Человека нет, каска цела. Цела, хоть покалеченная. Вещи переживают владельцев, как кроссовки пережили Саниного парня. Каска, если не принадлежит предку из моего рода, принадлежит по праву наследования некст парню. Она есть, её носили, на ней звезда, её ранили, владельца убили. Каска – вещдок истории страны, моей семьи или другого парня, это абсолютно неважно.
Что касается идеи Бессмертного полка, она – супер! Автор достоин нобелевской премии мира. Бессмертный полк – самый грандиозный из возможных парадов, фактическое доказательство, что память о войне у народа не отшибло.
Сразу попросить у Командира каску не отважился, не доверяет он мне, уверен, Илларионов настропалил Командира против меня. Позже попрошу обязательно. В каждой семье должны храниться медаль, каска, извещение, фотография, – какой угодно военный артефакт, они элементарно необходимы, чтобы мужчины не переставали рождаться.
После обеда пошли в ближайшую деревню расспрашивать очевидцев событий сорок первого года. В одной из деревень посоветовали обратиться к древнему старику, который в войну был подростком. Разыскали старика. Ментально дед здоров, воспоминания о войне яркие, правдоподобные.
– Бой шел в пяти-восьми километрах восточнее деревни. Мины со свистом носились, от грохота все оглохли. Мамки детей по домам прятали, да разве удержишь пацанов дома, когда такое происходит? Интересно было поначалу слушать бой. Когда наступало затишье, было слышно, как трещат отдельные очереди. Я уже различал, когда «максим» обоймы кончает, когда немцы автоматами пуляют. Наш пулеметчик два часа в одиночку отстреливался, когда наши деревню немцам сдали. Командёр, – обратился старик к Командиру, – он недалеко, за дорогой залёг. Могу показать. Пулемет вряд ли найдете, пулеметчик лежит.
– Дед, почему не похоронили пулеметчика после боя? – У Командира вырвался слабый упрёк. Я бы сильнее надавил на старика. Он их защищал, а они не соизволили честь ему отдать. Нехорошо это. – Ни по-советски, ни по-христиански? Столбик хотя бы вкопали.
– Да как-то не похоронили. Коммандёр, бабы после войны болтали, солдаты в лес драпали, немцам сдавались.
– Этот же не сдался. Сам говоришь, отстреливался, пока не убили. Сам не похоронил, детям или внукам бы приказал похоронить солдата. Его, наверное, зверье растаскало. Он вас защищал.
– Правильно говоришь, Коммандёр. Сначала немцев боялись, потом рукой махнули. После войны приказ из военкомата винтовки собирать пришёл, хоронить – нет. Виноват, Коммандёр. Не повезло мужику.
Деревенские вели себя после войны, будто наняли РККА охранять их деревню. Солдаты не справились, хотя полегли, поэтому не заслужили последних почестей, так, что ли? Оборонять страну солдаты обязаны. Они сделали, что могли, они не виноваты, что сдали деревню. А то, что погибли – просто «не повезло»? «Не повезло» целой дивизии. Не было ни единого шанса, чтоб «повезло» тысячам. Пулемётчик наверняка знал, он обречен, сослуживцы не поддерживали огнём, погибли – значит, но для пользы общего дела бил противника до последней секунды. А мог бы откинуться на спину, вспомнить прожитую жизнь, родных, попрощаться с ними. Он предпочёл не думать о себе.
Противные мысли соревновались с рассказом дедули. Что-то в его рассказе, в его голосе, в его «Коммандёр» провоцировало рождение неприятных мыслей. Дед выставлял себя благородным, услужливо подсказывал, где и как долго шло отчаянное сопротивление красноармейцев. Но я уловил неприятие деда поисковиками. После «не повезло мужику» старик сконфузился, перестал делиться воспоминаниями о боях локального значения, и, конечно, битый час извинялся перед командой. Наследники отводили глаза. Что тут скажешь?! Командир закрыл тему, отметил на карте, где залег пулеметчик, пообещал деду, что поищет отважного бойца. Настоящим мужиком был красноармеец, раз до последнего вздоха в одиночку отстреливался.
От старика отряд потопал в лагерь. Весь обратный путь опять донимали сомнения. Почему одни мужики тратят деньги и время, чтобы похоронить неизвестных солдат, другие, зная, что геройский парень распластался на земле, не удосужились за почти восемь десятков лет отдать дань уважения герою. Пусть деревню тогда сдали немцам, но конкретно этот пулеметчик мужественно сражался за деревню, за большую родину. Дед, его семья, его деревня отправили солдата в забвение.
