Глава третья
Ноги шли машинально. Ближе к подъезду Юльку так пробрало морозом, что голова её прояснилась. Снегу набилось полные тапочки. С удивлением обнаружив в своей руке горлышко разбитой бутылки, Юлька швырнула его в сугроб, сгребаемый дворником за бордюр. Дворник обозвал её проституткой. У Юльки не было сил ответить. Кое-как вытряхнув снег из тапок, она ввалилась в подъезд и изо всех сил прижалась к стене, нагретой трубой центрального отопления. Постояв с минуту, пошла на третий этаж, где жила Маринка.
Дверь была приоткрыта. Кровь Юлька увидела до того, как вошла в квартиру. Уже застывшая лужа выползла в коридор из комнаты. Труп Тамарки лежал ничком – ногами к дивану, головой к двери. На боковой поверхности шеи виднелся уголок раны, пересекавшей горло. Издали поглядев на тело, Юлька решила, что входить в комнату ни к чему. Маринка молча стояла посреди кухни.
– Она сама дверь открыла? – спросила у неё Юлька, обойдя лужу.
– Нет. Это я открыла тебе.
Взгляд Маринки казался вполне осмысленным и спокойным. Юлька, которая направлялась к ней, замерла.
– Так значит, ты скажешь, что это сделала я?
– Конечно. Я скажу правду.
– Правду?
Маринка смело кивнула.
– Да. Ты вошла, взяла нож, бросилась к Тамарке, и – чик по горлу! Когда она стала падать, ты отскочила.
– А как насчёт отпечатков?
– Ты через тряпочку нож брала.
– Чем она тебя запугала?
– Кто – она?
– Ведьма.
В глазах Маринки вспыхнуло изумление. Но она промолчала.
– Что ж ты молчишь?
– А что я могу сказать? Ты бредишь. Ты – сумасшедшая. Уходи. Я не вызывала милицию. Но Матвей её вызовет. Уходи, пока его нет!
– Почему ж ты сама не хочешь вызвать милицию?
– Уходи! Пожалуйста, уходи!
На миг она стала прежней. Только на миг. Юлька огляделась – сама не зная, зачем. Потом она ещё раз встретилась глазами с Маринкой. Долго смотрела. И понимала, что зря.
– Значит, это всё? – спросила она.
– Да, всё.
– Ты можешь дать мне какую-нибудь одежду?
– Вещи – в шкафу. Ботинки – под шкафом. Бери, что хочешь.
Юльке пришлось перешагнуть через труп, чтоб подойти к шкафу. По счастью, всё в нём было разложено аккуратно. Сняв халат, Юлька натянула первое попавшееся бельё, колготки, вельветовые штаны, водолазку, самую тёплую на вид куртку и «камелоты» с липучками. И штаны, и куртка ей оказались коротковаты, но не до крайней степени, а ботинки – как по заказу.
– Прости, что так получилось, – внезапно вымолвила Маринка, следившая из прихожей, как она одевается.
– Ничего, я всё понимаю. Ты береги себя. Я одна всё сделаю.
Постояв, Маринка подошла к вешалке, на которой висела куртка Матвея, и вынула из неё все деньги. Она отдала их Юльке, когда та вышла из комнаты.
– Пригодятся.
– Это уж точно.
Более между ними не было сказано ничего. Спускаясь по лестнице, Юлька встретилась с поднимающимся Матвеем. Он задыхался. Увидев Юльку, остановился в недоумении.
– Эта тварь убила её соседку, – сказала Юлька, – Маринка будет всем говорить, что это сделала я.
Матвей не ответил. Нож он держал в руке. У Юльки в глазах заблестели слёзы.
– Матвей, да скажи хоть слово! Ты веришь мне или нет?
– Я видел её. Она шла отсюда, – сказал Матвей, как будто придя в себя, – я за ней погнался. Но потерял.
– Это хорошо, что ты её потерял. Не вздумай ментам о ней говорить! Хорошенько смой с этого ножа отпечатки пальцев. Ты понял?
– Да.
– И в комнату не заглядывай. Хорошо?
– Хорошо. Не буду.
Голос Матвея слегка дрожал, но Юлька не сомневалась, что он удержит себя в руках, не запаникует. Угрюмые молчуны внушали ей почему-то меньше презрения, чем другие люди. Может быть, потому, что часто молчал и хмурился Хусаинов.
