Аккрециозия

Фадин-паук улыбнулся, задумчиво осмотрелся.

– В основном своих учеников. – сказал он. – Каждый из них – кладезень мыслей.

На этот моменте мы распрощались. Я шел вновь шататься по коридорам корабля, чтобы обессиленным вернуться к себе в каюту. Валяться по долго рассматривая потолок и придаваться странным и тревожным мыслям. Пытаясь уложить в голове услышанное.

***

Мысли о Лиле никак не покидали меня. Она действительно ходила в его кружок? Тоже была сноходцем? Он глупо так проговорился? Нет. Это бред. Ей все это было чуждо. Может быть, у неё была там какая-то цель? В этом кружке.

Получить место в экспедиции, получить протекцию от Фадина. Может быть, там был другой мужчина? Может быть просто ради смеха или убить время.

Я был готов поверить во что угодно, но только не в серьезность ее намерений в изучении подобных вопросов. Она была слишком умна для таких вещей. Чтобы так просто попасться в паутину Фадина-паука.

Может он просто врал мне? Может это я слишком глуп, что купился на это? Ему удалось поселить в моей груди огонек сомнения. Липкий и мерзкий. Пусть мне пыль в глаза, но ради чего? Он как-то причастен к тому, что произошло с ней?

Пол дня пробродив по кораблю, после нашего с ним разговора я вернулся в каюту. До прилета остались считанные дни. Всех вокруг подогревало колкое нетерпение. Побыстрее выбраться отсюда на свежий воздух.

В остальном ничего не менялось. Не было и ни дня, ни ночи. Вечный вечер в окружении ночного света. От этого дни сливались в один сплошной алкогольный трип. Моменты бодрствования были похоже больше на вспышки ясности на следующий день, после пьянки. Выхватывающие из мрака и забытья неясные куски жизни.

Проворочавшись в кровати довольно долго, я провалился в рваный болезненный сон. Блуждал где-то на его поверхности среди странный мыслей и ярких вспышек. Постоянно просыпался. Ворочался. Мое тело всячески сопротивлялось. Даже знакомая убаюкивающая дрожь корабля не помогала. Проснулся разбитым.

Первое что я увидел, открыв глаза, было уже знакомое лицо в серебряной диадеме.

Больше не было ничего. От каюты ничего не осталось. Вокруг меня простирался, только бесконечный мягкий ковер из перьев. Позади меня светился тускло полоской света ночник.

Мифиида сидела у подножия кровати. Высунув голову из ковра перьев. Она смотрела на меня пристально, чуть светилась изнутри белый холодным светом. Черные глаза, тонкие черные вздернутые брови. Худое девичье лицо.

Впервые мне удалось ее рассмотреть. Так близко и так долго. Черные локоны вьются из-под диадемы. Пахнет свежестью, полевыми цветами и травами, бегом далеких волн она видится, ласковым ветром. Укутанным в кокон ее крыл, мне стало вдруг спокойно и безмятежно.

Я приподнялся на локтях и долго смотрел на нее, пытаясь получше рассмотреть этот странный фантом. Эту странную и такую красивую мысль. Мне даже на секунду подумалось написать какое-то исследование о фантомах, по прилету. Она смотрела на меня не моргая. С озорством и интересом. Будто любопытная птичка. Ожидая, что я буду делать дальше.

Мне кажется, она даже улыбалась легонько.

Мне захотелось дотронуться до нее. Хоть на миг, чтобы почувствовать ее реальность. Реальность этой мысли. Понять, что она действительно тут. Я резко дернулся к ней, пытаясь пальцем коснуться ее лица. В последний момент чуть отшатнулась назад и замерла, шелестя крыльями. Уронив на одеяло черное перышко.

Мой палец замер в сантиметре от её лица. Несколько мгновений мы сидели так и смотрели друг на друга.

– Назойливая мысль. – сказал я.

Она улыбнулась в ответ.

Тогда я рывком попытался преодолеть это расстояние. Ожидая всей душой, что она растворится, пропадет как отражение на воде и вернет мне ткань реальности.

Но мой палец уткнулся в её щеку. Оставив красный след. На мгновение я почувствовал тепло её кожи. Гладкой, чистой, молочной будто бумажной.

