Бахыркай
Вместо суда, исправительной колонии и штрафа за хулиганство – рюкзак, лопата и похоронная команда; комары – самое серьезное испытание. Мама обрадовалась, когда Илларионов предложил этот обмен, поэтому нэнэйку особо уговаривать отправить меня в экспедицию не пришлось. По телефону связался с командиром поискового отряда, чтобы правильно собраться в дорогу. Командир велел насушить ржаных сухарей.
Просьба заготовить сухари всерьез растревожила нэнэйку. В её эру сушили сухари перед отправкой в армию, или в места не столь отдаленные. Бабуля обильно смачивала выложенные на противне квадратики ржаного хлеба солью и слезами. Как же иначе? Внук едет, хотя не в колонию, но тоже в неизвестность, в какой-то поисковый «лагерь», захватив сухари, связку лука. Мама держалась стойко. «Ани5! Не паникуйте. Витя едет в турпоход, билеты оплачены, в лагере будет шесть взрослых мужчин. Шесть(!) мужиков на одного мальчика. Хорошо, что всё так обошлось», – деловой тон мамы не позволил нэнэйке запричитать в голос. «Конечно, конечно. Дай БоГ, дай БоГ. Нормально будет», – выдав фирменное «дай Бог» нэнэйка формально согласилась с мамой. Она произносит букву «г» в слове «Бог» как пишется, не «х» как слышится. Я чувствовал, что в душе обе сильно переживают за меня.
Я аккуратно сложил в сумку свитер, две футболки, запасные штаны, конфеты, сухари, связку лука. Мама бросила в сумку дорогой мужской дезодорант, признала, что я уже взрослый. Закончив со сборами, присели на дорожку в прихожей. Нэнэйка помолилась, благословила. Тихо, чтобы женщины не услышали, повторил за ними «аминь», на всякий пожарный случай. Впервые уезжал из дома за две тысячи километров, мало ли что могло произойти. После несчастного случая с парнем Саны пришел к выводу, что рок существует, поэтому «аминь» лишним не будет. Во мне коктейль кровей, универсальным «аминь» я не обидел никого из предков.
Проводы меня в экспедицию были обставлены столь серьезно, что защемило сердце, самую малость. Что будет, когда в армию будут провожать? Хотя, если честно, не очень хочется в армию. Там много дисциплины, немного дедовщины и нет колы в обед.
В назначенное время стоял на остановке. Подъехали два кара, открылась дверца, дружелюбно махнули. Сел в авто. Доехали до вокзала. На вокзале офигел от вида гигантских рюкзаков, которые команда вытащила из авто, нацепила на себя. Командой пошли на перрон. Я, кроме своей сумки, забросил на спину небольшой бесхозный рюкзак, дотащился до вагона. Это был тест для вхождения в сообщество. Мужики могли сами дотащить бесхозный рюкзак, но я вовремя догадался взяться за, в принципе, нетяжелый бэкпэк. Пока ждали поезд, командир познакомил с командой. Нас было семеро «Наследников», отряд так называется: два взрослых мужика, четверо полувзрослых студента и я, непутевый сын полка.
Больше суток ехали до Москвы. В Москве с Казанского вокзала перебрались на Рижский, погрузились на поезд до Риги. Ранним плаксивым утром, шел противный мелкий дождь, вышли на стыке трех государств, двух озер и одного национального парка, в старинном городе-крепости Себеж в Псковской области. Необычный городок, российский аналог дубайского пальмового острова. Рукава-улицы тянутся в глубь озер, огороды спускаются к озерам. Самые высокие городские вертикали это столетние колокольни, башни, купола. Городок замер в прошлом, застыл как идеальная декорация для съемок исторических фильмов. В Себеже невозможно торопиться или суетиться, громко говорить или ссориться. Время течет иначе, чем в других местах.