После ужина ребята разговорились про прадедов, где чей воевал. Ребята называли фронты, номера полков, сражения. Я ничего не мог сказать достоверно про своих. Фамилию прадеда по материнской линии путаю: то ли Агапов, то ли Вагапов. В списке 170-й СД ни Агапова, ни Вагапова не нашел. Прадедов по отцовской линии вообще не знаю, даже имен. У отца вторая семья, не общаемся. Парни рассказывали наперебой про предков, я тихо завидовал, впитывал, впитывал.
Среди рассказов запомнилась семейная история Ильдара. Она не про дедов, она про собаку. Ильдар сам похож на добродушного сенбернара с примечательными синими глазами. Собака – не забава, это верный и исполнительный товарищ человека. У Ильдара в роду во всякие времена держали собак. Перед войной его дед принес домой немецкую овчарку. Умной выросла собачка, грозной и справедливой; не лаяла впустую на детишек, воришкам спуску не давала. Деда с овчаркой наняли охранять магазин. Они охраняли не только ближайший магазин, всю округу.
Началась война. Азу мобилизовали на нужды армии. Дед Ильдара отдал поводок в руки военкоматских по первому требованию. Аза почуяла, так надо, не сопротивлялась, когда уводили с родного двора, хотя раньше псина к чужим не шла. Через год деду прислали извещение, что Аза геройски подорвалась под танком. Истлевший листок извещения берегут в семье Ильдара как ценную реликвию. В семье Азу почитают. В память Азы овчарки не прерываются в их роду.
Вспомнил Азу, сон ушел. Рисовал в воображении картинки, как красивая и сильная собака с миной на боку сначала бежит, затем ползет к танку; за несколько шагов до стального монстра ложится, кладет мордочку на лапы и замирает. Мина крепилась на собаке, она должна была сбрасываться, взрываться под днищем танка. Сброс часто не срабатывал, псы гибли. Немцы панически боялись собак-камикадзе, в их армии собаки танков не подрывали.
Какой надо быть смелой, умной и терпеливой собакой, чтобы не убежать, когда на тебя ползет огроменное чудище?! Как надо любить людей, чтоб беспрекословно пойти на смерть ради людей?! Собаки – живые существа, не машины, не ведающие страха. Они воевали честно и мужественно, а не под воздействием лишь условного рефлекса, как доказывал мне Артур. Аза могла струхнуть, сбежать из-под танка, выжить, кормиться самостоятельно. Она предпочла выполнить собачий долг верности людям до конца. Героизм не рефлекс, веление души, человечьей иль собачьей, неважно. Зверье в некоторых вопросах – пример людям.
Перед отбоем набрался смелости, попросил публично Командира подарить каску, найденную сегодня. « Может быть», – мимоходом отреагировал Командир. Он рассказывал очередной эпизод из истории отряда, перебивать его за этим делом рискованно, не любит, когда его прерывают, он же Командир. Впрочем, его истории всегда интересные. Очередной экспедиционный эпизод скрасил негатив от неоднозначности ответа Командира на мою просьбу. Мог бы быть более доброжелательным к новичку отряда, к малолетке, но не смог.
История такая. В прошлом году Наследники подняли разорванного бойца в каске. Нашли бойца не в окопе. Видимо, выскочил из ячейки связь налаживать, пробежал метров двадцать, сверху упал снаряд. Связиста разорвало. Остался лежать на поверхности. Ему повезло. Дважды. Первый раз, когда поисковики нашли медальон, прочитали имя красноармейца: Семен Петрович Васюнкин, призывался из Куюргазинского района. Второй раз, когда довольно быстро отыскались сын и внучка.
Поисковики поехали к сыну Васюткина. Старик просьба, говорит им, у меня есть последняя, похороните отца рядом с матерью, чтоб нашел он покой рядом с женой. Жену бойца звали Елизаветой. Мама, говорит, была верна ему, не вышла заново замуж. Бережно, до смерти, хранила выходной костюм отца. Каждое лето сушила, чистила, обратно прятала в шифоньер. Сначала женщина верила, что костюм пригодится, муж обязательно вернется. Потом, в послевоенные годы, берегла как память о нем. Как раз для этого приехали, ответил ему Командир, узнать, где вы его хотите похоронить. Старик поблагодарил поисковиков, подошел к шифоньеру, достал костюм. Представляете? Тот самый выходной костюм отца. До наших дней хранил сын костюм отца, не выкинул. Судя по одежде, габаритный товарищ был Семен Васюткин.