– Ещё одно. Маринка сейчас спокойна, но ты не думай, что это – шок от нервного потрясения. Она просто спокойна. Она в том доме видела что-то страшное, по сравнению с чем все прочие ужасы – ерунда. Матвей! Постарайся выяснить, что Маринка видела там. Тогда всё станет понятно.
– Это уж как получится, – произнёс Матвей и снова стал подниматься.
Юлька выбежала на улицу. В мягких, тёплых ботинках было шикарно. Снег перестал валить, и дворники рьяно взялись за расчистку улиц. Добежав до проспекта, Юлька на красный свет его перешла, с трудом увернувшись от трёх машин, и подняла руку. Остановилась чёрная иномарка.
– До Выхино, за полтинник, – сказала Юлька, распахнув дверь. Водитель кивнул. Похоже было на то, что он бы подвёз и за просто так. Забравшись в машину, которая очень резво набрала скорость, Юлька заплакала.
– Что случилось? – спросил у неё водитель, производя обгон за обгоном, хоть скорость транспортного потока была под сто.
– Ничего! Смотри на дорогу.
До Выхино долетели за семь минут. Народу у станции было не протолкнуться. Со стороны остановок к ней примыкали различные магазинчики, павильончики и стихийный вещевой рынок. Над всем этим стоял грохот хитовой музыки из десятка аудиокиосков. С краешку делали шаурму. Там же предлагали и пирожки, прося за них деньги, что было довольно странно, учитывая их качество. Юльке снова хотелось есть, однако она на дрянь не польстилась, а забежала в маленький магазин, где приобрела сникерс и банку фанты. Сразу позавтракав таким образом, она там же купила и телефонную карту. Найдя затем таксофон около подземного перехода, набрала номер Мальцева.
– Добрый день, Сергей Афанасьевич. Вы всё знаете?
– Ты о чём? – удивился Мальцев.
– Ладно, не будем тратить на это время. Вам без меня всё великолепно расскажут. А я могу вам сказать одно лишь: рыжая – бред. Забудьте о ней. И не вспоминайте. Убийца – я. Ловите меня как можно активнее!
– Погоди! Юлька, ты о чём? Что ещё случилось?
Но Юлька, выпустив трубку, которая закачалась на проводе, уж бежала вниз по скользким ступенькам, толкая встречных. Ей было весело. Ух, как весело!
Вплыв с толпой в метрополитен, она меньше чем за час доехала до Кузнецкого. Поднялась. Над центром Москвы гремела та же самая композиция, что и в Выхино – «Put Me Up, Put Me Down». Она звучала в тот год повсюду, вместе с Варум-Агутиным и шедеврами « Руки Вверх». Купив у метро жевательную резинку, Юлька пошла к Неглинной. На тротуаре стояли два постовых автоматчика. Они выглядели опасно. Юлька приблизилась к ним с вопросом, где здесь находится магазин музыкальных инструментов, хотя не хуже их знала, где он находится. Ей ли было это не знать! Милиционеры глянули на неё скучающе.
– Их тут несколько. А ближайший – вон, на углу.
– Что, напротив ЦУМа?
– Ну, да.
Войдя в магазин, Юлька с важным видом остановилась перед гитарами.
– Что-нибудь подсказать? – взялся за неё продавец – сутулый, седой, приятный.
– Да, мне нужна гитара. Недорогая, но и не самая бестолковая.
– Для учёбы?
– Нет, я умею.
– А что играете?
– Классику, в основном.
– А вот посмотрите болгарскую, вам понравится.
Юлька села, сняв куртку и положив её на соседний стул. Продавец подал ей классическую гитару. От неё пахло спиленным деревом. Приподняв одну ногу на носок, Юлька отыграла несколько гамм. Пару лет назад у неё была возможность практиковаться под руководством очень хорошей преподавательницы, в кружке самодеятельности. Гитара, действительно, оказалась вполне себе ничего.
– Сколько она стоит?
– Тысячу двести.
Юлька печально вздохнула.
– А подешевле ничего нет?
– Только ленинградская. Но ведь вам железные струны не подойдут, если вы играете классику!
– Да я и блюз немножко играю, и рок-н-ролл, – выкрутилась Юлька, чувствуя себя дурой из дур, – Сколько она стоит?
– Пятьсот двадцать два рубля.
– Давайте её посмотрим.
На ленинградской гитаре ни одной гаммы сыграть ей не удалось. Она стала бить аккорды, потом сыграла маленький блюз.