Себеж – город-крепость. Был крепостью не только в средние века. В псковской области, в частности, по Себежскому району проходила сталинская линия обороны. Предполагалось, что построенные по этому проекту бетонные бункера для стрелков помогут отразить натиск гитлеровских войск. Мы уже давно без претензий к немцам, им же всегда, по крайней мере, до середины ХХ века, российские просторы и зуд агрессии мирно спать не давали. Войну ждали, хотя не хотели. На эту линию обороны непосредственно перед самым началом войны были переброшены дивизии с Урала. Здесь, в боях за Себеж и Великие Луки летом сорок первого полегла 170-я стрелковая дивизия, которая была сформирована за два года до этого, в августе тридцать девятого, из призывников Башкирской республики, из родных для Наследников городов и деревень.
Об этом шел разговор в команде по пути в Москву, после Москвы. Мужики трепались на разные темы, обычный мужской список: спорт, политика, женские капризы. Но рано или поздно, специально или мимоходом, всплывала тема трагической судьбы дивизии. Наследники ехали найти, поисковики выражаются – «поднять», погибших бойцов дивизии и, если получится, восстановить их имена.
Погибшие, но не захороненные солдаты считаются «пропавшими без вести». Если факт гибели не был зафиксирован документально, командир не выписал похоронку, солдат причисляется к без вести пропавшим. Статус неопределенный: то ли погиб, то ли дезертировал, то ли ещё неизвестно что произошло. Наследники ехали за правдой, доказать, что бойцы дивизии оказали достойное сопротивление фашистским войскам. Большинство из пропавших без вести бойцов реально погибли. Они не пропали, не растворились в воздухе, не провались сквозь землю. Они падали на землю замертво. Это требуется подтвердить вещдоками, медальонами и, извините, скелетами.
С точки зрения обычного человека зачислять сотни тысяч, миллионы(!) солдат в списки без вести пропавших – полный бред, жуткая несправедливость. Они не вернулись в родные семьи – мой главный аргумент. Единицы, пусть десятки, даже сотни, сбежали, спаслись, выжили, выплыли на поверхность за пределами страны, но не сотни тысяч. Для военных «без вести пропавшие» – печальная статистика; для родственников – стигма. Законы военного времени – жесть. Исчез из вида однополчан, тело не найдено, в списках военнопленных не значится, выходит – «пропал». Самое обидное, что разрешается додумывать любой вариант трактовки «пропал», в меру испорченности того, кто додумывает. По общегражданским законам, вроде, если пропавший человек не найден по истечении трех суток, вероятность, что он погиб или умер, семьдесят пять процентов. Этих бойцов нет десятки лет.
Занесло в поисковый отряд не по собственной инициативе, по воле Илларионова, поэтому поначалу задача восстановления справедливости по отношению к красноармейцам 170-й стрелковой дивизии первого формирования близко не трогала. Своих проблем, которые хотелось обдумать без спешки, накопилось. Мужики из отряда не говорили про личные проблемы, по крайней мере, в моем присутствии, они сутками напролет обсуждали судьбу расформированной дивизии, виртуозно перебрасываясь цифрами, фамилиями, сокращениями, смысл которых мне был малопонятен. Ума хватило не встревать в разговоры профи. Всю долгую дорогу до лагеря я только слушал. Молчал. Внимал. Удивлялся.
Сказать, что команда меня не замечала, не могу. «Витек за стол», «не зевай», «работай ложкой», – поисковики заставляли кушать всё подряд, что выкладывалось на стол к чаю. Чай не пили, только когда спали. В отряде толком не догадывались, студенты – точно, почему я оказался среди них. Спасибо, не приставали с расспросами. Пацан как пацан, «сын приятеля командира», это алиби сочинил Илларионов.
И о чём я мог рассказать мужикам? О танцах? Зеленых бровях? Дурацкой надписи на Нисане, чтобы вызвать ненужное любопытство к нелепому «подвигу»? Временами настигало видение белых кроссовок в прозрачном пакете. Не саван, кроссовки в прозрачном пакете не давали уснуть. Я понял, что парень на самом деле погиб, когда увидел, как сжимает кроссовки Акчурин. Парень никогда бы сам не разулся. Его отделили от вещей, потом отделили от нас, живых. Мне до сих пор не по себе, когда натыкаюсь глазами на белые кроссовки.