Мифиида удивилась. Вспыхнула румянцем.

Ужас охватил все мое естество. Я захотел закричать и бежать прочь. Но прежде, чем успел что-либо предпринять, тонкая белая ручка показалась из-под крыльев, легко и непринужденно, и отвесила мне увесистый щелбан.

Ощущение было такое, будто меня ударили молотом. Мгновенно я провалился в сон и без чувств рухнул на подушку.

Проснулся свежим, отдохнувшим и полным сил. Без единой мысли в голове. Так сладко я давно не спал.

На корабле, кажется, уже был вечер следующего дня. Лениво собравшись, еще пребывая в сладкой неге, после хорошего сна, я отправился в ресторан и, с удивлением, не нашел там Фадина-паука. Перекусил тем, что было и отправился в свой ежедневный обход корабля. Стараясь никому не попасться на глаза.

Маршрут мой со временем устаканился, теперь он расходился кругами вокруг отсека с Лилей. Невзначай как-то, я бродил оказывается по неведомой орбите вокруг нее. То удаляясь, то приближаясь. То вновь уходя. Как закошмаренный планетоид, которого швыряли по системе газовые гиганты.

Одно время я даже пытался сломать это движение. Остаться в каюту к людям и коротать там дни полета, как положено. Как того требуют правила нашего клуба путешественников.

Но сделать этого не смог. Стоило мне остаться в каюте чуть дольше обычно, как гонимый чувством дискомфорта и тревоги я срывался с места, возвращаясь на свою траекторию. Пытаясь выходить все кипящие во мне чувства. Примерится с аккрециозией.

На лестнице, перед гостиной я увидел в проходе долговязую тень Фадина-паука. Что пробирался неспешно по отсеку, по-видимому, в сторону ресторана. За собой оставляя запах сигаретного дыма, как большой механический паук на шести лапах.

Я немого задержался перед зеркалом, чтобы разминуться с ним. И чтобы не быть подозрительным, на случай если меня обнаружат, начал изучать себя в нём, ожидая пока о его уходе не возвестят мне закрывающиеся двери соседнего отсека.

На лбу у меня появилась вмятина, в двух сантиметрах над бровью. Небольшая, округлая, чуть меньше сантиметра в диаметре. Ровно там куда щелкнула меня Мифиида. Я крутился перед зеркалом под светом фотосферы как только мог, под всеми возможными углами, рассматривая этот отпечаток.

Трогал, нажимал на него. Под кожей, более толстой в этом месте, череп тоже был вмят, словно пластилиновый. Отчетлива легкая впадинка читалась в прикосновении.

Не помню, чтобы когда-нибудь ударялся этим местом.

– Так всегда было? – спросил я отражение.

Пытался перебрать в голове воспоминания, но ничего не нашел. Будто бы и вправду получит от нее. Или быть может она всегда тут была, просто я не замечал?

– Какая тяжелая, навязчивая и болючая мысль. – сказал я себе.

Отражение мое скривилось, подтверждая эти слова.

Мне вспомнилось её искреннее удивление, когда я её коснулся. Красивая, красивая мысль. Вот что было главное. А это значит, что чувство меня мучащее было истинным. Вряд ли иллюзия или глупость, перелившись и став фантомом выглядела бы вот так.

Слишком красивой и утонченной.

Пустота что всегда с тобой. Всегда доступна к созерцанию, но стоит её коснуться, что получишь в ответ. Да так, что мало не покажется. Тогда логично, что эта вмятина была со мной всегда.

Думая об этом, я все это время трогал вмятину на лбу. Где же все-таки я приложился?

Мне надоело, и дождавшись пока флер сигаретного дыма рассеется вошел в гостиную. В холе никого не было. Я осмотрелся, и только потом нашел в глубине диване спящего дежурного. Того кто должен был следить за пассажирами.

Пылаев спал, надвинув фуражку на глаза, перед гололитический монитором, на котором была актуальная звездная карта. На втором изображении шли без звука новости. Показывали собравшийся в Орешка флота. Громады кораблей в доках. Армию на планете. Всю реяли флаги.

На бегущей строке говорилось что-то про учения, но читать я не стал. Чтобы не разбудить Юру я пробрался тихонько в коридор, который вел к нашим каютам. Забравшись вглубь, почти дойдя до своей наткнулся на Жикривецкого.