– Я её возьму.
– Чехол нужен?
– Смотря за сколько.
– Семьдесят пять.
– Хорошо, давайте.
Выйдя из магазина с дрянной гитарою за плечами, Юлька задрала нос и пошла к метро странными зигзагами, мимо Детского мира и ресторана «Берлин». Милиционеры глядели ей вслед с гордым осознанием сопричастности, потому что чехол выглядел неплохо. В метро он производил столь благоприятное впечатление, что никто даже не толкался.
На Комсомольской Юлька вышла к Казанскому и взяла билет до Рязани. Она понятия не имела, зачем ей сдалась Рязань. Настроения думать об этом не было. Электричка пришла минут через двадцать пять. В ней было тепло и немноголюдно. Пристроившись у окна, Юлька расчехлила гитару и стала к ней приноравливаться. Совковое качество инструмента казалось неодолимым, однако к Выхино разговоры в вагоне стихли. Все с удовольствием слушали «Вечернюю серенаду» Шуберта. Окончание всё же не удалось исполнить. Кто-то попросил Юльку сыграть «Гоп-стоп». Она отказалась. Пальцы её устали от жёстких струн. Зачехлив гитару, она уставилась на окраинный, грязно-серый пейзаж с заводскими трубами, вереницами гаражей и пятиэтажками, проносившийся мимо поезда. После Люберец замелькали заснеженные поля, дачные посёлки и перелески. С печалью глядя на них, Юлька вспоминала лица людей, так же перед ней промелькнувших за тридцать с лишним лет её жизни. Она так ясно видела эти милые и не очень милые, но бесценные по причине невозвратимости своей лица, что контролёру пришлось тряхнуть её за плечо. Опомнившись, Юлька куснула было язык, чтоб заплевать кровью всю электричку, однако вовремя вспомнила, что в кармане лежит билет.
– Скажите, какая станция сейчас будет? – осведомилась она, когда контролёр вернул его ей.
– Быково.
– А до Рязани долго ещё?
– Почти три часа.
Юлька изумилась. У неё было сильное ощущение, что она проехала полдороги. Время странно застыло. Не говорит ли это о том, что она летит навстречу беде?
Прошёл продавец газет. Чтоб отвлечься, Юлька купила «Мир новостей» и стала читать все статьи подряд. Одна из заметок, в которой рассказывалось о даме с зубами и языком во влагалище, заинтересовала её. До Белоозёрской газета была прочитана. Появилась торговка пивом. Юлька взяла у неё две банки и быстро выпила их, не думая о последствиях. А последствия не заставили себя ждать. Разглядывая с моста, по которому мчался поезд, блестевшие вдалеке купола коломенских храмов, Юлька почувствовала, что часа она не вытерпит.
– Не подскажете, сейчас будет какая станция? – обратилась она к соседке.
– Сейчас? «Коломна». Только на ней остановки нет.
– А где она есть?
– В «Голутвине». Это следующая.
– А это что – город такой, Голутвин?
– Да нет, так станция называется. Главная станция Коломны.
– А туалет там есть?
– Ну конечно, есть. Там есть и автовокзал, и кафе, и рынок, и почта.
– Спасибо, ясно.
Прогрохотав мимо полустанка с вывескою «Коломна», поезд стал притормаживать почти сразу и весьма скоро остановился перед действительно большой станцией. Юлька вышла. Сходя по мосту с платформы, она увидела туалет – неказистый, жёлтый, пристроенный к самому зданию вокзала. За этим зданием была площадь автовокзала. За ней тянулось шоссе. Позади шоссе простирался город. Универмаг, примыкавший к площади, был огромен. Рынок был крытый и разветвлённый. С двух сторон площадь окаймляли ряды торговых ларьков – чипсово-пивных, цветочных и музыкальных. Всё это Юлька увидела, когда шла по верхней части моста. Спустившись с него, она побежала в нужном ей направлении, отмечая попутно некоторые детали. Около туалета сидел, прислушиваясь к чему-то, некрупный мохнатый пёс. Перед ним стояла миска с водичкой. Погладив пса, Юлька протянула руку к двери. И – чуть не заплакала. На двери было мелом выведено: «Ремонт». Такая вот вышла дрянь.