В Себеже Командир встретился с себежским краеведом и с Полковником – к нему так обращался Командир. Полковник возглавляет местный поисковый отряд. Полковник и Командир заранее списались. Наследники и Полковник не первый год знакомы, здоровались, как давние приятели. С виду, да, серьезный дядька, но не похож на полковника, похож на обычного мужика. Невысокий, не накаченный, без особых примет, одет в камуфляж, на голове бандана, – обычный прикид для вылазок на природу, удобно и надежно. Говорит дядька без металла в голосе. Показалось, постоянно буравит окружающих колючим взглядом стальных глаз.
По правде, не помню цвет его глаз, но они, однозначно, стальные по выражению. Я невольно опустил голову, спрятал глаза, нервничал. Хоть я не виноват перед ним никак, мерещилось, дядька подозревает меня в чем-то, у него есть неопровержимые доказательства моей вины, и я вот-вот добровольно признаюсь. В чем, собственно? Успокаивал я себя. Противозаконных проступков за мной не числится, разве что глупые.
Я поднял голову, максимально дерзко, как смог, стрельнул глазами в Полковника. Полковник ответил оценивающим взглядом. Чувствовалось, дядька в бандане привык «раскалывать» незнакомцев, попавших в поле его зрения. Дознаватель, а не вояка, подозрительный мужик, заключил я, имея за спиной опыт привода в полицию. До поездки в Себеж никогда не видел полковников вживую, не общался. Толкнул Дениса, кивнул в сторону Полковника. Денис демонстративно прервал беседу мужиков:
– Семеныч, малай6 интересуется, вы настоящий полковник?
– Что за малай? Новичок? В вашем полку прибыло? – столько вопросов сразу. Полковник будто ждал приглашения начать допрос-расспрос.
– Сын полка. Приятель прислал на перезагрузку, – представил меня Командир. Понравилось, как представил. О какой перезагрузке Командир сказал, я тогда не догнал.
– Настоящий, настоящий…, – начал серьезный тип в бандане.
– Полковник ФСБ, – с пиететом в голосе закончил Денис.
Невольно вытянулся. Вокруг этой аббревиатуры ареол всемогущества. Лучше быть с ними настороже.
– В отставке. Не пугай пацана. Подумает еще, Джеймс Бонд, – отшутился Полковник.
Поздно. Пиетет Дениса передался мне. Есть от чего. Передо мной стоял настоящий(!) полковник ФСБ. Возможно, даже разведчик, хотелось так думать. Я проглотил язык, сосредоточенно, но украдкой, следил за таинственным товарищем.
– Нас в Себеже много. Сбились в поисковый клуб «Полковники». Слыхал?
Я промычал в ответ, слыхал, мол, от ребят, хотя, если честно, нет.
– Слыхал, малай, «Война не окончена, пока не похоронен последний солдат?». Это маршал Суворов сказал. Кто, если не мы, закончим войну?
Ну и дела! Делать больше нечего солидным мужикам, как выполнять работу похоронной команды. Полковник нагнулся к карте, выключился из диалога. Я не обиделся. Позже Краевед с Полковником провели для отряда небольшую экскурсию по городу, рассказали о боях на подступах к Себежу в июле 1941 года. После экскурсии довезли до прошлогодней стоянки Наследников. Лагерь разбит почти на краю леса, который резко обрывается в озеро. Стоянка расчищена, утоптана, в центре стол со скамьями. В нескольких шагах от стола обустроенное кострище, по периметру кострища бревна. Представил, как буду сидеть возле потрескивающих головешек, печь картошку, слушать пение цикад, наслаждаться романтикой синей ночи. Чуть не побежал, чтобы усесться на бревно сейчас же, скинув сумку, обувь. Не побежал. По-детски здесь себя не ведут.