Олег будто бы метался беспорядочно охваченный пожаром какого-то чувства. Но увидев меня – застыл. И еще не отойдя от этого невидимого пожара изобразил загадочную мину. Всё такой же большой, лысый, в подпоясанном халате на пороге своей каюты.

Мне кажется, он не переставал пить всё это время. Хотя может быть я и ошибаюсь.

Но взгляд у него был стеклянный и немого испуганный.

– Кошары достали. —шумно выдохнул он мне навстречу. – Хочется уже быстрее на Митридат.

Я подошел к нему практически вплотную, подставив под его упорный взгляд свой мятый лоб.

– Не обращали внимания, у меня всегда была эта вмятина?

Над нами зашелестела чуть слышно подоспевшая фотосфера. Олег внимательное прокатил взгляд по мне и молча пожал плечами.

– Не знаю. – сказал он. – Никогда не обращал внимания.

Его последняя фраза прозвучала очень аккуратно, будто бы он прощупывал эту ситуацию на предмет реальности происходящего. Словно слово прозвучавшее, отраженное эхом, вдруг вернется обратно подарив диалогу глубину. Глубину еще одного человеческого существа рядом.

Я не стал подыгрывать. И тоже пожал плечами.

Жикривецкиий покачиваясь чуть в дверях каюты посерьезнел и насупился.

– Ты сейчас что делаешь? – спросил он нависая надомной махровой скалою. – Занят?

Кажется отказать я не смел. Потому просто покачал головой.

– Слоняюсь.

– Пошли посидим у меня. – сказал он и сгреб меня за плечи своей медвежьей хваткой.

– Ну пойдемте.

– Вот и славно. Славно. Давай, только на «ты».

Он не дал мне возможности высвободится, и молча втянул меня внутрь каюты. В его берлогу. Я уселся на уже знакомый мне диван, на то же самое место. Он запомнил меня и тут же принял удобное положение.

После ресторана, множества столиков, теряющихся в темноте, его каюта, наполненная желтым взмыленным светом, была компактной и уютной. Не хватало только изнутри заполнить его дымом сигарет, тучными разговорами и расслабленным мягким пространством, каким оно обычно становится после усердного распития алкоголя. Наверное, от паров спирта в воздухе.

Олег ушел к стойке на кухню. Разлил чай по глубоким кружкам. В пиалу начал накладывать, что-то к чаю. Завязал удобнее пояс халата. И вдруг спросил.

– Как ты, в целом. Держишься?

Легкость в его движениях и ледяной ясный колючий взгляд никак не вязались с его тучной фигурой. Не вязались и с тем состоянием, в котором я его нашел. Эти взглядом он пригвоздил меня к дивану.

– Стараюсь. – сказал я.

Тут он постучал пальцем по виску, затем взял кружки и поставил их на столик перед диваном.

– А с этим что? Крыша не едет?

– В пределах нормы. – говорю я и беру чай. – Спасибо.

В душе я радовался, что его каюта была столько компактной, так плотно была забита реальностью. Её выпуклыми угловатыми формами, в которых реальность себя проявляла. Мебелью, твердой резкой и настоящей. Гулкими тяжелыми переборками, оклеенными обоями, увешанные картинами. Угловатыми стеллажами с каким-то хламом. Пирамидой чемоданов в углу и прочим.

Здесь негде было поместить Мифииде. Негде было преследовать меня этой навязчивой мыслице. Подумав о ней, я машинально трогал вмятину на лбу. Словно ожидая своей перезагрузки, если долго держать там палец.

Олег улыбнулся, сел напротив. Подвигал кружку по столу, каждый раз вытирая черные следы от нее. Потер руки, встал, покружил по комнате суетливо, наконец захватил закуски и принес их к столу. Опять сел.

– Ешь, ешь. – сказал он. – Не помнишь откуда вмятина?

Я рассмеялся.

– Не знаю. Нашел то, что всегда было на месте, но на что никогда не обращал внимания. – говорю я. – Так странно.

– Может где получил?

– А может из детства что-то…

Мы помолчали. Олег почему-то не спешил брать чай. Корабль неприятно задрожал, дрожь эта передалась нам.