Поисковики с военкоматскими организовали торжественные похороны. Привезли красный гроб, положили в гроб Васюткина. В изголовье гроба поставили продырявленную осколками каску. Сын, вот-вот сам душу Богу отдаст, пожилой совсем, просидел рядом с гробом отца ночь. О чем беседовали отец и сын? Не спрашивали поисковики старика, но хорошо запомнили, что сын Семена Васюткина сказал им на прощанье: «Теперь и мне можно уйти. Не зря верил, отец геройски погиб. Знал, отец не мог быть трусом. Спасибо, доказали. Не мог отец просто сгинуть, не такая мы семья. Знаем теперь, что связь налаживал. Без связи на войне никак. Спасибо. Уважили». Каждому поисковику и военкоматскому пожал руку.
За такие слова стоит работать. На торжественное перезахоронение собралось много людей. Военкоматские пригласили кадетов, они в почетном карауле стояли. Ребята эти похороны запомнят надолго. Деревенские в шоке, кадеты в шоке. Эмоции у всех зашкаливали. Хоронили Васюткина как героя, прилюдно при всей деревне.
– Малай, будешь участвовать в торжественном перезахоронении, если личность Бахыркая установим? – Командир резко закруглил историю Семена Васюткина.
– Видно будет.
Вопрос застал врасплох, растерялся. Скопировал его стиль неопределенности. Тем более, не знал точно, как поступлю на самом деле. Обидно, не доверяет мне шеф. Недоверием заражает парней в отряде. Каску так и не пообещал. Рассказчик Командир, конечно, опытный. Респект безусловным заслугам. Однако с объективностью у него косяк. Дениса в качестве вертухая ко мне приставил. И Ильдар подойдет, спросит как я, будто с больным имеет дело. Артур не снизойдет до разговора. Обидно.
Закончив с эпизодами из поискового архива, Командир дал отбой. Разошлись по палаткам. Уснул, как повелось в экспедиции, быстро. Война, стрельба, ранения перебрались в сон. Снится, я в стрелковой ячейке, по колено в воде, отстреливаюсь почему-то камнями; на меня наступают два мощных эсэсмана в касках, надвинутых до бровей; на лбу, то есть на каске, череп на скрещенных костях. Узнаю опознавательный знак «Мертвой головы». Они идут, выпрямившись в рост, с автоматом наперевес. Дуло направлено на мою ячейку. Реально страшно, внутренности пробирает дрожь. Лихорадочно думаю, что предпринять. Взяться за ружьё, палить, в голову не приходит. Плохо соображаю, но отчетливо вижу в соседней ячейке брата прадеда. Его каска съехала набок, лицо прикрыло, но стопроцентно уверен – он. Брат прадеда отстреливается, что-то кричит мне, не могу разобрать. Эсесовцы приближаются. Ёще миг, ёще чуть-чуть, прикончат меня, как Бахыркая, в упор. Я застонал от безысходности.
Повезло, спасли. Денис коснулся плеча, я проснулся весь в поту. Меня заставил «повоевать» переполненный мочевой пузырь. Напился чаю перед сном. К тому же, немного простыл под ливнем. Ночью подскочила температура, приснился кошмар, а за секунду до расстрела застонал. Денис от протяжного стона проснулся, тронул за плечо. Сон – сном, страху я, однако, натерпелся реального. Во сне и то страшно один на один с врагом встречаться. Каково, когда наяву?
Утром Командир объявил за завтраком, что пойдем навестить Ефремова. Навестить Ефремова шли пешком по дороге, разрезающей высокий лес надвое. Вокруг величественная тишина, которую изредка нарушают проезжающие автомобили.
В экспедиции полюбил лес. Лес живет по законам коллектива. Лесные деревья скромнее, в то же время стройнее городских. Они максимально вертикально тянутся к солнцу, чтоб занять минимум места, чтоб подлеску места под солнцем тоже хватало. Лесные красавицы мирно соседствуют меж собой, не жадничают, не раскидываются ветвями. В коллективе деревья защищены от пронизывающих ветров и одиночных гроз. Растут сообща, как живут пингвины на льдине. Не в пример людям, разбегающимся по своим углам.
Подумал было, идем навещать очередного старика-старожила. Оказалось, нет. По дороге ребята рассказали историю Ефремова. Пятеро разведчиков 134-го отдельного разведбата 170-й дивизии во главе с Ефремовым ушли на задание. Сошлись с немцами, держали бой три часа, отошли назад. На третий день разведгруппу догнали, ликвидировали. Фрицы не успокоились, пока их не добили из личного оружия.
