации в виде стального троса с рукояткой. Нарезав нам задач, Зрелов убыл в Старицу, прихватив с собой Павлова и Тележникова. Володька, загадочно улыбаясь, сказал:
– Вечером буду засветло. Мне надо человека встретить с семичасовой электрички, потом на автобусе. Вы пока избой займитесь, если останется время, посмотрите, что можно сделать в телятнике.
– А что за человек-то?
– Увидите.
Санька сказал:
– Буду завтра в первой половине, сегодня вечером отец из Грузии приезжает, надо встретить и посидеть с ним вечер.
Отец – дело святое. Не прощаясь с парнями, пошли заниматься избой – отдраили её за пару часов. Она была не шибко убита, в ней, по рассказам соседки, обычно жили москвичи, приезжающие на картошку осенью. Стены в домишке, ставшем на некоторое время нашим пристанищем, были сплошь испещрены матерными частушками, чтением которых мы развлекали себя во время застолий. Мне запомнилась одна из них, наверно, потому что это была единственная частушка, не содержавшая обсценной лексики: «Гоп-стоп, Зоя, зачем давала стоя? Немножечко присела – совсем другое дело».
Соседкой нашей была очень приятная бабулька, у которой мы, к взаимной радости сторон, купили полтора десятка яичек и покупали их до конца срока. Она держала кур, а яйца девать было некуда – в деревне не продашь – у каждого свои куры, ехать продавать в Старицу на рынок для неё было обременительно. Бабуля даже пыталась продавать их нам по цене вдвое дешевле, чем в Москве, но мы пресекли эти злокозненные попытки и брали задорого по деревенским понятиям – по рублю за десяток.
У соседки нашей жизнь была грустная, одного её сына закололи вилами на её глазах рядом с родным домом. Она, поскольку поговорить в деревне ей было не с кем – не до бесед всем со старой бабкой, говорила с любым, кто готов был уделить ей хоть минуту внимания:
– Вот здесь сынка моего закололи, вила́ми, вот прям на энтим месте, сыночка моего любимаго.
У неё был ещё сын – рослый костистый жилистый мужик лет сорока. Мамку свою он навещал в день пенсии – мы как раз застали такой его визит. Он пришёл к маме в гости, благостный, в пиджаке, белой стираной наглаженной рубахе. Мамка готовила к визиту сына закуску – по большим праздникам два раза в год она варила курицу, в остальное время яички, грибочки, жареная картошка, зелень и, конечно, четвертиночка водки и бутылка портвейна. Они ужинали, всё было чинно, сын благодарил и уходил, потом он набирался где-то, приходил, стучал матери в окно и кричал:
– Мамка, мамка, выручай.
Мать открывала форточку и передавала ему ещё фуфырик одеколона, купленный вместе с четвертинкой и портвейном.
Так раз в месяц сын навещал свою любимую мать.
Его жена была очень колоритной женщиной, прямо-таки кустодиевская модель, дюжая жаровая баба ростом не ниже мужа, но огневей по характеру, чем муж. Дом их был в трёх домах от нашего обиталища, и нам частенько приходилось наблюдать, как она выражала своё несогласие с происходящим в колхозной жизни.
Она работала дояркой, и когда правление подняло им план по надоям – такое было время, какой-нибудь импотент-маразматик – член политбюро – решит, что стране надо дать больше молока, и приказ полетел сверху вниз по этажам, и из райкома телефонограмма – поднять надои, вот и к ней прилетело. А коровы все те же, и корма столько же, и ничего не изменилось – ну, вот, может, только то, что снова скотник запил и некому навоз из коровника выгребать, а председатель орёт: велели надаивать больше, значит, надаивай. И не ху… тут базарить.
Вот она – это ж, по сути, Вера Засулич, вышла на улицу и кричит:
– Я вам полтонны, бл…ь, должна молока дать? Так я вам, бл…ь, дам, мне по х…, я вам тонну дам – вода в реке не кончилась.