– Вот от этого хуже всего. – почесал затылок Олег. – Все нутро перетряхивает. Уже лучше спать бы, конечно. Забыться. А уж по прилету со всем разбираться…

– Наша доблестная стража нас стережет. – говорю я кивая в сторону гостиной.

Беспечный Пылаев так и стоит меня перед глазами. Олег смеется.

– Плед ему что-ли принести. – говорит он. – Завидую такому сну.

– Как я понял, дело привычки. Тут нужно налетать много часов…

Жикривецкий мотнул головой. Сбросив с себя какую-то мысль. Наваждение, вуаль какого-то воспоминания откинув, что стало вдруг тяжелой явью перед глазами. Затем лицо уронил в ладони и тяжело звучно вздохнул. Разглядывая пол сквозь пальцы.

– Не поможет. – сказал он.

– Фантомы?

Он грузно кивнул. Вновь усмехнулся горько.

– Пить уже не могу. Не лезет. Спать тоже – одни кошмары. В капсулы не уйдешь. Не полет, а пытка.

– Может в виде исключения, можно в капсулу?

– Нет. – резко отрезал он и откинулся в кресле. Оно натужно заскрипело, защелкало под ним, возмущаясь. – Жить можно. Просто никогда не мог к ним привыкнуть. Когда у тебя стол вдруг колосится, зарастая пшеницей. А над ним… – он медленно провел рукой над столом, словно там было что-то невесомое. – А над ним тяжелое небо грохочет и заходит искрами. Или, когда травой зарастает весь пол в каюте.

Олег обреченно осмотрелся по сторонам под ногами.

– Такой реальный, настоящий. Особенно когда не смотришь. Идешь и чувствуешь холодок росы под ногами, колючие травы… Слишком уже необычно это всё для меня.

– Главное, что не Паднорум. – говорю я, разглядывая чай в кружке.

Черное зеркало его дрожит от стонов корабля. В нем отражается мягкий свет лампы. В отражении она больше похоже на солнце. Чай на сепию пустыни. Тени отвесных краев кружки – на черные тени гор, отвесные скалы каньона. Чаинка на птицу. Она кружит над безвольной безропотной пустыней. Взмах ложки и вот она, взлетев опускается на дно. На ветрами изрытую пустошь. Стервятником над незримой фигурой. Взмывает вверх взмахом крыл.

Кружится над добычей, то спускаясь, то поднимаясь. Далекий грай звучит так близко, он прямо у меня в руках. Я пугаюсь.

Заливается смехом девичьим чаинка, пыль пустыни взбивает шестью крыльями и вновь улетает ввысь на солнце. Тает в отражении лампы и вовсе исчезает.

Всё это случилось пока Олег рассказывал про свои фантомы. Я сразу даже и не понял, как сам поддался наваждению.

– Да-а-а-а. – протягиваю я. – Это знакомо. А злые мысли вас не мучат?

Методично взбиваю сахар на дне, чтобы смыть в волнующейся чайной пучине всякое наваждение.

Жикривецкий покачал головой.

– Скорее, страшные, что ли. Те о которых стараешься не думать в дневных заботах.

Тут оно посмотрел на меня этим тяжелым пронзительным взглядом. Глаза у него были ядовито голубые. Усталый, измученный взгляд.

– А Лиля… – он помолчал, подбирая слова. – Она не приходит?

– Нет. Она не приходит.

Мы замолчали. Спичка вновь загудел. Только сейчас, когда пыл чувств, охвативший Олега, ранее утих. Я начал чувствовать, между нами, некое напряжение, которого раньше не замечал. Наверное, он не был до сих пор сосредоточен на мне.

Сейчас, в наступившей паузе, в нависшей мысли по ту сторону его глаз таилось что-то тяжелое. Что-то опасное ворочалось там. Но я никак не мог понять, что, сам подаваясь наваждениям. Жало скорпиона, направленное на меня.

В моменте странного осознания, все эти метания его, стеклянный взгляд, участливость, дружеская беспечность и приветливость зависло будто бы в воздухе. Словом все то, чем он являл себя для других замерло. Перестав быть реальным настолько, чтобы безоговорочно в это верить. Всего лишь в одном неосторожном вопросе про Лилю.