Юлька огляделась по сторонам, решая, что предпринять. Но в этот момент стих шум отъезжающей электрички, и стало ясно, к чему прислушивается собака. Изнутри туалета доносились более чем странные звуки. Это был шум борьбы. Точнее, смертельной схватки. Схватка сопровождалась матерной бранью. Внезапно дверь распахнулась с грохотом, и наружу выбежал молодой человек в стоптанных кроссовках, потёртых джинсах и куртке, обрисовать которую одним словом не так легко. У него из носа хлестала кровь. Вслед ему летел красивый женский ботинок, брошенный с большой силой и поразительной меткостью. Он попал беглецу в затылок. Удар был, судя по звуку, очень силён, однако беглец не пикнул, не вздрогнул, а лишь ссутулился, чтоб второй ботинок не угодил в то же место, и ловко скрылся в толпе сходящих с моста пассажиров поезда.
– Если я тебя ещё раз увижу, сука – от стенки … отскребёшься! – выплеснулось из недр туалета пронзительное сопрано, после чего дверь с треском захлопнулась. Серый пёс слегка зарычал и начал пить воду.
Юлька мгновенно сообразила, что у неё есть шанс решить измучившую её проблему. Подняв ботинок, который ввиду отсутствия пары никакой ценности для прохожих не представлял, она вновь приблизилась к туалету, и, открыв дверь, вошла. Внутри оказалось весьма просторно. Возле двери находилась раковина с текущим краном. В том же углу стояли ведро и швабра. Пять запирающихся кабинок располагались вдоль стены слева. Справа было окошко с очень красивыми ледяными узорами. На большом подоконнике, хорошенько подпёртом снизу брусками, стояли электрочайник, плитка, посуда, лежали ложки и вилки. Рядом с окном была приколочена к стене вешалка с двумя куртками. Посреди туалета стоял дубовый письменный стол. Он имел два ряда выдвижных ящиков, оборудованных замками. В одном из них торчал ключ. Под столом лежал на полу матрац, судя по всему, подобранный на помойке возле какой-то больницы. Между столом и дверью валялся стул. На столе сидела, свесив обтянутые чёрными колготками ноги, на одной из которых по очевидной причине ботинка не было, чрезвычайно лохматая и худая блондинка лет двадцати пяти, со взглядом тигрицы, перед которой только что съели её детёнышей. Кроме чёрных колготок и одного ботинка, на злой блондинке была джинсовая юбка и очень тёплая кофта, имевшая капюшон.
– Добрый день, – произнесла Юлька, и, поглядев на окно, серое от сумерек, поспешила поправиться, – добрый вечер!
– Читать умеешь? – звонко отозвалась царица сортира, сжав кулаки. Юлька улыбнулась.
– Да, на трёх языках. А также и в трёх ключах – в скрипичном, альтовом и басовом. Но я решила осмелиться принести вам ботинок, пока его не украли.
Беловолосая стерва хмыкнула.
– Кому нужен один ботинок?
– Тому, кто знает, как вас разгневать, чтоб получить по башке вторым.
Блондинке стало смешно. Зубы у неё оказались не голливудскими.
– Ну, спасибо! Давай сюда.
– А у вас во всех кабинках ремонт? – поинтересовалась Юлька, глядя, как скандалистка натягивает ботинок.
– Иди в любую! А сковородку клади на стол.
Имелась в виду гитара.
– А тебя как зовут? – с большой торопливостью оголяя попу над унитазом, спросила Юлька.
– Соня меня зовут.
– Ты что, тут живёшь?
– Ну, да.
– Почему?
– Потому, что больше жить негде. Да и неплохо здесь.
Слышно было, как Соня ходит по туалету, ставит на ножки стул, щёлкает замком на двери. Поступь у неё была шаркающая, стремительная, широкая.
– А тебя как зовут?
– Марина, – сказала Юлька, натягивая штаны. Спустив воду, вышла. Соня включила свет. Её синие глаза некоторое время всматривались в нюансы одежды и лица Юльки.
– Ты из Коломны?
– Нет, из Москвы. Я ехала на рязанской. Две банки «Клинского» выпила, чувствую – обоссусь! Поэтому вышла.
– Так ты в Рязань, значит, едешь?
– И да, и нет.
– Что значит – и да, и нет?
– Да мне просто по херу, куда ехать. Меня из квартиры выгнали.
– Кто?
– Да гражданский муж.
Соня усмехнулась.
– Мне бы такого мужа! Люблю уродов делать ещё уродливей. Здесь живи.
Такой поворот беседы Юльку застал врасплох.