Поисковики стали распаковываться. Кто-то разжигал костер, кто-то набирал воду. Меня включили в процесс: «Витя, подай», «Витя, принеси», «малай, подержи». Ребята по-быстрому организовали чай, достали сгущенку, печенье, конфеты, на правах хозяев пригласили Краеведа и Полковника к столу. Расселись за столом, напились чаю от души, согрелись, взбодрились. Убирали со столы и мыли посуду в озере я и Денис. Остальные мужики расстелили карту на столе, опять склонились над ней. Начался самый, что ни на есть, мозговой штурм. Поисковики обсуждали, где, вероятнее всего, полегли солдаты. То и дело доносилось «станция Идрица», «Кузнецовка», «Себеж», «Заситино», озеро, нефтебаза. Полковник и Краевед водили пальцем по карте: «здесь орудия стояли», «здесь блиндаж», здесь «ДОТ», тыкали в нужный квадрат, где по воспоминаниям местных стариков и старушек и архивным данным летом сорок первого шли кровопролитные бои.
Эшелоны из Южного Урала прибыли в Себежский укрепрайон в двадцатых числах июня, то есть в первую неделю Великой Отечественной войны. Некоторые части прибыли буквально на второй день войны, они планово, заранее, перебрасывались на западные рубежи Советского Союза. Части прибывали на станции и сразу окунались в полномасштабные боевые действия. У необстрелянных красноармейцев не было возможности, как следует закрепиться, подготовиться, сосредоточиться и осознать, какую войну им навязали.
Вокруг стола густым потоком лились сокращения, цифры, фамилии, номера формирований, коды орудий. Пульбат, станкач, СД, ДЗОТ, ДОТ, ГАП, ПТР, ППД, и так далее, в том же духе. Этим языком нельзя овладеть с лету. Поисковики понимали друг друга с полуслова, у меня от обилия информации разболелась голова. Перенапрягся, пытаясь запомнить информацию, в которой мужики свободно плавали, я тонул. Я поник, откровенно скучал. Пока поисковики определялись с местом будущих раскопов, стоял особняком в стороне, стесняясь вставить хоть слово, я был тотально не в теме. У членов отряда опыт, даже студенты имели за спиной две-три экспедиции.
Полковник и Краевед уехали, пожелав удачи. Команда взялись за рюкзаки. Огромные рюкзаки растаяли на глазах, когда из них вытащили палатки, спальники, продукты, инструменты. Никто никого не погонял. Я не знал, за что браться. Выяснилось, ничего не умею. Палатку натянуть не умею, дрова для костра нарубить не умею, кашу варить не умею. Спасибо, Денис окликнул: «не стой, как истукан, бери колышек». Он показал, как забивать колышки, ставить палатку. С рвением принялся за колышки, неудобно было бездельничать, когда кругом делом заняты.
Командир, товарищ не без вредности, хотя в отряде нет дедовщины, понуканий, услышал Дениса, тут же подхватил: «Малай не истукан, он позу тополя принял». Ребята впоследствии подтрунивали надо мной: «позу тополя принял», когда я замирал в прострации, глядя на небо, воду. Подшучивали – кроме Командира, черт бы его побрал! – по-доброму, чтобы не спугнуть мое общение с природой, с вечностью.
Спасибо, Илларионов, что предоставил возможность наслаждаться панорамой горизонта. Уже не помню, когда видел горизонт в последний раз, видел ли вообще. В лагере горизонт перед глазами. В городе не видно горизонта, соседний дом обязательно закроет панораму. Взгляд ломается. Ломаешься и ты, когда глаза постоянно упираются в бетон, забор или в чужие глаза. Никакого простора, ,свободы, приватности. В городе же везде видеокамеры, реклама, скученность людей: в транспорте, супермаркете, даже в церквях.