Теперь это было таким же наваждением. Только истинным наваждением, таким, какое творит каждый человек сам по себе каждый день. Продуцируя на других свою волю. Себя самого. Свое проявление.

Все стороны его личности, до того знаемые мной, до того соединенные в единую картинку разошлись сейчас по швам. И из-под них начало просвечивать что-то иное. Что-то настоящее.

Пока я не знал, что это.

Пока что это было только мимолетное чувство. Вызванное таким неосторожным вопросом. Его странная концентрация на мне. Это ментальное усилие, оживляло образы, которые он являл, оно же позволило швам разойтись. И оно же позволило мне подсмотреть, увидеть то, что таилось с той стороны – в глубине его мыслей.

Жало. Острое, металлическое ядовитое жало, которые грозило мне из-под панциря образов. Жало, спрятанное в тяжелых, аккуратных, выверенных мыслях, подбирающих каждое слово.

«Давай, нападай.» – подумал я и замер с кружкой чая, сливаясь с диваном.

– Думаете, если бы она ко мне приходила, злою мыслью, то это было бы косвенным признаком вины? – пространно говорю я куда-то в воздух, между нами, чтобы сразу же не стать добычей. – Боюсь спросить, кто тогда приходит к Вам?

Слова мои, придавленные тяжелым светом стелются по столу, растекаются по полу, заполняя все пространство вокруг.

Жикривецкий молчит с секунду. Вижу, как за его образами, переворачиваются мысли. Как подбирает он слова. С виду недвижим. Как статуя, как автоматон. Картинка.

Всего секунду это длится, но вот уже с хищной улыбкой он мне говорит:

– Но ведь она не приходит. И это правда.

Тут он картинно отпил чай.

Но каждое слово глухим ударом отдается во мне. Все сильнее вдавливает меня в диван.

– Она не приходит… – куда-то в сторону повторил он. – А ко мне вот является…

– Виновны?

Он мотнул головой.

– Во сне только приходит. Не наяву. Стоит у кровати, бормочет что-то себе под нос. Её даже не видно. Ни лица, ни силуэта. Просто… – он задумался, – просто присутствие. Откуда-то я знаю, что это она. Знаю и всё.

Спичку вновь начало трясти. Свет замигал. Натужно заскрипел металл.

– Хотя мы только мне знакомы были. – Олег хлопнул себя по ляжке. – Каждый раз просыпаюсь, а этот. – он махнул рукой на корабль, – гудит так страшно. Совсем ему плохо что ли. Мы прилетим-то вообще?

– Пылаев говорит, что всё в порядке. Он пилот опытный.

– Да неужели. – взорвался Олег и тут же остыл. – Хотя, он, по-моему, единственный, кто так сладко спит на корабле.

Затем он наклонился ко мне и глядя прямо в душу спросил.

– Вы были близки с ней? Очень?

Я хочу ответить, но замираю на полуслове. Смотрю, не отрываясь на то, как над его лысиной кружит птичка. Маленькая черная птичка о шести крыл. Прямо над блестящей лысиной. Будто он только что получил удар по голове, как в мультике.

Невольно улыбаюсь. Он это видит.

– Прости. Если лезу. – говорит он, продолжая нависать над столом.

Это его настороженное «Прости» звучит слишком нелепо в этой комнате. Птичка улетает в темноту мушкой и там растворяется.

– Когда-то давно были. Потом нет.

Жикривецкий взрывается каким-то странным звуком, то ли смешком то ли возмущением. Отпивает чаю.

– Когда-то давно – это я могу говорить с высоты моих лет. Молодежь… Для вас пару лет уже вечность.

– Пусть так. – пожал я плечами. – Но это больше про ощущения. Понимаете?

Олег улыбнулся дежурно и уставился куда-то в сторону. Мне виделось, что он потерял интерес. По-видимому, вся эта сцена была разыграна только ради одного вопроса и одного ответа. Как только он понял, по одному ему известным признакам, что я к её смерти я не причем. Что меня не мучит ни жуткий фантом, ни страшный пандорум. Он будто бы вздохнул с облегчением успокоился. Сидел, так прокручивая в голове совсем иные мысли.