– Здесь? Как – здесь?
– Да предельно просто. Спишь на матраце, я – на столе. Готовим на плитке, а мыться ходим к одной моей подруженции. Она дом снимает на краю города, в частном секторе.
– Объясни мне, как здесь возможно жить? Сюда ведь всё время кто-то заходит!
– Да кто заходит? Ты ведь сказала, что грамотная! На двери написано: «Туалет на ремонте»! Фактически он, конечно, не на ремонте. Я просто так это написала, чтоб жить спокойно. Начальству я отдаю сколько надо денег. Этот придурок, который жил тут со мной, мне их приносил.
– Так он ведь вернётся! Мы что, втроём будем жить?
– Нет, он не вернётся. Ты мне для этого и нужна, чтоб он не вернулся.
– Не поняла, – вконец растерялась Юлька. Соня, обойдя стол, ключом отперла верхний ящик слева, выдвинула его, достала бутылку водки. С хрустом свернув жестяную пробку, нюхнула горлышко. Пить не стала.
– Что непонятного? Я его выгоняла сто двадцать раз, а он всякий раз приползал обратно, давил на жалость. Впускала. Потом об этом жалела. А если ты тут будешь со мной, я его впустить уже не смогу. Короче, пошёл он в жопу!
– А где мы будем брать деньги, чтоб их давать твоему начальству?
– А это уж моё дело. Ты водку пьёшь?
– А закусон есть?
Соня извлекла из стола пакет с карамельками. Сев на стол, выпили из горлышка. Закусили.
– Конфеты Ленка забыла, – сказала Сонька, болтая ножками, – она жрёт их, как сука рваная!
– Ленка – это та самая, что снимает дом?
– Нет, другая. Ту зовут Танька.
– А как зовут того, кто здесь с тобой жил?
– Да пошёл он в жопу, – с брезгливостью повторила Соня, – будешь ещё?
Хлебнули ещё. За дверью раздался лай.
– Опять Барбос разозлился, – сказала Соня, – он, вообще, добрый. Но часто злится. Уже второй год у меня живёт. А ты хорошо играешь на этой штуке?
– Я музыкалку заканчивала по классу гитары.
– Значит, и «Хабанеру» можешь сыграть?
– Арию Кармен?
– Да.
– Мелодию не могу так сразу, аккорды – нечего делать.
– А ну, играй!
Юлька сняла куртку, вынула из чехла гитару, и, чуть подстроив её, стала бить аккорды. Соня запела на неплохом французском. Заметно было, что и вокалу она училась, но очень-очень давно. На высоких нотах её сопрано срывалось. Барбос за дверью всё лаял. Грохотал поезд. Платформенные прохожие игнорировали сортирное пение. За окошком совсем стемнело. И Юлька вдруг поймала себя на том, что здесь, под пьяную «Хабанеру» и шум вокзала, рядом с пятью журчащими унитазами, при казённом свете стоваттной лампочки, ей не страшно и не тоскливо. Хотелось век так сидеть, лениво долбя по железным струнам и щурясь. Тоска по прошлому, ненависть к настоящему, безразличие к будущему вдруг взяли да провалились куда-то. И водка здесь была ни при чём. За годы скитаний Юльке доводилось пить много с кем, но дрянное пойло ещё ни разу не возвращало ей волю к жизни. Ни на одно мгновение.
После песни пили опять.
– Ты конфетки жри, – напомнила Сонька, легонько тронув струны гитары, – Ленку не бойся! Она мне триста рублей должна.
Но Юльке уж было не до конфеток. Её сморило. Стянув ботинки с брюками, она плюхнулась на матрац и укрылась курткой. Однако же, вместо сна к ней вкрадчиво присосалась зыбкая, мутная дремота. Она не мешала ей слушать Соньку.
– Нос у меня, конечно, слишком большой, – говорила та, достав из ящика стола зеркальце, – то есть, рот – большой, а нос – длинный. Ты что там, спишь?
– Ещё нет, – промямлила Юлька.
– Вот Танька, дура, также ложится спать, когда ночевать приходит!
– А ты чего-то другого ждёшь от неё?
– Да дура она.
Юлька сквозь ресницы смотрела на ноги Соньки, болтавшиеся между двумя тумбами стола, и слушала её вздохи. Видимо, Сонька нашла в себе ещё какой-то изъян. Тут в дверь застучали.
– Читать умеешь? – рявкнула Сонька.