Поисковая экспедиция не только полезная работа, но и хороший расслабон, как на диком берегу ласкового моря. Просыпаешься в лагере, видишь горизонт, воду, лес, события, историю, – видишь природу и события в перспективе. Под Себежом синяя вода и синее небо переходят друг в друга, лишь кромка зеленого леса по краям озера позволяет их различить. Там всё слилось воедино: сон и явь, вода и небо, истории моей семьи, Саны, Командира, поисковиков по отдельности, всей страны в целом. Думалось иначе. Сана, ДТП, Илларионов, психолог, даже мама с нэнэйкой выскочили из головы, едва плюхнулся на полку в поезде. Неприятности и жесть не перестали существовать, но они существовали автономно, отдельно от меня, будто не мои; я благополучно про них забыл. Обычно проблемы крутятся в башке, как мотобайк по вертикальной стене, без четкого начала и конца. Крутятся и крутятся, звуки завывают, выхода не видно. В лесу под Себежем навязчивый мотобайк перестал вертеться. Мысль, что не стоит зацикливаться на личных вызовах, поселилась в голове. До меня, как до жирафа, в лагере дошло, что само собой разумеется для умных, что помимо своих есть проблемы других, жизнь природы, величие истории. Надо периодически осознанно переключаться на посторонние вызовы, чтобы отдохнуть от личных неурядиц. Наверное, это единственный способ не свихнуться.
До Себежа не мыслил глобально, в экспедиции неожиданно начал. Я не единица, я частица чего-то большего, чем собственное замкнутое пространство. Делать ценное для других – чисто мужское и, как я почувствовал в экспедиции, приятное занятие.
Мысли кружились в голове, пока натягивал палатку. После с полувзрослыми студентами заготавливал дрова. Думать высокопарно при них не хотелось, чтобы студенты не услышали мои мысли. Пытался рубить. Стараний было много, дров мало, поэтому мне поручили носить и складывать полена в плотные пирамиды возле кострища.
Работа спорилась, парни весело переговаривались в лесу. Вскоре костер затрещал. Командир и его зам, Ильдар, успели сходить в разведку на место будущего раскопа, вернуться в лагерь, сварить густой рисовый суп с тушенкой, ароматный чай. В чай Ильдар бросил пахучей травки, сорванной у стоянки. Пацаны распаковали сухари, отрыли сгущенку. Начался пир. Этот ужин я заработал наравне со всеми. Уминал его, не смущаясь никого. Если бы нэнэйка видела, как много и быстро я ем, она бы своим глазам не поверила. Дома за столом она уговаривает меня съесть ещё чего-нибудь, ей кажется, я мало ем.
Пир Командир закончил краткой речью: «Бойцы, слушай сюда. Я должен кое-что сказать, вы должны кое-что железно усвоить. Первое правило: дисциплина. Второе: безопасность. Я головой отвечаю за вашу сохранность, так что слушаться старших, то есть меня и Ильдара, беспрекословно. Подъем в семь, дежурным в шесть. Дежурные по лагерю готовят завтрак, обед и ужин, находятся целый день на стоянке. Остальным после завтрака на раскоп. Понятно? Тебе, малай?»
Команда соглашательски закивала головами. Я кивал активнее других, усёк, распорядок дня был озвучен специально для меня. Команде правила знакомы по прошлым экспедициям. Кивать я-то кивал, но сильно сомневался, что смогу вскочить в шесть утра, чтобы сварить съедобную кашу. Дома, когда предполагается подъем раньше привычного, не полагаюсь на будильник, меня по утрам пушкой не разбудишь. Мобильный, бедный, надрывается, трезвонит на всю квартиру, я не реагирую. Одна надежда на бабушку, она тормошит меня, пока не проснусь. В этих целях мама иногда воду осторожно капает мне на лицо.
Командир словно угадал ход моих мыслей, посмотрел с недоверием, ничего не сказал, продолжил речь. Вторую часть инструктажа помню почти наизусть. Командир говорил вещи, которые взбудоражили. Командир обещал адреналин: «Копать будем в двух раскопах, недалеко друг от друга. Сын полка не копает, только перебирает. – Он грозно взглянул на меня, я сидя вытянулся по стойке смирно. – Внимание! Зарубите себе на носу: нащупали железо, максимум осторожности. Сразу зовем меня или Ильдара. Кто не знает, Ильдар на гражданке электрик, здесь главный сапер. Запоминаем крепко: мы работает с военными артефактами. Прошло много времени, но, теоретически, они могут взорваться. Нашли похожее на снаряд, мину, винтовку – останавливаем работу, зовем меня или Ильдара. То же самое с медальонами: не разворачиваем, ждем Ильдара. Записка может рассыпаться, если открыть не по-умному. Не упускать любые мелочи».
