Недоумение росло, как цунами. Говорил себе, не местных жителей родные здесь лежат. Но где-то лежат и их близкие, возможно, также не погребёнными. Вообще-то, к кому претензии? К военкоматским? К старушкам? К их внукам? К моим сверстникам? То есть и ко мне. Живу за тысячу километров от мест боев, но это не значит, что меня не касается. В конце концов, дивизию формировали в моем регионе. Именно я должен отдать дань своим предкам.
Остановились. Неудобные мысли прервались. Я упрятал их на днище котелка, где лежат самые больные темы. Мы дошли до места раскопа, расчехлили инструменты, приступили к работе. Командир воткнул лопату в центре, ребята по периметру прочертили границу раскопа ребром лопаты, прошлись с металлоискателем, потом щупом, начали копать. Мне разрешили немного «поиграть» с металлоискателем.
Прибор никогда не молчит, то пищит, то трещит, то завывает. Ежесекундно спрашивал парней, что означает писк, что треск, а что завывание. У них на все варианты один ответ: «учись различать, где метал, где кости». Им надоело отвлекаться на меня, отобрали металлоискатель, выдали мне на пару с Денисом «грохот». Комки почвы, которые подымали ребята и перекладывали на отведенное место, нам нужно было пропустить через просеиватель, перебрать руками, чтобы не проглядеть любую мелочь. Мелочь могла оказаться медальоном, гильзой, пуговицей, мыльницей, карандашом, ложкой. Последняя – ложка – ценится поисковиками наравне с нательным медальоном. Солдаты обычно царапали свои имена и фамилии на ручке ложки. Без персональной ложки никак. Пальцами кашу едят одни индусы.
Я на совесть разминал куски почвы пальцами, пока не заметил, мужики стали копать аккуратнее. Потом совсем отбросили лопаты и, стоя на коленях, разгребали землю руками. Потом достали щеточки-кисточки, короткими мазками осторожно выметали землю. Показались белые кости, череп. Боец лежал, точнее, присел, неглубоко.
С момента, когда сообщили, что еду в поисковую экспедицию, вплоть до момента, когда стали проявляться кости, мучился вопросом, как отреагирую, увидев впервые в жизни скелет. Склонялся к версии, будет муторно. В действительности же спокойно наблюдал, как бережно, можно сказать, деликатно, будто ему могло быть больно от неосторожного движения, поисковики освобождают бойца, замурованного в землю в стрелковой ячейке. Ребята передавали кости наверх, где стоял Командир. Командир вытягивал бойца на специальном постере, анатомическом атласе. Он сложил на постере ступни, длинные бедренные кости, таз и ребра, прикрепленные к позвоночнику, череп.
Представлял человеческий череп крупнее, чем увидел. Он уместился в ладони Командира. Когда Командир положил его на постер, череп свалился набок. Я нагнулся, осторожно поправил, чтоб боец лежал прямо, незаметно для ребят погладил по голове. Меня нэнэйка иногда гладит по голове. Обедаю я с аппетитом, она сидит, смотрит, как ем, возьмет и погладит по голове. Я, конечно, дергаюсь, но запретить делать это ей не могу, она и так, чуть что, плачет.
С черепом бойца я сам не ожидал от себя порыва нежности. Не то, чтобы я перекинулся к сентиментальным девчонкам. Я сделал это, потому что передо мной на белом полотне лежал ставший мне сразу близким реальный человек. Не вымышленный, не случайный, а аутентичный участник Второй Мировой. Это круто! Мозги лихорадочно перезагружались, молниеносно перекраивая прежние понятия по жизни. Одно дело читать книги, смотреть фильмы про далекую войну. Совсем другое впечатление видеть воочию конкретного человека, погибшего не от старости, не от болезни, а убитого в бою. Он жил, он был, он сражался! Он ждал нас с лопатами.
– Молодой, почти все зубы на месте, – Комментарий Командира вывел в реальность. – Скорее всего, одиннадцатый-двенадцатый год рождения. Наш контингент. Медальона нет? – Он обратился к парням внизу. – Ищите внимательнее, может лежит.