Водил, наверное, жалом своим по разным мизансценам, развернувшимся в подобных диалогах. Сводил признаки, какие есть и особенно каких нет. Пытаясь выцепить какое-то несоответствие. И через него проникнуть в тайну случившегося.

Или по крайней мере мне хотелось так думать.

Так продолжалось какое-то время. Мне уже думалось, что Жикривецкий пленен наваждением каким-то и оттого задумчив. Но стеклянный взгляд его был всё таким же ясным и свежим.

Не были ли его глаза имплантами?

– Знаете, а у меня есть теория насчет всего этого. – говорю я.

Сказав это, я даже не поверил себе. Не поверил своему голосу и тому, что слышу. Слишком уж монументальным казался мне Олег. Будто бы я намеревался поведать свои тайны безучастной мраморной статуе. Для которой само время не время.

Он не сразу посмотрел на меня. И взгляд его не выразил ни малейшей заинтересованности.

Статуя, что была ровесницей океана. Смотрела всю жизнь на его тяжелые гривистые волны и ничего не могло ее волновать, кроме своей мысли. Такой же далекой. Неспешной и тяжелой. Мне почему-то в тот момент вспомнились фотографии с Митридата. Живой простор, ломаная линия горизонта, горы в туманной дымке, и снежных шапках. Алая заря. Ревущие реки и пронзительный ветер.

Да, это могло бы избавить меня от всего этого. Но, наверное, на долю секунды. Как только восторг нового мира пройдет, как только ты вкусишь его плоды, то тут же упадешь в её объятия. Вновь тебя укутает аккрециозия. Где выхода нет, есть только краткий миг полета над пропастью. Где каждое слово, брошенное даже самому близкому человеку ничтожно и искажено. Где всё существует на грани падения, и ничто никак не может упасть.

В сущности, перемещаясь от события к событию. Я пришел в никуда. Состояние, наполненное одним и тем же – пустотой. А над этой равниной, над серым маревом тумана возвышаются одинокие вершины. Одна из них – неожиданная смерть в глубоком космосе.

Будто бы забравшись на неё, осознав это событие, прожив его. Мне удастся наполнится смыслом, сделать нечто такое, что поднимает меня над этим маревом всего на одну ступеньку. Всего на чуть-чуть. Но так. Что туман под ногами развеется. И мне удастся заглянуть дальше, вздохнуть глубже. Быть иначе.

Невольно я коснулся вмятины на лбу.

– Интересно. Расскажешь?

Жикривецкий растянулся в хищной улыбке.

– Не знаю, знакомо ли это вам. Но вокруг нас. – каждое слово таяло под его жалом пристального внимания. – Вокруг нас разлита материя, связывающая нас всех воедино.

Зачем-то я начал помогать себе руками.

– Если, вы , быть может, обратитесь к своему опыт, к событиям своей жизни. То найдете в следах таких событий, что будто бы одна и та же сила постоянно ведет вас от одного события к другому….

В его глаза на мгновение промелькнул интерес.

– Как носитель? – осторожно спросил он. – Как причина данной силы?

– Скорее вы ей принадлежите. Она как подводное течение несет вас и ставит перед то одной необходимостью, то перед другой…

– Как судьба?

Жестикулирую как могу, но это, кажется, не помогает. Пытаюсь дать своим словам нужно измерение.

– Не совсем. Судьба – это слишком общо. Здесь же, принадлежа этой силе, вы через неё связаны с другими. И в итоге, она приводит многих в один и тот же сток. В центр. Где ставит перед определенной необходимость. Всех, кто с ней связан.

– Та-а-а-к. – протянул Олег.

– И вот мы здесь в стоке. В центре.

– Мы? Все, кто на корабле? – он смотрит на меня, чуть подавшись вперед.

– Корабль вторичен. – говорю я. – Скорее, все кто вовлечен в гибель Лилии. Ведь не будь этого события, не было бы и вот этого – показываю на стол между нами и кружки с чаем. – Она, эта сила, творит все вокруг, и перед ним же нас и бросает.

– То есть, все мы связаны как-то с её смертью?

– Не логически, как мы привыкли, но континуально.

От моих слов Олег насторожился. Стал похож на хищную птицу на высоком насесте. Готовый бросится на добычу он заерзал в кресле.