– Сонька, я у тебя конфетки забыла, – скорее злобно, чем жалобно пропищали за дверью, – открой, пожалуйста!
– Их Серёжка забрал!
– Серёжка их не забрал! Я с Серёжкой только что говорила! Они в столе у тебя лежат.
– Чтоб ты сдохла, падла!
Сказав так, смотрительница сортира убрала зеркальце, спрыгнула со стола и открыла дверь. Вошла рослая, великолепно сложённая и с красивым лицом брюнетка возраста Сони, плюс-минус год. На ней были джинсы, ботинки с высокими каблуками, пальто и шапка с помпоном, из-под которой струились слегка подвитые локоны. Их носительница всё время шмыгала носом. Соня громоподобно открыла стол, достала конфеты.
– На! Бери и проваливай!
– Посижу, – объявила гостья, и, взяв пакет, уселась на стул. Тут ей на глаза попалась гитара, лежавшая на столе, и Юлькины ноги, из-под него торчавшие, хотя Юлька поджала их. На физиономии Ленки изобразилась пафосная ирония.
– Это кто?
– Где?
– Да вон, под столом валяется!
– Танька.
– Что ты …? Какая, блин, Танька? Это не её ноги! Да и колготки она со школы не носит! Что это за гитара?
– Где?
– На столе!
– Серёжка её принёс.
– Да что ты всё врёшь? – засмеялась Ленка, – что ты всё врёшь? Серёжка – не идиот, воровать гитары! Кто под столом?
Соня не спеша уселась на стол.
– Маринка.
– Какая ещё Маринка? Кто она?
– Гитаристка. Поссать сошла с электрички. Я её тут решила оставить, чтоб этот выродок не просился больше сюда.
– Он будет проситься, кого бы ты тут ни поселила, хоть анаконду, – хмыкнула Ленка. Вытащив из пакета одну конфетку, распаковала её. Начала сосать. Опять поглядела на ноги Юльки.
– Что у неё с ногой?
– С ногой? Что с ногой?
– А ты погляди! На правой ноге – повязка.
Соня нагнулась и поглядела.
– Понятия не имею. Проснётся – скажет.
– Короче, я сказала ему, чтоб он её в жопу себе засунул, – с громким, как щелчок кнопки телевизора «Темп», хрустом карамельки во рту мгновенно переключилась на что-то злившее её Ленка, – нет, ты только представь, какова мразина! Неделю драл меня во все дыры на этой долбаной даче, притом ещё с такой рожей, как будто это вилла на юге Франции, а потом вместо денег суёт мне шубу своей вонючей жены! И точно, …, думал, что я, как дурочка, обоссусь от счастья!
– А почему ты сразу не отказалась? – спросила Сонька.
– Да неудобно было! Я у него кофемолку сшиздила. Маленькая такая, …, кофемолка, но, сука, мощная, как бульдозер! Когда он мне эту шубу совал, кофемолка была у меня под курткой, и шнур свисал. Как он не заметил? Ну, ладно, думаю – если он за два дня не хватится кофемолки, верну ему эту шубу, попрошу денег. Так вот он шубу забрал, а денег пока не дал! Сказал – послезавтра.
– Ну, и коза, – усмехнулась Соня, – а кофемолка где?
– У меня. Но она сломалась.
– Сломалась?
– Да. Я решила гречку в ней помолоть – ну, гречневые блины хотела испечь! Она и накрылась. Но я не стала её выбрасывать, потому что она красивая очень. Круто блестит. Ой, кстати, а что у тебя с ногтями? Ведь ты их красила польским лаком! Он облезает, что ли?
– Как видишь, – сказала Сонька, с печалью глядя на свои руки, – неделю даже не продержался.
Ленка поспешно встала со стула, и, подойдя к подруге, склонилась к её рукам.
– Да, конкретно! Смотри – вот здесь, на мизинце, совсем уже не осталось. И здесь, и здесь! Лак поганый. Но у меня есть хороший, шведский.
– С собой?
– Конечно, с собой! Я его сегодня купила.
И Ленка вынула из кармана баночку с лаком. Сонька её взяла и так же придирчиво, как смотрела Ленка на её ногти, со всех сторон изучила.
– Сколько он стоит?
– Триста шестьдесят два рубля тридцать три копейки.
– А если без писка ежа?
– Триста пятьдесят. Это дорогой, качественный, профессиональный лак. Используется в салонах премиум-класса.
