Семибоярские

III

Вот как произошел этот новый разрыв.

Валерьян сидел в Гурочкиной комнате и читал ему вслух басни Крылова. А Гурочка, заслонив рукою глаза со стороны брата, глядел в окошко на двор, где Дунька и стряпуха ловили курицу, ловко с громким кудахтаньем увертывавшуюся от их рук. Курица, очевидно чувствовала, что ее ждет. У крыльца кухни стоял, кокетливо избоченясь, в кучерской голу-бой рубахе с широкими рукавами, с жирно напомаженной головою Карпуха, кучер он же и объезчик, любимец Семибоярского. Жирный подбородок Карпухи был начисто до лоска выбрит, белесоватые тонкие усы закручены колечком, в узких заплывших глазках светилось самодовольство. А в его руке блестел длинный и широкий кухонный нож. Курица видела игру солнца на этом ноже, и, вытянув шею, тараща круглые желтые глаза, с криком носилась вдоль стен погреба.

Карпухе очевидно надоело ждать и, брезгливо двигая губами, из высокомерия цедя слова сквозь зубы, он сказал стряпухе:

– Покеда вы одную куру ловите, другой в орлянку рубля три наиграет!

Гурочка глядел на всю эту картину и думал о курице, о Карпухе и о Дуньке:

– Окаянная! Вот окаянная!

– А ты меня, кажется, совсем не слушаешь? – спросил его Валерьян.

– Нет слушаю, – задергался Гурочка. – Хочешь, даже могу рассказать?

– Расскажи.

– Эта, вот эта, как она называется ворона, – стонущим голосом начал было Гурочка, но в эту минуту в их комнату вошел отец.

– Гурка, – спросил он Гурочку, – у тебя есть готовый заряды с бекасинником? – Лицо Семибоярского было оживленно и возбужденно. Глаза его игриво светились.

– Есть. А что? – спросил Гурочка. Спеша, отец заговорил:

– Заряди скорее ружье бекасинником и беги на гумно. Сережка Шатаев сейчас мимо нашего гумна проедет, его тройка уж в овраг спускается. Понимаешь? Живо!

Гурочка, подхихикнув, опрометью бросился в кабинет. Валерьян шумно завозился.

– Мы теперь каждый раз Сережке Шатаеву бекасинником по колесам салютуем, когда он мимо нашей усадьбы едет – пояснил Семибоярский Валерьяну и громко расхохотался, – чтоб он знал и мотал на ус!

Валерьян все молчал, сурово сдвинув брови.

– Ты знаешь, – опять весело сообщил ему отец, – вот уже два года, как мы забаллотировали его в председатели управы, это после трех трехлетий-то! А на будущий год думаем прокатить его и в гласные. Оттираем мы по-немногу красненькую – весело улыбнулся он.

Валерьян как будто хотел что-то сказать, но отец, подняв указательный палец, просил о молчании, сам весь превращаясь, в слух. С минуту он стоял так, точно онемев и ждал. Когда уже с гумна долетел гулкий грохот ружейного выстрела, Семибоярский снова громко захохотал, потрясая животом.

– Сбрендил сейчас Сережка Шатаев, – выговорил он сквозь хохот, – поди сейчас кислороду акафисты читает. Ведь красные вместо Бога кислороду кажется, молятся? – спросил он у Валерьяна с широкой улыбкой. Тот молчал, покусывая тонкий ус. Вбежал Гурочка запыхавшийся, сотрясающийся от беззвучного хохота.

– По задним колесам Шатайке влетело! – сообщил он радостно, подбрасывая коленями.

– Сдренжил сейчас Шатайка! – заговорил Семибоярский.

– А ты все такой же? – вдруг спросил Валерьян отца, чуть бледнея. Белые пятна ширились на его щеках.

Семибоярский будто смутился и перестав смеяться, прислонился широкой спиной к печке.

– Сына своего несчастного, убитого судьбою, а вернее твоим распутством и пьянством, каким ты пакостям учишь! – воскликнул Валерьян, все еще сидя на стуле.

– Сам острожник, – буркнул отец, но не поднимал глаз на сына.

– «Началось», – подумал Гурочка заморгав всем лицом, глядя то на брата, то на отца.

Прежде чем прийти к тебе, – опять заговорил Валерьян сдерживая дыхание, – я заходил к нашей матери…

– Счастлива она с своим любовником? – надменно спросил отец поднимая красивую голову, но еще блуждая глазами по потолку.

Лицо Валерьяна дрогнуло.

– Во всяком случае счастливее, чем была с тобой, когда ты на её и на наших глазах путался со всеми горничными девками, со всеми бабами, проживающими в усадьбе, или когда ты ее, – помнишь – на вечере у предводителя ругал скверными мужичьими ругательствами! Дворянин! Рыцарь! – вскрикнул, совсем задыхаясь Валерьян.

– Острожный либиралишка! социалистишка! – процедил отец сквозь зубы. Его высокая грудь бурно поднялась. Лицо стало бурым.

– Хам до мозга костей, – содрогаясь от отвращения, прошептал Валерьян. – Ты! п-под-длый х-хам!

– Молчать! – грозно заревел Семибоярский и его лицо стало мертвенно бледнеть со лба, – молчать! вон из моего дома!

– И уйду! – сказал Валерьян, весь содрогаясь задыхаясь от ненависти, – и уйду!

– Жалею, что я не убил тебя своими руками, когда на тебя в первый раз надели арестантский халат! – выкрикнул Семибоярский.

– Руки коротки! – закричал и Валерьян, поднимаясь со стула, и также как и отец высокомерно выбросил; – я, это я не оставлю здесь камня на камне! слышал!

– Ты? – выдохнул отец бешено.

– Я!

– А к становому хочешь? – завопил отец. – Карпуха! связать этого негодяя!

– Окаянные – истерично завопил Гурочка.

Отец нагнулся, поднял старый разбитый валенок и бросил им в лицо Валерьяна.

– Вот! – выдохнул он опять.

Топая обеими ногами, Гурочка снова завизжал:

– Окаянные чтобы вас!..

Валерьян быстро прошел мимо отца вон из комнаты, сверкая негодующими глазами.

Гурочка побежал вслед за ним, но на крыльце ноги его заплелись и он бессильно опустился на ступеньки крыльца. Фигура Валерьяна мелькнула в воротах и исчезла за косогором.

Гурочка завизжал, потрясая руками. Аннушка вынесла ему на крыльцо воды. Стуча зубами о края стакана, увидя близко её пухлые яркие губы, Гурочка забормотал хлюпая: Только ты не окаянная! Только ты! А мама… где она?