Мы любовались ею, в городах таких уже не встретишь.
Председатель из вредности не дал ей телегу – ей куда-то надо было съездить, но лошадь дал. Она срубила берёзку, впрягла в неё лошадь, села и уехала на берёзке – мы с пацанами глядели на это действо как завороженные.
Что там Софи Лорен – эта робкая пугливая овечка?
Утром, расправившись с яичницей из десятка яиц, пошли смотреть, что нам надо переделать в телятнике, начали с канализации. Было странно, отчего она засорилась? Телятник же не работал ни дня. Повозившись с тросом, поняли, там или бетонная пробка, или дело не в обычном засоре. Взяли чертежи, посмотрели, как должны проходить трубы, вскрыли бетонный пол и докопались до канализационной трубы – удивились: армяне зачем-то покрыли чугунную трубу слоем гудрона. Молодцы, конечно, но что-то здесь не то – постучали по трубе – труба молчала. Вестимо, залить кого угодно слоем гудрона в палец – не запоёшь, но какой-то отклик должен же быть. Постучали посильней – ну как-то не по чугунному отвечает. Мне эта катавасия обрыдла, и я долбанул по трубе со всей дури ломом – хрен с ней, думаю, если пробью, сам поменяю. Пробил, но явно не чугуний – лом плотно застрял в чём-то похожем на древесину. Раскачав и выдернув лом, стали изучать образовавшуюся брешь в трубе и поняли – это бревно.
Ну, армяне, ну, орлы – напилили в лесу сосен, близких по диаметру, облили их гудроном и закопали вместо труб – получили деньги за монтаж канализации, трубы продали – получили деньги за трубы. Хотя, может быть, это были и не армяне, армянами тогда называли все строительные бригады с Кавказа.
Для интереса мы подшурфили глубину фундамента, тоже оказалась не слава богу – сорок сантиметров, это при норме не менее полутора!
Позвонил из правления в ПМК, надо ж порадовать Зрелова, опять же ему надо прикинуть, где взять деньги.
– Коля, привет, Алек.
– Здорово, ну что там у вас?
– Ты стоишь или сидишь?
– Стою.
– Лучше сядь.
– Ну, если только Лидии Михайловне на колени. Что там у вас?
– Ну, как хочешь. Трубы канализационные на объекте все попёрли, вместо них – брёвна в гудроне.
В трубке зависла тишина минуть на пять, потом Николай каким-то осиплым голосом сказал:
– Вечером буду.
– Прихвати Вовчика, он кого-то встречает с семичасовой электрички.
Ничего не отвечая, Коля повесил трубку.
Вечером прибыли Зрелов, Павлов с женщиной лет тридцати двух – тридцати пяти с сыном лет десяти – это была коллега Павлова, которой захотелось отдохнуть с сыном летом в деревне. Павлов пошёл по деревне искать им пристанище и нашёл очень опрятную хозяйку, одинокую, проживающую на другом краю деревни, которая с удовольствием предоставила им комнату за сущие копейки.
Мы всей бригадой вместе со Зреловым изучали положение дел в телятнике, его вердикт был однозначным и категоричным:
– Полы вскрывать, брёвна извлекать, монтировать канализацию заново, трубы привезу послезавтра.
– Это ж сколько лишней работы? Переделывать – это не сначала строить, как с оплатой детского труда?
– Всё будет учтено: и демонтаж, и монтаж.
– Хозяин, а как с надбавкой за секретность?
– Я смотрю, что вы совсем наглость потеряли.
– Ты, главное, нас не обидь, хозяин. Не для себя стараемся – для детишек малых, и не только своих, но и твоих тоже.
– Вас обидишь, проглотов – кто вас обидит, два дня не проживёт. Договоримся.
Подошёл Володька, и бугры ушли торговаться, а мы начали крушить полы. В этом помогла, кстати, тонюсенькая армянская стяжка. Вернувшийся Зрелов покрутил головой и с досадой прорычал:
– Бляха-муха, полы целиком заново придётся заливать.