– Как будто, – говорю я, ожидая удара когтей. – Если мы поймем, кого и как всё это время двигала такая сила. Кого и как она вела, то мы сможем понять, как мы все оказались в событии её смерти. Возможно, тогда и тайна этой трагедии… – говорю, а голос мой дрожит. – Будет раскрыта.

Он долго смотрит на меня. На жесты рук, замершие в воздухе. Не знаю, где я был в тот момент, но помню, что, почему-то не сразу заметил, как он смягчился. Взгляд его переменился, поза, повадки. Он расслабился, откинувшись в кресле. И не было больше в нем следа острого жала мыслей.

Только сочувствие.

– Артём – Артем, – сказал он. – Еще чаю?

Моя кружка была пуста.

– Да, пожалуй.

– Сейчас. – подмигнул мне Олег и грузно поднялся. Походка его растеряла строгость, какую-то порывистость и энергию. Стала обволакивающей, мягкой. Будто бы он хотел занять собой все пространство и в нем раствориться.

Пока он возился с чайником я продолжил.

– Тогда, мы вместе, сообща, сработаем как детектор. Определим центр этой силы. Сможем ее обнаружить.

Жикривецкий рассмеялся.

– Допустим. – сказал он.

– Вот, например, Игорь Семенович, он связан с ней, через свой недуг. Вы это знаете. Но он же и дает ему силу…

– Игорь – Игорь. – задумчиво сказал Олег. – Тебе не стоит к нему приближаться вообще. Это мой тебе совет, Артём. Настоятельный совет. Тем более с такими теориями… Я очень надеюсь, что этот совет, для тебя будет руководством к действию.

Я молча кивнул.

– Он питается такими как вы. Превратил институт в свою кладовую. И вы сами охотно лезете к нему на стол. – голос его стал холоден и бесстрастен, как голос человека, способного на многие вещи, на самые сложные решения и эти нотки ввергли меня в ужас.

Олег принес чай к столу. Затем вернулся на кухню и принес конфеты и печенье.

– Если бы было можно, – сказал он, усаживаясь в кресле. – Запретил бы ему давно доступ в любое учебное заведение. – его глаза сверкнули, как бы подчеркнув тот факт, что все сказанное останется, между нами, хочу я того или нет. – Но так нельзя. Возможно, отсев, подобный тому, что устраивает Фадин, также необходим… Не мне решать.

На это он заложил ногу на ногу, печенье макнул в чай и съел. И вновь продолжил.

– Идеи, идеи, идеи. Это очень опасный субстрат. Очень опасный. Который ведет к гибели всяких неразумных, вроде вас. Это очень опасный путь. Не готов – не иди. Идешь – принимай последствия.

Я слушал молча, так и не притронувшись к кружке. Дивясь перемене. Будто передо мной стоя человек в шрамах. Он говорил, а взгляд его блуждал среди фантомов, оживших картин давно минувших дней. Или попросту он растворился в наваждении, преследуемый своими ожившими заблуждениями. Но что-то подсказывало мне, что это не так. Что разум его был ясен, собран и свеж. Даже блуждая среди теней.

И пытливым взором своим, он с легкостью мог найти дорогу обратно.

– Ну хорошо. – говорю я наконец. – Оставим профессора Фадина в стороне. Ычк твуми сфодео дкло дклвкс.

На этих словах Олег сверил меня насмешливым взглядом. Правда всего лишь на короткий миг.

– Так в чем же проявляется эта сила, благодаря которой мы тут собрались. – говорит он. – Если как я понял, она был изначально, и вела всех нас, с нею связанных.

За реечной ширмой кто-то ворочается в его кровати. Под одеялом. Оно легко поднимается и опускается. Не помню, когда я заходил, был ли там кто-то? Или опять мысли начинают жить своей жизнью? Олег заметил мое замешательство и обернулся. Затем вновь посмотрел на меня. Спичка затрясся, зазвенели кружки, и тут же стих.

– Сложно сказать, – говорю я. – Скорее мне удается зафиксировать события, качество этих событий, без относительно времени и причинности. События, что безусловно сходны между собой и безусловно необходимы. И судя по всему, порождены одним и тем же. Быть может, если вы найдете у себя такие же, то нам удастся продвинуться в этом деле дальше.

Жикривецкий удивился.