– Чек покажи.
– А попу не показать?
– Всё понятно, сшиздила! Кстати, сколько ты мне должна ещё с лета?
– Как – сколько? Триста.
Сказав так, Ленка стала глядеть теперь уж на свои ногти.
– В принципе, на руках у меня нормальные. На ногах надо обновить. Давай так: на ногах мне ногти покрасим – на это много ведь не уйдёт, и всё, что останется, ты возьмёшь в счёт долга.
Сонька подумала.
– Ладно, договорились. Но только я буду красить. Ты изведёшь полбанки на свои ногти!
– Ну, хорошо, – согласилась Ленка, и, сняв пальто, повесила его у окна. Оставаясь в шапке, она скинула ботинки, сняла носки. Тем временем, Сонька села на стул, поставив его поближе к столу, и вынула из последнего маникюрные принадлежности, в том числе растворитель. Когда она извлекла из пузырька пробку, по туалету расползся запах, слишком кошмарный даже для туалета. Не замечая этого, Ленка села на правую часть стола к подруге лицом, поставила ноги на незадвинутый ящик. Сонька, взяв пилочку, стала укорачивать ногти на её левой ноге, чтоб было потрачено меньше лака, затем счищать растворителем старый лак.
– А я вчера видела контрабас, – вдруг вспомнила Ленка, от скуки тронув струны гитары, – ужас какой смешной!
– Где это ты видела контрабас?
– В музыкальной школе. Тот чувачок, который меня на днях подвозил из Бронниц, оказывается, директором там работает!
– Он тебя там прямо и трахал?
– Да у него не шевелится! – тонко просюсюкала Ленка и рассмеялась, – прикинь – завёл меня в кабинет, попросил раздеться. Ну, я разделась. Он сел на стул, посадил меня к себе на колени, и – давай сиськи мне щекотать! Щекочет, щекочет, да что-то шепчет всё, шепчет! Люблю тебя, говорит, да не быть нам вместе, так уж сложилось! А я вздыхаю, хлюпаю носом – вот как сейчас, и думаю об одном: ох, только б не обоссаться! Ведь и смешно, и холодно, и щекотно, и молока напилась с утра!
– И сколько он тебе дал? – поинтересовалась Сонька, занявшись правой ногой.
– Да пятьсот рублей и золотой крестик. Носи, говорит, его, и помни меня! Ох, было б что помнить! Иду обратно, сталкиваюсь с Андрюшкой и Пашкой…
– Из двадцать первого?
– Да! Они заграбастывают меня, ведут к Теймуразу. Ведь я ему сто баксов должна! Пришлось отдать крестик.
– А пятихатку?
– До пятихатки не дошмонались. Но, тем не менее, я расстроилась. Крестик жалко. А ещё больше жалко цепочку! Она по весу больше была, чем крестик.
– А сколько ты бандитам должна?
Ленка лишь махнула рукою и помрачнела. Стерев с её ногтей лак и снова вооружившись пилочкой, Сонька стала ещё подравнивать их. Тут дверь затряслась опять от ударов.
– Читать умеешь? – рявкнула Сонька.
– Заткнись! – рявкнули за дверью. Сонька зачем-то сразу открыла, после чего вернулась на стул и опять склонилась к ногам подруги. Вошла ещё одна девушка – невысокая, щупленькая, со светлыми волосами, вздёрнутым носиком и глазами, как у бесёнка. На ней были брюки клёш, коротенький пуховик и ботинки «Гриндерс». Ленка и Сонька не удостоили светленькую ни словом, ни взглядом. Она с таким же демонстративным презрением к ним уселась на стол, внимательно поглядев на Юлькины ноги, и, достав из кармана пакетик чипсов, стала их жрать.
– Как я ненавижу такие чипсы, – вздохнула Сонька спустя короткий отрезок времени, приступив к обработке Ленкиных ногтей лаком.
– Я тоже их ненавижу, – включилась Ленка, – надо быть абсолютно конченой и упоротой яйцеклеткой, тупым копытным животным, чтоб покупать и жрать такое говно!
Реакции не последовало. Хруст стоял размеренный, громкий. Взгляд был непроницаемый.
– Почему-то запахло потом, – не унималась Ленка, Наморщив свой аристократичный нос с небольшой горбинкой, – что за ужасный запах! Он появился сразу после того, как ты дверь открыла. Ты его чувствуешь?
– Чувствую.