Ума хватило не задать вопрос вслух, откуда уверенность, что это не солдат Вермахта. Секундой позже догадался, элементарно: копали на нашей линии обороны, в наших окопах. Поисковики натыкаются на немцев, немало их полегло под Себежем. Историки относят миллион двести тысяч солдат Вермахта к пропавшим без вести за период войны. Так что, и у немецких поисковиков работы хватает. Первый для меня поднятый боец был, безусловно, нашим.
Впоследствии, из рассказов опытных поисковиков, которым приходилось находить немецкие останки, узнал, как они определяют немецких солдат. Немецкие скелеты, как правило, крупнее, кости темнее, вроде, у них другой состав микроэлементов, кажется, больше меди. Второй признак – нет советских вещей, на шее жетон с личным кодом. На красноармейцах могли быть крепкие немецкие сапоги, в карманах удобные немецкие портсигары, их ножи. Рядом с немецкими солдатами советских вещей не находят.
Раньше думал, войну выиграли молодые ребята. Они – тоже. Парней двадцать третьего года рождения начнут призывать позже. 170-я дивизия формировалась из резервистов. На сборы перед войной призывались, в основном, мужики лет под тридцать, чуть больше. Мужикам в самом рассвете сил было что защищать: семьи, детей, хозяйство. У зрелых мужчин природный инстинкт защиты территории и семьи крепче. Уже только на этом основании можно было бы фашистам понять, что страну им не завоевать. Это против натуры настоящих мужчин, оскорбительно.
Медальон у первого поднятого рядового не обнаружился. Медальон не безделушка и не символ, носитель данных солдата. Красноармейцы называли их «смертными». Европейские солдаты, например, поляки, называли их наоборот: «бессмертными». Отсюда бережное отношение иностранцев к ним. Красноармейцы частенько формуляры не заполняли, капсулы выбрасывали, или использовали не по назначению, хранили в них иголки. Пренебрегали, одним словом, медальонами, руководствуясь то ли верой, что не пригодится, война быстро кончится. То ли уповали на везение – убьют, так убьют, суждено остаться в живых – останусь. Некоторые из-за суеверия не носили «смертные» медальоны. Красноармейцы-мусульмане игнорировали вдвойне: мусульманам нельзя носить ничего на шее, кроме зашитых в треугольник сур Корана. Они клали капсулы в карманы, откуда те выпадали, терялись.
Конечно, были те, среди мусульман тоже, которые тщательно заполняли формуляр, аккуратно завинчивали капсулу. Кроме официальной информации бойцы порой приписывали от себя пару личных слов: «о моей смерти прошу сообщить супруге, проживающей….», «передайте моей….». Волнительно читать такие строки. Каково было писать их, зная, что, возможно, тебя убьют в предстоящей атаке?! Зная, записку прочитают после того, как это наверняка произойдет?
Читаемый медальон – главный трофей поисковой экспедиции; ценнейшая находка, наткнуться на которую все равно, что наткнуться на золотой самородок в чистом поле. Медальон дает редкий шанс доказать, что солдат не пропал без вести, не сбежал, а погиб, выполнив долг перед Родиной ценой собственной жизни. Как этот, которого мы подняли в первый день экспедиции.
Я не мог отвести взор от красноармейца, искал место ранения. Череп цел, кости тоже. Скорее всего, думал я, пуля попала во внутренние органы. Чем чёрт не шутит, если ранят меня когда-нибудь, убьют, кто будет прикасаться – не хочется называть их так, но придется – к моим костям, рукам-ногам, к голове? Найдутся те, кто бережно уложат в землю, как положено? Или буду гнить на поверхности, и со временем под дождем и снегом мои кости выцветут добела? Никогда прежде не думал о собственной смерти, тут начал. Странно.
– Медальона нет. Патронов полно, гильзы… – вывел из ступора Ильдар. Он, работая кисточкой, выуживал мелкие кости из бывшей стрелковой ячейки, передавал наверх Командиру.
– Не трогать ничего. Дальше работаем мы с Ильдаром. Дождался, боец, – мягко обратился Командир к погибшему, будто тот был лишь ранен, будто боец слышал его.