– Вестимо, уж это как заведено, а ты видел, вообще-то, фундамент-то, как мы поняли, построен по технологии «армян-замес».
– Видел я ваш шурфик. Строение зиму перезимовало без проблем – место высокое, сухое, думаю, стоять будет. Канализацию только подальше отведём, чтобы не подтапливала.
Вечером нас ждал приятный сюрприз. Надя – так звали Вовкину знакомую – накрыла стол по случаю начала её отдыха. Были какие-то московские вкусности, бутылка шампанского. Вовка взял в Старице бутылку водки – хорошо посидели, выпили немного, без озверизма – завтра ж на работу.
На удивление работа шла очень споро, перемена места, что ли, повлияла, но пахали как черти, не уставая. Ещё выручала Надя: иногда, видно, от скуки, готовила что-нибудь для нас – взяла и сварила к обеду нам щи из свежей капусты, просто супер.
А вот прибывший Санька обломал нам трудовой настрой, не со зла, так получилось – привёз трёхлитровую банку семидесятиградусной чачи, которую ему отец подогнал из Грузии, под вяленое мясо домашнего приготовления, зелень-мелень эта чача как-то незаметно в нас зашла, но утром просто беда. Она, обосновавшись в нас, не позволяла нам трудиться. А кто мы такие, чтобы с ней спорить? От завтрака все отказались дружно, а на объекте все прятались от Павлова, которому было не легче, ранг его толкал заставлять нас трудиться, но увы. Пока он вытаскивал одного из-под куста, вручал ему лопату и направлял к телятнику, остальные, опасливо оглядываясь, расползались как тараканы, на которых упал луч света, только очень медленно.
В два часа, поняв тщетность своих потуг, бригадир махнул рукой и сказал:
– Шабаш, на сегодня всё.
Поразмышляв сообща, чем заняться, решили пойти в лес, погулять, походить, может быть, поискать грибы. Лес меня поразил – двести километров от Москвы, а по ощущениям – что ты на краю земли, трава высотою в человеческий рост, где-то метр восемьдесят, бобылки выше головы, деревья в обхват и больше.
Прогуляли два часа, и, придя домой, все поголовно завалились спать – есть не хотелось. Встали рано утром, позавтракали яичницей – бабуля выручала – и пошли мантулить. Надюшкин пацанёнок весь день крутился среди нас – интересно с мужиками.
Сашка Тележников взял привычку после обеда – у нас это традиционный час отдыха – ходить в деревенскую библиотеку, брать там газеты, читать, а потом приносить обратно. Рассказывал, что местной библиотекарше это страшно не нравилось – приходящие газеты, а они по требованию райкома КПСС выписывали все центральные издания, она, не читая, аккуратно подшивала, поскольку инструкторы райкома регулярно проверяли, как выполняются их требования по подписке. Подшитые газетки у неё чистенькие, ровненькие – на загляденье, а тут приходит какой-то плотник, берёт газету, потом, конечно, приносит назад, но она уже не такая, как нужно, – слегка помятая. При появлении Сашки она всегда ворчала: «О, опять плотник пришёл – газеты он читает, с ума сойти. Простой плотник – любитель чтения газет».
Ему забавно было её слушать – квалификационный состав нашей бригады того сезона был таков: старший преподаватель, к. т. н., замдекана; ассистент, к. т. н.; директор завода, конечно, не «Норникеля» – маленького Московского заводика при вузе, но всё ж таки завод; и три старших инженера. Что-то, наверно, было не так с советской властью, если достаточно высококвалифицированным специалистам приходилось выезжать на летние работы просто для того, чтобы поддерживать в собственных семьях приемлемый уровень жизни.
Во второй половине дня Зрелов привёз трубы – сразу начали укладку канализации. Разбирая брёвна, первые три метра канализации, построенной армянами, были проложены трубой, очевидно, на тот случай, если прораб захочет проверить работу построенной канализации – вёдер пять-шесть она бы проглотила.