Начало будоражило. «Раз в два дня звонить мамам, – Командир обвел всех взглядом, задержался на мне, или мне так показалось. – Кто не звонит, в следующую экспедицию не едет. Вечером культурная программа. Не стесняйтесь, поете или играете на гитаре, не ждите приглашения, телик в лагере не предусмотрен, только живой звук. Вопросы есть? Раз вопросов нет, мы с Ильдаром идём смотреть место раскопа на завтра. Осваивайте территорию».
Несмотря на жесткий распорядок, мне уже в первый день понравилось находиться в лесу среди мужиков. А слова «сапер», «военные артефакты», «медальоны», «бои у станции», «сталинская линия обороны», «миноискатель» предвещали истинно мужское развлечение. Я был в предвкушении неординарных приключений.
Первый день в лагере длился ужасно долго. В мае-июне в этих широтах световой день бесконечен, почти белые ночи. Масса событий уместилось за день: утренний дождь, прогулка по Себежу, встреча с Полковником, совещание поисковиков, обустройство стоянки, заготовка дров, вкусный ужин, чай с котелка над костром. День не кончался. Здорово устал, но завалиться спать без командирского «отбой» перед ребятами выглядело бы некрасиво. Да и как уснешь, когда светло? Пошел на берег, любовался озерной рябью. Размышлял, кому это нужно – искать пропавших без вести солдат. Почему мужики не приехали в лес под Себеж просто отдохнуть от городской суеты, женского присутствия, и булькать пиво, сколько влезет.
Вопрос, почему до сих пор ищут пропавших без вести участников Великой Отечественной войны, волновал, естественно, не только меня. Командир за ужином рассказал эпизод из прошлогодней экспедиции. Они нашли бойца с медальоном. Расшифровали формуляр: боец призывался из Гафурийского района. Поисковики по возвращению из леса поехали в Гафурийский район, нашли в родной деревне бойца однофамильцев. Одна из них, древняя старушка, приходилась внучатой племянницей поднятому красноармейцу. Мужики готовы были прыгать до небес от удачи: медальон читается, родственники нашлись, проживают не за тридевять земель, в пределах доступности – час езды на машине. Бабулька настойчиво просила Наследников передать радостное известие дочери Димитрия, – так по-старинному имя бойца было записано в медальоне, назвала адрес.
Поисковики к ней. Нашли дом, вошли в подъезд. Дверь нужной квартиры заперта. Ребята расположились рядом, стали ждать хозяйку. Смотрят, по лестнице подымается настороженная женщина почтенного возраста. Поисковики представились, без задней мысли выложили начистоту, зачем торчат возле её двери. Она тоже назвалась, но повела себя недружелюбно: «Может, вы аферисты. Уверены, что нашли именно моего отца? Как докажите? Неужели до сих пор ищите погибших? Зачем?»
Женщина настойчиво гнала Наследников прочь. Мужики раз за разом повторяли, кто они такие, почему пришли, откуда у них её адрес. Ребята были уже на выходе из подъезда, когда она позвала их обратно. Пожилая женщина соизволила пригласить поисковиков в квартиру. Женщина поведала, почему так себя повела: «Отца никогда не видела, его на сборы забрали в сороковом году, оттуда на фронт, я родилась в сорок первом. Всю жизнь, с малолетства знала, что сирота. Не было у меня отца никогда. А вы: «отец, родной отец». Извините старуху, не сразу сообразила о ком речь, кто вы, зачем пришли. Мошенники кругом. Боюсь нарваться на аферистов. У подруги пенсию недавно выманили». Команда извинила тетку, согласилась попить чаю. Они рассказали ей о поисковой работе, о солдатах, которых удалось вернуть на родину, о презентациях, которые они проводят в городе, о намеченном торжественном перезахоронении её отца. Поисковики пригласили женщину на это мероприятие.
Хозяйка оттаяла, но всё недоумевала, зачем Наследники этим занимаются. Поисковики объясняли, что восстанавливают справедливость по отношению к погибшим, в частности, по отношению к её отцу, который погиб, а его считали пропавшим без вести, разницу чуете, спросили они её. Чую, ответила, спасибо прибавила. Женщина дозрела до доверия, соизволила заявить: «На перезахоронение в любом случае не поеду, здоровья нет. Вот дочь, возможно, поедет, если уговорите». Через два дня пожилая женщина окончательно опомнилась. В интервью местному телевидению беспрестанно благодарила поисковиков, какие они молодцы, какую нужную работу выполняют. Дошло до неё, что мужики доказали ей и народу, что её отец, славный боец Димитрий погиб при исполнении ратного долга, а не дезертировал, не сдался в плен, не сгинул заграницей.
Дочь бойца не единственная в своем роде. Некоторые огульно зачислят пропавших без вести солдат в эти категории. На деле, большинство из них погибли. Лежат на полях сражений, не преданные, как положено, с почестями земле. «Вот почему до сих пор подымаем солдат. Не может человек, не могут миллионы людей, десятки лет считаться пропавшим без вести», – этими словами закончил Командир рассказ о прошлогоднем эпизоде. На сто процентов уверен, заключение было сделано персонально для меня, предвосхищая мой вопрос, почему они занимаются поиском солдат.
Поисковики уже не задумываются, зачем подымают бойцов. «Так сложилось», «некогда было», – типичные ответы на вопрос, почему бойцов не похоронили в свое время. Они добровольно выполняют работу, которую никто другой не выполняет; кто-то же должен стать могильщиком для заслуживших уважения потомков мужиков, погибших в той войне. Почему им жалко не погребенных достойно солдат отчизны, почему только они этим занимаются? Солдатам безразлично, чтут память о них или нет. Их перестали ждать родные. Война – бойня, на ней убивают. Погибшие в Великую отечественную нам уже не родственники, далекие пращуры. Большинство вспоминает воевавших предков в День Победы благодаря телевидению и праздничному выходному. Допускаю, в некоторых семьях вспоминают своих героев, перебирают фотографии. Допускаю, что в некоторых семьях сделали постер своего солдата, прошлись с ним в Бессмертном полку.
А если фотографий нет? Если рассказать историю семьи некому? Если пропавшего без вести пращура стесняются считать героем? Героями становятся на глазах других. А если погиб в одиночку, никто из соседнего блиндажа не выжил? Как быть безвестным – бесславным? – героям? Это неправильно по отношению к пропавшим без вести солдатам.
Слабо верю в «голос крови», эфемерная штука. Довелось познакомиться с троюродным братом. Удивился, насколько одинаковые у нас брови, глаза. Ну и что? Родство не почувствовал, и это нормально. Родство из схожести бровей автоматически не вытекает. Не гены, традиция побуждает помнить предков, особенно тех, кто жертвовал собой ради общего блага. Обычай возник, наверное, из неосознаваемого желания живых существовать после смерти, если не в раю, хотя бы в памяти, отсюда почитание ушедших. Покойники не нуждаются в почитании, они ни в чем не нуждаются. Нэнэйка говорит нам с мамой: «Уйду, не устраивайте поминки в мою честь. Вспомните когда, на том спасибо». Ушедшим всё равно. Люди придумали почитание мертвых для себя, живых.
Пробовал думать, погребение погибших при исполнении воинского долга солдат проводится по экологическим соображениям, или в силу первобытных мифов. Но пазл не складывался, есть что-то ещё в этой традиции чтить героев. Кроме благодарности в качестве «что-то еще» ничего не придумал. Новоиспеченные красноармейцы 170-й СД 1 формирования хотели жить. Их вероломно убили. Они погибли, чтобы остальные выжили, – уже только за это заслуживают уважение, благодарность и памяти. Как бы банально не звучало, но если бы тогда эти конкретные солдаты не погибли, я бы не родился. Я бы не сидел в лесу под Себежем, не рассуждал бы здесь и сейчас. Бойцы дивизии передали по цепочке возможность жить мне, конченому эгоцентристу.