– События, необходимые и порождены одой и той же силой. – как-то пространно протянул он и резко встал.

Орлом начал кружить по комнате. Остановился, зашел за ширму. Взял что-то из тумбочки у кровати. Все это время я пытался рассмотреть, кто лежит в постели. Всматривался до тех пор, пока не расслышал девичий смешок.

«Понятно.» – подумал я и бросил это дело.

– Она ведь ко мне заходила. – сказал Олег громко, быстрыми шагами приближаясь ко мне. Вмиг нас стал разделять только столик.

От этих слов меня бросило в холод, и я вновь, машинально, начал щупать вмятину на лбу. Он навис надо мной громадой горы. Отбрасывая на меня сердитую тень. Затем бросил на столик резинку. То, что взял из тумбочки.

– Твоих рук дело?! – грозно спросил он.

В нем все быстро переменилось. Нерушимая гора, мраморная статуя до того, теперь клокотала черным гневом внутри. Или это был еще один образ, который он мог вот так просто показать мне.

– Мифиида? – спросил я.

– Что? – переспросил он.

Пальцем ткнул на резинку на столе.

Обычная, черная женская резинка. В ней были несколько спутанных светлых волос. До меня медленно начало доходить, что это волосы Лили.

– Откуда она у вас? – говоря я, срастаясь с диваном еще больше, под тяжестью нависшей надо мной фигуры.

– Не прикидывайся, Артём!

Тут я совсем перестал что-либо понимать. Пока я соображал, он вернулся к тумбочке, вынул оттуда еще ворох вещех и вернувшись начал по одной кидать их на стол. Смятый платок, трусики, которые я узнал. Заколка, браслет и кольцо. В это посыпалось на столик.

– Она приходила ко мне перед полетом. – говорит он распаляясь. – Несколько раз. Ты знаешь это.

Я этого не знал.

– Крутилась рядом. Даже перед самым отлетом. Здесь в этой каюте. Ты не мог этого не видеть. Твоя каюта рядом.

Но я этого не видел.

– Мог прямо спросить…Зачем все эти истории про силу, которая все определяет? Зачем эти фокусы? Зачем подкидывать мне её вещи? Думаешь я это сделал? Думаешь из-за меня это все произошло?

– Зачем она приходила? – сказал я чуть слышно. И сам удивился с хилого своего голоса, под грозою его тени.

Стало так стыдно.

«Плевать.» – мелькнула следующая мысль. – «Плевать»

– Зачем она приходила? – твердо сказал я вперившись в него взглядом. – Чего она хотела?

Повисла странная пауза. Где каждый из нас наткнулся на результат, которого не ожидал и не предвидел. Мы молча смотрели друг на друга с какой-то уверенной твердостью. И никто не уйдет отсюда, пока не выяснит для себя правду.

– Тебя это не касается.

– Это не вы мне будете говорить. – киваю я на вещи на столе. – Откуда у вас её вещи?

– Ты взял их из её каюты. Затем начал подкидывать мне. Будто это фантомы или разыгравшийся психоз. А теперь пришел со своей теорией, которая как бы все должна рассказать.

– Я даже близко не подойду к её каюте. – говорю я – Ни за что и никогда. Одна мысль об этом вселяет в меня ужас. Это раз.

С каждым словом голос мой становился тверже, тон нахальнее. В наплевательстве всё-таки скрыто начало свободы. В наплевательстве близком к отчаянию, конечно. На себя и свою шкуру.

– Каюта опечатана – это два.

– У тебя могли остаться её вещи.

– И это факт. – говорю я. – Мы с ней встречались. А откуда у вас её трусы – вот это вопрос!

Тень Жикривецкого стала меньше. Жиже, мягче. Почти прозрачной и легкой дымкой. Клокочущие в нем чувства резко остолбенели и также бесследно исчезли как до того появились. Даже румянец на щеках пропал. Он вновь стал похож на статую, мучимую какой-то тяжелой думой.

Он молча сел обратно в кресло. Отпил чаю и посмотрел сначала на меня, потом в сторону.

– Кто-то подбрасывает мне её вещи. Думая, наверное, что я виновен в том, что произошло. В чем план – не знаю. Дискредитировать меня или чтобы я сошел с ума на почве вины и сознался…