Подлинный боевик, не иначе, но скепсис замучил. Спросил открытым текстом, откуда сведения, что пятеро разведчиков держали три часа бой? Из донесений, отвечают ребята, в том числе, немецких. Отряд их поднял в прошлую экспедицию, читался лишь медальон Ефремова. Дома ещё раз сверили со всеми доступными донесениями. Они действительно держали бой три часа. Для пятерых разведчиков эти три часа были не Великой Отечественной, а личной и сиюминутной войной, тет-а-тет с настроенными на победу бравыми немецкими солдатами.
Стыд накрыл с головы до пят. Бойцы смело сражались, рисковали жизнью, в конце концов, погибли смертью храбрых, а я со своим «откуда знаете» к поисковикам полез. Отряд преподал очередной урок, чему следует верить, а что следует подвергать сомнению в описании Второй Мировой, самой кровавой, войны.
Под Себежем забил для себя, что обязательно прочитаю «А зори здесь тихие», «Двое в степи», «Момент истины». Ребята советовали начать с них, чтобы прочувствовать дух войны. Авторы знали, о чем писали, сами воевали. На выбор поисковиков стоит полагаться. В лагере убедился, они высококлассные эксперты по Великой Отечественной войне. Они держали в руках аутентичные предметы войны, по раскопам могут оценить масштаб потерь боя; восстанавливают военные артефакты. Глаз у них наметан, засекает мельчайшие киноляпы. Не могут спокойно читать чрезмерный писательский вымысел.
Дома самостоятельно наткнулся на «Я догоню вас на небесах» Погодина. Тоже воевал, поэтому дал честное обещание погибшим товарищам догнать их на небесах. Прав: живые всегда, пусть немного, капельку, но виноваты перед погибшими. Их нет на земле, они в земле. Мы здравствуем, но ноем, плохо живем, драйва нет, зубами цепляемся за любой кайф. Он прав, я чувствую вину перед парнем Оксаны. Перед Бахыркаем, прадедами, Васюткиным, Ефремовым. Перед пропавшими без вести солдатами 170-й дивизии сильно виноват.
Чем больше узнаю о войне, тем острее чувствую вину. Если бы не смерть парня Саны, вряд ли бы понял, почему важно искать пропавших без вести солдат. Его смерть приблизила меня к бахыркаям. Некоторые верят, смерть это переход в иную форму жизни, печалиться, что человек умер, не стоит. Я думаю, нет другой жизни, кроме земной, поэтому печалиться стоит. Семья, Сана, я всю жизнь будем горевать, что парень ушел из жизни рано. Дом не построил, сад не посадил, сына не родил. Ушёл не по своей воле. Хорошим и нужным был. То же самое с бойцами. Они были нужными, ушли не по своей воле.
Дошли до захоронения в лесу. Почти у самой дороги, между деревьями, насыпан высокий холм. В изголовье холма воткнут деревянный столб. Он увенчан зеленой солдатской каской с красной звездой. Просто и красиво. На мой взгляд, лучший в мире памятник солдатскому подвигу. Ниже каски на столбик прибит список с фамилиями бойцов: Ефремов Иван Никонорович, далее четыре пустых прочерка. Три медальона товарищей Ефремова не расшифрованы, один медальон сейчас у криминалистов, колдуют над ним, надеются прочитать. Пстояли возле братской могилы, поблагодарили мужиков, повернули обратно.
По дороге обратно пригрезилось: пятеро бойцов, оперившись спинами на стволы высоких деревьев, присели отдохнуть после на совесть выполненной тяжелой работы. Мозг отказывался рисовать скелеты, передо мной встали пять крепких мужиков, разных по комплекции, по цвету кожи, глаз, волос, в зеленых солдатских гимнастерках, с оружием, свивающим с плеч. Отодвинув каски с бровей на затылок, присели отдохнуть, пока длится короткая передышка в перестрелке с врагом, вспомнили детей и жен, задавая друг другу вопросы, как они там, без них, мужей и отцов. Драгоценные минуты отдыха. Им надо выбираться к своим, без еды и воды, без достоверной информации, под постоянными обстрелами. Они пока не знают, что не прорвутся. Знаем это мы.
