Глава 2.
В городе его называли Хромой Габриэль или просто Колченогий, без имени. И все понимали, о ком речь – больно уж приметное было увечье. Однажды, еще по глупому малолетству, он выбежал со двора и на улице стал разглядывать тележку водовоза, ненадолго оставленную хозяином. Многим ведь мальчишкам это любопытно. Да еще сунулся что-то вблизи потрогать. А лошадь в это время от скуки возьми и переступи… Нога-то у него под колесо и попала. Мальчонка от лютой боли так закричал, что мигом сбежалось пол-улицы. А он сознания лишился, и долго-долго еще снился ему по ночам тот ужас…
Вот так на всю жизнь Габриэль калекой и сделался. Колено совсем не сгибалось, а нога вывернулась дугой вбок. И ходил он, сильно припадая на одну сторону, даже спина порой болела. Матушка его по сей день винила себя, что не уследила тогда за ним. Вообще, родители до сих пор относились к нему, не сказать, чтоб как к неразумному дитяте, но считали вроде не от мира сего. И видно, до седых волос их не разубедить. А ему обида…
Ребячество в нем, конечно, было, но вовсе не от глупости, а от всяких затей, приходивших в голову. Вот смастерил матушке полочки с резными цветами из дерева, но это позже. А еще совсем мальчонкой придумал для сестренки куклу. Вырезал из чурбачка фигурку, нарисовал личико и приклеил волосы из пакли, очень красиво получилось. А как-то раз сделал из веревок для щенка упряжь, как у лошади. Потом приладил маленькую корзинку, и щенок возил в ней по двору сестрину куклу.
И дармоедом, несмотря на увечность, Габриэль никогда не был. В их семье спокон века все становились бочарами. И отец его, и дед, и дальние прадеды этим промыслом занимались. Габриэль тоже умел делать почти всякую работу. Только гнуть крепкие обода для бочонков и вбивать тугие днища ему было не по силам. А в прочих навыках он не уступит ни отцу, ни старшему брату.
Да еще матери по хозяйству помогает. Брату и с женой надо побраниться, и детишек уму-разуму поучить, и с приятелями в кабачке поболтать да винца выпить. А Габриэль всегда при доме, некуда ему ходить. Соседские ребята, как беда его приключилась, не шибко хотели водить с ним дружбу, сторонились. Куда они с таким калекой? Сами посудите, разве он им компания? Ни побегать, ни поозоровать, а уж когда все заженихались с девушками, то и подавно! Раньше у него в подружках была любимая сестра, но теперь она вышла замуж. У нее своих забот полон рот, к тому же скоро ребеночек появится, ей и родителей навещать недосуг.
Было у Габриэля и сокровенное мечтание – самое заветное, да только несбыточное… Больше всего на свете он любит рисовать. Еще мальчонкой играя на дворе, все царапал по земле прутиком, выводил какие-то замысловатые узоры. А однажды втихаря разрисовал углем табуретки в кухне. Матушка перепачкала об них всю юбку, но не заругала его, а только рассмеялась, потому что добрая и сына очень любит, жалеет его за несчастливую долю. Она стала отдавать ему бумажные кулечки, куда бакалейщик в лавке заворачивал колотый сахар.
Габриэлю это было почти счастьем. На серой шершавой бумаге он приноровился рисовать отточенным угольком и очень ее берег. А потом дорос и до беленой кухонной стены – всю разукрасил диковинными зверями и птицами. Отец тогда страшно рассердился, что его недавние труды с побелкой пошли насмарку. И матушке долго пришлось его уговаривать – не серчай, мол, пусть бедный мальчик хоть немножко порадуется… Отец потом нехотя все же поразглядывал рисунки и одобрительно крякнул – ишь, чего сынок удумал… А ведь ловко у него получается!
* * *
Четыре года назад они всей семьей по обыкновению пошли в церковь на воскресную службу. И очень удивились, потому что внутри вся боковая стена была закрыта деревянными лесами, видно ее решили обновлять. В самом деле, старинные росписи давным-давно потускнели и уже кое-где начали осыпаться, так что трудно разобрать – какая это сцена из Писания или святой. Священник перед началом проповеди радостно известил прихожан, что наконец-то нашли подходящего хорошего иконописца, который приехал заново расписать их церковь. Габриэль шепотом упросил отца, чтобы он позволил ему остаться после службы и посмотреть поближе.
Когда все разошлись и церковь опустела, из боковой двери вышел незнакомый красивый человек. Но лицом замкнутый, совсем не приветливый. Габриэль почтительно ему поклонился, не смея взглянуть в глаза. И вдруг, судорожно вздохнул, заговорил быстро, сбивчиво, залившись жгучим румянцем. Сказал, что сколько себя помнит, все время что-нибудь рисует. Но в их городе ему совсем не у кого поучиться. Не возьмет ли художник его к себе помощником и самым младшим учеником? Он сейчас быстро принесет свои рисунки, и если они понравятся… Он был бы так счастлив, все готов делать!
Красивый человек задумался, покосился на ногу Габриэля и с сомнением ответил:" Что ж, приноси… Посмотрим, выйдет ли из тебя толк. Но сможешь ли быть целый день на ногах?"
Габриэль на это лишь самую малость смутился. К таким взглядам давно уже привык, головой в плечи не уходил, и ведь не в скороходы же нанимался. А тут вся судьба решалась! Он торопливо закивал: "Смогу. Я буду очень стараться! Все-все делать, что велите!" Ах, если бы художник взял его, сколькому он смог бы научиться! Это же немыслимое счастье – рисовать настоящими цветными красками, а не печным углем. Он так мечтает стать хорошим мастером и принести пользу их приходу! Может быть, тогда люди начнут принимать его всерьез, а не только любопытствовать и жалеть убогого.
Полгода пробыл он вторым учеником, вместе с другим мальчиком, младше его и ловким лазать по верхам, подавая мастеру все нужное. Сначала на всякой подсобной, черновой работе – Габриэль убирал мусор, мыл кисти, растирал в порошок краски. Но со временем художник доверил ему кусочек росписи внизу стены – сколько Габриэлю хватало его росту с вытянутой рукой, он еще и старый ящик подставлял. Даже два раза похвалил его!
Но вот Габриэль стал замечать, что наставник им не вполне доволен, но не понимал, в чем провинился? Страдал молча, ночи не спал, весь извелся… Каждый взгляд преданно ловил, а художник как будто избегал его… Наконец, в один ужасный день Габриэль решился прямо спросить, и услышал свой беспощадный приговор. Такой калека, как он, никогда не сможет расписывать церкви, потому что не сумеет вскарабкаться на леса. Лучше уж ему сразу уйти. Он мог бы разрисовывать дамские веера и медальоны, заставки для каминов или еще какие домашние украшения. Но про большие фрески для церквей придется забыть. А ведь Габриэль ни разу не заикнулся, что ему трудно подолгу быть на ногах. Превозмогал себя и всегда с готовностью вскакивал по первому слову мастера. И руки у него очень крепкие. И талант есть, это уже очевидно. Но его вышвырнули, как негодного щенка, и не обернулись.
Было ему тогда пятнадцать лет, а он чувствовал себя изжившимся стариком. Криком кричала душа, безутешным стоном исходила… И все рвалось куда-то ретивое, как пойманная птица… Но крепче всякой железной была клетка, в которой он бился и терял силы… И мало-помалу смирился Габриэль со своей участью. Тихо томился, никому не жалуясь. Настырности в нем отродясь не было, да и что ему оставалось? Лишь однажды стал умолять отца, чтобы позволил ему уехать в большой город. А денег дать только на самое первое время, а потом он уж сам как-нибудь своим художеством прокормится. Но отец не только не отпустил, но и не подумал с ним миндальничать. Как отрезал: "Нечего дурить! Я и наперед знаю – все то же будет, что тогда в церкви. Напрасно тебя послушал, а впредь потакать не стану. Ремесло в руках есть, и работай! Опамятуйся, куда ты из родного дома – бесприютно мыкаться?" И с тех пор не давал ему ни гроша. Не от скупости, а боялся, что сын уйдет из дома и где-нибудь сгинет. Батраки наемные в лучшем положении, чем он – думал Габриэль. Те работу справили, деньги за нее получили – и сами себе хозяева. А он, взрослый парень, живет без гроша в кармане. Хорошо, матушка изредка да тайком совала ему монетку на лакомство.
Однажды, собравшись с духом, Габриэль открылся на исповеди их приходскому священнику. Долго тот говорил с ним, с витиеватыми премудростями, но ничем горемычного не утешил. Вразумлял, как водится, что надобно смириться со своей долей, не упорствовать в гордыне и послушно почитать отца. Что увечье послано ему Богом для испытания души и обережения от мирского тщеславия и греховных соблазнов. Безнадежно кивнув, Габриэль покорился судьбе и больше уж никаких чудес не ждал. А дни тянулись за днями – все безликие и пустые, как бочонки, что они мастерили.