Командир спустился в раскоп. Стоя за спинами ребят, я во все глаза смотрел, как они аккуратно перебирали землю вокруг. Люди не уходят из жизни голыми, их окружает множество вещей. На павших бойцах поисковики находят остатки обмундирования, оружие. Рядом – предметы личной гигиены: фляжки, кошельки, портсигары, кисеты, монеты, часы. Возле этого красноармейца нашлась подошва от обуви, пряжка от ремня, кусочек мелкой расчески, пуговица. Подошва из толстой кожи, металлическая пряжка, кусок пластмассы на проверку прочнее человека. Человек самая хрупкая вещь на свете.
Я сильно-сильно мечтал, чтобы нашлась красноармейская звездочка, которую обязательно выпрошу у Командира, буду хранить, как зеницу ока. Не знаю, почему захотелось позарез солдатскую звезду. Наверное, как вещественное доказательство, что страшная война была, был конкретный боец, который ввинтил звездочку на пилотку, чтобы связь между ним и мной была осязаемой.
– Куча наших патронов, пять немецких, – Ильдар различает советские патроны от немецких с закрытыми глазами. Он раскрыл ладонь, на ладони лежали пять гильз.
– Бахыркай7. Выстрелить даже не успел, патроны целы. В него пять пуль всадили. Гады, зачистку проводили. – Командир протянул гильзы парням наверх. – На этом участке дивизия СС на наших шла. Пленных не брали, добивали.
Поисковики на минутку застыли. Трудно привыкнуть к несправедливости потерь войны, даже если за спиной многолетний поисковый опыт. Парни передали находки мне. Я протер гильзы пальцами. На дне гильз проступили цифры, видимо год производства – 1939, аббревиатура латинскими буквами, две короткие молнии. Спросил у Дениса, что это значит. «Две зиги, символ двух SS (Schutzstaffel), – бесцветным голосом разъяснил напарник, – опознавательный знак «Мертвой головы». Второй знак – череп».
В поезде, по дороге домой, Ильдар популярно просветил, что Вермахт это регулярные части, обычные вояки; СС даже не армия, особые «охранные» войска, которые задумывались для охраны концлагерей. Потом их стали привлекать для боевых операций и к «очистки» оккупированных территорий от мирного населения.
Мы по праву гордимся предками, защитниками отчизны и суверенитета. Разве нормально гордиться предком, служившим в «Мертвой голове»? Повезло, я не немец! Интересно, как бы я себя вел, если бы сейчас рядом со мной копался германец? Много есть программ по обмену, почему бы не прислать немецких ребят к нам на промывку мозгов. Повидали бы с нашего, себя зачислил к поисковикам с момента посадки в поезд, сколько народа их предки сгубили, тогда точно у них в крови выработались бы антитела против войны и зазнайства.
Я рассмотрел немецкие гильзы, отложил в сторону. Надо было работать. Выйдя из минутного оцепенения, команда продолжила, стоя на коленях, перетирать почву по периметру раскопа. Мужики работали сосредоточенно, не отвлекаясь на перерывы. Время текло незаметно, никто не следил, сколько времени мы провели в раскопе. Солдаты находились сутками в ячейках, каково им было? Только когда Командир велел закругляться, уложить находки, вернуться в бивак, подняли головы. Поднявшись с колен, я почувствовал, устал, спину не выпрямить. Я трудился как все, искал стоящие внимания предметы. Параллельно, втайне от мужиков, искал звездочку. Пилотка истлела, понятное дело, но звезда должна была сохраниться. Увы, звезды не было.
Не успели мы выбраться из раскопа, как внезапно прогремела серия мощных гроз. Сверкнули длинные молнии. Резко стемнело, поднялся вихрь клубящейся пыли, хлынул ливень. Вода полилась не сверху вниз по вертикали, воду несло стеной вправо. Добежать до леса, бросив инструменты и находки, не решились. Замешкались. Тут Ильдар достает большой пластиковый мешок, в такие мешки поисковики складывают находки, накрывает им «грохот», подымает над головой. Укрытие готово. Прыгаем в раскоп, ныряем под укрытие, сидим тесно. Не знаю как команду, меня накрыло чувство, что сижу в стрелковой ячейке, головы не высунуть, снесет свинцовым ураганом.