Летом сорок первого войска РККА не только обороняются, но проводят ряд успешных контратак. Они умудряются не сдавать Великие Луки до конца лета, будучи в буквальном смысле в полном вражеском кольце. Сдержав противника на этом направлении, они удерживали немецкие части от наступления на других направлениях. 170-ая дивизия первого формирования насчитывала 13819 человек личного состава. Покинули Великие Луки в конце августа сорок первого примерно три сотни бойцов. Это не поражение в моем понимании. Бойцы дивизии физически уничтожали численность врага, приближая итоговую победу. Если бы солдаты драпали, не лежало б их столько в лесах, на пустырях. Бахыркай погиб не напрасно, пять патронов влетели в него, значит – не достались другому бойцу, которому предстояло воевать после него. Шальных пуль на войне не бывает. Пуль вообще не бывает шальных.
Это не поражение и по законам физики. Они приняли первый огонь войны на себя, тем самым сковав немецкий прорыв в центр, на Москву. Потери были не зря. Они победили, победили заранее, в сорок первом под Себежем, готовя большую победу в сорок пятом в Берлине.
В конце концов, если сражения за псковские города, деревеньки в строгом военном смысле слова нельзя считать успешными, то, по меньшей мере, итоги боев под Себежем и за Великие Луки можно признать честной ничьей. Огромные потери понесли обе стороны. Противник РККА это признал. Командующим корпусом СС «Тотенкопф» фельдмаршал Манштейн после войны в своих мемуарах даст тонкий намек на толстые обстоятельства, дескать, в боях на линии Себежского укрепрайона его дивизия понесла колоссальные потери, что пролитая ими кровь «ни в коей мере не окупалась достигнутыми успехами». Одна из дивизий СС была, как 170-я дивизия, переформирована.
По итогам Великой отечественной войны соотношение погибших с немецкой стороны и с нашей: один к трем. Страна заплатила тройную цену за победу. Словно мужики не воевали, жертвоприношение приносили. Бахыркаи! Кто же ещё эти безвестные бойцы? Мучился всю дорогу от правды о жертвах. Совесть не позволяет назвать их без вести пропавшими, они невинные сакральные жертвы.
В следующие дни экспедиции отряд поднял двух солдат, одного с медальоном. Читалось начало фамилии. По версии Ильдара, три начальные буквы фамилии «Тар», он уверял, что раньше «Т» писали в виде перевернутой «Ш» с чёрточкой наверху. Парни оспаривали версию, доказывали, что фамилия бойца начинается на «Шар», далее Шарапов, Шаров, возможно, Шафиев. Как бы там не было, боец едет домой. Им займутся основательно, расшифруют данные, разыщут родных, предадут земле, где пожелают родственники.
В последний день экспедиции Командир приготовил вкусный финишный плов из перловки. Поели, упаковались. Место съеденных продуктов заняли мешки с находками. Перед тем, как покинуть лагерь, присели на посошок, помолчали. Я мысленно поблагодарил мужиков. Не знаю, как вышло, я резко вскочил, поблагодарил вслух: «Мужики, спасибо. И вам спасибо». В глаза ребятам не смотрел, руками уперся в стол. Постеснялся, что расчувствовался. Так же резко сел на место.
Не похоже, что поисковики заигрались или им делать нечего. Они не охотники за приключениями, хотя азарт в поисковом деле не последнее дело. Когда щуп натыкается на кость, металлоискатель пищит на металл, медальон читается, нашлась ложка с надписью – накрывает неописуемый восторг. Восторг не главный мотив, он приложение. Поисковикам хочется обнаружить павших бойцов, реабилитировать как исполнивших до конца воинских долг солдат Отчизны. Вычеркнуть, наконец, их из списка пропавших без вести.
– Кому «вам»? – Командир съехидничал в традиционном для себя репертуаре.
– Тормози уже. Что пристал к парню? Отстань от него. Правильно он «спасибо» мужикам сказал, которые здесь лежат. Нам за работу «спасибо» сказал. Молодец! – Ильдар имел право возражать Командиру на равных.
– Да понял я. Уточнить хотел, вдруг ослышался, или он про нас забыл. – Командир поднялся. – «Наследники», спасибо. Мы хорошо поработали. Едем домой не пустые, бойцов повезем. Дождались они.
Ребята кивнули. Утром взялись за рюкзаки, сели в машины, Полковник подогнал, двинулись в путь до Себежа, затерянного среди лесов и озер городка в погонах. В Себеже сели в поезд до Москвы. В Москве сменили состав до дома. Командиру обязательно нужно было оказаться в доме до 22 июня. Восстановленная честь красноармейцев – это круто. Об этом надо рассказывать, что и делает он, в частности, на мероприятиях по поводу памятных дат Великой Отечественной войны. С нами возвращались поднятые красноармейцы. Через почти восемь десятков лет солдаты ехали домой, чтобы отныне родные знали, что они не пропали без вести. Они честно погибли.