Психологиня, у которой заставили консультироваться после привода в полицию, обозвала меня эгоцентристом. Сказала, во мне силен голос «Я»; я неправильно считаю, что мир должен совпадать с моими представлениями и ожиданиями. Ты не можешь оценить собственные представления о мире как правильные, учила тетка, жизнь, на самом деле, сумма векторов, не совпадающая ни с чьим представлением; мир существует сам по себе, устройство жизни не должно соответствовать ничьим ожиданиям. Ушёл от нее довольным: эгоцентрист наполовину эгоист. Я не безнадежный.
Под аккомпанемент всяческих мыслей, главная из которых, почему погибших солдат, а они точно погибли, не похоронили раньше, не заметил, как стемнело. Наконец дали отбой, ребята разошлись по палаткам. Меня определи спать в палатке с Денисом. Залез в спальник, вытянулся, мгновенно уснул. Проснулся в той же позе, в какой заснул. Обычно ворочаюсь, долго пережевываю дневные события, мечтаю о нереальных вещах, в итоге засыпаю уставшим. Тут лег – заснул, толкнули – проснулся. Взбодриться с утречка «помогли». Денис плеснул в лицо ледяной воды, когда спустились к озеру умываться. Такие шуточки водятся в команде. Ребятам ха-ха, меня обожгло. Заорал во всю глотку. Чтобы потушить пожар, ещё раз, уже сам, плеснул холодной воды в лицо. Ожог прошел, я, как ни в чем не бывало, присоединился к завтраку.
После завтрака впятером: Командир, Ильдар, Артур, Денис и я отправились к месту раскопа. Вначале шли по лесу, по большей части, хвойному. В хвойном лесу прохладно, дышится глубоко, мошкара не пьет кровь, остро пахнет ёлками. Новогодний запах. Ребята обсмеяли, когда сказал им про новогодний запах. Это сосны, лох, гляди, говорят, показывая на сосны, они выше ростом, иголки у них длиннее, крона не треугольником. Ели это или сосны – не важно. Важно, что хвоный запах усилил приподнятость настроения, довел его до состояния новогоднего.
Я в предвкушении неординарного события, первого в моей жизни подъема бойца, шел к месту долгожданного раскопа, показалось, долго, это из-за мыслей. Думал, что сейчас предстоит участвовать в необычном процессе, повезет – подымем бойца, я становлюсь поисковиком. Круто. Пацанам, прозябающим в душных городах, такое не снилось. Под ногами приятно хрустел толстый слой прошлогодней хвои, мягко амортизировал. Прежде мои подошвы знали только разбитый асфальт, предательски скользкий кафель, скрипучий танцпол. В Себежском лесу через подошвы я насыщался новыми ощущениями величия, покоя, сосредоточенности.
Миновав лес, дошли до центра пустыря, на котором ничего не растет, лишь трава, редкий кустарник. По логике войны поле было выбрано правильно. Бой удобнее вести в открытом, насквозь просматриваемом пространстве. Чем ближе подходили к месту раскопа, тем сильнее мучил все тот вопрос: ровный пустырь, редкие кустарники, нет холмов и низин; погибшие на этом пяточке красноармейцы лежали на виду, на поверхности окоп и в окопах, окопы угадываются до сих пор, почему их сразу не предали земле. Хоронить сразу не было возможности, шла война, убивали. А потом? Потом пришла зима. Потом было опасно по множеству причин. Почему не захоронили, пусть без пышных почестей, просто с элементарным уважением после? Десятки лет великой Победе. В послевоенные годы поля сражений распахивали, засеивали, мелиорацию проводили. Местные жители винтовки, патроны собирали, сдавали, деньги получали. В лес за грибами ходили. Неужели не натыкались на останки бойцов? Старушки до сих пор верно указывают, где шли бои, услужливо подсказывая поисковикам, где искать павших. Почему бабки не надоумили детей и внуков похоронить погибших воинов?