Грозы с молниями и вода стеной чудили всего несколько минут, впечатлений оставили навсегда. Разыгравшаяся непогода создала ощущение боя. Я присел на полусогнутых ногах, вжал голову в плечи, спиной вжался в землю, плечом прислонился к Ильдару. Я оглох от грохота снаружи, по голове барабанили тяжелые капли. Капли, как пули, пытались пробить воображаемую каску у меня на голове.
Ливень кончился так же неожиданно, как начался. В лагерь я шел, придирчиво глядя под ноги. Мерещилось, иду по окопам, там расположились в стрелковых ячейках бойцы из роты Бахыркая. Боялся наступить на очередной пригорок, вдруг под слоем земли лежит красноармеец. Зря беспокоился. Опытные поисковики под заросшими оврагами и пригорками безошибочно угадывают окопы с ячейками. Вряд ли они шли по ним. Пока шли до стоянки, сделал выводы: надо перестать беспокоиться, больше доверять старшим, не все взрослые фуфло.
В лагере ждала сытная еда, горячий чай с конфетами, длинный разговор про разное. Парни утешали, дескать, не каждому дано в первый же день экспедиции найти расческу. Правда. Расческа – моя находка, я заметил кусок пластмассы среди груды глины.
День прошел замечательно. Мне дали поработать с металлоискателем, достаточно тяжелая штука. Держа её на весу исследовать квадрат за квадратом места сражения истинно мужское занятие. Работал с «грохотом». От меня была польза на раскопе. Это раз. Выяснил, что не боюсь вида погибших солдат. Они конкретные мужики, реальнее не бывает. Факт, погибли на месте боя, а не пропали без вести. Это два. Пощупал настоящие советские и немецкие патроны, увидел эсесовские зиги на патронах, которыми убивали наших солдат, ведь против 170-й дивизии выступали головорезы СС. Это три.
Для счастья не хватило немного – красной солдатской звезды.
Раненная каска
Был на крыльях от итогов дня, поэтому не постеснялся спросить за ужином: «Что за имя Бахыркай?» Ребята хором прыснули. Красаве́ц Артем упрекнул: «ОК, гугл. Ты – бахыркай, раз не знаешь, как «бахыркай» переводится. Родственники татары-башкиры есть? Спросишь у них, когда вернемся, несчастный ты наш Бахыркай». Ильдар коснулся Артура, Артур прекратил «лечить». То ли Артур меня невзлюбил, то ли я невзлюбил его, наблюдая, как он, рослый детина, каждое утро делает зарядку, демонстрируя накачанный торс. Интуитивно я сторонился Артура и придиру Командира. Дождался детина момента, перед всей командой высмеял.
Ну, не знаю, кого называют бахыркаем, что с того? Я много чего не знаю. Приеду, спрошу у нэнэйки. Зачем язвить? Мог бы по-свойски перевести, всезнайка. Раньше это слово не встречалось. Бабуля – татарка, иногда поет в полголоса на татарском. Никогда не прислушивался, о чём. Дома общаемся на русском. Отец – чуваш, я ни белмеса на чувашском, с родственниками по отцу не сложилось. Дед по маме башкир, умер. Учиться языкам не у кого. Два раза в неделю уроки башкирского. Изучаем, почти не говорим, поэтому языками, кроме русского, не владею. Неудобно, мужики в отряде знают по два-три языка, я – нет. Начну хотя бы прислушиваться к другой речи, чтобы элементарные слова понимать, не попадать впросак, как с «бахыркаем».
Я не один такой. Знакомые девчонки навострили лыжи к «драконам Азии», китайский и корейский учат, местные языки игнорируют, не перспективно, говорят. Ильдар бы не упрекнул в незнании языка, в чём-либо не упрекнул бы. Он въезжает в положение, доброжелательный ко всем. Миротворец. Поможет, в случае чего, без особого призыва. Полезен в любой ситуации. Ещё в поезде понял, буду рассчитывать на Ильдара, если начнутся трения с парнями. В поезде обошлось без терок, в лагере – не без них.
При первом знакомстве для себя обозвал Артура «красаве́ц», Ильдара – «МЧС». Ильдар постоянно, в городе ли, в поезде ли или на раскопах, думаю, и в гости, ходит в жилете с многочисленными карманами и карманчиками: боковыми, накладными, потайными. В них отыщутся спички, фонарик, шило, аспирин, скотч, карандаш, отвертка, ножик, лупа, конфетка. Что бы ни произошло, попроси Ильдара, он обязательно устранит форс-мажор. Жилет весит нехило, Ильдар носит его, не снимая. Зачем? Боится непредвиденных обстоятельств? Не заметно, что боится. Напротив, рядом с ним другим надежнее. Работает на заводе, специально подгоняет отпуск, чтобы поехать в экспедицию. Из года в год ездит, между прочим, за свой счет, подымать пропавших без вести бойцов. Страсть у него такая.
После ехидного комента Артура пропала охота задавать вопросы. Спросить хотелось о многом. Например, почему мы нашли патроны, но не нашли винтовку. Про пулемет даже не заикаюсь. Отряд ищет бойцов не танковой, не лётной, стрелковой дивизии – царицы полей, пехоты. Оружие должно ржаветь рядом с красноармейцами. Его нет. Куда делось? Местные растащили, не похоронив останки солдат? Кто растащил, если не местные? Не зверьё же утащило. После ужина в лагере команда обычно заводится на военно-исторические темы, болтают, пока не стемнеет, не прозвучит отбой. Вклиниться в разговор, интересоваться, куда исчезло оружие поднятого бойца, патроны ведь целехонькие возле него лежали, не решился. Урок Артура усвоил.
Вопрос сверлил в мозгу до головной боли. Встреча с оружием вызывает волнение, первобытное уважение к нему. Любой пацан поймет, о чем я. Я должен был знать, куда исчезла винтовка Бахыркая. Почему оружие исчезло? Хотя дал себе зарок не задавать вопросов, не выдержал, спросил напарника, когда залезли в палатку, остались вдвоем. Спросил Дениса, почему утром рядом с солдатом не нашлось оружие, хотя патронов валялось море.
– За винтовкой приехал? Каска не интересует немецкая? У немецкой металл толще, ценится дороже. Сейчас модно каски коллекционировать.
Я задал невинный вопрос. В ответ злая усмешка с подковыркой. Разозлился, ну когда это кончится?! Вопросы органические. Я сгораю от нетерпения, скорее бы разобраться в деталях поискового дела, меня отшивают, когда более, когда менее, культурно. Я не собирался сдаваться, поисковое дело затягивает капитально, спросил Дениса снова и напрямик:
– Куда делось оружие Бахыркая? Воевали не с голыми руками.
– Сам не догоняешь? Въезжай в тему, поймешь, вопросы отпадут по умолчанию. Тебе сегодня крупно повезло. Не каждый день подымаем бойца. Повезет ещё, увидишь винтовку.
Денис отвернулся от меня с видом человека, который очень хочет спать. Спать – так спать. Он ворочался, ворочался, вдруг повернулся ко мне, заговорил возбужденно:
– Знаешь, сколько возни, если попадается стрелковое оружие, мина? Это хорошо, что винтовку сегодня не нашли. Ты думаешь, Командир, Ильдар сейчас спят? Они будут до утра фиксировать находки, протокол эксгумации заполнять. Бумажной работы во. – Он черкнул себя под подбородком. – Если находится оружие, труха совсем, поисковики обязаны заявить его в полиции, протокол составить, документы подписать. Нам его обратно не отдадут. Время теряется. Кто будет солдат с медальонами искать?
Я не подозревал, что работа поисковиков контролируется. Думал, сбились в компанию мужики, назвались отрядом, выехали по личной инициативе искать героев. Отыщут солдат, им скажут «спасибо» патриотичные соотечественники. И точка. Оказалось, эта точка далеко не конец, даже не многоточие, а заглавная буква, начало.
– Мы – официальный поисковый отряд, у нас устав. Денис в тот вечер распалился надолго. – Есть поисковики, есть черные копатели. Они одиночки, или вдвоем, втроем копают. Они законам не подчиняются, но в основном, ничего мужики. Найдут медальон, нам подкидывают, место показывают, понимают, ещё одно имя. Черных копателей мажут черной краской, что разворовывают раскопы. Я бы не мазал их черной краской, они серые копатели, не совсем черные. Большинство в армии служили, или из кадровых военных, их деды воевали, к бойцам уважительно относятся. – Он задумался, подытожил. – Надо быть грязной свиньей, чтобы останки человека потрошить. – Денис вышел отлить, вернулся, продолжил. – В прошлом году рядом с нами копал Валера, бывший сапер, из Москвы. Карты с закрытыми глазами читает, в архивах круглый год сидит. Лучше историков, где какая часть наших и немцев стояла, знает, кто какие потери понес. Один копает. Наткнулся на бойца с медальоном. Пришел в лагерь, повел нас к нему. Считается, бойца установили мы. Фактически, он. Говорит, копать для него – лучший отдых, он болеет, если «железо» не щупает. Я ему верю. Продает оружие, копит – нас не касается, он нам помогает. Да, попадаются патологические мародёры. Эти, точно, черные копатели. Останки потрошат, только немецкие артефакты ищут, портсигары, ордена, ножи со свастикой, не брезгуют никаким оружием. У них просто бизнес, никакой идеологии. У нас идея. Мы людей подымаем. Тебе к мародёрам, если за автоматом приехал.
– А ты за повышенной стипендией приехал? – Слышал краем уха, что университеты поощряют патриотизм студентов. Почему бы не подколоть их. Я не обязан глотать постоянные уколы в свой адрес. Между нами большая дистанция, несмотря на то, что он старше всего на два-три года. Денис бывалый поисковик, за плечами три экспедиции, тонны книг про войну. Его знание войны и людей не сравнимо с моим.
Денис резко перевернулся ко мне. Ждал, врежет по зубам. Не врезал.
– Дают, не отказываюсь. На словах хотят многие ездить, на деле ездим на раскопки я и Артур из студентов. Остальным время жалко. – Он говорил без агрессии, устало. День выдался напряженный, я его тоже достал порядком. – Знаешь, сколько бабла дают за нож со свастикой? Ищи свастику, пару месяцев безбедно будешь жить. Но проще купить нелегальное дуло, чем стоять по колено в жиже ради проржавевшей винтовки. Реставрировать же ты не умеешь?
Я кивнул. Не собирался я заниматься оружием всерьез, из любопытства спросил, почему не попадается оружие, куда оно пропало. Денис опять «не слышал» вопроса.
– Сейчас убивают из пистолета с глушителем, из снайперской винтовки, не из этой рухляди. Собрался кого-то грохнуть? Ты, говорят, народный мститель, в полиции засветился. – Он хитро улыбнулся.
Сколько можно?! Илларионов просил их издеваться надо мной, чтоб я быстрее перезагрузился? Может, я просто болезненно реагирую на их приколы? Достали нотациями. Шестеро на одного. Нет, пятеро на одного, Ильдар в минусе. Я заерзал в спальнике, демонстративно повернулся к напарнику спиной.
– Не дуйся. Мы думали, ты взрослый, а ты задаешь детские «почему». – Денис пошел на мировую. – Мужики о некоторых вещах вслух не спрашивают и не говорят. Догоняй сам. Слушай внимательно, о чем говорят в отряде, читай больше, ответ придет. Понял?
– Х-хм. – Меня обвиняют в инфантилизме, а я должен бодренько рапортовать «есть»? Не выйдет. Я издал примирительный выдох.
– Хорошо, если понял. Слушай сюда. В прошлом году нашли винтовку. Командир поехал в город, сдал оружие в полицию, заполнил протокол. На этом волокита не кончилась. Командир всю экспедицию мотался по кабинетам в городе вместо раскопок. Лучше бы он её в болоте утопил, чтоб никому не досталась. Знаешь, кто живет в Себеже? Пограничники, таможенники, и тэдэ и тэпэ. Весь город носит погоны. Видел же Полковника. Профессия у него такая – бдеть. Целый город бдит. Лично я не очень расстроюсь, если честно, совсем не расстроюсь, если не найдем винтовку, боеприпас. Экстрима без них полно. Лучше сохранный медальон найти. Действительно удача: нашел медальон, нашел человека. Понял, малай? На сегодня всё. Спи, завтра опять пахать.
– Не пахать, копать. Сплю, спокойной ночи, – мне по статусу сына полка положено было быть вежливым со всеми. Вспомнил, что сказал Полковник. Вот почему полковников в отставке в Себеже целый отряд.
– Запомни фамилию: Ка-зан-цев. Книга называется «170 стрелковая дивизия первого формирования». Легко запомнить. Еще Бу-ма-ков, «Горячий бетон Себежского укрепрайона». Поисковое движение не только раскопы. Это рыть бумаги, сверять, запросы писать. Спи. Завтра рано вставать.
Вправду, пора спать: подъем в семь, уходим в палатки около одиннадцати-двенадцати. Не удержался, задал напоследок еще один животрепещущий вопрос:
– Будь мужиком, скажи, что делаете, если немца, их вещи найдете? – Я имел в виду вояк Вермахта. Этих жалко, они солдаты. Эсэсманы – не люди.
– В посольство сдаем за «спасибо». А ты думал, танцуем на останках? Глумиться над павшим противником – расчеловечиваться. Может, мародёры на немецких останках зарабатывают как-то, не в курсе. Нам с ними не по пути. Не думай, что немцы своих в гробах под фанфары хоронили. Как придется, часто в воронках от мин, или совсем не хоронили. Война – хаос. Когда всё идет по правилам это военные учения.
– Понятно, – поддакнул, чтоб поддержать диалог. Денис – прирожденный агитатор, но не надо было меня так активно агитировать. Сагитирован уже.
– Мы заточены своих искать. Знаешь, сколько наших считаются пропавшими без вести? Около двух миллионов. Сколько мы подняли сегодня? Одного. Прокачай, сколько работы? На твою долю хватит. Кончай с вопросами, спи.
Подчинился приказу, вопросы оставил на потом, на после экспедиции. Мгновенно заснул сном младенца. Утром Денис бесцеремонно начал толкаться, вылезая из спальника, разбудил. Правильно сделал. Нежиться в спальнике дольше, значит – остаться без завтрака. Взбодрился озерной водой, утром она теплее, чем днем, ночью вода вбирает тепло дня, но всё равно холодней, чем из крана в квартире. На завтрак ждала полная миска сытной гречки с тушенкой. И в путь, на пустырь. На второй день раскопок угадывал овраги-окопы самостоятельно, старался по ним не ступать.
Бои на этом пустыре шли в конце июня – начале июля 1941 года. Война началась средь солнечного лета. Прекрасная пора! Над головой чистое небо, под ногами спелые ягоды, вокруг готовая к покосу сочная трава. Мужикам бы на сенокос, а их собрали, обучили и через пол страны перебросили с родных краев навстречу войне. Многим верилось, война ненадолго. Немцы наступали, мы отступали. Мужики сопротивлялись, временами проводили контрнаступления. Столько жертв! Поля сражений были усеяны ими. В конце лета, в августе, дивизия отступила окончательно.
В июле сорок первого против РККА под Себежем и Великими Луками вместе с частями Верхмахта сражались считавшиеся элитными части немецкого СС. Туда набирали сплошь добровольцев, в отличие от обычных вояк, которые служили в Вермахте по призыву. В СС шли так называемые арийцы не ниже 180 см. ростом, атлетического телосложения, с тараканами в голове. Эсэсман обучали не воевать, их обучали убивать, методично и зверски. У новобранцев СС вырабатывали браваду, кровожадность; они становились отъявленными головорезами безо всякого намека на солдатскую мораль. Фишка эсэсовцев – идти в наступление в полный рост. Имея за плечами спецподготовку по нечеловеческой жестокости, рекруты «Мертвой головы» с пленными не возились, добивали раненных и поверженных солдат противника в упор. Наши в ответ эсэсовцев тоже не брали в плен, расстреливали на месте, поэтому эсэсовцев солдаты Верхмахта называли между собой покойниками. Согласно законам военного времени действовал правило: баш на баш.
«Мертвая голова» против рабоче-крестьянской красной армии. Головорезы из господ арийцев против трудяг из глубинки России. Однако красноармейцы 170-й дивизии первого формирования переломали хребет одной из «Мертвых голов» в первые два месяца войны. Назвались «мертвой головой» – получайте! Обидно, что погибшие в первые месяцы войны красноармейцы не узнали главного, что победа, Победа с большой буквы, несмотря ни на что, за нами. Услышьте: мы, нет, ВЫ победили!
– Командир, слышь, малай сам с собой разговаривает. Ты кого в отряд привел? – Ребята повернулись ко мне, улыбаясь по-доброму, без иронии. Фразу про победу, оказывается, я произнес вслух. – С кем говорил-то хоть?
– С мужиками, ну…, ну которые здесь.
Не мог я произнести «лежат», «убиты». Не мог тогда, не могу и сейчас, связать «тело», «останки», «кости» с бахыркаями, принявшим под Себежом бой. Не поворачивается язык говорить «труп» про погибших солдат. Они – реальные люди, которые ждут, когда их найдут. Рядом с ними лежат материальные доказательства, что они были, воевали. Иногда при бойцах находят подлинные документы, спрятанные в капсулах. Для меня солдаты как бы уснули, но они слышат нас, если к ним обратиться.
– Синдром начинающего поисковика! Вирус патриотизма поймал. Нормальным становится, – Командир строго взглянул, кивком приказал не отставать от ребят.
Не командир, сердитый фельдфебель. Всю экспедицию был несправедлив ко мне, а зря. Я въехал в тему капитально, даже во сне снились солдаты, взрывы, кровь.
До обеда копали недалеко от первого раскопа. Подняли бойца, которого разорвало миной. В голове мелькнуло, возможно, это младший брат прадеда по материнской линии Хисматулла. Прадеда, Габдуллу, 1910 года рождения, призвали в армию в конце сорок первого, погиб он в сорок втором, в Украине при форсировании Днепра. Хисматулла, 1912 года рождения, пропал без вести в сорок первом, в начале войны, неизвестно, где именно. Нэнэйке её бабушка, мне прапрабабка, рассказывала, обоих её сыновей забрали на фронт в числе первых. Младшего сына забрали ранней весной сперва уйенга8. Весьма вероятно, что на сборы 170-й дивизии, слишком типично для бойцов дивизии сложилась его судьба. Призванные на трехмесячные сборы в город мужики проходили обучение военным премудростям с деревянными муляжами винтовок. Затем, в мае сорок первого, их перебросили на запад. Эшелоны попали прямиком на открывшийся фронт. Хисматулла сумел написать одно письмецо в дороге. Других вестей от него родственники не получали. В сорок третьем семья получила извещение, что Хисматулла «пропал без вести».
До экспедиции я ни разу не поинтересовался, в какой части брат прадеда проходил сборы, куда конкретно часть потом отправили. В экспедиции не раз ловил себя на мысли, что не исключено, что он погиб в боях возле Идрицы, Себежа или Великих Луг. Мой предок вполне мог быть одним из тех солдат, которых подымали Наследники. Хисматулла подходил под этот контингент по возрасту, региону призыва и, главное, прошел через военные сборы. Единственный способ доказать мое с ним родство – провести анализ ДНК между нами. Брата прадеда никто не поднял, а я уже о ДНК анализе размечтался. Утопичная мечта, которую, по большому счёту, надо было сразу похоронить. Я с нею никак не мог расстаться.
Второго найденного бойца команда сложила настолько, сколько нашлось. Наткнулись на красноармейскую каску. Проржавевшая насквозь каска с дырой от осколка снаряда впечатляла своим ранением. Я содрогнулся от размера повреждения: в дырище с острыми краями свободно проходят два пальца, не тонких женских, толстых, мужских. Я не знал, как называется чувство, которое я испытал при виде раненной каски. Теперь знаю. Это трепет. Волнительный, искренний трепет перед весточкой с далекой войны. С подшлемниками каска красноармейца весила до полутора килограмма. На найденной каске сохранилась кое-где красная краска, которой была очерчена звезда. Увидел-таки звезду. Размечтался! Глупо, понимаю, но упорно воображал невероятное, что каска принадлежала брату прадеда, что Командир подарит каску мне, точнее, школьному музею в деревне моих предков, что будет она лежать на полке с надписью, где и когда её нашли, кому принадлежала.