Хруст стал тише и медленнее.
– Что толку это перетирать? – продолжала Соня, – такая особенность организма у человека. Тут никакая химия не поможет.
– Поможет, – внезапно подала голос светловолосая, и, отбросив пакетик, спрыгнула на пол.
– Руки её держи! – закричала Ленка. Но было поздно. Выхватив из кармана брюк перцовый баллончик, светловолосая стерва хлестнула мощной струёй его содержимого по растерянным лицам своих обидчиц и убежала, громко захлопнув за собой дверь. Несколько минут две другие стервы чихали, ругались матом и утирали слёзы, а потом высморкались, умылись и возвратились к прерванному занятию.
– Ох, и сука! – пробормотала Сонька, кисточкой нанося ярко-красный лак на Ленкины ногти, – надо было ей не бойкот объявлять, а рожу всю расцарапать до крови, чтоб она неделю её на улицу не высовывала!
– Отличная мысль! Но только через неделю она пришла бы сюда уже не с баллончиком, а с гранатой.
– Ты предлагаешь ей всё прощать?
– А что ты с ней сделаешь? Ей и так уже почти каждый день бьют морду!
Сказав так, Ленка взяла пакетик, оставшийся на столе, и доела чипсы. Прошло ещё минут пять.
– Ну, кажется, всё, – объявила Соня, отложив кисточку. Весьма долго происходило безмолвное созерцание результатов её работы. С платформы, судя по голосам, шло много народу.
– Свинство! – вскрикнула Ленка, подчёркивая какую-то свою мысль движением всего тела, но осторожно, чтобы не сбить стоявшие на столе пузырёк с флаконом, – вот свинство! Мерзость какая-то!
– Ты о чём? – подняла взгляд Соня. Но объяснения не было. Была скорчена злая рожа – мол, дура, что ли? Также изобразив на лице резко отрицательную эмоцию, Соня молча задрала кофту. Лифчика не было. Сделав крепкий упор на обе руки, Ленка подалась немного назад, закинула ноги Соньке на плечи, и, сжав ступнями её вихрастую голову, стала ноги сгибать в коленях. Сонька вынуждена была начать отсоединяться от стула, хоть ей весьма не хотелось этого. Признаками её нежелания были высунутый язык, краснота, сопение, непреклонный кошачий взгляд. Но Ленка была столь же непреклонна, как крокодил. На её несчастье, опять раздался стук в дверь. И странное дело – привёл он в бешенство Соньку.
– В кусты иди срать, козёл! – взвизгнула она и снова уселась, благо что Ленка мгновенно убрала ноги. Стук прекратился, заскрипел снег под быстрыми удаляющимися шагами. Но злость у Соньки осталась. Ленка, наоборот, казалась невозмутимой. Она глядела на свои стопы, как будто те и не отрывались от выдвинутого ящика.
– Это дрянь какая-то, а не лак! – лютовала Сонька, опустив кофту, – честно тебе скажу – с такими ногами я не рискнула бы заниматься синхронным плаванием!
– В таком случае, я займусь тхэквондо, – пропищала Ленка, и, сдув со сдвинутых бровей чёлочку, пяткой врезала Соньке по лбу. Удар был таков, что Сонька чуть не свалилась вместе со стулом. Вскочив с него, она агрессивно вытаращила на Ленку глаза и стиснула кулаки, готовая броситься на неё.
– Ты что, озверела, овца безмозглая? Ты, …, что себе позволяешь?
– Что ты орёшь? – пожала плечами Ленка, – я думала, тебе это будет приятно! Ведь Таньке-то это нравится.
– Я – не Танька! Я не люблю, когда меня унижают. Ясно?
– А ты меня не унизила? – разозлилась внезапно Ленка.
– Как я тебя унизила?
– Вы тут пьёте водку с этой Маринкой! Четверть бутылки ещё осталось! Ты мне её предложила?
– Ах, твою мать! С каких это пор, интересно, ты перестала херачить водку без предложения? Я во вторник пила с девчонками из Макдональдса – ты влетела, взяла бутылку и насосалась раньше, чем мы успели тебя заметить! А сейчас тебе вдруг понадобилось особое предложение!
– Перестань относиться ко мне как к быдлу! – вскричала Ленка. Её лицо было уже даже и не злым, а свирепым. Удивлённая столь крутой переменой, произошедшей с её безоблачным настроением, Сонька долго не находила, что возразить. Наконец, сказала: